Текст книги "Другая сторона светила: Необычная любовь выдающихся людей. Российское созвездие"

Автор книги: Лев Клейн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 46 (всего у книги 53 страниц)

10. Утаенная любовь

Но нет, он нашел, что им всем ответить – хотя бы посмертно, в мемуарах. Впрочем, и в одном неотправленном письме. Он чуть приоткрыл завесу над своей великой потаенной и утаенной любовью, которая сможет объяснить его сдержанность со всеми остальными любовницами и, быть может, любовниками, его бессилие с обеими женами. До них ли было, когда перед ним неотступно стоял ЕЕ образ!

Он старательно подыскивал исторические и жизненные параллели своему потрясающему переживанию. Будучи за границей, он познакомился с Чарли Чаплиным и его ситуацией. У Чарли Чаплина было много жен и уйма детей, свадьбы и бракоразводные процессы. Но влюблен он по-настоящему был, с точки зрения Эйзенштейна, только в одну Мэрион Дэвис – любовницу газетного магната Херста, и Херст всячески препятствовал ее любви с Чаплиным и преследовал его. Чаплину пришлось отступить. Это была великая трагедия жизни Чаплина. «Но меня гнетет моя меланхолия, – пишет Эйзенштейн. – У каждого своя Мэрион Дэвис» (ЭйМ II: 238).

Другой аналогичный случай открылся ему в работе Ю. Н. Тынянова «Безыменная любовь» (1939). Составляя свой список любовных увлечений («донжуанский список»), Пушкин скрыл одно имя под инициалом «NN». В других случаях он скрывал любимое имя за буквой «К». Тынянов попытался разгадать эту загадку. Известно, что юный Пушкин был влюблен в почтенную матрону, жену историка Карамзина. Тот, выяснив это обстоятельство, прочел Пушкину назидательную нотацию. Устыженный поэт больше не пытался пробиться к сердцу Карамзиной, но пронес эту любовь через всю жизнь и на смертном одре призвал Карамзину, чтобы именно ее повидать перед смертью. Тынянов считал, что «NN» и «К» нужно расшифровывать как «Карамзина».

Есть ряд других разгадок «утаенной любви» Пушкина – М. Раевская (М. Волконская), М. Голицына и др. (Утаенная любовь 1997). По недавнему предположению Л. М. Аринштейна, потаенная любовь Пушкина имела гораздо более недоступный объект – он был с юных лет тайно влюблен в супругу императора Александра I Елизавету Алексеевну и воспевал ее в своих стихах. Но эта трактовка была еще неизвестна Эйзенштейну – она бы ему еще больше пригодилась. Потому что возводила объект любви на еще более высокий пьедестал.

Письмо Тынянову, написанное в 1943 г. в эвакуации в Алма-Ате, где шли съемки «Ивана Грозного», осталось неотправленным потому, что пришло известие о смерти Тынянова. Перед тем работу Тынянова кинорежиссеру посоветовала прочесть его давняя приятельница Эсфирь Ильинична Шуб, с которой он флиртовал в 20-х годах. Посоветовала, как раз когда он томился в поисках сюжета для биографического фильма о Пушкине. «Неужели весной 40-го года она видела себя Карамзиной, а меня… Пушкиным? – размышляет он, сидя над мемуарами в 1946 г. – «Однако почему же я так мгновенно, пламенно, безоговорочно и решительно ухватился именно за эту концепцию? Как будто передо мной недавно, совсем недавно прошла картина именно такой драмы. Такой любви. Любви затаенной и запретной. И любви скорее запретной, нежели затаенной. Но любви столь же сильной. Любви вдохновенной» (ЭйМ II: 214).

В письме Тынянову режиссер писал и о Пушкине, и о Чаплине. Хорошо его знавший Шкловский замечает: «Что написал Эйзенштейн в письме? Он писал о своей утаенной, неудавшейся любви» (Шкловский 1969: 290).

Еще больше Эйзенштейн писал о ней в своих мемуарах. Там в четырех главах («Ключи счастья», «Три письма о цвете», «Любовь поэта», «Мэрион») идет речь о любовных трагедиях Пушкина и Чаплина, а затем в двух главах («Принцесса долларов» и «Катеринки») излагается очень густо завуалирован ная история утаенной любви самого режиссера. Объект его любви назван «Принцессой долларов» – не потому, что она рассыпала доллары, а по названию оперетты, которую Эйзенштейн видел в детстве. Он вспоминает вальс из этой оперетты с немецким текстом, который в переводе звучит без рифм:

«Это – принцессы долларов,

Девицы, обсыпанные золотом,

С бесчисленными стражниками вокруг…»

Он вспоминает эту оперетту «по случаю встречи с живой принцессой долларов очень-очень много лет спустя. И особенно потому, что эта встреча совершенно неожиданно раскрыла мне глаза на корни многолетней травмы «гадкого утенка», о которой я говорил раньше. И чуть-чуть не помогла преодолению этой травмы…» Под травмой он имеет в виду свой неудавшийся «эшелонный» роман со Ждан-Пушкиной.

В главе «Катеринки» (это название царских сторублевых банкнот) излагается сказка, но перед изложением объясняется «символизация» действующих лиц: «Дочь миллионера становится… Принцессой (заметим: Принцессой долларов). Кинорежиссер, строитель «Полотен», станет – Строителем Соборов. Его неспособность к беседам и к общению мы прев ращаем буквально – в проглоченный язык» и т. д. «Однажды в новейший собор его пришла Маленькая Принцесса… Взяла его за руку и повела его на великий праздник». (Заметим: с этого места «Принцесса долларов» незаметно подменяется «Маленькой Принцессой».)

Само изложение начинается по-английски заново: «Жила-была самая богатая на свете Маленькая Принцесса. Никогда не выходившая замуж, испуганная – она распутничала со всеми и особенно с рыжеволосым парнем самого низкого ранга, знаменитым благодаря своему голосу, который летел над океанами, и своей силе…»

Затем представлен Строитель Соборов. Далее: «За почетным столом сидели величайшие Владыки мира того времени: Китайский принц рядом с ее Отцом. Граф Венчеслав со своей огненноволосой супругой – Жемчужиной Востока. Сэр Арчибальд, уроженец Шотландии. Они пили за здоровье Строителя…».

Принцесса попросила его избавить ее от пьяного отвратительного Барона, пытавшегося совратить ее своими любовными предложениями. Требуя танцевать с ним». Строитель избавил ее от приставаний Барона. «Выпьем за весну в сердце Великого Строителя», – сказал ее Отец, Король». Он был Волшебником, однако не смог сразу разрушить чары, тяготевшие над Строителем. Постепенно слова Волшебника, как зерна, стали прорастать. И Строитель увидел, что чары над ним и над Маленькой Принцессой схожи. «Когда кто-нибудь смотрел на него, он думал, что смотрят на его Соборы. Когда кто-нибудь смотрел на нее, она думала, что охотятся за ее миллионами».

Тогда он устремился к ней и захотел предложить ей соединить их судьбы – ведь они страдают от одного и того же. Но он не сумел этого сделать. «И Принцесса удалилась со своим роком» (ЭйМ II: 241–245). Это всё.

Вот такая сказочка. Все биографы ищут тут аллюзии к каким-то его встречам с миллионерами и их семьями во время путешествия по Европе и Америке. Таких встреч было немало. Это прежде всего встречи с меценатом Отто X. Каном, французским «королем жемчуга» Леонардом Розенталем, «королем бритв», «жилетов» Джиллетом и др. Встречи эти описаны в главках и очерках «Отто Эч и артишоки», «Миллионеры на моем пути», «Визиты к миллионерам». Никаких намеков на любовные истории там нет. Не было бы и особой надобности так тщательно скрывать и вуалировать этот мимолетный флирт – ведь другие такого рода истории изложены в Мемуарах, иногда с сокращением фамилий, иногда без сокращения. Нет этой истории и в воспоминаниях его спутников по заграничному путешествию, хотя менее значительные его романы (с Валеской Герт, например) известны биографам.

Любовь к сказочной героине, Маленькой Принцессе, замаскированной под Принцессу Долларов, была, видимо, гораздо более запретной, и разоблачение ее было гораздо более опасным. Чтобы понять, кто ее Отец, Король, Волшебник, сидящий с Китайским Принцем (ну, этот лишь свидетельствует об иностранных связях и контактах главной персоны), давайте рассмотрим вторую пару за почетным столом. Это пара супружеская. Супругом указан граф Венчеслав. Имя распространенное, и он мог бы быть кем угодно, но названа его супруга – огненноволосая Жемчужина Востока. Такое сочетание за почетным столом может быть только одно – Вячеслав Михайлович Молотов и его жена-еврейка Полина Жемчужина (ЭйМ II: 474). Эта ее партийная кличка, ставшая фамилией, была простым переводом ее подлинной фамилии Перельман. Перемена фамилии не спасла ее от ареста и лагеря вскоре после смерти Эйзенштейна.

Если Молотов с супругой были второй парой, то главной персоной за тем же столом, Королем, Волшебником, Отцом, который был, однако, холост и восседал не с женой, а с маститым представителем Китая, мог быть только И. В. Сталин. Тогда Маленькая Принцесса, самая богатая на свете, окруженная охранниками, это, конечно, дочь Сталина Светлана. Ее и в самом деле называли «кремлевской принцессой».

Известно, что в 1943 г. она, будучи 17-летней, влюбилась в 39-летнего киносценариста Алексея Каплера и отказалась порвать с ним связь, несмотря на угрозы взбешенного отца. По сценариям Каплера были поставлены такие фильмы как «Ленин в Октябре», «Ленин в 1918 году», «Котовский» и другие, так что голос его был действительно слышен всему социалистическому миру. Он был Лауреатом Сталинских премий, но Сталина раздражало то, что возлюбленный дочери был женат и еврей. Она отделалась двумя пощечинами, а Каплер был объявлен английским шпионом и отсидел 10 лет. После войны она вышла замуж за Григория Морозова, опять еврея, сына замдиректора НИИ. Это стоило ее свекру 6 лет лагерей. Потом у нее было еще четыре мужа.

Таким образом, роман Эйзенштейна был действительно авантажным, головокружительным и чрезвычайно опасным.

Вопрос лишь в том, когда он мог состояться. С 1941 по 1944 г. г. Сергей Михайлович был в Алма-Ате. На приемах в Кремле он мог быть в 1945 г., когда получил премию за «Ивана Грозного», но уже в письме Тынянову из Алма-Аты идет речь об аналогичных историях, интерес к которым навеян собственным романом. Остается предвоенное время. В 1940 г. Эйзенштейн стал директором Мосфильма, в марте 1941 г. получил Сталинскую премию. Загвоздка, однако, в том, что в 1941 г. Светлане было 15 лет. Не случайно идет речь о Маленькой Принцессе. Юная дочь вождя могла, конечно, посмотреть один из фильмов Эйзенштейна, могла присутствовать на приеме в Кремле, могла просить его избавить ее от танца с неприятным похотливым Бароном, возможно, Берией (особая похотливость его была оглашена при его аресте, и есть снимок Светланы на коленях у Берии). Не исключено, что гениальный режиссер почувствовал в ней жар Лолиты, впоследствии использованный Каплером.

Однако время приема в Кремле, а вместе с тем и всего романа с принцессой определяется более четко идентификацией того за почетным столом, кто назван следующим после «графа Венчеслава». «Сэр Арчибальд, уроженец Шотландии», – это, конечно, Арчибалд Джон Кларк Керр[2]2
  За помощь в идентификации посла Керра я чрезвычайно признателен Р Ш. Ганелину


[Закрыть], посол Англии в СССР с января 1942 г. по январь 1946 г. Стало быть, прием, на котором происходили описываемые события, мог состояться только в промежутке между июлем 1944 г. (возвращение Эйзенштейна в Москву) и январем 1946 г. (отъезд Керра из Москвы).

Налицо противоречие. С одной стороны, Принцесса названа именно Маленькой и, по намекам в письме Тынянову, роман намечается еще до эвакуации, с другой – голосистый рыжий ухажер, в котором угадывается Каплер, уже остался в прошлом, а прием, на котором Строитель Соборов его заменил, должен был состояться в конце войны или после войны, скорее всего в 1945 г., когда Эйзенштейн получил Сталинскую премию за «Ивана Грозного». Только тогда, видимо, прозвучал из монарших уст тост в его честь, и в танце могла промелькнуть искра сочувствия и понимания между ним и «принцессой».

Но скорее всего Строитель Соборов, то бишь, Полотен, «проглотивший язык», вообще ничего ей не сказал, и этим объясняется зыбкость повествования. Все ограничилось прочувствованными взглядами и улыбками. Сексуальные аспекты (ее развратное поведение, спасение от похотливых приставаний Барона и т. п.) были добавлены уже в 1946 г., когда писались мемуары. Все остальное развертывалось в воображении великого режиссера: как все могло бы повернуться, если бы он не «проглотил язык».

Действительно, как все могло бы повернуться, если бы Эйзенштейн оказался на месте Каплера. Или Михоэлса. К счастью, не повернулось. Всё это осталось только упоительной и страшной сказкой. Великий режиссер умер в своей кровати. Самой широкой в России, но всегда покоившей его одного.

Вторая жизнь Евгения Харитонова

1. Жизнь после смерти

В советское время в Москве жил крупный и оригинальный писатель, про которого никто или почти никто не знал, что он писатель. Жил он недолго, и всё, что он написал, напечатано только после смерти (умер он в 1981 г.). И не сразу после смерти, а когда наступила перестройка и общая демократизация. Первые одиночные, казалось бы, приемлемые для советской литературы произведения проскользнули еще до начала перестройки, в 1981–82 гг., в зарубежных изданиях. Неприемлемые появились только с началом перестройки, в 1985, одновременно в зарубежных изданиях и советском неофициальном «Митином журнале». Через несколько лет, с начала 90-х, когда коммунистический режим рухнул, Евгения Харитонова стали печатать некоторые официальные издания, и замалчивание было пробито. Зато тут уж известность пришла скандальная и ошеломляющая.

Василий Аксёнов назвал его «одним из самых дерзких, ярких, талантливых писателей нашего времени» (ХГ 2: 199). «Влияние Харитонова огромно, – пишет Олег Дарк. – Оно расходится по литературе кругами, как от брошенного камня. Трудно найти в «новой прозе» писателя, свободного от Харитонова…. Трудно выговорить «великий прозаик Харитонов», как и – «великий поэт Высоцкий». У Высоцкого много дурных стихов. У Харитонова ни одной случайной строчки» (ХГ 2: 168). «Харитонова можно смело назвать в десятке имен, представляющих русскую литературу XX столетия», – высказался Дмитрий Пригов (ХГ 2: 92), а Виктор Ерофеев сказал: «Его ранняя смерть – это трагедия русской литературы» (ХГ 2: 146).

В 1982 г. Василий Аксенов отчеканил императив: «жизнь после смерти писателя Евг. Харитонова должна состояться» (ХГ 2: 96). Она состоялась. Почти полное собрание сочинений вышло в 1993 г. в двух томах, где помещено не только всё, что сохранилось от Харитонова, но и всё основное, что написано о Харитонове. Сейчас готовится более полное собрание сочинений.

2. Две жизни

Оригинальный московский режиссер и писатель, Евг. Харитонов, родился в год начала Великой Отечественной войны, в 1941 г., а умер в первый год войны советского «ограниченного контин гента» в Афганистане – 1981, на год пережив Высоцкого. Прожил всего сорок лет при советском режиме между двумя войнами.

Родился в Новосибирске «в деревянном домике на Щетинкина, 38 и был уж во всяком случае добрым мальчиком с мягким сердцем» (ХГ 1: 182). Его новосибирские друзья детства часто фигурируют в его произведениях: Анатолий Маковский – как Толя, Толик, МК, Иван Овчинников – как Ваня.

Как пишет хорошо его знавший Пригов, «Харитонов был достаточно честолюбив. Он жил в постоянном ощущении собственной избранности. Он рассказывал, что рос в семье двух женщин, которые его баловали, поэтому он получил воспитание этакого великосветского барчука, демократичного по-барски, снисходительного и доброго ко всем. Он обладал ярко выраженной элитарностью характера» (ХГ 2: 88).

Климонтович считает, что именно имперский помпезный шик сталинского искусства (маленького Женю водили в новосибирскую оперу), столь далекий от реальной жизни, породил харитоновскую стилизацию. Это сказалось впоследствии: человек тонкого вкуса, он восхищался грубостью, эстет, он умел на слаждаться вульгарностью.

Женя Харитонов с мамой, Ксенией Ивановной. Новосибирск, начало 50-х годов.

Он рос, как типичный «прегомосексуальный ребенок» – по его текстам: «Дружить можно было, в основном, с девочками. Где нет грубых нравов и драк. Я боялся перемены в школе, когда толпа неотесанных, свирепых, бездушных, нечутких, душевно неразвитых подростков кидается в потасовки друг с другом, жался к стенке и закрывал глаза или не выходил из класса» (ХГ 1: 235).

Приехав в Москву, поступил во ВГИК, окончил как кинорежиссер, но больших фильмов снимать не пришлось. Преподавал актерское мастерство и пантомиму, защитил у М. И. Ромма в 1972 г. кандидатскую диссертацию «Пантомима в обучении киноактера». Известный ученый структуралист и семиотик Вячеслав Вcев. Иванов дал превосходный отзыв. Харитонов имел также полставки на кафедре психологии МГУ, где он занимался логопедией – исправлял дефекты речи.

На I-ом или II-ом курсе ВГИКа. 1958-59 гг.

В искусстве ему доводилось подвизаться лишь на маргинальных сценах – создал студию пантомимы «Школа нетрадиционного сценического поведения», в Театре мимики и жеста подготовил спектакль «Очарованный остров» в исполнении глухонемых актеров, в Московской консерватории поставил оперу болгарина Божедара «Доктор Фауст».

Итак, преподаватель пантомимы и речи, кандидат искусствоведения, малоизвестный режиссер. Этого хватило, чтобы поражать воображение провинциальных пареньков, приезжающих в Москву, но для Московской культурной элиты это была заурядная фигура. Однако с ним знались такие знаменитости, как Белла Ахмадулина, Василий Аксенов, Владимир Высоцкий, водился с ним до своей эмиграции Эдуард Лимонов, дружил Е. Ф. Сабуров, впоследствии советник президента России, а своим учителем считает Харитонова ныне известный артист Ефим Шифрин.

Видимо, мало того, что это был интересный и обаятельный человек. Глубину ему придавала его вторая, скрытая от публики жизнь. Всю вторую половину своей жизни, последние двадцать лет, он писал, создавал, творил литературу. Для себя самого и для узкого круга друзей, потому что было совершенно ясно, что то, что он создавал, напечатать невозможно. По крайней мере, на родине. Да и читать было опасно.

Во-первых, это был никак не социалистический реализм. «Поток сознания», что-то от Джойса, что-то от обэриутов, что-то сугубо свое, новое, экстравагантное – то, что сейчас называется концептуализмом. Много психологических изысков, много стилизации под простецкого совка. Очень много субъективно-биографических сюжетов с самокопанием, самоиронией, саморазоблачениями. Разные фокусы с подачей текста – изгибание строчек, вертикальные строчки, одно слово на странице и т. п.

Во-вторых, в его произведениях никак не отсвечивала казенная идеология, скорее наоборот – было много такого, что явно отдавало диссидентством, с прямыми политическими выпадами. Чего стоит его антиутопия «Предательство-80».

«.. Красная площадь была запружена народом. Он шел, шел и шел. «Долой коммунистическую сволочь!» – кричал он. Все несли антисоветские лозунги. Так всем было приказано. На месте мавзолея выкопали яму. Сам мертвец лежал невдалеке. Все ожидали его торжественной казни. Наконец, подъехал каток, которым раскатывают асфальт, и раскатал мертвеца в лепешку… Прибалтике, как Европе, разрешается выйти из состава нового государства. … Кавказ остается нам в любом случае, потому что он несознательный и воинственный. Кроме того, в Баку нефть…. Малая Россия (Украина), Белая Россия (Белорусская республика имени Петра Машерова) – вопрос на их усмотрение. В случае отхода Украины от нас Крым изымается у нее и объявляется нейтральной территорией, как Швейцария… В Кремле открыть лучший, чтобы он был украшением всей нашей территории, платный дом свиданий» (ХГ 2: 52–56).

Вперед смотрел, не так уж отклоняясь от того, что реально осуществилось…

В-третьих, основным пафосом поэтики и предметом субъективно-биографических размышлений была любовь и притом какая любовь! Любовь гомосексуальная во всех ее проявлениях – как гложущая и всепобеждающая страсть, как цель хитроумнейших и провальных интриг и ссор, как основа дружбы и вражды, как голый секс, как стимул творчества. Всё это до невозможности откровенно, с выворачиванием себя наизнанку. Свои переживания он сделал средством анализа этого явления, искренне и беспощадно.

3. Субъективно-биографический реализм

Сразу же возникает недоумение: как эти произведения воспринимать.

Николай Климонтович подчеркивает многоголосие харитоновской прозы, хотя всё и пропущено автором через себя. Автор дирижирует этими голосами, компонует. Слова кажутся непреднамеренными, текст безусловным, словно перед нами личный дневник. Это игра.

«Как ни странно, этого зачастую не понимают и пишущие и слышащие люди. Его проза ими читается как отчет о прожитом им, как записная книжка, а в расчет не бралось, что, как и при всяком писательстве, в каждой строке есть зерно взаправду происшедшего. Но это значит мало, ситуация преображена, спедалирована или замутнена, утаена наполовину или рассказана с той детальной откровенностью, которой сама истовость не позволяет оставаться правдой» (ХГ 2: 113).

Издатель и поэт Александр Шаталов пишет похожее:

«Соблазнительно принять тексты Харитонова за дневник и взяться за оценки, с легкостью переходя с текстов на личность и наоборот…. Соблазнительно пытаться расшифровать его Сереж и Алеш, достоверно зная об их достоверности, общаясь с ними лично и по телефону То есть миф, созданный автором, его «очарованный остов», не развеять умышленно, а разузнать досконально, свершить то, что делать ну никак нельзя… И рядом – главный соблазн – желание отождествить Е. X. с повествователем, вычитать в текстах и меж них подробности биографии, быта, привычки и повадки писателя. Он ли это будет? Ведь всё так похоже… Думаю, что он таким бы и хотел быть, точнее – таким, и хотел быть, но был ли?» (ХГ2: 182–184).

Но такое можно сказать о любом дневнике писателя – о Дневнике Кузмина, о дневнике Андре Жида, а мы же пользуемся этими источниками для реконструкции биографии писателя. Да, знаем, что видение автора не всегда и не обязательно адекватно отражает реальность. Но таков всякий источник.

Понятна позиция друзей Харитонова: они стремились защитить его от недобросовестной критики – защитить, отделяя автора от лирического героя и персонажей. Имеются в виду упомянутые Я. Могутиным в предисловии к изданию Харитонова статейка «Это я, педичка» в «Русском курьере», такая же критика в «Литературной газете», окрик в «полуживой» «Правде», статья В. Бондаренко «Дьяволиада» в газете «День», издевательская публикация в «Собеседнике» – коллаж из разных произведений Харитонова, аттестованный как монолог «Е. X., 27 лет, литератора, садо-мазохиста, педераста» под общим названием «Обратная сторона любви. Сексуальные маньяки впервые исповедуются в печати»…

Линия обороны выбрана неточно. Степень отделенности автора от лирического героя здесь явно не так уж велика, если вообще существует. Если быть последовательным, то надо ставить под сомнение или даже отвергать гомосексуальность автора. Главное в другом: сколь преступны изображаемые чувства и деяния и с каким намерением, как их автор изображает.

Можно сразу же отмести возражения, что нельзя путать персонажа с автором. Харитонов не играл гомосексуала, он им был, это общеизвестно. Авторская речь у него строго отделена от стилизованной речи персонажей. Если он и строил образы для эпатажных и критических целей, то строил он их из собственных переживаний, с неимоверной откровенностью и самокритичностью, выворачивал свою душу. В этом секрет силы его воздействия на читателя. Да и не было у него надежды опубликовать свои откровения. Он писал для себя и для одиночного, очень доверенного читателя, читателя по секрету. Всё опубликовано посмертно.

Его друг Евгений Козловский писал о нем: «Он был фантастически искренним человеком. О его мыслях и концепциях мало-мальски заинтересованный исследователь может узнать всё из его книги. Всё!» (ХГ 2: 130).

Не будем преувеличивать. Не всё. Как раз то, что обычно есть в исповедях гомосексуалов – «Как я стал таким», первое знакомство, становление, осознание и т. п. – совершенный молчок. Ничего. Лишь мимолетное воспоминание по ходу соображений о способах знакомства («Тут надо уметь хитрить. А не так как я когда-то в 19 лет на вокзале подошел и честно попросил одно приятное божество на чемодане. И он воспринял меня как больного». – ХГ 1: 240). Это воспоминание да смутный пересказ Климонтовича.

«О своем первом осознании себя в сфере чувственного, внезапном, как обморок, без долгих потных рук и подглядываний сквозь процарапанные замазанные окна, кажется, письменно нигде не упоминал… Позже свои счастливые минуты избегал описывать, нерв его узоров на любовную тему всегда в неразделенности или ненайденности, в любовном томлении» (ХГ 2: 110).