Текст книги "Другая сторона светила: Необычная любовь выдающихся людей. Российское созвездие"

Автор книги: Лев Клейн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 33 (всего у книги 53 страниц)

3. Любовные искания и поиски дела жизни

В 1905 г. Дягилев, пользуясь покровительством великого князя Николая Михайловича, организовал в Таврическом дворце выставку русского исторического портрета, успех которой вернул ему реноме в свете. Ему хотели дать придворный титул камергера, но Дягилев захотел более высокий – церемониймейстера. У него было достаточно врагов при дворе, чтобы эту идею заблокировать. В результате он не получил ничего и обратил свои надежды на деятельность за границей. Бенуа был уже год на Всемирной выставке в Париже, где он руководил русским павильоном. Дягилев ринулся туда и решил устроить особую выставку русского искусства.

К этому времени Дягилев громко и навсегда рассорился с Философовым (1905 г.). Они уже давно не имели интимных отношений, но сохраняли тесную дружбу. Дягилев заподозрил Диму, что тот хочет похитить его любовника и секретаря, студента-поляка Вики (Вицкого), поэтому вбежал в ресторан «Донон», где Дима обедал с Зинаидой Гиппиус, и устроил ему дикую сцену ревности. Так вскоре после смерти «Мира Искусства» умерла и 15-летняя дружба с Философовым. Но Вицкий был эпизодической, проходной фигурой.

У Дягилева появилась новая любовь – юный Алексей Маврин, красивый, интеллигентный и воспитанный. Дягилев сделал его своим секретарем и поверенным, ездил с ним в Италию (где особенно его привлекала Венеция) и Грецию. Он прививал ему вкус к произведениям искусства – скульптуре, картинам, ювелирным изделиям, покупал их специально для него. Красив был и еще один его новый знакомый – молодой художник Сергей Судейкин. С помощью Судейкина, Нувеля, Бакста в 1906 г. Дягилев и организовал выставку в Париже, заполнив 12 залов. Выставка имела успех, а ее организаторы получили по ордену Почетного Легиона.

Это породило идею представить в Париже и русское сценическое искусство. В 1907 г. Дягилев организовал концерты, на которых исполнялась музыка Рахманинова и Скрябина, а в 1908 г. – оперы Бородина и Мусоргского. Чайковского пока избегал: этот считался во Франции слишком германизированным, слишком под влиянием Листа и Вагнера. Бешеный успех имели «Борис Годунов» и Шаляпин. Когда в концерте пел Шаляпин, овации продолжались так долго, что дирижер обиделся и ушел со сцены, и следующий номер Шаляпина, «Камаринскую», не могли начать. Перекрывая шум, с галерки раздался русский бас, который английский репортер передает так: «Kamarinskuyu, I screwed your mother!»

В «Князе Игоре» публике чрезвычайно понравились половецкие пляски. Это, а также успех Анны Павловой в ее английских гастролях 1908 г. подали Дягилеву идею вывезти в Париж и русский балет.

4. Балет и Нижинский

Балет был идеальным средством пропаганды идей «Мира Искусства»: большая условность самой природы танца, традиционная эстетика декоративности и очень мало возможностей передавать в танце социальные идеи. При подготовке Дягилев рассорился с примой императорского балета Матильдой Кшесинской, за которой ухаживали великие князья: главная роль была предоставлена не ей. При объяснении Кшесинская и Дягилев швыряли друг в друга все, что было под руками. Кшесинская отказалась ехать, а по ее наущению двор отказал Дягилеву в использовании Эрмитажного театра для репетиций. Дягилев нашел замену, правда, похуже. Но главное внимание было не балеринам.

В русском балете по традиции мужчины-танцовщики занимали более видное место, чем на Западе: Легат, Больм, Фокин. Особые надежды вызывал юный Нижинский, с его умением зависать в воздухе, блестящей техникой и выразительностью.

К 1909 г. князь Павел Дмитриевич Львов, бывший первым любовником Нижинского, захотев, видимо, избавиться от надоевшего развлечения, познакомил 19-летнего танцовщика с вернувшимся из Венеции Дягилевым. К этому времени роман с Мавриным подходил к концу: тот увлекся очень красивой балериной Ольгой Федоровой, и Дягилева раздражали его богемные друзья. В первый же вечер знакомства Нижинский стал любовником Дягилева, причем в своих воспоминаниях Нижинский пишет, что Дягилев предоставил ему активную роль, а сам удовлетворился ролью женщины. Описывая этот момент, Нижинский уже был в состоянии ссоры с Дягилевым и поэтому пишет, что шел на сближение без любви, только ради денег.

Но в других местах его воспоминаний и в воспоминаниях его жены проскальзывают свидетельства того, что первоначально с Дягилевым его связывали гораздо более теплые чувства, что его тянуло к этому сближению.

Да иначе бы он и не мог исполнять активную роль. К тому же богатых подарков как раз его прежний любовник давал ему больше, чем мог дать Дягилев, зато дружба с Дягилевым была интереснее, прочнее и перспективнее. Именно Дягилев готовил его к покорению мира, развивал, поднимал и вывез в Париж. Нижинскому, это было более, чем необходимо. Он сам понимал, что туповат, косноязычен, и дар его покоится на интуиции, а не на интеллекте. Дягилев и его артисты придали мужским ролям в балете еще больше важности: из «носителей балерин» мужчины превратились в премьеров, и Нижинский стал в этом первым.

Три французских банкира дали деньги – Ротшильд, Захаров и Рафалович. Театр Шатле специально перестроили. Французский антрепренер Астрюк придумал трюк: все 52 места в двух первых рядах лож были заняты самыми красивыми актрисами Парижа в блестящих нарядах и драгоценностях, при чем они были рассажены через одну – блондинки с брюнетками. Когда зажегся свет, еще до открытия занавеса раздались бурные аплодисменты, и праздничная атмосфера была обеспечена.

Пресса захлебывалась от восторга. Нижинский был объявлен богом танца, а Павлова – самим воплощением танца. О Дягилеве молчали, а ввиду перерасхода чемодан Дягилева был арестован за долги. Тем не менее когда Нижинский заболел, Дягилев повез его отдыхать в свою любимую Венецию. В Петербург вернулись с триумфом.

На следующий, 1910 год, привезли в Париж новые балетные постановки, и Нижинский опять блистал в них. По возвращении в Петербург он в 1911 г, танцуя в «Жизели», надел тот же костюм (по эскизу Бенуа), в котором блистал в Париже. Но дирекция Императорских театров возмутилась нескромностью этого костюма (под трико не было трусиков, а жилет укороченный), и от Нижинского потребовали извиниться и сменить костюм на старый. Он отказался и был уволен. Дягилеву пришлось взять его на круглогодичную оплату. Он вообще организовал постоянную труппу, с которой выступая не только в Париже, но и по всему миру. Начались их гастроли по главным сценам мировых столиц. Дягилев понимал, что с уходом из императорской труппы артисты теряют пенсию, и платил им щедро.

Нижинский жил в самых дорогих отелях вместе с Дягилевым, и никого в труппе это не удивляло. Не задавали лишних вопросов ни сестра Нижинского, Бронислава, балерина труппы – почему брат живет в Париже не с ней, – ни мать Нижинского Элеонора, когда приезжала в Париж – почему сын говорит ей вечером «Добраноц!» и идет спать с Дягилевым.

5. Конфликт с Нижинским

В сезон 1912 г. Дягилев решил повысить своего любимца до второго хореографа, чем возбудил ревность главного своего хореографа Фокина. Фокина разгневали и новации Нижинского – танец на пятках, копирование египетских фресок, которые он счел глупым фокусничаньем. Особенный гнев Фокина вызвала имитация Нижинским в «Послеполуденном отдыхе фавна» оргазма с шарфом нимфы. Эта имитация произвела скандал на премьере, а Фокин в знак протеста ушел из труппы. Нижинский остался главным хореографом и в этом качестве ставил «Весну священную» Стравинского. Спектакль провалился. Дягилев заявил, что публика не доросла до понимания этого шедевра, но в глубине души заколебался в своей вере в гениальность Нижинского. Многим было очевидно, что Нижинский не справляется с обязанностями хореографа: у него не было ни педагогического мастерства, ни простой способности внятно и убедительно объяснить свои идеи.

Михаил Фокин после 1905 г.

Сам Нижинский, наоборот, вознесся в самомнении и счел, что артисты слишком тупы, чтобы его понять, а Дягилев завидует его творческим способностям. Мелкие стычки и ссоры стали повторяться все чаще. Нижинского нервировала и дягилевская манера использовать не только свои, но и его деньги на спектакли, и он перестал одолжать Дягилеву свои деньги. А затем Дягилев и вовсе перестал платить Нижинскому – он ведь и так содержал его на свой счет: оплачивал его проживание и питание в лучших отелях, костюмы у самых дорогих портных, дарил ему драгоценности. Бывали ссоры, после которых Дягилева видели залитого слезами.

Тут подвернулась Ромола фон Пульски, молодая и бедная венгерская аристократка, со своей фанатичной влюбленностью в сказочного танцовщика, которого она видела на сцене в Будапеште. Она хитростью проникла в труппу Дягилева – якобы учиться танцу, а сама начала продуманную и неустанную охоту на Нижинского. Когда труппа отправилась пароходом в Америку на гастроли без Дягилева, ее тактика принесла успех. Несмотря на то, что молодой танцовщик не говорил на иностранных языках, а Ромола не знала ни польского, ни русского, она вскружила ему голову, ее беззаветное поклонение покорило его, и он, даже не извещая Дягилева, объявил, что женится на ней. Помолвку и свадьбу провели на корабле при стоянках в Рио-де-Жанейро и Монтевидео.

Бронислава Нижинская.

Приставленный к Нижинскому Дягилевым его верный слуга Василий сообщил хозяину в Венецию телеграммой о происшедшем. Дягилев был потрясен и взбешен. Почти пять лет вместе, столько сил и средств вложено, и такая демонстрация неуважения! Он собрал всех приближенных и спросил совета, как понимать эту измену – была ли она задумана и подготовлена в тайне? Бакст сказал, что вряд ли: ведь Вацлав перед поездкой не покушал новых рубашек и кальсон. «Поди ты к черту со своими кальсонами!» – была реакция Дягилева. Нижинский же написал письмо Дягилеву только через несколько дней после бракосочетания, и письмо шло из Аргентины три недели. Он спрашивал как ни в чем ни бывало, когда приступить к работе: он ведь мнил себя незаменимым. Дягилев через режиссера Григорьева сообщил Нижинскому, что, поскольку тот пропустил спектакль, Русский балет не нуждается в его услугах. И тут же вернул Фокина. Балерины Брониславы Нижинской, сестры танцовщика, опала не коснулась. Дягилев позже стал продвигать ее в хореографы и говорил: «Какой бы это был великолепный хореограф, если бы она была мужчиной!»

Дягилев нанял слугой юного и смазливого итальянского пекаря Беппо Потетти, по дягилевской же характеристике, «веселого мерзавца». Ходили слухи, что это событие было ознаменовано оргиями, но это недостоверно: у пекаря оказалась жена, которая вскоре тоже появилась, и ее устроили в гардероб труппы. Беппо заменил Василия на долгие годы, а Василий занял должность в труппе.

Портрет Леонида Мясина. Л. Бакст. 1914 г.

На место же Нижинского в Москве быстро нашелся изумительно красивый 18-летний танцовщик Леонид Мясин. Этот красавец подумывал уж было оставить танец и играть Ромео в Малом театре, когда Дягилев вызвал его в «Метрополь», появился перед ним в халате и предложил в балете роль Иосифа Прекрасного. Ответ просил дать назавтра. Друзья, вероятно, предупредили Мясина, что собой представляет Дягилев и какие сложности сопряжены для молодого человека с предложением Дягилева. Мясин твердо решил отказаться, но, придя, сказал: «Да» и на следующий день уехал в Петербург, а оттуда в Париж (Massine 1968). Фокину Дягилев сказал: Будем создавать нового Нижинского.

А Нижинский попытался сам организовать труппу и выступать с ней, но способностями импресарио он обладал в еще меньшей мере, чем способностями хореографа, и его постиг полный провал. Затем супруги выехали в Венгрию к родителям Ромолы, а началась Первая мировая война, и они оказались на территории вражеского государства. После долгих мытарств и ссор с родителями они получили помощь все-таки от Дягилева. Он готовил турне по Америке и решил забыть обиды и вернуть Нижинского. С помощью связей при дворах ему удалось вытащить Нижинских в нейтральное государство – Америку.

Но американцы решили сделать Нижинского руководителем гастролей. Дягилев не возражал и с частью труппы уехал в Европу.

Турне Нижинского также обернулось провалом и колоссальными тяготами для него. Он конфликтовал с труппой. Оттуда он прибыл к Дягилеву в Испанию, но и там его ждали конфликты. Дягилев заставлял его выполнять договоренность и танцевать. Психические напряжения способствовали проявлению его наследственной психической болезни. Супруги уехали в Швейцарию, где болезнь охватила его и сделала жизнь Ромолы с ним сплошным мучением. Ромола покорно и мужественно несла свой крест. Это все затянулось на 33 года.

Эта история показала важность Дягилева как организатора искусства. Нижинский по наущению Ромолы стал было считать, что сам он творец, а Дягилев лишь пользуется его трудами, присваивает славу и заслуги. Его и других артистов. Теперь он убедился, что без Дягилева он обойтись не может.

6. Мясин в военные годы

Благосклонность Дягилева к Мясину скоро переросла в любовь. Когда вспыхнула война, он был с Мясиным в Венеции, а почти все остальные артисты – в России, в отпуску. Там они и застряли, и контракты лопнули. Пришлось восстанавливать труппу вокруг Мясина. Из Мариинки удалось вытащить Ольгу Спесивцеву, некоторых артистов из Польши, других взяли на месте. В таких условиях понадобился и Нижинский. Однако под руководством Дягилева Мясин, только два года как из школы, быстро рос. По характеристике Дягилева, в нем оказался «наиболее блестящий ум в танцовщике». Дягилев возил его по Италии, показывал фрески, картины и архитектуру Возрождения, изучал с ним византийское и средневековое искусство. Готовил его к сочинению балетов, к хореографии.

Своей нелюбви к немецкой музыке Дягилев придал милитаристское оформление. В «Дейли Мейл» было напечатано его интервью со словами:

«Солдаты, возвращающиеся с фронта в Лондон находят поклонение старым немецким идолам, столь же глупое и некритическое, как всегда…. Брамс – это ничто иное, как окаменелый труп…. Бетховен навязан вам немецкой пропагандой. Бетховен, мои дорогие англичане, это мумия… Прислушайтесь к себе и вы поймете, что в произведениях типа Бетховенского скрипичного концерта, который продолжается три четверти часа, сегодня нет ни искры интереса. Это ужасная огромная мумия. Что до Шумана, то я не вижу в нем ничего, кроме соскучившегося по дому пса, воющего на луну» (Haskell 1935: 280).

Получив отповедь от английского критика, он дал еще одно интервью, в котором заявил: «Война это не что иное, как борьба между двумя культурами». Словом, Илья Эренбург времен Отечественной войны имел предшественника.

Дягилев выехал с Мясиным в Америку, где тот танцевал в ролях Нижинского. Впрочем, Фавна пришлось умерить: их потащили в суд за неприличные сцены в «Шехеразаде» и «Фавне». Что ж, Мясин поместил шарф нимфы на скалу и уселся рядом. Дягилев сказал: «Ну, теперь Америка спасена».

Когда Нижинский с труппой путешествовали по Америке, Дягилев с Мясиным и небольшой частью труппы уехали на гастроли в Испанию. Потом гастролировали сезон за сезоном по Европе.

Послевоенные годы были трудными. Сезон 1920-го года провалился, после расплаты с труппой Дягилев с Мясиным остались без денег. Спасла помощь от Шанель. «Весна Священная» в новой постановке Мясина шла успешно. Мясин приглядел островок возле Венеции, купили его и стали строить там дом (Massine 1968).

В январе 1921 г. в Лондоне в ресторане «Континенталь» в присутствии Стравинского, Шанель, Пикассо и других Мясин напился, вскочил на рояль и воскликнул: «Все тихо! У меня объявление. Пришло время. Я намерен уйти». Раздались крики: «Давай, продолжай! Скажи, с кем!» – «Нет секрета. Я собираюсь уйти с Соколовой». Соскочил и поцеловал ей руку. Это была англичанка с русским сценическим именем, у которой был свой возлюбленный – Кремнев. Оказалось, однако, что роман у Мясина с другой балериной, тоже англичанкой – Верой Савиной.

На следующий день расстроенный Дягилев предложил ей очень выгодный контракт, если она откажется от Мясина. Она не пошла на это. Перед репетицией Григорьев отозвал Леонида Федоровича и что-то сказал ему. Мясин смертельно побледнел и вышел. Репетицию отменили. Было объявлено, что Мясин уволен, а Савина переводится в кордебалет. Она тоже ушла. С ними еще несколько артистов – их друзей. Все вместе они сформировали небольшую труппу, сыграли свадьбу Мясиных и уехали в Южную Америку.

Семь лет мясинского периода окончились. Дягилев, который сразу потерял друга, любовника, премьера и хореографа, несколько дней не показывался, потом появился неузнаваемый, с большими черными кругами под глазами. Нувель боялся за его рассудок. Но Дягилев сказал: «Незаменимых нет в этом мире. Я должен найти кого-то».

7. Секретарь-сценарист

Борис Кохно, Париж, 1921.. Рисунок Пабло Пикассо.

В феврале 1921 г. возле него появился 17-летний Борис Кохно. Этот парнишка был эмигрантом без гроша в кармане. Русский, из дворян. Отец был гусарским полковником, близким ко двору, даже крестным отцом цесаревича. Борис учился в императорском лицее Москвы и бежал с матерью и сестрой от революции, как все, через Константинополь. Судейкин, который писал его портрет, послал его с каким-то вопросом к Дягилеву. Сергей Павлович вышел к нему из ванной и, выслушав, сказал: «Извини, теперь расскажи мне не о Судейкине, а о себе». Выслушав, попросил придти завтра. Назавтра вопрос в лоб: «Хочешь быть моим секретарем?» Тот спросил: «Что должен делать секретарь?» Ответ: «Быть необходимым». Дягилев не обещал платить Борису жалованья, но стал кормить, поить, одевать и давать несколько франков в день на сигареты. Борису пришлось ограничить курение – не более 6 сигарет в день. Сразу же купили ему новые костюмы, и через несколько дней Кохно выехал с Дягилевым в Мадрид (Kochno 1971). Там на репетиции Кохно уже обращался к Дягилеву на ты. После отъезда Мясина в труппе не было человека, который бы смел обращаться на ты к Дягилеву.

Из Мадрида Кохно вернулся грустнее, чем уезжал туда. И физически и умом он не вполне подходил Дягилеву как любовник. Он не танцевал на сцене и, значит, не попадал в когорту молодцов, непрерывно поддерживающих телесную форму. Он был слишком благороден, слишком интеллигентен. Это делало его незаменимым другом, но уменьшало его привлекательность как любовника. Он был на первом плане, пока не было более под ходящего фаворита, а затем его роль должна оказаться за сценой. Он это сразу сообразил.

Кохно был очень начитан, немного поэт, знал наизусть всего Пушкина, также рисовал, понимал музыку. Он написал либретто на сюжет пушкинской «Мавры», а Стравинский сочинил на это либретто музыку. Бакст хотел сделать декорации, но их заказали другому. Бакст обиделся и порвал с Дягилевым.

В Испании подготовили к постановке «Спящую красавицу» Чайковского. В художественном отношении она удалась, но на премьере декорации повалились. Дягилев был сломлен и рыдал. С этого времени начались его болезни. Провал означал денежное фиаско. Нечем было платить труппе, и некоторые артисты ушли к Мясину. Стравинский мобилизовал на помощь своих знатных друзей. Одним из средств усилить труппу было объединение с балетом Монте-Карло.

8. Долин и Лифарь

В 1921 г. из России выбралась также Бронислава Нижинская, которая в Киеве создала было школу танца. Рассказала Дягилеву о лучших своих учениках, и он сумел вытребовать их из России. В январе 1923 г. прибыло пятеро парней. Дягилев спросил: «А есть ли среди них новый Нижинский?» Обращал на себя внимание самый юный, 18-летний Сергей Лифарь, которого Нижинская в Киеве даже не приняла в школу – он приехал вместо одного из ее учеников. Невысокий цыганистый парнишка, красивый (высокие скулы, темные глаза, вздернутый нос), но абсолютно необученный. Его первое впечатление от встречи с Дягилевым в отеле «Континенталь» было потрясающим.

«Такого царственного холла в зелени тропических растений я еще никогда не видел, – вспоминает он, – … И вдруг: прямо к нам идет небольшая группа. Впереди крупный, плотный человек – он мне показался колоссом – в шубе, с тростью и в мягкой шляпе. Большая голова, румяное, слегка одутловатое лицо, живые блестящие глаза, полные грусти и мягкости – бесконечной доброты и ласки, «петровские» усики, седая прядь в черных волосах… Он подсел к нам и заговорил, обволакивая, подчиняя, завораживая какой-то мягкой лучистостью. Она исходила от него самого и от его темных молодых глаз» (Лифарь 1994: 6–7).

Дягилев экзаменовал их и разочаровался, распекал Нижинскую: «Броня, вы обманули меня!.. Ведь это же полные неучи!» До нового Нижинского явно было еще далеко.

Живой, привлекательный, но не слишком интеллигентный, Лифарь был, по его собственному признанию, безразличен к сексу, не испытывал влечения ни к женщинам, ни к мужчинам, хотя вызывал желание у тех и других. Он помирал от желания понравиться Дягилеву Как-то на репетиции Лифарь сбегал и по собственному почину купил уставшему Дягилеву пару сэндвичей и бутылку пива. Поставил перед ним, покраснел и убежал. Дягилев был очень тронут. Со своей стороны, Дягилев, как он потом признавался Лифарю, велел своему слуге Василию пристально следить за каждым шагом юноши.

Антон Долин. 1924 г.

Со временем Лифарем стало овладевать «какое-то странное тревожное чувство, что-то во мне (может быть, то, что его монокль и взгляд постоянно останавливаются на мне) говорит, что Дягилев ищет встречи со мной, хочет со мной говорить, а я боюсь этого разговора, хочу отдалить его» (Лифарь 1994: 23). Как-то Дягилев спросил:

«Почему вы так боитесь меня и бегаете от меня?. Вы меня интересуете давно; мне кажется, что вы не похожи на других мальчиков, – вы талантливее их, и любознательнее, а между тем ведете такую же, как и они, серую, бесцветную, пустую, неинтересную жизнь. Я хочу помочь вашему развитию, хочу помочь вам развить ваш талант, но вы этого не пони маете и бегаете от меня, как от страшного зверя… Ну, и чорт с вами…» (Там же, 24).

Тогда-то, в ноябре 1923 г., Дягилев поехал в Париж и привез новый объект внимания. Из числа молодых артистов, привлеченных дягилевским другом Жаном Лифарь в балете «Зефир и Флора». Кокто (тоже гомосексуальным), один, из школы Астафьевой, оказался весьма перспективным – юный английский атлет Пэтрик Хили-Кэй. Он и был привезен на проверку в Париж, и Дягилев, глядя на него в автомобиле, был поражен его красивыми глазами и сильными руками. Дягилев немного говорил по-английски и загорелся сделать из этого атлета балетного артиста и друга. Он решил сразу взять его в солисты – без прохождения кордебалета. В ноябре повез его из Лондона в Париж. Тотчас же купил ему одежду, пригласил к обеду. Вечером юноше вручили билет в Монте-Карло. Дягилев был уже в поезде, а Борис Кохно на время оставлен в Париже, чтобы не мешал. Через четверть часа в купе Пэтрика оказался дягилевский багаж, а сам Пэтрик – в дягилевском купе с двойными койками. Принесли роскошный ужин – с мороженым и пирожными. Юноша все понимал: его еще в детстве совратил священник в исповедальне.

Антон Долин. 1924 г.

На балетной сцене Пэтрик появился под русским именем Антон Долин. Дягилев поставил с ним комический балет на спортивную тему, с акробатикой, и балет имел успех (Dolin 1930).

Хотя Лифарь пишет, что по-прежнему избегал встреч с Дягилевым, но он признает, что почему-то оказывался всякий раз там, куда Дягилев приводил Долина и Кохно, чтобы развивать их, – в музеях, на концертах. Дягилев примечал это и ронял ласковые слова..

Лифарь задумался.

«Мне пришли в голову все ходившие в нашей труппе разговоры о необычной интимной жизни Дягилева, о его фаворитах… Неужели и я для Сергея Павловича его будущий фаворит, неужели он и меня готовит для этого? Я так живо представил себе это, что наедине с самим собой, перед самим собой густо покраснел и сейчас же откинул для себя возможность этого. Нет, все, что угодно, только не это – я никогда не стану «фаворитом»! Но что же тогда делать? Я знал, что если буду продолжать встречаться с Дяги левым, то не смогу грубо и резко оттолкнуть его, не смогу ни в чем отказать ему…».

Вот так. Это он уже знал. Решил, что надо уходить из труппы (Лифарь, 1994: 36).

С. Лифарь с С. П. Дягилевым. 1929 г.

В 1924 году Дягилев сказал Лифарю, что хочет его сделать своим основным танцовщиком. «Приходи ко мне в отель Сент-Джеймс, но пока держи нашу беседу в секрете и не упоминай ее никому в труппе». На беседе Лифарь сказал Дягилеву, что хочет покинуть труппу. Дягилев рассвирепел, сбросил все со стола на пол и стал кричать страшным голосом: «Что, что такое вы осмелились сказать, неблагодарный щенок!.. Я вас выписал из России, я вас содержал два года, учил вас, наглого мальчишку… Я уверен, что вы не сами придумали уйти от меня, а вас подговорили, подбили! Говорите, кто из этих девчонок…» и т. д. Но узнав, что юноша собрался в монастырь, заплакал, назвал Лифаря «Алешей Карамазовым», обещал превратить в одного из величайших танцовщиков мира, второго Нижинского.

В результате он решил направить юношу учиться в Турин, к маэстро Чеккетти, который обучал многих его танцовщиков. Назавтра повел к портному, выбрал костюмы, купил ему обувь и соломенную шляпу-канотье. Когда Лифарь появился в этой шляпе, все в труппе восприняли это как знак. Когда он же появился в брюках-гольф, англичанка Соколова прошептала Долину: «Your number’s up, chum» («Твоя песенка спета, приятель»). Долин принял свое грядущее поражение без истерики и позже подружился с Лифарем (Sokolova 1989).