Текст книги "Култи (ЛП)"

Автор книги: Мариана Запата

сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 33 страниц)

– Этот зад, Сал. Вау. Я даже не буду врать, я немного завидовала, потому что ты не сказала мне, что он собирается на твою вечеринку. Я бы пришла со своим садовым стулом и попкорном.

– Спасибо, – сказала я с сарказмом. – В следующий раз, когда ты мне где-нибудь понадобишься, я позабочусь о том, чтобы там находилась большая старая задница, лишь бы у тебя был стимул появиться.

Харлоу рассмеялась.

– А у Франца? – спросила она, когда мы подошли к нашим сумкам. – А у него классная задница?

– Да, она довольно впечатляющая. – Я случайно подняла взгляд на середине фразы и увидела Култи, стоящего рядом с Гарднером. Он наблюдал за мной.

Чего я не сказала, так это того, что у Култи была самая лучшая из всех.

Глава 22

– Вы сегодня проснулись и решили, что будете играть как полные идиотки?

Это говорил не Култи, это был Гарднер.

Настолько плохо прошла игра в этот вечер. Гарднер твердо верил в положительную мотивацию. Он хвалил игроков, когда они делали что-то хорошо, и тренировал их, когда они играли плохо.

Нас разгромили. Это было ужасно.

Он был прав. Было похоже, словно каждый игрок «Пайперс» проснулся этим утром и решил играть так, будто мы терпеть друг друга не могли. Между нами не было никакой связи, никакого чувства командной работы, никаких реальных усилий.

Честно говоря, я была более чем рада, что это была выездная игра. По крайней мере, нашим фанатам не пришлось лично наблюдать за разворачивающейся катастрофой.

– Понятия не имею, что вам всем сказать, – продолжал свою речь Гарднер. – Я не хочу ничего говорить. Я не хочу даже смотреть на вас, – сказал он смертельно спокойным голосом, прежде чем посмотреть на других тренеров, стоящих рядом с ним. – Если кто-нибудь из вас что-нибудь хочет добавить, пожалуйста, не стесняйтесь. Я в полной растерянности.

Уф-ф-ф.

– Вы опозорились, – добавил Култи, как только Гарднер замолчал. Он стоял в двух шагах от Гарднера. Его руки были уперты в бока, лицо было серьезным, как всегда. – Это была худшая игра, которую я когда-либо видел. Единственный человек, который знал, что она должна делать сегодня вечером, была Тринадцатая, но все остальные, – он встретился со мной взглядом через комнату, – опозорились.

Да. Это ударило меня прямо в грудь. Я прекрасно понимала, что он смотрел прямо на меня, когда произносил эти резкие слова. Конечно, это была не лучшая моя игра, но это и не выглядело так, будто мы проиграли исключительно из-за меня.

Единственное, что я сделала не так – толкнула Женевьеву в середине игры. После того, как я промазала второй раз за вечер, она сказала достаточно громко, чтобы я могла услышать:

– Конечно, тебя не заменят, если ты крутишь с тренером.

Могла ли я отпустить это? Конечно, но во время тренировки перед игрой она без всякой гребаной причины толкнула меня во время упражнений на передачи, а потом не извинилась за это. Сразу же после этого она толкнула меня снова. Серьезно, сколько можно было это терпеть?

Я полагала, что сказать ей «не лезь не в свое дело и сосредоточься на игре» было бы намного хуже, чем толкнуть ее, но, видимо, ошибалась. Гарднер, наконец, вывел меня из игры за пятнадцать минут до конца второго тайма.

Я не собиралась оправдываться. Я сидела в раздевалке и молчала, пока другой помощник тренера повторял все, о чем говорили Гарднер и Култи, но в гораздо более конструктивном ключе. Его подход был больше похож на «я разочарован в вас всех», а не на подход «вы все, блядь, отстой», который использовали первые двое.

Дженни Милтон – номер тринадцать – сидела рядом со мной, она толкнула меня локтем, когда закончила снимать ленту с рук. Мы проиграли, потому что не забили голы и потому что наши защитники не помогли Дженни, когда кливлендцы бросились к воротам. Она не могла блокировать все попытки, и в этом не было ее вины. Она действительно была единственной, кто не запорол игру.

– Это было жестоко, – пробормотала она, глядя на меня широко раскрытыми глазами.

– Моя задница буквально болит от их слов, – согласилась я, наклоняясь, чтобы снять гольфы.

Дженни осторожно наклонила голову в сторону Женевьевы.

– Что она сказала тебе во время игры? – Полагаю, она была единственной, кто ничего не слышала.

– Она сказала какую-то глупую чушь насчет того, что меня не заменили на поле из-за Култи. – Я опустила взгляд, пока снимала бутсы. – Она просто вела себя глупо. – Не будучи в настроении говорить об этом, я встала и быстро сняла остальную часть своей униформы, обернув полотенце вокруг себя, прежде чем снять нижнее белье и спортивный бюстгальтер. – Я пойду в душ, – сказала я ей с улыбкой, чтобы она не подумала, что я не хочу с ней разговаривать. Я просто не хотела говорить о том, что сказала Женевьева.

Я устала от этого. Устала от всего этого.

Накануне вечером, когда мы приехали в отель, я лежала в постели и думала обо всем, что сказали Кордеро, Гарднер, Култи, Франц и мой отец.

Я долго раздумывала, не позвонить ли мне Эрику, но, в конце концов, решила этого не делать. Он сказал бы какую-нибудь глупость о том, что я навлекла на себя все это из-за того, что дружила с человеком, которого он ненавидел. И разве не из-за этого началось все это дерьмо? Я стала по-настоящему хорошей подругой угрюмой заднице, которая чуть не положила конец карьере моего брата. Конечно, мой отец дал мне благословение двигаться дальше, не чувствуя себя виноватой, но все же.

Франкфуртская сосиска все еще не разговаривал со мной по какой-то непонятной мне причине.

Я закончила принимать душ и одеваться, прежде чем вытащить свою задницу из раздевалки и подойти к автобусам, которые ждали, чтобы отвезти нас обратно в отель. Я как раз миновала последние двери, которые вели за пределы здания, когда заметила его, ожидающего чуть дальше в стороне и спрятавшегося в тени.

Я мысленно приготовилась к любой чуши, которую он собирался мне пороть. Чутье подсказывало, что ничего хорошего из этого не выйдет, но кто знает, чудеса случаются.

В тот момент, когда услышал звук закрывающейся двери, Немец повернул голову и увидел меня. Я не знала, что сказать, поэтому просто закинула сумку повыше на плечо и продолжила идти вперед.

Он не проронил ни слова, и я тоже. Остановившись в нескольких метрах от него, я спросила немного резче, чем намеревалась:

– Ты что-то хочешь сказать?

Култи одарил меня медленным, неторопливым взглядом.

– О чем, черт возьми, ты думала сегодня?

– Я думала, что Женевьева ведет себя как сука, а не как командный игрок. – Я пожала плечами. – В чем проблема, тренер?

– Почему ты называешь меня «тренер» таким тоном? – рявкнул он, уловив мой сарказм.

Секунду я смотрела на него, а потом закрыла глаза, приказывая себе успокоиться. Мы проиграли, все было кончено. Мне не стоило злиться.

– Послушай, это не имеет значения. Я знаю, что играла дерьмово, и я слишком устала, чтобы ругаться с тобой.

– Мы не ругаемся.

Я зажмурилась.

– Как скажешь. Мы не ругаемся. Сейчас я пойду и сяду в автобус, увидимся позже.

– С каких это пор ты убегаешь от своих проблем? – Он схватил меня за запястье, когда я начала поворачиваться.

Я остановилась и посмотрела ему прямо в глаза, раздражение кипело в моих венах.

– Я не убегаю от своих проблем, просто знаю, когда не могу выиграть в споре. Прямо сейчас я не собираюсь спорить с твоей долбаной биполярной задницей.

Култи опустил голову.

– У меня нет биполярного расстройства.

– Ладно, у тебя нет биполярного расстройства, – солгала я.

– Ты мне врешь.

Я чуть не закатила глаза.

– Да, вру. Я не знаю, говорю ли я с тобой, моим другом, который поймет, почему я огрызалась на Женевьеву во время игры, или с моим тренером, или с парнем, которому, когда я его впервые встретила, было на все наплевать. – Я выдохнула и покачала головой. Терпение. – Я устала, и все что ты говоришь сейчас, я принимаю слишком близко к сердцу. Извини.

Он пробормотал что-то по-немецки, но я уловила только обрывки. Этого было достаточно, чтобы связать их вместе. Это только еще больше разозлило меня. За три года обучения немецкому языку в средней школе я кое-чему научилась. Я обернулась и посмотрела на него.

– Единственное, что я знаю наверняка, так это то, что я не знаю, в чем, черт возьми, была твоя проблема в последнее время, но она стала моей!

Ноздри Култи раздулись, и на его шее запульсировала вена.

– Моя проблема? Моя проблема?

Его акцент становился намного сильнее, когда он злился, мне приходилось быть очень внимательной, чтобы понять то, что он говорит.

– Да! Твоя проблема. Что бы там ни было у тебя в заднице, ты должен немедленно это вынуть.

– У меня в заднице ничего нет!

Я чуть было не пошутила над тем, что у него определенно что-то должно быть в заднице, но в последнюю секунду решила, что слишком злюсь, чтобы пытаться легкомысленно относиться к ситуации.

– Позволю себе не согласиться, – настаивала я вместо этого. – Только что ты был моим лучшим другом, а в следующую минуту ты с отвращением смотришь на меня, когда я пытаюсь поддразнить тебя перед твоими друзьями. Я не позволю тебе выбирать, когда мы друзья, а когда – нет.

Мне потребовалась секунда, чтобы осознать, что я действительно сказала это. Я не собиралась поднимать эту тему, правда, не собиралась, но… теперь уже поздно. Черт возьми. Я была идиоткой.

– Я понимаю. Хорошо. Мы можем быть друзьями наедине, но мы не можем быть друзьями на публике. – Я сглотнула. – Послушай, тебя определенно что-то беспокоит, но ты не хочешь говорить мне об этом, как не хочешь говорить мне вообще ничего. Все в порядке.

– А кто сказал, что я не хочу показывать нашу дружбу на людях? – Его голос звучал на удивление возмущенно.

– Ты. Я пыталась прикоснуться к тебе после того, как мы закончили с детьми, когда мы были рядом с Францем и Алехандро, и ты сделал шаг назад. Помнишь? Мы постоянно толкаем друг друга и шутим, и поддразниваем, и вдруг, очевидно, это стало не нормальным, потому что мы были перед твоими друзьями. Знаю, что я не какая-то суперзнаменитость или что-то в этом роде, но я не думала, что ты так отстранишься. Ты смутил меня, а я не так легко смущаюсь, понимаешь?

Култи сжал кулаки, а затем поднял их, чтобы прикрыть глаза.

– Сал. – Он сердито выругался по-немецки. – Ты говоришь, что мы друзья, но не подумала рассказать мне, что проводишь время с Францем?

Это шутка? Я заставила себя успокоиться.

– Я видела его три раза после того, как ты начал вести себя так, будто у меня чума, и все время хмурился. Мы почти не разговаривали, а ты, по какой-то непонятной мне причине, ходил с таким видом, будто нагадил в штаны, приятель, – объяснила я.

Эти глаза, идеальный оттенок между оливково-зеленым и орехово-коричневым, смотрели прямо перед собой, прежде чем он посмотрел на меня.

– Он женат! – резко крикнул Култи.

Мои глаза округлились, и мне пришлось сделать глубокий вдох, чтобы обуздать свой гнев.

– Какого черта? Чем, по-твоему, мы занимались? – медленно спросила я.

Култи оскалил на меня зубы.

– Понятия не имею, потому что ты мне ни хрена не рассказала!

Терпение. Черт возьми, мне нужна была целая куча терпения.

И его у меня не нашлось.

Я сорвалась.

– Мы тренировались, осел! Что, на хрен, в этом плохого? – крикнула я ему. – Черт возьми.

– Тогда почему вы оба скрывали это? – зарычал он, ярость осветила его светлые глаза.

Мой глаз начал дергаться.

– Мы играли на поле возле моего дома. Он показал мне несколько упражнений, которые я могла бы делать, чтобы поработать над управлением мячом левой ногой, ты гребаный, гребаный засранец. Он сказал, что я должна подумать об игре в Европе, ясно? Да, это наш большой заговор, большой секрет, идиот. Он сказал, что я должна поехать в Европу и присоединиться к европейскому клубу, чтобы играть за их национальную команду…

Я не могла сделать вид, что не замечаю вулканического гнева, будто извергающегося из него. Это стало толчком для моего гнева и моего проклятого любопытства.

– Чем, черт возьми, по-твоему, мы занимались? Спали вместе?

Култи так долго и пристально смотрел на меня, что я уже знала ответ.

О, Боже мой.

Он думал, я переспала с Францем. Я никак не могла поверить в это дикое предположение. Как он мог?

– Я не могу в это поверить. За кого, черт возьми, ты меня принимаешь? За легкодоступную идиотку? Ты думаешь, я буду спать с любым парнем, который обратит на меня внимание? Я уже говорила тебе, что не делаю этого, – крикнула я. Меня не волновало, что кто-то из «Пайперс» может выйти из стадиона и услышать нас или, что еще хуже, кто-то из прессы. – Блядь!

– Европа? – Он выглядел готовым взорваться. – Ты могла бы попросить меня потренироваться с тобой в любое время!

– Попросить тебя? Как? По мнению восьмидесяти процентов «Пайперс», я уже твоя фаворитка, потому что мы так много времени проводим вместе. Если бы ты тренировал меня дополнительно, это вышло бы тебе боком, не так ли, Култи?

– Я же просил тебя не называть меня так, – процедил он сквозь зубы.

– Разве это не твое имя? Тренер Култи? – Моя челюсть была сжатой и напряженной. Я никак не могла прийти в себя из-за того, что он сказал. – Не могу поверить, что ты думаешь, будто я переспала с Францем, Боже мой. Я действительно, – я поднесла кулак ко рту и глубоко вдохнула, – очень, очень хочу ударить тебя по лицу прямо сейчас.

– Не могу поверить, что ты думаешь о поездке в Европу, не поговорив со мной.

Я сделала шаг назад, позволяя его словам проникнуть вглубь меня. Европа была бы лучшей возможностью, и мы оба это знали. Сомнений не было. До того, как появилась Первая Женская Лига, американки уезжали играть за границу, потому что это было единственное место, куда можно было поехать играть. Но если уж на то пошло, большинство спортсменок предпочитали остаться поближе к дому. Я была одной из них.

Что еще более важно, Култи всегда говорил мне, что в мире есть только один человек, которого я должна слушать, и это я. Но сейчас он говорил мне совсем другое. Он заставлял меня чувствовать себя плохо из-за того, что я подумала о поездке в Европу, не сказав ему об этом.

– Я не говорила, что поеду, он просто поднял этот вопрос. Это была бы отличная возможность, если бы я захотела оставить свою семью, а я не думаю, что хочу этого, но… – Я чувствовала себя неуверенно. – Почему ты так себя ведешь? Я не пристаю к тебе из-за того, о чем ты не хочешь говорить, а это почти обо всем. Кроме того, ты мой друг. Я думала, что ты будешь счастлив, если кто-то попытается поработать со мной над улучшением моих навыков. Ты лучше всех должен это понимать.

Немец, казалось, пытался просверлить взглядом дыру прямо в центре моей головы.

– Я бы работал с тобой в любое время, в любой день, Сал. Мне было бы все равно, что думает руководство или тренерский штаб. Ты единственная, кто меньше всего должна переживать о том, что говорят о тебе товарищи по команде. Они – никто.

Боже, этот мужчина.

– Прости, Рей, я не умею читать мысли. Как я должна была узнать, что ты захочешь тренировать меня?

– Ты упрямая заноза в моей заднице.

– Я заноза в твоей заднице? Это ты заноза в моей заднице. Я стараюсь и стараюсь для тебя, и ради чего? Чтобы ты вел себя со мной как мудак, когда ты рассержен или расстроен? Может быть, другие люди терпят, когда ты ведешь себя так, но не я. Ты мне нравишься. Мне нравится, как мы ладим, но на самом деле я ничего о тебе не знаю. Все, что ты рассказываешь мне, это маленькие крохи, когда ты в настроении. Когда не в настроении, ты вообще ничего не говоришь, или проходишь через эту гребаную фазу, когда бросаешь на меня злобные взгляды и игнорируешь меня без всякой видимой причины. Как, по-твоему, я должна себя чувствовать из-за этого? Я и так уже достаточно поставила на кон, став твоим другом. Я пригласила тебя в свою семью, в свой дом. Я рассказала тебе то, чего не рассказывала другим. Я рисковала своей карьерой ради этого… ради нас. Тебе нечего терять, а у меня под угрозой всё, что мне дорого. Я давала и давала каждой из этой команды, и ради чего? Чтобы у меня отняли то, что я ценю больше всего в жизни? Я шла тебе навстречу, и меня это устраивало, но и ты должен встретиться со мной хотя бы на четверти пути. Я не могу так много вытерпеть от тебя и твоих гребаных перепадов настроения.

Я положила ладонь на затылок, в ожидании наблюдая за ним. Ожидая чего-то. Какого-то понимания, обещания, что он постарается держать свой вспыльчивый характер под контролем или, по крайней мере, постарается делать это лучше.

Вместо этого его лицо приняло жесткое выражение, сухожилия на шее напряглись.

– Я слишком стар, чтобы меняться, Сал. Я такой, какой есть, – наконец сказал он мне резким тоном.

– Я не хочу, чтобы ты менялся. Все, чего я хочу, это чтобы ты хоть немного доверял мне. Я не собираюсь обманывать тебя, и я не отказываюсь от людей, – сказала я ему раздраженным тоном.

И что же он сказал? Ничего. Ни единого слова.

Я никогда не была поклонницей людей, которые много болтали. Я считала, что имеют значение именно поступки человека, они действительно говорят о нем. Так было до тех пор, пока я не встретила Рейнера Култи, и мне вдруг захотелось самой себе дать в глаз.

В голове глухо пульсировало, предупреждая о начинающийся головной боли. Я вдруг поняла, что этот разговор ни к чему не приведет. Усталость будто наполнила мои мышцы, и впервые за долгое время я почувствовала себя побежденной. Я ненавидела это.

Но иногда приходит время, когда нужно прислушиваться к своему чутью, а не к сердцу, и я так и сделала.

– Может быть, у нас обоих сейчас слишком много дел. Я перенапряжена, и я понятия не имею, что делаю, и у тебя есть собственные проблемы, о которых нужно подумать. Может быть, тебе нужно решить, что ты хочешь делать со своей жизнью до того, как мы продолжим дружить. Если, конечно, после этого ты все еще захочешь быть друзьями, – сказала я ему.

Как только произнесла это, он стал выглядеть возмущенным. Абсолютно возмущенным.

– Ты что, шутишь?

Я покачала головой, горе обрушилось на меня с такой силой, что мне захотелось плакать. В конце концов, все было так, как он сказал – никто не будет заботиться обо мне, кроме меня самой.

– Нет.

Он открыл рот, потом закрыл его, а через секунду покачал головой и ушел.

* * *

Култи не пришел ко мне ни в тот день, ни на следующий.

Когда в воскресенье днем я почувствовала себя немного виноватой, отправила ему сообщение.

Прости за то, что я сказала. У меня сильный стресс, и я не должна была винить тебя за свой выбор. Ты отличный друг, и я не откажусь от тебя.

Он не ответил.

Потом наступил понедельник, а его не было на тренировке.

Во вторник его тоже не было на тренировке.

Никто не спросил, где он. Я, черт возьми, была уверена, что не буду той, кто это сделает.

Я отправила ему еще одно сообщение.

Ты жив?

Но он не ответил.

* * *

Две детали привлекли мое внимание, когда я въехала на парковку средней школы. Там уже стояла черная «Ауди» со знакомыми номерами. И рядом с ней был припаркован большой белый фургон. Не зная, чувствовать ли облегчение от того, что Култи все еще жив, или раздражение, что Кислая капуста мне ни разу не ответил, я глубоко вздохнула. Я припарковалась на стоянке, надела свои Носки Большой Девочки, хотя инстинкты подсказывали мне, что он, скорее всего, не стал бы появляться в лагере, если бы захотел поссориться.

По крайней мере, я на это надеялась.

Едва я вышла из машины и открыла багажник, чтобы взять сумку и две упаковки с водой, как услышала за спиной шаги. Даже не оборачиваясь, я знала, что это он. Краем глаза я заметила, что он остановился рядом со мной и оттолкнул мои руки от упаковок, поднимая их.

– Скажи мне, куда их отнести, – сказал Немец так, будто это приветствие.

Ладно.

– На поле. Пошли, – сказала я, закрывая багажник с сумкой в руке.

Мы молча пересекли стоянку и пошли по мощеной дорожке, ведущей к полю. Три учителя вызвались добровольцами, я заметила двоих из них и направилась к столу, который они поставили для регистрации.

Когда мы остановились перед ними, мужчина и женщина физически вздрогнули, когда поняли, кто стоит рядом со мной.

– Мистер Уэббер, миссис Притчетт, большое вам спасибо за помощь. Это мой друг, мистер Култи, он сегодня будет тренером-волонтером в лагере, – представила я их. Два учителя не пошевелились, и именно Култи кивнул им в знак приветствия.

– Если вы дадите мне знать, где находятся ворота, я смогу начать подготовку, – сказала я мистеру Уэбберу, учителю физкультуры.

Он рассеянно кивнул, глядя на Култи.

– Они тяжелые, – предупредил он, не сводя взгляда с Немца.

– Я уверена, что все будет хорошо, – заверила я, едва сдерживаясь, чтобы не начать раскачиваться взад-вперед на пятках.

– Я помогу, – добавил Пумперникель, и это окончательно заставило учителя пошевелиться.

Вчетвером мы вытащили футбольные ворота и установили их.

Их было всего двое, но и этого было достаточно. В листе предварительной регистрации было зарегистрировано меньше детей, чем на прошлой неделе.

Я была занята рисованием линий на траве из баллончика с краской, когда заметила Култи, разговаривающего с двумя учительницами, которые должны были работать за регистрационным столом. Он показывал на что-то на листе бумаги, и они с энтузиазмом кивали в ответ. Это мало о чем говорило мне, потому что была вероятность, что он мог рассказывать им, как по утрам испражняется золотыми самородками, а они были бы в полном восторге. Ну, судя по тому, как они смотрели на него сейчас.

Шлюшки.

Ладно, это было не очень хорошо с моей стороны.

Я закончила рисовать линии как раз вовремя – первые дети начали появляться со своими родителями.

– Ты не будешь против сделать все так же, как мы делали на прошлой неделе? Только работать вместе на этот раз? – спросила я Култи, когда подошла к регистрационному столу, за которым он стоял.

Он наклонил ко мне свою короткостриженую каштановую голову, встречаясь со мной взглядом.

– Из нас получится хорошая команда, schnecke, все будет хорошо.

Итак, он снова называл меня schnecke, что бы это ни значило.

Я посмотрела на него немного неуверенно.

В ответ он ткнул меня кулаком в плечо, что раньше вызвало бы у меня улыбку. Но то, как он уклонился от меня в последний раз, было еще слишком свежо в памяти. Улыбка, которую я изобразила – слабую, вынужденную улыбку, которую ты даришь кому-то, кого не находишь особенно смешным, но не хочешь задеть его чувства – должно быть, сказала ему об этом, потому что Култи нахмурился. Через мгновение он нахмурился еще сильнее.

Немец, который, по слухам, несколько лет назад ввязался в драку, когда кто-то назвал его мать шлюхой, схватил меня за руку, поднял ее и ударил себя по плечу.

Что, черт возьми, только что произошло?

Прежде чем я успела понять, что он сделал, моя огромная Баварская сарделька сделала шаг вперед. И. Он сделал это.

Немец обнял меня за плечи, притягивая так близко, что мой нос прижался к его грудным мышцам.

Он обнимал меня.

Боже милостивый, Рейнер Култи обнимал меня невероятно, чертовски крепко.

Я просто стояла, застыв и опустив руки по бокам. Я, мать его, застыла на месте. Я была ошеломлена, более чем ошеломлена. Офигела.

– Обними меня в ответ, – потребовал сверху голос с акцентом.

Его слова стряхнули с меня оцепенение. Я осознала, что обнимаю его за талию, сначала осторожно, наши тела соприкоснулись в настоящем честном объятии. Мои ладони легли на его нижнюю часть спины, руки параллельно друг другу.

– Я умираю и не знаю этого? – спросила я в его грудь.

Он вздохнул.

– Лучше бы тебе этого не делать.

Я отстранилась и посмотрела ему в лицо, совершенно не понимая, что, черт возьми, только что произошло.

– Ты умираешь? – выпалила я.

– Нет. – Култи сохранял то же самое серьезное выражение лица, которое было так присуще ему. Я не была уверена в том, какие эмоции он испытывал. – Мне жаль, что я задел твои чувства. Я отступил только потому, что Алехандро… любит соревноваться. Он всегда хочет того, чего не может иметь. Это была моя ошибка, что я пригласил его. – Он быстро поднял взгляд, прежде чем снова посмотреть вниз, и добавил, понизив голос: – Я сожалею обо всех проблемах, которые вызвало мое присутствие в твоей жизни. Футбол дал мне все, но и отнял столько же.

Он бросил на меня печальный решительный взгляд.

– Я не хочу, чтобы он забрал еще и тебя. Ты – наименее постыдное, что есть в моей жизни, Сал. Понимаешь?

Немец был совершенно серьезен.

Если бы вокруг нас не было незнакомцев, следящих за каждым нашим движением, я бы, наверное, разрыдалась. Достаточно плохо было то, что мне пришлось сжать губы, чтобы не сделать то, о чем я потом пожалею.

Мне удалось сделать небольшой вдох и ухмыльнуться ему.

– Могу я еще раз обнять тебя, или твоя дневная норма объятий уже исчерпана?

Немец покачал головой.

– Я говорил тебе, что ты напоминаешь мне занозу, которую я никак не могу вытащить? Ты невероятно раздражаешь.

– Это значит «да»? – Я моргнула, глядя на него.

– Это глупый вопрос, Сал, – заявил он.

Но было ли это «да»?

У меня не было возможности попросить разъяснений, потому что я заметила четверых детей, идущих от парковки к нам через поле, и я знала, что мне придется отложить этот разговор на потом. Я все еще не совсем понимала, почему Култи повел себя как придурок в день нашего первого занятия с детьми, но он извинился. Для него это было равносильно тому же, что и отдать мне свою почку, так что я возьму ее и потребую объяснений позже.

Еще больше я хотела узнать, что побудило его обнять меня именно сейчас?

Я сжала его руку и кивнула.

– Давай начнем, хорошо?

–Да. – Он ни разу не прервал зрительного контакта со мной. – Я принес обувь для всех детей. Думаю, что было бы лучше отдать ее детям в конце занятия.

– Ты принес… – Я закрыла рот и взяла себя в руки. – В этом фургоне? Там обувь для детей?

– Да. Я попросил волонтеров собрать информацию о размерах во время регистрации. Ее должно быть более чем достаточно для всех. Я привез почти все размеры.

Забавно, как иногда все складывается. Правда.

Я узнала и приняла свое место в жизни незнакомца десять лет назад. Я выросла и смирилась с тем, чего никогда не случится, и я знала, что у меня нет будущего с человеком, который даже не знает о моем существовании.

И вот однажды тот же самый человек по какой-то причине решил сблизиться именно со мной, из всех людей в мире, которых мог бы выбрать, он выбрал меня. Медленно, медленно, постепенно мы стали друзьями. Я знала и понимала, что происходит. Меня вполне устраивало мое место. Друзья. Это не случилось легко и просто, но лучшие вещи в жизни, это сложные вещи, которые не подходят друг другу идеально, или подходят?

В одно мгновение из-за одного доброго поступка и неожиданного жеста что-то во мне проснулось. Была причина, по которой я так быстро смирилась с его поведением и простила за то, что он был мудаком.

Я все еще была влюблена в этого мужчину.

Я не имела на это права. Не было никаких веских причин. Мне нравилось думать, что я принимаю мудрые решения. Но вот возрождение моего детского чувства обожания по отношению к нему – было одной из самых глупых вещей, которые я когда-либо могла себе позволить. Но, очевидно, я не могла перестать испытывать это.

Мое сердце еще не совсем забыло, каково это – испытывать к нему такие чувства, и как бы я ни старалась притвориться, что это не так, с годами оно набрало сил и выросло.

Теперь я все поняла. В детстве я любила Рейнера Култи. В молодости я любила своего бывшего парня, училась и росла. И Сал Касильяс, какой я стала, знала, что я не могла бы полюбить того, кто этого не заслуживает.

Именно обувь для детей, чьи родители не могли себе ее позволить, завязала петлю на моей шее.

Он привозил своих друзей на мои занятия в футбольном лагере.

Култи купил моему отцу поездку-мечты его жизни.

Называл меня своим другом в присутствии людей, на которых ему действительно было наплевать. А не на меня.

Я была влюблена в этого Пумперникеля.

Боже, помоги мне, кажется, я сейчас расплачусь.

Я пыталась найти слова, хоть какие-нибудь, и надеялась, что выражение моего лица не скажет ему: «Ты чертова идиотка, Сал». Потому что я становилась ею. Я действительно ею становилась. От правды никуда не деться, особенно, когда она смотрит на тебя с расстояния в метр, шатен, ясноглазый и ростом в сто восемьдесят семь сантиметров. Я почесала щеку, борясь с желанием отвернуться, чтобы перевести дыхание и найти здравомыслие, куда бы оно ни делось.

– Я не думала, что твой спонсор сделает что-то подобное.

Вот что характерно для Немца – он был не из тех, кто ходит вокруг да около, или будет притворяться застенчивым, или скромничать. Он посмотрел мне прямо в глаза и сказал:

– Они этого не сделали. Я купил их.

Он…

– Мисс Сал! – крикнул один из учителей, сидевших у регистрационного стола.

– Ты. – Я указала пальцем Култи в живот, зная, что у меня есть только секунда, прежде чем мне нужно будет подойти к столу. – Я не знаю, как тебя благодарить.

– Не надо.

– Мисс Сал!

Пристально глядя на Баварскую сардельку, я торопливо сказала ему:

– Спасибо.

Он бросил на меня взгляд из-под тяжелых век, но ничего не сказал, прежде чем последовать за мной к столу регистрации.

Нечего и говорить, что дети сошли с ума, увидев Немца. На меня им было наплевать. Култи – и они потеряли свой разум. Они слушали его и были вне себя от возбуждения, когда мы начинали различные упражнения.

Баварская сарделька был прав. Мы были хорошей командой. Мне было с ним так же весело, как и с Францем, если не больше, из-за того, насколько игриво мы вели себя друг с другом.

Толпа, втрое больше той, что была у нас на поле, образовалась на дальнем конце школьного поля и стояла на протяжении всего занятия лагеря. Вспышки камер не прекращались, но, к счастью, никто не подошел к нам, и под «нами» я подразумевала Култи, пока мы были заняты. Я просто притворилась, что их там нет, и велела себе вести себя нормально.

Когда пришло время заканчивать, я позволила Култи сказать своим юным поклонникам, что они все получат пару его последних кроссовок «РК». Любой прохожий подумал бы, что детям, судя по их реакции, сказали, что они выиграли в лотерею. Немец не шутил. Обуви было более чем достаточно для всех детей.

– Можно мне сфотографировать только вас двоих? – спросила мама одного из детей после того, как мы сфотографировались с ее сыном.

– Конечно, – сказала я, как раз перед тем, как Немец обнял меня за плечи и притянул к себе, грубо и намеренно.

Хорошо.

Я с улыбкой ударила его по твердой плите, которую он называл своим животом.

– Я знаю, что это не мое дело что-то говорить, – выпалила леди, как только снимок был сделан. – Мне казалось, что разница в возрасте – это немного странно, но, увидев вас вместе, все приобрело смысл. Вдвоем вы до безобразия милые.