Текст книги "Другая сторона светила: Необычная любовь выдающихся людей. Российское созвездие"

Автор книги: Лев Клейн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 53 страниц)

3. Кровь, дважды голубая

После великого князя остался дневник, который он вел всю свою жизнь, и в дневнике этом отражена его постоянная и, как правило, безуспешная борьба с той страстью, которая теперь придает определению «голубая кровь» (применительно к автору дневника) неожиданное и сугубо современное звучание.

Ныне голубыми называют мужчин, которые любят только мужчин. Это обозначение есть только в России, и оно появилось только после войны. Правда, приводят старые французские и английские употребления слова «blue» (голубой) в значении «неприличный», «непристойный», в английском было также и значение «веселый», «беспутный», но нет связи между этой западной традицией и нашим нынешним слэнгом. По-моему, тут обычный эвфемизм – замена неприличного слова другим, созвучным.

Так, слово «хуй» давно стало неприличным, и его приноровились заменять другим, начинающимся с той же буквы, – «хер» (первоначально это было просто название буквы алфавита). Потом, приобретя тесную связь с половым членом, и оно стало неприличным. Кстати, и слово «хуй» – тоже не первоначальное. Вначале половой член назывался на русском языке как-то иначе. Но, став неприличным, термин был заменен древнефинским словом «игла» – huj, поскольку население лесной полосы было сплошь финно язычным и, подвергшись русификации, принесло в русский язык свои замены неприличных слов. «Игла», «шип» – так называется член и в других языках (англ, prick). У других славян слова «хуй» нет.

Так и матерное ругательство смягчают: «е…дрит твою мать», или «ё… моё».

Вот так же и со словом «гомосексуальный». Оно стало в сталинские годы неприличным и опасным. Его произносили топотом и неполностью: «го…», а дальше делали круглые глаза. Или, маскируя не без иронии: «го…лубой». Возможно, при этом выборе сказалось традиционное обозначение цветов пола в одеянии младенцев: голубой для мальчиков, розовый для девочек. А уж почему розовый закрепился за женским полом, это как-то связано с мифологией розы и крови. Но сие уже далеко от нашей темы. Нам достаточно обозначить современное значение слова «голубой», неизвестное во времена К. Р., – «гомосексуальный».

Такой вот смысл и приобрело выражение «голубая кровь» в приложении к К. Р. Этот второй смысл задним числом оказывается значимым – это видно из дневников К. Р.

Дневники свои (66 толстых тетрадей) великий князь завещал Академии наук, оговорив условие: не публиковать их в течение 90 лет со дня его смерти. Таким образом, он, с одной стороны, хотел оставить ученым документальное свидетельство борьбы со страстью. Он, конечно, знал произведения сексологов – фон Крафта-Эббинга, Молля, Тарновского, Мержеевского. Знал и напечатанные в 1904 г. суждения крупного юриста Набокова (отца будущего писателя) – о нелогичности уголовного преследования мужеложства – и предложения отменить эту статью. С другой стороны, он не хотел омрачать будущее своих детей и родных. Мог ли он предвидеть, что уже через три года после его смерти такая забота потеряет всякий смысл, поскольку все они погибнут? 90 лет истекут в 2005 году. Но революция смела все покровы. Правда, печатать дневники не считали нужным (кому были интересны душевные переживания великого князя?), да это не было и возможным (неназываемая любовь…). Но уже сейчас некоторые отрывки из дневника К. Р. стали достоянием гласности.

Не нарушая запрета автора на оглашение его текстов до 2005 г., я использую здесь только те отрывки, которые уже проникли в печать.

Когда Константин во время своих плаваний в 1877 г. был в Нью-Йорке, он впервые в жизни посетил публичный дом – 18 апреля 1877 г. Это было заранее обдумано. Еще накануне записывал в дневнике: «вдруг пришла мысль, что я должен идти к женщине, и сама мысль была до того сильна, что я не мог преодолеть ее». Он собирается после этого вернуться к Господу, «как блудный сын». Понимает, что это огорчит Мама, но надеется: она поймет, «что мужчина не может без этого». Мысленно готовится:

«Я задумываюсь и запинаюсь на пустейших подробностях: как войду, как разденусь, как совершу само дело – это уже обстоятельство решен[ное] – я пойду. Но сердце бьется. Как потом я буду просить прощения у Ангела Хранителя, Еще вопрос: отчего явилось у меня решение пойти? Я не могу себе объяснить этого, но чувствую, что надо. Кажется, я буду лучше потом, я буду мужчина» (Волгин 1998: 277).

После произошедшего, записывая в дневнике мысли о своем грехопадении, он сравнивает себя с героем Достоевского:

«Я вспомнил Раскольникова в романе Достоевского, который с такой решимостью идет на преступление, и приравнял его к себе, но тут большая разница: он совершал благодеяния человечеству. А я иду для удовлетворения своей похоти. Одним словом, я сам разбивал собственное намерение, и между тем оно не проходило; конечно я изменил своему убеждению, изменил обещаниям, данным Мама, но раскаяния я не чувствую, только все бывшее осталось в памяти, как тяжелый сон. Я был в полном сознании во все время, совсем как Раскольников, когда он совершал преступление» (Волгин 1998: 277, 281; Боханов 2000: 182).

Поскольку это был обычный бордель и Константина обслуживала проститутка, грехопадение было не столь большой руки – в те годы кто там не бывал. Возможно, однако, что великий князь хотел контактом с искушенной в сексе женщиной не просто «стать мужчиной», а подавить в себе иные страсти, избавиться от тех более страшных и позорных склонностей, которые его терзали: с юности его тянуло к мужчинам. Еще 6 января 1877 г., за несколько месяцев до посещения борделя, он писал кузену Сергею:

«Кажется, только мы с Тобою и были в состоянии питать нежные чувства к мужчинам. Это страстное, необъяснимое чувство, но которое меня так обхватило, что я очень страдал. Но как скучно, что глупый свет не может понять этого; он бы стал смеяться, если б узнал это» (Волгин 1998: 300).

За два дня до решения посетить бордель, 15 апреля, он пишет кузену Сергею: «Как странно, я не понимаю еще чувства любви к женщине! Другие так рано влюбляются, а я не могу, скоро мне будет 19 лет, а я хладнокровен» (Волгин 1998: 280). После грехопадения его удивило и обеспокоило, что с этой женщиной у него не было чувства наслаждения. «Я не ощущал никакого сладострастия, и верно говорят, какая у меня холодная кровь» (Боханов 2000: 182). Только ли в этом дело?

В том же кругосветном плавании Константин «сблизился больше допустимого» с одним офицером, в котором, по его словам, «мало целомудрия», но который «честный и прямой». Имя его не называет даже в дневнике (Волгин 1998: 285). Кровь оказалась вовсе не холодная.

Вот отрывок из записи 1888 г. Великий князь служит ротным в Измайловском полку.

«До сих пор меня привлекала в роту не столько служба, военное дело, как привязанность то к одному, то к другому солдату. Моего любимца после Калинушкина сменил Добровольский, а его место занял Рябинин. Теперь все они выбыли, и в настоящее время у меня в роте нет ни к кому особой сильной привязанности». (приведенную цитату использовал Ротиков в книге «Другой Петербург»). Рябинин, однако выбыл не в другой полк и не домой, а… в штат Мраморного дворца!

Великий князь Константин Константинович.

Надпись: «Константин 13 сентября 1886 г.»

Но эта цитата еще не столь ясна. Мало ли какая может быть привязанность! Что это привязанность, связанная с молодостью и красотой солдата, видно из стихов К. Р. («Умер бедняга», 1885 г.): С виду пригожий он был новобранец, Стройный и рослый такой, Кровь с молоком, во всю щеку румянец, Бойкий, смышленый, живой;

 
С еле заметным пушком над губами,
С честным открытым лицом,
Волосом рус, с голубыми глазами,
Ну, молодец молодцом.
 

Отрывок, датированный четвергом 11 февраля 1893 г., накануне Великого поста (Константину Константиновичу 35 лет):

«С сокрушенным сердцем готовился к исповеди. Опять должен был нести духовнику покаяние в том же грехе, как и четырнадцать лет назад (т. е. когда только перевалил за 20 лет. – Л. К.). Невольно рождался в голове мучительный вопрос: неужели не в последний раз каюсь я в этом грехе? К этому примешивался и стыд и жалко было огорчить старого о. Двукраева своей неисправимостью. И действительно, он был глубоко огорчен. Я жадно слушал его наставления, желая почерпнуть в них силы на борьбу. Он грозил мне тем, что грех мой перестанет когда-нибудь быть тайным, что все о нем узнают. Меня и самого пугала эта мысль, хоть перед совестью грех одинаково дурен, знают ли о нем или нет, но огласка была бы ужасна. Только незаслуженной ко мне милостью Божией могу я считать неизвестность моего греха. И вот, я получил отпущение и твердо надеюсь исправиться» (цит. по изд. К. Р. 1994: 39).

Но грех не назван. Далее есть уже более конкретное указание. В феврале 1894 г. случилось, как сказали бы сейчас, ЧП.

«Я очень смущен. Сегодня пришел ко мне сюда в дежурную комнату наш старый полковник Катеринов. Он доложил мне про очень неприятное дело. Право же, не знаю, как изложить его письменно; есть вещи, про которые не только писать, но и говорить неловко и стыдно, и это дело именно такого рода». В нем «замешаны наши молодые подпоручики Рудановский и Сабуров (Дмитрий). На них пало обвинение в противо естественных половых наклонностях. Рудановский виноват безусловно, а на Сабурова имеется только подозрение, которого, за недостатком улик, рассеять нельзя. Следовательно, оба должны быть удалены из полка».

Ну что ж, Преображенский полк, вверенный великому князю, – первый полк русской гвардии, и честь его князь Константин обязан блюсти. В чем же закавыка? А вот в чем:

«И я, подверженный тем же наклонностям, вынужден карать людей, которые не хуже меня. Это тяжело. К тому же я люблю (Сабурова) и, равно как многие из его товарищей, не верю в его виновность; и вот, как командир полка, оберегая честь общества офицеров, я должен удалить человека менее виновного меня самого. А я, только ради того, что про мой грех ничего не известно, являюсь судьею в деле, в которое, может быть, случайно попал невинный. Как это мучительно!»

Вот грех, в котором «погряз» великий князь, и назван. Офицеров, однако, удалил из полка «совершенно спокойно, ни минуты не задумываясь», как будто сам ни в чем не виновен. Подыскано и основание: «С ноября месяца не грешу и не теряю надежды победить в себе грех навсегда». Февральский эпизод, конечно, усилил эту сдержанность, по крайней мере, на ближайшее время.

Март 1894 г. «Последние два месяца я более усиленно боролся с искушениями, бросил сделки с совестью и старался не давать себе повода грешить. А этим поводом была для меня баня; не ходишь в баню, так и не грешу, или грешу только мысленно. И вот за обедней в полковом соборе увидел я своего банщика. Заметив его, я поскорее отвел глаза в сторону и боле на него не заглядывал» (Боханов 2000: 184–186).

Тут речь идет о полковой бане и банщике.

4. Банные страсти: дух и плоть

Благочестивый и ностальгически настроенный историк А. Н. Боханов (2000: 188) пишет об этой «битве с похотью», что она «оказалась трудной и многолетней. Постепенно дух возобладал. Великий князь Константин Константинович отрешился от соблазнов. К сорока годам все это уже осталось в прошлом». Как бы не так! Как и следовало ожидать, надежда и на сей раз оказалась тщетной.

Дальше, как видно из предварительной публикации зав. архивом С. Мироненко (Бычков 1998), грех взыграл с новой силой.

19 ноября 1903 г. Великому князю 45 лет.

«[Меня называют] «лучшим человеком в России». Но я знаю, каков на самом деле этот «лучший человек». Как поражены были бы все те люди, которые любят и уважают меня, если бы знали о моей развращенности! Я глубоко недоволен собой».

15 декабря 1903 г. «Десять лет назад я стал на правильный путь, начал серьезно бороться с моим главным грехом и не грешил в течение семи лет или, вернее, грешил только мысленно. В 1900 году, сразу после моего назначения главой военно-учебных заведений, летом в Стрельне я сбился с пути. Потом два года было лучше, но в 1902 году, после моей болезни, я много грешил во время поездки по Волге. Наконец, в этом, 1903 году я совсем сбился с пути и жил в постоянной борьбе со своей совестью. Поездка в Москву и Тверь, казалось, отвлекла меня от нечистых мыслей и желаний, но теперь они меня опять захватили…

Беда в том, что мог бы, но не могу бороться, ослабеваю, забываю страх Божий и падаю».

Значит, лишь с 1893 г, с 35 лет, он стал бороться со своей страстью, и то с переменным успехом. Упование на Бога, на религию помогает, но мало.

21 декабря. «В голову продолжают приходить дурные мысли; они особенно донимают меня в церкви. Стыдно признаться, но это правда».

Почему именно в церкви? Вероятно, это как-то связано с окружающей красотой, благолепием, возвышенными чувствами, а возможно, и с близостью незнакомых молодых людей – прислужников, хористов.

28 декабря 1903 г., под Новый год. «Мой тайный порок совершенно овладел мною. Было время, и довольно продолжительное, что я почти победил его, от конца 1893-го до 1900-го. Но с тех пор, и в особенности с апреля текущего года… опять поскользнулся и покатился и до сих пор качусь, как по наклонной плоскости, всё ниже и ниже. А между тем мне, стоящему во главе воспитания множества детей и юношей, должны быть известны правила нравственности. Наконец, я уже немолод, женат, у меня 7 человек детей…».

Правда, во всех этих пассажах нет конкретизации. Но дальше и эта неясность снимается.

19 апреля 1904 г. «На душе у меня опять нехорошо, снова преследуют меня грешные помыслы, воспоминания и желания. Мечтаю сходить в бани на Мойке или велеть затопить баню дома, представляю себе знакомых банщиков – Алексея Фролова и особенно Сергея Сыроежкина. Вожделения мои всегда относились к простым мужикам, вне их круга я не искал и не находил участников греха. Когда заговорит страсть, умолкают доводы совести, добродетели, благоразумия».

Простые мужики как объект страсти аристократов и интеллектуалов – это знакомый мотив. Писатель Юкио Мисима признавал, что ему для наслаждения нужно, чтобы его партнер не обладал интеллектом. Английский писатель Ишервуд всегда влюблялся в очень простых парней, один из которых, немец Гейнц, надолго стал его слугой. Таких пар легион.

Марсель Пруст со своим шофером Альфредом, Чайковский со своим слугой Алешей (Леней) Софроновым, Оскар Уайлд с лакеями и посыльными, Уитмен с кондукторами и бродягами, со своим простецким возлюбленным Питером Дойлом (который, когда Уитмен начинал читать ему, засыпал у него на плече), король Людвиг Баварский с простолюдином Кайнцем, приближенный кайзера Вильгельма II князь Эйленбург и рыбак Эрнст, литератор Эдвард Карпентер с Джорджем Меррилом (он вообще любил крестьян Дербишира), историк и философ Саймондс, обожавший гондольеров, лесорубов и солдат (под конец жизни он жил с венецианским гондольером Анджело Фусато), философ и магнат Витгенштейн, искавший в парке Пратер грубых и простых парней, английский писатель Норман Дуглас, оставивший дипломатическую карьеру и жену, чтобы жить с неграмотным итальянским крестьянином Амитрано, офицер Жюльен Вио (Пьер Лоти), живший у всех на глазах с простым матросом Пьером Ле Кором, другой офицер, английский, Монтэгю Гловер – с простым парнем Рейфом Холлом, наконец, писатель Э. М. Форстер с вагоновожатыми и полицей скими, Петр Первый с денщиками…

От представителей своего слоя они подсознательно ожидают иронии, рефлексии по поводу девиантных склонностей, а это убивает любовь в зародыше. Простонародье же, кажется им, воспринимает всё проще и, коль скоро уж такая склонность осознана, оно не делает из этого лишних сложностей. Простые парни могут просто наслаждаться контактом и давать простое наслаждение другому.

По соображению Кона (1998: 187), юноши из рабочей или крестьянской среды казались аристократам и интеллигентам воплощением чистоты, теплоты и отзывчивости. Отдаваясь такому юноше, любя его, представитель высшего класса как бы отказывался от своих классовых привилегий, и это давало ему ощущение собственной демократичности.

Банщики – обычный для дореволюционной России вид сексуального обслуживания гомосексуалов, объект платной любви. В 1866 г. такое обслуживание в одной из тоговых бань попало на заметку полиции (Мержеевский 1878). Семнадцатилетний банщик Василий дал такие показания:

«когда придет желающий заниматься этим, то приказывает мыть, а между тем я уже вижу, что ему не мытье нужно, и он начинает обнимать и целовать, спросит, как зовут, а потом сделает со мною, как с женщиною, в ляжки, или, смотря по тому, как он захочет, сидит, а я буду на спине… или прикажет сделать с ним, как с женщиной, но только в задний проход: или наклонясь вперед или лежа на груди, а я сверху его».

Показание Василия, что «все полученные за это деньги клались нами вместе и затем по воскресеньям делились», его подельники – Алексей, Иван, Афанасий и Семен – отвергли. Так что 6 месяцев отсидки за сей промысел получил только Василий. На Мойке (дом 82) на углу Фонарного переулка находились «Фонарные» бани.

Но продолжим чтение дневника великого князя.

«15 мая 1904 г. Путь лежал мимо бань. Думал, что если увижу у наружных дверей номеров банщика, не выдержу и зайду. Сильнейшим образом волновался, всё доброе было подавлено, почти лишился способности здраво рассуждать, готовый почти без борьбы поддаться искушению. Дверь в номера оказалась приотворенной, но банщиков не было видно. Каким-то чудом удержался и проехал мимо.

Надо бы думать, что эта победа над собой должна радовать, но нет; напротив того, я долго потом досадовал на себя за то, что не воспользовался удобным случаем, не зашел».

Три дня маялся. 18 мая – запись:

«В заседании грешные мысли меня одолели. На Морской, не доезжая до угла Невского, отпустил кучера и отправился пешком к Полицейскому мосту и, перейдя его, свернул налево по Мойке. Два раза прошел мимо дверей в номерные бани взад и вперед; на третий вошел. И вот я опять грешен в том же».

23 июня. «Я опять отказался от борьбы со своей похотью, не то чтобы не мог, но не хотел бороться. Вечером натопили мне нашу баню; банщик Сергей Сыроежкин был занят и привел своего брата, 20-летнего парня Кондратия, служащего в банщиках в Усачевых банях. И этого парня я ввел в грех. Быть может, в первый раз заставил я его согрешить и, только когда было уже поздно, вспомнил страшные слова: горе тому, кто соблазнит единого из малых сих».

Очень любопытны встречи Константина Константиновича с интеллигентными людьми той же сексуальной ориентации. Известно, что он очень покровительствовал Чайковскому, вероятно, зная о его вкусах. Обычно полагают, что это скрепляло дружбу. Нет, пожалуй, всё было сложнее. Вот пример – подпоручик Яцко.

«12 сент. 1904 г. Послал за Яцко, и он был у меня сегодня утром. Я легко вызвал его на откровенность. Странно было мне у слышать хорошо знакомые особенности: он никогда не испытывал влечения к женщине и не раз влюблялся в мужчин. Я не признался ему, что по личному опыту знаю эти чувства…. Перед прощанием он целовал мне лицо и руки; я бы не должен был позволять ему это, но жалел его, за что потом казнился стыдом и смутными угрызениями совести. Он говорил мне, что с тех пор, как мы впервые увиделись в Виленском юнкерском училище, в душе его пробудились ко мне восторженные чувства, всё усиливающиеся. Как это мне напоминает собственные мои молодые годы».

«15 сентября, Стрельна. Я пошел по дороге, по которой должен был приехать в посланной за ним коляске подпоручик Яцко. Посылал за ним, чтобы исполнить его желание еще раз побывать у меня и проститься перед его отъездом в Вильну. Признаюсь, я ему радовался и вместе с тем побаивался новой встречи. Теперь, что мне известны его наклонности, сходные с моими, было чего опасаться. В прошлый раз я удержался, но кто может ручаться за будущее. Он с еще большей откровенностью признавался мне в своих грехах; у него упадок духа, отвращение к самому себе, угрызения совести… Услышал от него имена людей, которых смутно подозревал в противо естественных наклонностях; с некоторыми из них Яцко согрешил, но теперь, кажется, твердо решил бросить всё это».

«12 марта 1905 г. Днем повез Татьяну на историческую выставку порт ретов… Нас водил Дягилев. Мне неприятно с ним встречаться, хотя он этого не подозревает, а неприятно потому, что я знаю кое-что об нем от Яцко».

Так что с Чайковским он был близок не благодаря общим вкусам, а, возможно, вопреки этой общности. Близок духовно, поскольку об этой тайной общности оба умалчивали, деликатно обходили этот вопрос. А между тем у них было что обсудить. Чайковский во второй половине жизни после своего катастрофического бракосочетания понял тщетность борьбы со своей природой и прекратил ее. Адаптировался к своему образу жизни, принял свою судьбу со всем ее несоответствием общественным нормам, со всей трагичностью и всем блаженством.

В конце-концов и у великого князя стали появляться догадки о причинах его поражений. И эти догадки выходили за пределы представлений его круга, его религии, его морали.

28 декабря 1904 г. «Боюсь греха, боюсь разлада с совестью, и тем не менее хочу грешить. Мучительна эта борьба».

30 декабря. «Это что-то физиологическое, а не одна распущенность и недостаток воли».

31 декабря. «Хочется повидать Сергея Сыроежкина, которого и не приходится вводить в искушение, так как он первый готов на это» (это всё цитаты по статье Бычкова).

В конце 1905 года, как и многие гомосексуалы, великий князь подвергся шантажу. Он получил письмо от одного офицера, который растратил казенные деньги и был уволен без права на пенсию. Растратчик намекал своему высшему начальнику Константину Константиновичу: «С кем не случается греха, хотя бы с вами». Далее он писал, что видел великого князя в Красносельской бане, и банщик ему порассказывал, что там у великого князя с ним было. Назван был и точный день. Письмо заканчивалось угрозой: пишущий «держит все пока в секрете» и просит его принять «для личного разговора».

Невозможно описать волнение великого князя. Но вспомнив, что хотя в тот день он действительно мылся в Красносельской бане, греха в тот день не было! Проведя ночь без сна, великий князь решил не поддаваться шантажу и мерзавца не принимать. Если же огласки избежать не удастся, то так тому и быть. Ходили же такие слухи о его кузене Сергее Александровиче. «Разве я не стою наказания?» (Боханов 2000: 187–188).

Офицер-растратчик мог привести и гораздо более яркие примеры грешников – среди ближайших родственников Константина Константиновича. Его старший брат Николай, храбрый боевой офицер, влюбился в американскую девицу легкого поведения и ради нее воровал бриллианты во дворце. Когда это обнаружилось, он был навсегда сослан в Среднюю Азию. Отец при живой жене завел вторую семью, сойдясь с балериной и прижив с ней детей. Но всё это заурядный офицеришка, конечно, не мог знать. А Константин Константинович знал. Не совсем ясно, подозревал ли он своего младшего брата Дмитрия, страстного кавалериста и женоненавистника, в том же грехе, который был присущ ему самому Но, гордый и совестливый, он писал в дневнике только о своем грехе, провинностями своих родных себя не оправдывал. Правда, и не отказывался от попечительства всеми военно-учебными заведениями России. Каялся лишь втайне и – продолжал грешить, пока мог

Таким Константин Константинович, поэт К. Р., дядя царя и президент Академии наук, встретил 1905 год, год первой русской революции.