Текст книги "Другая сторона светила: Необычная любовь выдающихся людей. Российское созвездие"

Автор книги: Лев Клейн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 38 (всего у книги 53 страниц)

3. Голубой юноша

Сергей Есенин по происхождению ближе к крестьянской массе, но тоже не из рядовых хлеборобов. Дед его Никита Есенин был грамотным сельским старостой в Константинове Рязанской губернии. Отец ушел подростком в Москву и служил приказчиком в мясной лавке у замоскворецкого купца. Семьей, однако, обзавелся в деревне, женившись на Татьяне Титовой, дочери очень зажиточного крестьянина, зарабатывавшего на отхожих промыслах – гонял плоты, владел баржами. В семью этого деда Сергей и был отдан в детстве на воспитание.

Старики были богомольны, придерживались старообрядчества, приобщали внука к духовным стихам. Внук был тщедушным. Был ли он озорным, как он сам вспоминает, некоторые биографы сомневаются. Скорее, он хотел представлять себя таким. Вера в бога к нему приставала слабо. Зато пристрастился к чтению, особенно когда поступил в земское четырехгодичное училище тут же в селе. Окончил успешно, затем отец отдал его в Спас-Клепиковское училище – это далеко от дома. Там жил в интернате. Обстановка в интернатах известная, подростки могут там вполне познакомиться с гомосексуальными развлечениями, но никаких признаков воздействия этой стороны интернатской жизни на Сергея нет. Другу он писал, что мечтает «скорее убраться из этого ада», и всем однокашникам раздавал презрительные эпитеты («глупые», «идиот», «дрянь», «паскуда»), ставя их гораздо ниже себя. Именно в Спас-Клепиках, в 16–17 лет, он начал писать стихи. Чтобы развить эти способности, учитель литературы посоветовал ему поселиться в одной из столиц. В 1912 году Есенин окончил школу с аттестатом учителя начальных классов и поехал к отцу в Москву

С. А. Есенин в юности.

Однако жить с отцом не вышло. Отец считал стихи пустым занятием, хотел пристроить сына к практической работе, а сын мечтал о поэзии. Сергей остался без крова и работы.

Его приютил тридцатилетний поэт Сергей Кошкарев (Заревой), возглавлявший Суриковский кружок, созданный писателем Максимом Леоновым (отцом Леонида Леонова). Нет никакой надобности подозревать за гостеприимством

Заревого какие-то сексуальные мотивы. Есенин вообще нравился людям, так как был обаятельным и легким в общении. Потом юноша устроился в типографию и переселился снова к отцу.

Здесь он попал под наблюдение полиции, так как втянулся в забастовочное и социал-демократическое движение. «За мной следят, – писал он другу, – и еще недавно был обыск у меня на квартире». Тем временем он поступил в Народный университет либерального деятеля Шанявского и… женился на А. Р. Изрядновой, которая была на 4 года старше его. Первый брак был каким-то мимолетным, кратковременным, на ходу, и даже не был оформлен. Когда началась война, Есенин организовал вместе с товарищами демократический журнал «Друг народа», но разошелся с ними и покинул редакцию. Решил переехать в Петроград, в настоящую столицу. Жену с ребенком оставил в Москве. Оставил навсегда.

Март 1915 г. В Петрограде пришел прямо с вокзала в дом Блока, прочел ему свои стихи, понравился. Блок рекомендовал его другим – Городецкому, Мурашеву. Сергей Городецкий, покровительствовавший крестьянским поэтам, вспоминал: «Стихи он принес завязанными в деревенский платок. С первых же строк мне было ясно, какая радость пришла в русскую поэзию. Начался какой-то праздник песни. Мы целовались, и Сергунька опять читал стихи…. Застенчивая, счастливая улыбка не сходила с его лица». При всем счастье целование двух мужчин при первой же встрече выглядит уж очень экзальтированным, но, возможно, такова была эпоха и среда?

Есенин с С. М. Городецким, 1915 г.

Нет, Городецкий был определенно гомосексуален, близко дружил с Михаилом Кузминым. В дневнике Кузмина есть такая запись:

«…Городецкий предложил вина и, притворясь спящим, заставлял себя будить поцелуями, я стал щекотать ему пятки, он встал и я очутился около него, я не помню, отчего он меня обнял и я его гладил и целовал его пальцы, и он мою руку и в губы, нежно и бегло, как я всего больше люблю, и он сам все прижимал меня и не давал отстраняться, и хвалил ласку моих бровей…».

Так что поцелуи Городецкого носили очень определенный оттенок.

Городецкий написал письма другим издателям, в том числе Миролюбову: «Приласкайте молодой талант – Сергея Александровича Есенина. В кармане у него рубль, а в душе богатство». Несколько дней Есенин жил у Мурашева, затем у Городецкого. «Я тебе не скажу, что ты для меня, – писал ему Городецкий из Крыма, – потому что ты и сам знаешь. Ведь такие встречи, как наша, это и есть те чудеса, из-за которых стоит жить» (ГИК 2000, 1: 87).

Есенин стал печататься во многих журналах. В начале октября начал переговоры о выпуске сборника стихов «Радуница».

В числе первых, кто «приласкал молодой талант», был молодой поэт Рюрик Ивнев, на 4 года старше Есенина. Сугубая гомосексуальность Ивнева хорошо известна и подтверждена его дневниками. Ивнев (настоящее имя Михаил Ковалев) учился в Пажеском корпусе, традиционном рассаднике гомосексуальности. Другой гомосексуал, Георгий Иванов, описывает его весьма язвительно:

«Рюрик Ивнев – ближайший друг и неразлучный спутник Есенина. Щуплая фигурка, бледное птичье личико, черепаховая дамская лорнетка у бесцветных щурящихся глаз. Одет изысканно-неряшливо… Рюрик Ивнев все время дергается, суетится, оборачивается. И почти к каждому слову прибавляет – полувопросительно, полурастерянно – Что? Что? – Сергей Есенин? Что? Что? Его стихи – волшебство. Что? Посмотрите на его волосы. Они цвета спелой ржи – что?» (ГИК 2000, 1: 90).

Ивнев стал интимным другом Есенина. Но ближе об этой дружбе ничего не известно. У Есенина есть несколько стихотворений, посвященных Ивневу. Ивнев дожил до 1981 г., оставил для печати воспоминания о Есенине, но, конечно, ничего предосудительного там нет. Разве что описание первой встречи выдает специфическое влечение: «В антракте подошел ко мне юноша, почти мальчик, скромно одетый… Он тонкий, хрупкий, весь светящийся и как бы пронизанный голубизной. Вот таким голубым он и запомнился на всю жизнь» (Ивнев 1978: 146). Но эпитет «голубой» не имел тогда современного слэнгового значения. И есть еще воспоминание о житье в организованной Есениным «писательской коммуне», где Ивнев оказался без места. «Я завернулся в одеяло и эвакуировался в коридор. Есенин сжалился надо мной, повел в свою комнату, хохоча, спихнул кого-то со своей койки и уложил меня около себя…» (Ивнев 1978: 164). Отрывки из откровенных дневников Ивнева, ныне опубликованные и не задевающие Есенина, относятся к более позднему времени.

Тогда же подружился Есенин и с юным поэтом Леонидом Каннегисером из круга Кузмина, взял его с собой в деревню на лето. Осенью тот пишет ему уже из Петербурга: «Очень жду тебя в Петербурге. Видеть тебя в печати – мне мало… Твой Леня». Марина Цветаева в «Нездешнем вечере» описывает эту пару на собрании поэтов в январе 1916 г.:

«Леня. Есенин. Неразрывные, неразливные друзья. В их лице, в столь разительно-разных лицах сошлись, слились две расы, два класса, два мира… Леня ездил к Есенину в деревню. Есенин в Петербурге от Лени не выходил. Так и вижу их две сдвинутые головы на гостиничной банкетке, в хорошую мальчишескую обнимку… Ленина черная головная гладь, Есенинская сплошная кудря, курча, Есенинские васильки, Ленины карие миндалины».

Это был тот самый Каннегисер, который через два года, уже после революции, убьет Урицкого и будет расстрелян ЧК.

Насколько глубоко окунулся тогда Есенин в однополую любовь? Возможно, он еще лишь заигрывал с ней. Он еще отшатывался от сугубо откровенных ее выражений. В «Бродячей собаке» его испугал сверстник по прозвищу Вурдалак – красногубый и стриженный в кружок мальчик, посещавший князя Андронникова, известного гомосексуала. Как-то Вурдалак и Есенин, отправляясь в кабачок, зашли к Садовскому за галстуком для Есенина. Обычно в кабачке засиживались до рассвета.

«Поэтому, – пишет Садовский, – я был очень удивлен, когда часу в двенадцатом ночи раздался резкий звонок и не вошел, а вбежал ко мне Сергей Есенин. На вопрос, что с ним, он ничего не ответил и вдруг повалился на диван в сильнейшей истерике. Он кричал и катался по полу, колотил кулаками себя в грудь, рвал на себе волосы и плакал»… Оказалось, что Вурдалак в кабачке объяснился Есенину в «любви» и, вероятно, вообразив себя с одним из андронниковских «мальчиков», дополнил свое «признание» соответствующими жестами» (цит. по: Лукьянов 2000: 128).

Истерика Есенина не укладывается в естественную реакцию нормального юноши на приставания сверстника и может найти объяснение только в том, что Есенина и самого мучили желания этого рода.

Это явствует из его стихов 1916 года, обращенных к юноше-сверстнику:

 
Весна на радость не похожа,
И не от солнца желт песок,
Твоя обветренная кожа
Лучила гречневый пушок.
У голубого водопоя
На шишкоперой лебеде
Мы поклялись, что будем двое
И не расстанемся нигде.
 

Это всё сельскому парню и ровеснику: «Я проводил тебя до рощи, К твоей родительской избе». И в другом стихотворении (того же года) – «Даль подернулась туманом»:

 
Сон избы легко и ровно
Хлебным духом сеет притчи.
На сухой соломе в дровнях
Слаще меда пот мужичий.
 

В черновике было еще отчетливей: «Слаще девок пот мужичий». Запах мужского пота для него притягателен – это несомненный симптом гомосексуальной настроенности (ср. признания Юкио Мисимы – Клейн 2000: 411, ср. также 156, 505). Дальше в этом стихотворении снова определен возраст: «Друг, товарищ и ровесник, Помолись коровьим вздохам». Гомосексуальные мотивы общения с ровесниками явно проецируются Есениным на его деревенскую жизнь. Неясно, было ли там что-нибудь из подобных переживаний или это лишь столичные впечатления заставили по-новому взглянуть и на деревенскую дружбу.

С. А. Есенин, Н. А. Клюев.

Петроград, 1916 год.

В еще одном стихотворении того же года («Еще не высох дождь вчерашний») есть новый оттенок:

 
Брожу по улице и лужам,
Осенний день пуглив и дик,
И в каждом встретившемся муже
Хочу постичь твой милый лик.
Ты все загадочней и краше
Глядишь в неясные края…
 

В этом «встретившемся муже» мог просвечивать уже Клюев.

4. Дружба-супружество

С. Городецкий и Н. А. Клюев.

Петроград, октябрь 1915 год.

На квартире Городецкого в 1915 г. Есенин и познакомился с Николаем Клюевым. Сразу послал письмо одной московской знакомой: «Сейчас, с приезда, живу у Городецкого и одолеваем ухаживанием Клюева» (Дитц 1990: 70). Тридцатилетний Клюев, старше Есенина на 11 лет, очень походил внешне на Верлена: был лысоват, с пышными усами, бородки тогда еще не носил. К тому времени это был уже известный поэт, автор трех сборников стихов, можно сказать, мэтр. Но работал под мужичка. На вопрос, как устроился в Петербурге, отвечал: «Слава тебе Господи, не оставляет нас, грешных. Сыскал клетушку, – много ли нам надо? Заходи, сынок, осчастливь». Ходасевич ехидно замечает: «Клетушка была номе ром Отель де Франс с цельным ковром и широкой турецкой тахтой, Клюев сидел на тахте, при воротничке и галстуке, и читал Гейне в подлиннике» (Ходасевич 1976: 49–50). Клюев создал группу крестьянских поэтов «Краса», в которую и вовлек Есенина. Есенин пере селился к нему. В это время Есенин жил впроголодь, сильно нуждался в деньгах. На его просьбах о вспомоществовании и на договорах стоит адрес: Фонтанка 149, кв. 9. Это клюевский адрес.

Уже в конце октября оба выступили на публичном вечере в Тенишевском училище, где обычно выступал Маяковский. Есенин надел белую русскую рубашку с серебряной вышивкой и в руках держал деревенскую гармошку-ливенку. Вечер прошел с огромным успехом, первым для Есенина. С этого времени началось хождение обоих вдвоем по художественным салонам. Клюев – причесанный под горшок, в черном кафтане под степенного мужика, а Есенин в белой рубахе, вышитой крестиками, подпоясанный цветным шелковым шнуром и обутый в сапожки с набором или даже в лаптях. С непременной гармошкой в руках – этакий деревенский Лель, элегический пастушок.

Воздействие Клюева на Есенина поначалу было очень сильным, не только в поэзии. Клюев и другие крестьянские поэты, окружавшие Есенина (Клычков, Ганин, Наседкин, Орешин), доводили свою нарочитую народность до уровня русского шовинизма и черносотенного антисемитизма. По воспоминанию подруги Есенина тех лет, Анны Назаровой, Клюев постоянно говорил: «не люблю жидов», а после революции: «Жиды правят Россией» (ГИК 2000, 2: 37). Назарова и другая подруга Есенина, Галина Бениславская, считали, что именно под воздействием Клюева Есенин стал высказываться в том же духе, особенно в пьяных скандалах, что привело впоследствии к публичным разбирательствам и судам. Клюев больше, чем кто-либо, старался придать есенинской дружбе сексуальный характер.

Как Клюев рассматривал эту дружбу, видно по его стихам. Это именно реализация его «Брачной песни» недавних лет. Вот строки из одного стихотворения, «Сергею Есенину» (1916). Он описывает в нем сначала себя и свою поэзию, потом явление Есенина.

 
Ждали хама, глупца непотребного,
В спинжаке, с кулаками в арбуз, —
Даль повыдала отрока вербного,
С голоском слаще девичьих бус.
и дальше уже другим размером:
Пшеничный колос-исполин
Двор осенит целящей тенью…
Не ты ль, мой брат, жених и сын,
Укажешь путь к преображенью?
………………………………
Так не забудь запечный рай,
Где хорошо любить и плакать!
Тебе на путь, на вечный май,
Сплетаю стих – матерый лапоть.
 

Через несколько лет, в 1921 г., когда они уже расстались, он писал (и тоже посвящение Есенину):

 
Супруги мы… В живых веках
Заколосится наше семя,
И вспомнит нас младое племя
На песнотворческих пирах.
 

И через год:

 
Мигает луковый уголь -
Зеленый лешачий глаз…
Любовницу ли, супруга ль
Я жду в нестерпимый час
Поцелуем Перовской Софии
Приветствую жениха…
Вспахала перси России
Пылающая соха
Бессмертны колосья наши
На ниве, где пала кровь,
Мы пьем из оцетной чаши
Малиновую любовь.
 

Клюев собственного дома не имел и жил у своей сестры на скрещении Фонтанки с Крюковым каналом. Там Есенин и обосновался. Спали, бывало, в одной кровати. Что Клюев испытывал к «Сергуньке» самую настоящую плотскую любовь, несомненно. Так уж он был устроен, а Сергей уж больно юн и привлекателен.

Один друг Есенина, Владимир Чернявский, писал, что Клюев «совсем подчинил нашего Сергуньку», «поясок ему завязывает, волосы гладит, следит глазами». У Есенина был в это время первый для него в городе роман с женщиной, и он не без иронии делился с Чернявским своей досадой на Клюева, который его ревновал к этой женщине: «Как только я за шапку, он – на пол, посреди номера сидит и воет во весь голос по-бабьи: не ходи, не смей к ней ходить!» (Чернявский 1986; MacVay 1969; 1976).

Чернявский понимал, что это ставит Есенина в двусмысленное положение и писал об этом:

«Ни одной минуты я не думал, что эротическое отношение к нему Клюева, в смысле внешнего его проявления, могло встретить в Сергее что-либо кроме резкого отпора, когда духовная нежность и благостная ласковость перешли в плоскость физиологии. С совершенно искренним и здоровым отвращением говорил об этом Сергей, не скрывая, что ему пришлось физически уклоняться от настойчивых притязаний «Николая» и припугнуть его большим скандалом и разрывом, невыгодным для их поэтического дела» (Чернявский 1986).

Другой наблюдатель, Клейнборт, писал о Есенине:

«Если кто подчинил его своему влиянию, то это был Клюев и только Клюев, смиренный Миколай, которого Свенцицкий объявил пророком, – тайный мистик крестьянского обихода, выпустивший уже три книги своих стихов.

– Парень! – говорил Есенин о нем. – Красному солнышку брат!

– Значит, послал-таки Господь «хорошего человека»?

Рязань и Олонию соединяло первозданное поэтическое бытие, братские песни, лесные были, раскольничьи легенды. Наконец, одно и то же прикидывали они своим мужицким умом, по отношению к Петрограду. Вот что сливало их воедино.

– Да, да, послал… На Покрова будем свадьбу справлять…» (Клейнборт 1998: 260).

Это уже не Клюев о свадьбе, Есенин! Хотя и в шутку, конечно.

Впоследствии Есенин, будучи в обиде на Клюева, поведал художнику П. А. Мансурову, как Клюев обнимал его ночью. Мол, Сергей спал и не заметил, как тот оказался рядом, а проснувшись, обнаружил, что живот весь мокрый (письмо к О. И. Ресневич-Синьорелли, 1972). По рассказу, это было только один раз. Возможно, но ведь не всполошился, не убрался тотчас из дома, не поднял скандал.

Вот ученик Есенина, молодой поэт Приблудный, реагировал иначе. Как сообщает Бениславская, «в первую же ночь в Петрограде Клюев полез к Приблудному, а последний, совершенно не ожидавший ничего подобного, озверев от отвращения и страха, поднял Клюева на воздух и хлопнул что есть сил на пол; сам сбежал и прошатался всю ночь по улицам Петрограда» (ГИК 2000, 1: 116). Есенин же терпел. Тесная дружба продолжалась. Совместное проживание тоже. Все это затянулось на полтора года.

Как на самом деле реагировал юный Есенин на эти чувства старшего друга, сказать трудно. Досадовал, жаловался друзьям, но ведь не уходил. Возможно, и жаловался и досадовал больше напоказ, из смущения: очень уж наглядны для всех сторонних были мотивы клюевской заботы. Имел Сергунька роман с женщиной. Но и Клюеву любить себя не запрещал. Аналогичными ответными чувствами, видимо, не пылал. Но опять же неясно – потому ли, что ему однополая любовь была абсолютно чужда или всего лишь потому, что лысоватый и уже не очень молодой мужичок Клюев был не в его вкусе, не был для него эротически привлекателен. Клюева он несомненно почитал как учителя, как более опытного поэта того же направления, который вводит его в литературный мир. Но в этот мир он входил и без того, мог бы и не поселяться у любвеобильного Николая, не спать с ним в одной постели. Но нет, остался у него, спали вместе. Значит, испытывал дружеские чувства, некую любовь. Быть может, и не столь сексуальную, как у друга, но достаточно сильную.

Фотография, подаренная Есениным Н. Клюеву накануне призыва в армию.

Надпись на фотографии, подаренной Есениным в 1916 г. Клюеву: «Дорогой мой Коля! На долгие годы унесу любовь твою. Я знаю, что этот лик заставит меня плакать (как плачут на цветы) через много лет. Но это тоска будет не о минувшей юности, а по любви твоей, которая будет мне как старый друг. Твой Сережа» (Есенин 1980, 6: 258).

Во всяком случае заботы и связи Клюева вскоре пригодились. Есенина призывали в армию. Клюев обратился к полковнику Ломану, начальнику царскосельского гарнизона, со слезным молением о «прекраснейшем из сынов крещеного царства» народном поэте Сергее Есенине. И Есенин получил место санбрата при санитарном поезде госпитальной службы под патронажем придворного полковника. Там и пребывал до самой революции, продолжая выступать в салонах вместе с Клюевым. У Сологуба их видел художник Сомов и записал в своем дневнике: «Был Клюев – мужицкий поэт в поддевке и косоворотке, со своим другом Есениным – «дорогим другом», сообщила Настя мне со своим смешком. Друг очень молод, солдат с личиком белокурого амура или зефира. Оба читали хорошие, но мне чуждые стихи» (КАС 1979: 172).

Ломан надеялся противопоставить Есенина Распутину, но поэт, заигрывая с Двором и не отвергая пока этих авансов, сблизился и с Распутиным. Революция отсекла эту есенинскую стратегию продвижения наверх.

З. Н. Райх co своими детьми

Пути его с Клюевым разошлись. Биографы-литературоведы пишут о его идейном расхождении с Клюевым – тот был религиозен, этот атеист, тот культивировал архаический фольклор, этот революцию. Ну, так уж чужд революции Клюев тогда не был. Писал стихи о красных победах, святотатствовал, называл себя коммунистом. Работал комиссаром по реквизиции церковных ценностей и был обвинен в хищениях, поэтому короткое время сидел в тюрьме, а Есенину сообщил, что по политическим мотивам («жиды посадили»), но его сестра проговорилась, и Есенин узнал правду (ГИК 2000, 2: 38). Да и поэтические идеалы разошлись. Поэт П. Орешин вспоминает тогдашние слова Есенина: «Знаешь, от Клюева ухожу… Вот лысый черт! Революция, а он «избяные песни»… Совсем старик отяжелел. А поэт огромный! Ну, только не по пути…» (Орешин 1926). Что ж, конечно, уход надо было как-то красиво мотивировать. Но может быть, ударение надо сделать не на слове «революция», а на слове «старик»?

При очередной встрече Клейнборт (1998: 266) спросил:

«– Ну, как с Клюевым? Справляли свадьбу на Покрова?..

Какая-то тень пробежала по его лицу».

В марте 1917-го он воспользовался революционной смутой и дезертировал. А затем в редакции эсеровской газеты «Дело народа» познакомился с секретаршей Зинаидой Райх и женился. Райх была из семьи перешедших в православие немцев, но Есенин считал ее еврейкой. Тем больше негодование Клюева.

В 1918 г. Есенин писал Клюеву:

 
Теперь любовь моя не та.
Ах, знаю я, ты тужишь, тужишь
О том, что лунная мечта
Стихов не расплескала лужи…
И тот, кого ты ждал в ночи,
Прошел, как прежде, мимо крова.
О друг, кому ж твои ключи
Ты золотил поющим словом?
 

«Теперь любовь моя не та…» Значит, была всё-таки «та»? А Клюев действительно тужил.

 
Белый свет – Сережа, с Китоврасом схожий,
Разлюбил мой сказ…
 

Надеялся, что вернется. Потом опубликовал поэму «Четвертый Рим», целиком направленную против Есенина, с его новым обликом – цилиндром и лаковыми башмаками.

 
Анафема, анафема вам,
Башмаки с безглазым цилиндром!
 

Но Есенин уже был женат – не на Клюеве. Ну, Клюев не ушел в монастырь. Уже в 1920 г. он пишет приятелю Н. Н. Ильину: «Я, грешный человек, не отказался бы от мальчишки коричневотелого и с глазами ребят-дикарей». А еще через год-другой посвящает стихотворение молодому крестьянскому писателю Николаю Архипову – «моей последней радости». Очень плотское стихотворение:

 
Радуйтесь, братья, беременен я
От поцелуев и ядер коня!
Песенный мерин – багряный супруг
Топчет суставов и ягодиц луг,
Уды мои словно стойло грызет,
Роет копытом заклятый живот.
 

«Четвертый Рим» весь посвящен Архипову и живописует его тело, полнится культом мужского тела, радостями его познания, метафорами секса:

 
Там тайны чулан, лавка снов и раздумий,
Но горница сердца лобку не чета:
О край золотых сенокосов и гумен!
О ткацкая радуг и весен лапта!
К тебе притекают искатели кладов —
Персты мои – пять забубенных парней,
И в рыжем полесье, у жил водопадов
Буравят пласты до алмазных ключей.
Душа – звездоперый петух на нашесте —
Заслушалась яростных чмоков сверла…
Стихи – огневица о милой невесте,
Чьи ядра – два вепря, два лютых орла.
……………………………………………
Есть берег сосцов, знойных ягодиц остров,
Долины пахов, плоскогорье колен;
Для галек певучих и раковин пестрых
Сюда заплывает ватага сирен,
Но хмурится море колдующей плоти,
В волнах погребая страстей корабли.
Под флейту тритона на ляжек болоте
Полощется леший и духи земли.
О плоть – голубые нагорные липы,
Где в губы цветений вонзились шмели,
Твои листопады сгребает Архипов
Граблями лобзаний в стихов кошели!
……………………………………………
Возлюбленный – камень, где тысячи граней…
 

У Клюева была своя дорожка, с которой он не сворачивал. Есенин искал свое счастье на другой.