Текст книги "Другая сторона светила: Необычная любовь выдающихся людей. Российское созвездие"

Автор книги: Лев Клейн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 40 (всего у книги 53 страниц)

9. Клюев без Есенина

Овдовевший Клюев недолго пребывал безутешным. Были и помимо Есенина поэты, склонные к однополой любви и даже готовые влюбиться в иконописного мэтра..

С 1931 г. Клюев постоянно живет в Москве. И тут влюбился в него не кто иной, как Рюрик Ивнев. Правда, он любил и других, но Клюева, несомненно, тоже. Его дневники 1930–1931 гг. заполнены записями свиданий. Сентябрь. Коля (Клюев) приезжает из Каширы в Москву на время. Какая радость! 29 октября – визит к Коле в Каширу. Своим внутренним огнем Клюев, Есенин и Шергин напоминают Ивневу Распутина. Всё же некоего Анатолия, Тосика, Ивнев любит больше, но – увы! – с ним приходится расстаться. Опять же приехал Коля, на сей раз из Серпухова. Визит к Кузмину и его возлюбленному Юркуну. Ссора с Колей. Далее мирятся («Как он мне дорог!»), Коля читает свои поэмы.

«Когда я сплю с Колей, я воображаю себя самым счастливым человеком на свете». 6 мая – вернулись домой и улеглись поздно и, хотя оба были уставшие, – тут следует какое-то шифрованное выражение: емар ба (не начальные ли буквы дают расшифровку?).

Неожиданно полный разрыв с Колей. Тот ушел и долго не появлялся. Но потом соседи сказали, что кто-то приходил и спрашивал, кто-то с большими бровями. Узнал: это Коля… (Ivnev 1995).

Были и свежие юноши, готовые обратить внимание на стареющего Клюева.

Эпизод знакомства 44-летнего поэта с 17-летним выпускником киевского училища живописи Толиком Кравченко до того вкусно описан К. Ротиковым, что я не откажу себе в удовольствии процитировать эти пассажи из книги «Другой Петербург». В 1928 г. студент отправился в Ленинград поступать в Академию Художеств и заглянул на выставку в Обществе поощрения художеств (ныне Дом Художника). Далее по книге:

«Его внимание привлек старичок с бородой (напомним, сорока четырех лет), в сапогах и простой деревенской свитке, о чем-то интересно беседующий с окружившей его публикой. Интеллигентного, как отметил Толик, вида.

Поглазев на старичка, показавшегося ему похожим на Шевченко, юный художник продолжил осмотр выставки и вдруг обнаружил портрет – того самого старичка, по фамилии Клюев. Об этом мы узнаем из письма, отправленного Толиком в тот же день матери в Киев. Мальчик был, очевидно, начитанный и пояснил маме в письме про Клюева: «знаешь, что Есенина вывел в люди, т. е. в поэты».

Не можем удержаться от дальнейшего цитирования письма сообрази тельного юноши. «Подхожу к старику и кружусь, вроде бы на картины моргаю, а куда к черту – на Клюева пялюсь! Смотрю, старичок подходит ко мне, спрашивает название картины и заговаривает об искусстве» (нет, просто наглядное пособие, руководство для начинающих!)… «Проходили мы мимо нарисованного портрета, я возьми и сравни их обоих, портрет и Клюева. Заметил это. Стали говорить, я сейчас же вклинил об Есенине. Вижу, старичок совсем ко мне душу повернул» (учитесь, юноши, учитесь!)…

Вскоре уж мальчик стал называть Клюева Коленькой. Через год поэт придумал возлюбленному приставку к фамилии «Яр». На лето оба уехали отдыхать в деревню Потрепухино Вятской области близ Кукарки (ныне г. Советск Кировской обл.).

Анатолию Яр-Кравченко Клюев посвящает стихи 1932 года:

 
Моя любовь – в полях капель,
Сорокалетняя, медвежья…
Мое дитя, в дупле рысенок,
Я лысый пень, а ты – ребенок.
Пушок янтарный над губой,
Сорокалетнею судьбой
Я надломлю тебя под корень…
Ты бормотал, что любишь деда
За умный лоб, за мудрый глаз!..
 

Вскоре А. Н. Яр-Кравченко сделался довольно преуспевающим графиком, специализировался на портретах тогдашних высочайших особ…» (193–194).

Клюев явно выглядел старше своих лет. Не только Кравченко принял его по молодости за старичка. Есенин называл его так же. Дирижер Голованов, посетив в 1929 г. вечер у знакомых, на котором 45-летний Клюев читал стихи, описывает его так: «Это поэт 55 (!) лет с иконописным русским лицом, окладистой бородой, в вышитой северной рубашке и поддевке – изумительное, по-моему, явление в русской жизни… Теперь его ничего не печатают, так как он считает трактор наваждением дьявола…».

В начале 1932 г. Клюев получил крохотную квартирку в полуподвальном помещении в Гранатном пер. (ныне ул. Щусева). Но его по-прежнему не печатают (его поэзия пролетарскому государству совершенно не нужна), и жить ему не на что. Поэт даже просил милостыню на церковной паперти. Тем не менее любовный пыл его не оставил. В 1933 г. он, правда, оплакивает в специальных стихах свою любовь к Яр-Кравченко:

 
Над свежей могилой любови
Душа словно дверь на засове…
Вкушая, вкусих мало меда,
Ты умер для песни и деда,
которому имя – Поэт.
 

Он влюбился снова, и влюбился на свою беду в того самого поэта сибиряка Павла Васильева, которого Ивнев в свое время приголубил вместе с Есениным. Клюев посвятил ему такие стихи:

 
Ныряя памятью, как ласточки в закат,
В печную глубину краюхи,
Не веришь желтокожей голодухе,
Что кровью вытечет сердечный виноград!
Ведь сердце – сад нехоженный, немятый!
Пускай в калитку год пятидесятый
Постукивает нудною клюкой, —
Садовнику за хмурой бородой
смеется мальчик в ластовках лопарских,
В сапожках выгнутых бухарских…
 

Он протягивает нить от Есенина к Васильеву, и нить отнюдь не поэти ческую, а, так сказать, функциональную – по роли в его жизни:

 
Уже Есенина побаски
Изменены, как синь Оки,
Чья глубина по каблуки,
Лишь в пасмо серебра чешуйки…
Но кто там в росомашьей чуйке,
В закатном лисьем малахае,
Ковром зари, монистом бая,
Прикрыл кудрявого внучонка?
Иртыш пелегает тигренка —
Васильева в полынном шелке…
 

В середине стихотворения есть дерзкие и пророческие строки:

 
Я пил из лютни Жемчуговой
пригоршней, сапожком бухарским,
И вот судьею пролетарским
Казним за нежность, тайну, слово,
За морок горенки в глазах, —
Орланом – иволга в кустах.
Не сдамся!
 

Васильев не скрыл клюевских авансов от влиятельного родственника своей жены. Это был редактор «Известий» и глава Союза советских писателей Гронский (И. М. Федулов). Гронский сам в воспоминаниях писал, как, возмущенный «антиобщественными выходками» Клюева, инициировал его ссылку: «Я позвонил Ягоде и попросил убрать Н. А. Клюева из Москвы в 24 часа. Он меня спросил: «Арестовать?» – «Нет, просто выслать из Москвы». После этого я информировал И. В. Сталина о своем распоряжении, и он его санкционировал».

Но просто из Москвы не высылали. 2 февраля 1934 г. Клюев был арестован и 5 марта сослан в Нарымский край сроком на пять лет. Но официальным обвинением было не нарушение нравственности, поскольку закона, запрещающего содомию, еще не было (правда, Постановление ВЦИК было принято 17 декабря 1933 г., до ареста Клюева, но законом оно стало только 7 марта 1934). Да и что можно было вменить в вину сексуального, какие такие ухаживания, которые бы были подсудными? Клюеву было вменено в вину «составление и распространение контрреволюционных литературных произведений». Это, кажется, первый и единственный случай, когда причиной осуждения была гомосексуальность, а поводом для ареста – политическая неблагонадежность. Обычно бывало наоборот.

В октябре его переводят в Томск – на тысячу верст ближе к Москве.

Здесь судьба подарила ему последнее утешение – свидание с томскими студентами, почитателями его стихов. Они прознали, что в городе находится Клюев, духовный отец и наставник Есенина. За чтение Есенина еще недавно исключали из комсомола. А Клюев еще и ссыльный! Тем не менее четверо студентов – Николай Копыльцов, Кузьма Пасекунов, Ян Глазычев и Виктор Козуров выбрались к нему. Клюев был обрадован, польщен и по просьбе студентов долго читал им наизусть стихи Есенина. Со слезами на глазах. Свои стихи читать отказался.

В марте 1936 г. его разбил паралич. Омертвели рука, нога и левый глаз. Дальнейшая судьба его долго была неизвестна. Ходили легенды, что он был освобожден и умер по дороге домой. По другой версии умер в Томской тюрьме от разрыва сердца. По третьей версии томский прокурор по обычной административной неразберихе получил сразу два распоряжения: по одному – освободить Клюева, по другому – расстрелять. Прокурор принял Соломоново решение: отправил наверх рапорт, что Клюев расстрелян, а самого Клюева отпустил. А в Ленинграде он был арестован вторично, отправлен в Архангельск и там убит лично начальником тюрьмы из нагана.

В годы перестройки выяснился его подлинный конец. В 1937 г. Сибирским НКВД было сфабриковано дело о кадетско-монархической подпольной организации, которая якобы готовила восстание против советской власти. Клюева подключили к нему. Летом парализованный поэт был арестован в Томске, допрошен, ничего не признал, тем не менее «изобличен», судим Особой тройкой и приговорен к расстрелу. Через две недели приговор был приведен в исполнение. Впрочем, Васильев был расстрелян в том же 1937 году. Не соединила их любовь, соединила смерть.

Не оставляет впечатление, что это была и судьба, уготованная также Есенину. Что он избег многих мучений, покончив с собой заблаговременно.

Такова была история Верлена и Рембо, переложенная по-русски. И французская история невеселая. Русская – значительно тяжелее. Нестандартность чувств тут наталкивается не только и даже не столько на отчуждение и неприятие общества, не столько на непонимание и сопротивление самой личности, сколько на варварство эпохи и зверства властей.

Клюев – фигура крупная и трагическая, хотя житейски, пожалуй, не очень симпатичная. Есенин представляется мне гораздо более гомосексуальным по натуре, чем это принято считать и чем казалось ему самому. В жизни его, как мне видится, Мариенгоф, фигура также не очень симпатичная и гораздо более мелкая, чем Клюев, значил гораздо больше, чем Клюев. Потому что, несмотря на все пакости Мариенгофа, его Есенин действительно долго любил. И любил в сущности безответно. Ведь Мариенгоф лелеял в Есенине свою выгоду. Он вообще вряд ли был способен любить кого-нибудь, кроме себя – в гораздо большей степени, чем Есенин. Почему Есенин, обаятельный, талантливый и безмерно популярный, так его любил, остается загадкой. Возможно, потому, что «Толенок» как-то соответствовал тому образу сексуальной привлекательности, который тайно для самого Есенина владел его душой. Вообще для понимания этого стоило бы сопоставить тех молодых людей, к которым его явно влекло: Рюрик Ивнев, Леонид Каннегисер, Лев Повицкий, Анатолий Мариенгоф, Георгий Устинов, Вольф Эрлих…

Семейство Набоковых и гомо сексуальность

Помни, что все, что тебе говорится, по сути тройственно: истолковано рассказчиком, перетолковано слушателем, утаено от обоих покойным героем рассказа.

В. Набоков. Истинная жизнь Себастиана Найта.

Он любит говорить вам неправду и заставить вас в эту неправду поверить, но еще больше он любит сказать вам правду и заставить думать, что он лжет.

Эдмунд Уилсон о Владимире Набокове.

1. Скандал вокруг «Лолиты»: автор и герой

Набоков оставил три автобиографии («Убедительное доказательство: Мемуары» 1951, «Память, говори» 1951, «Другие берега» 1966), и почти все его многочисленные романы авто биографичны. Но основываться на его собственных рассказах о себе рискованно: он известен тем, что во всю морочит и дурачит читателя, а существенные факты умалчивает. Однако есть немало воспоминаний родных и друзей, вышло по меньшей мере три добротных биографии (Field 1967; Boyd 1990, 1991; Носик 1995).

В истории литературы имя Набокова сопряжено со скандалом из-за особой сексуальности одного из его романов, но повод этого скандала – не гомосексуальность, хотя некоторые издательства ожидали от Набокова именно роман о гомосексуальности, и гомосексуальный эпизод в романе есть.

«Лолита», двенадцатый роман Набокова, был издан впервые в 1955 году во Франции. Несмотря на то, что Набоков к тому времени был уже известным писателем и жил в Америке, а роман был написан на английском, ни в Америке, ни в Англии издать его поначалу не удавалось. Роман воспринимался как порнография. Дело не в том, что он содержал сексуальные сцены. Во многих книгах акты сношения были описаны гораздо более откровенно. Но в этом романе подробно показывались любовь и половые сношения между взрослым мужчиной и 12-летней девочкой, а это в цивилизованном мире квалифицировалось как половое извращение, педофилия.

Поскольку 12-летняя девочка находится в пубертатном возрасте, то есть в возрасте полового созревания, в ней уже можно разглядеть женские формы, и ее привлекательность понятна читателю. Поэтому писателю было не так уж трудно добиться, чтобы влечение, неестественное с точки зрения общественной морали, выглядело в романе как естественное. Но естественность – это то, чего писатель по специфике своего дарования не добивался. Он не реалист и не хотел быть реалистом. Стиль, язык, формалистические изыски для него – цель и смысл искусства. Если тема (педофилия) естественна как реальность, то ее подача в романе совершенно искусственна и надуманна, но изложена столь мастерски в деталях, что надуманность теряется.

Вкратце сюжет таков. Герой романа Гумберт Гумберт (надуманность начинается с его имени) провел в прошлом некоторое время в психиатрической лечебнице, то есть он не совсем нормален. Снимая квартиру, он влюбляется в несовершеннолетнюю дочь хозяйки Лолиту (это уменьши тельное от Долорес) и для того, чтобы быть рядом с ней, женится на нелюбимой хозяйке, ее матери. Найдя его дневник и прочтя откровения о его преступной страсти к ее дочери, потрясенная женщина мечется в стремлении обезвредить его и погибает под автомобилем. С ее дочерью (теперь уже своей падчерицей) он отправляется в путешествие по городкам Америки и в одном из мотелей добивается удовлетворения своей страсти или, точнее, охотно поддается инициативе Лолиты. Маленькая Лолита оказывается уже не девушкой: она еще раньше пробовала секс в летнем лагере с угрюмым 13-летним мальчишкой. Впрочем, вскоре после первого сношения с отчимом Лолита заявляет, что у нее «там внутри все болит», что она не может сидеть, что Гумберт разворотил в ней что-то, и угрожает пожаловаться полиции. Гумберта она не любит, и ему приходится задаривать ее, чтобы она соглашалась на сношения, по необходимости тайные, скрываемые от окружающих. Так проходит два года

Тут в фабулу вводится явно искусственная конструкция. В очередной поездке за ними все время скрытно следует некий драматург, имеющий ту же страсть к девочкам и ради озорства то и дело оставляющий загадочные знаки своего присутствия поблизости. Ему удается соблазнить Лолиту, и она убегает с ним. Два года Гумберт ищет их. Наконец находит только Лолиту уже беременной, повзрослевшей, поблекшей, замужем за каким-то непримечательным молодым человеком, глухим автомехаником. Почему она ушла от этого драматурга Куилти? Лолита выдает Гумберту, что ее побудило оставить Куилти, который ей, в общем, нравился сексуально. В его ранчо жизнь состояла сплошь из пьянства и наркотиков, и все там занимались ужасными вещами. Она отказалась, и он ее прогнал. Что за вещи? «Ах, страшные, поганые, фантастические вещи. Видишь ли, у него там были и девочки и мальчики, и несколько взрослых мужчин, и требовалось, чтобы мы бог знает что проделывали вместе в голом виде, пока мадам Дамор производила киносъемку». Что именно проделывали? «Ах, гадости… Дикие вещи, грязные вещи. Я сказала – нет, ни за что не стану – твоих мерзких мальчишек, потому что мне нужен только ты». Гумберт поясняет: «она употребила непечатный вульгаризм для обозначения прихоти, хорошо известной нам обоим».

Гумберт называет девочек, обладающих для него привлекательностью, «нимфетками» – не столько по античным «нимфам», слывшим сексуально неистовыми (отсюда «нимфомания»), сколько по «нимфе», как называется личинка бабочки. Хоть Лолита и потеряла свое очарование «нимфетки» (бабочка вылупилась), Гумберт, к собственному удивлению, продолжает любить ее и жаждет воссоединения, но она не соглашается. Он отправляется на поиски человека, разрушившего его счастье, и, найдя, убивает его. Все это якобы описано им самим от первого лица в тюрьме перед казнью.

Правда, злодей Гумберт в итоге наказан судьбой: любовь осталась безответной, привела к убийству, его ждет казнь. Да и вообще, роман не о сексе, роман о силе любви. Поэтому описание сделано так, что в ряде мест читатель вынужден сочувствовать герою, хотя и сознает неправомерность его действий и даже присоединяется к авторской иронии по его поводу.

Ну, естественно, что в пуританской Америке четыре издательства, к которым последовательно обращался писатель («Вайкинг», «Саймон энд Шустер» и др.), отвергли его роман. Одни сочли роман «чистейшей порнографией», другие признали его «прозой высочайшей пробы», но боялись неприятностей от суда и общественного мнения. Одно издательство предложило компромисс. Оно готово было подумать над публикацией, если бы автор переделал Лолиту в двенадцатилетнего мальчика, которого Гумберт, теннессийский фермер, соблазняет в амбаре, с фразами типа «Он парень шалый», «Все мы шалые» и т. п. Забавно, что растление мальчика сочтено было меньшим грехом, чем лишение девственности «нимфетки». Журналы также не брали рукопись, тем более что Набоков хотел опубликовать ее под псевдонимом и остаться в тени, а в этом случае все ожидаемые неприятности падали на редакцию.

Тогда Набоков отослал роман в парижское англоязычное издательство «Олимпия», специализировавшееся на выпуске рискованной классики (де Сад), авангардных авторов (Генри Миллер, Уильям Берроуз и т. п.) и просто порнографии. Глава издательства Морис Жиродиа расценил книгу как «проявление гения» и магическое «изображение одной из запретнейших человеческих страстей в совершенно искренней и абсолютно пристойной форме. Я сразу почувствовал, – продолжал он, – что «Лолите» суждено стать величайшим произведением современной литературы, которое раз и навсегда покажет как всю бесплодность цензуры по моральным соображениям, так и неотъемлемое место изображения страсти в литературе» (Классик 2000: 260).

Прочтя книгу, известный английский писатель Грэм Грин в ежегодном обзоре в «Сэнди Таймз» рекомендовал читателям «Лолиту» как лучшую книгу года. Журналист Джон Гордон откликнулся так: «По рекомендации Грэма Грина я приобрел «Лолиту». Без сомнения, это грязнейшая книжонка из всех, что мне довелось читать… Всякий, кто осмелился бы напечатать или продать ее в нашей стране, несомненно, отправился бы за решетку». Грин ответил иронически. Разгорелся громкий скандал, сделавший Набокову сильнейшую рекламу. Вышло более 250 рецензий и откликов. Пятитысячный тираж был расхватан в момент. По просьбе британского министра внутренних дел французское министерство наложило арест на книгу и на всю продукцию издательства «Олимпия». На защиту встала вся французская пресса. Это вызвало волну переводов «Лолиты» на разные языки. На долгое время роман был запрещен в Аргентине, Испании, Австралии, ЮАР и, разумеется, в СССР. В Америке был за три недели сметен стотысячный тираж. Набоков сразу стал весьма состоятельным человеком.

Журнал «Нью рипаблик» писал: «Владимир Набоков – художник первого ряда… Он никогда не получит Пулитцеровскую или Нобелевскую премии, но тем не менее «Лолита» – вероятно, лучшее художественное произведение, вышедшее в этой стране… со времен фолкнеровского взрыва в тридцатых годах… Он, да поможет ему Бог, уже классик» (Классик 2000: 263).

2. Корни «Лолиты»

Сам Набоков, который называл «Лолиту» своим любимым произведением, написал послесловие к нему, где разбирал вопрос о том, порнография ли это. Он рассматривал, что есть порнография, и проводил четкую границу между порнографией и эротикой. «Лолита», разумеется, не подходила под его определение порнографии. В 1959 г. (это год первой публикации романа в Англии) он написал стихотворение, подражающее Пастернаку или пародирующее его. У Пастернака по поводу истории с «Доктором Живаго» было сказано:

 
Что же сделал я за пакость,
Я, убийца и злодей?
Я весь мир заставил плакать
Над красой земли моей.
 

У Набокова стихи, более смахивающие на прозу:

 
Какое сделал я дурное дело,
я ли развратитель и злодей,
я, заставляющий мечтать мир целый
о бедной девочке моей?
О, знаю я, меня боятся люди
и жгут таких, как я, за волшебство…
 

Кто это пишет – Гумберт или Набоков? Почти все романы Набокова (а их уйма) в той или иной мере автобиографичны. Как и Набоков, герой «Лолиты» Гумберт Гумберт – европейский ученый и интеллектуал, живущий в Америке. Подобно Набокову, он рано потерял мать. Как и автор, он занимался преподаванием литературы и пописывал. В какой мере его любовные переживания тоже близки автору?

Разумеется, Набоков не совпадает со своим героем. В письме своему другу Эдмунду Уилсону писатель сообщил в 1947 г., что работает над «небольшим романом о мужчине, который любил маленьких девочек» (Классик 2000: 258). Уилсон прислал ему «Исповедь Виктора X., русского педофила», опубликованную английским сексологом Хэвлоком Эллисом. Возможно, это и побудило Набокова придать роману форму исповеди. «История про любовную жизнь русского мне понравилась ужасно, – пишет он Уилсону. – Забавно до крайности. В отрочестве ему, кажется, поразительно везло на девочек, обладавших такой быстрой и щедрой отзывчивостью» – тут прямо нечто вроде зависти.

Однако над этим «небольшим романом» Набоков работал необычайно долго – с перерывами с 1946 г. по 1954. Восемь-девять лет! Более того, первый набросок романа появился еще раньше. В третьей главе романа «Дар», который печатался по-русски в журнале еще в 1937–38 годах, а создавался с 1934 г., молодому жильцу, который что-то писал, пошляк Щеголев говорит, что, будь у него время, он бы «такой роман накатал!» и рассказывает сюжет, взятый из жизни:

«Вот представьте себе такую историю: старый пес, но еще в соку, с огнем, с жаждой счастья, знакомится с вдовицей, а у нее дочка, совсем еще девочка, – знаете, когда еще ничего не оформилось, а уже ходит так, что с ума сойти. Бледная, легонькая, под глазами синева, – и, конечно, на старого хрыча не смотрит. Что делать? И вот, недолго думая, он, видите ли, на вдовице женится. Хорошо-с. Вот зажили втроем. Тут можно без конца описывать – соблазн, вечную пыточку, зуд, безумную надежду…».

Так что замысел появился еще до знакомства с «историей про любовную жизнь русского». Он мог бы взять историю еще одного русского – композитора Глазунова. О нем знавшая его Берберова сообщает, что он любил «совсем юных» девочек и ради близости с одной из них женился на ее матери (Берберова 1936/1997:9). Критики упоминают обычно и биографию Эдгара По, который женился на юной дочери своей любовницы. Так что в основе «небольшого романа» – вполне жизненные коллизии. Но нет следов знакомства с любовной жизнью Глазунова, в «Даре» не выступают отсылки к Эдгару По. Похоже, что рассказ Щеголева родился из каких-то собственных переживаний Набокова.

В 1939 году этот рассказ откристаллизовался в новеллу «Волшебник», где было уже больше от «Лолиты»: женитьба на вдове ради близости к двенадцатилетней дочке, смерть вдовы, поездка с дочкой, сон в двуспальной кровати, но сама сексуальная Лолита еще не родилась: при попытке соития девочка проснулась, увидев «вздыбленную плоть», закричала, стали сбе гаться соседи, мужчина убежал и бросился под колеса грузовика. Конец нази дательный, но так подробно и возбуждающе было расписано продвижение к соитию и предвкушение услады, что Алданов и другие писатели, прочтя, посоветовали рукопись сжечь. Напечатать новеллу в старорежимной эми грантской прессе было невозможно, а по-английски Набоков тогда еще не сочинял (новелла была опубликована только после смерти автора, в 1986 г.).

Еще раньше, в «Приглашении на казнь» (1935–36 гг. создания), подает надежды стать Лолитой Эммочка, дочь директора тюрьмы, «маленькая девочка с икрами балетной танцовщицы», которая притягивает взгляды узника.

Наконец, в самой юности, в 1922 г., Набоков, по воспоминаниям Глеба Струве, читал в кругу литературных друзей очень «вольные стихи», которые «он не мог ни напечатать, ни читать публично». Б. Носик предполагает, что это было стихотворение «Лилит» (почти Лолита), обнаруженное Набоковым среди своих старых бумаг. В нем описывается посмертное путешествие поэта. На том свете

 
… От солнца заслонясь, сверкая
подмышкой рыжею, в дверях
вдруг встала девочка нагая
с речною лилией в кудрях,
стройна, как женщина, и нежно
цвели сосцы – и вспомнил я
весну земного бытия,
когда из-за ольхи прибрежной
я близко-близко видеть мог,
как дочка мельника меньшая
шла из воды, вся золотая,
с бородкой мокрой между ног.
И вот теперь, в том самом фраке,
в котором был вчера убит,
с усмешкой хищного гуляки
я подошел к моей Лилит…
Двумя холодными перстами
по-детски взяв меня за пламя:
«Сюда», – промолвила она.
Без принужденья, без усилья,
лишь с медленностью озорной,
она раздвинула, как крылья,
свои коленки предо мной.
И обольстителен и весел
был запрокинувшийся лик,
и яростным ударом чресел
я в незабытую проник.
Змея в змее, сосуд в сосуде,
к ней пригнанный, я в ней скользил,
уже восторг в растущем зуде
неописуемый сквозил, —
как вдруг она легко рванулась,
отпрянула и, ноги сжав,
вуаль какую-то подняв,
в нее по бедра завернулась,
и полон сил, на полпути
к блаженству, я ни с чем остался…
…Молчала дверь. И перед всеми
мучительно я пролил семя
и понял вдруг, что я в аду.
 

(цит. по: Носик 1995: 161–2)

Таким образом, эта тема жила в сознании Набокова с начала 20-х годов и уж наверняка с середины 30-х годов до середины 50-х – с лихвой три или, по меньшей мере, два десятилетия, прежде чем оформилась в роман. Но и после «Лолиты» тема не ушла из сознания писателя. В эротичной «Аде» (1969 г. создания, т. е. 14 лет после «Лолиты») в любовном треугольнике младшая сестра с детства влюблена в брата. В «Просвечивающих предметах» (1972 г.) писатель R (а Филд подсказывает, что зеркальным отражением латинского R является русское Я) любил нимфеток и совратил свою тринадцатилетнюю падчерицу Джулию. У героя романа «Смотри, Арлекины» (1974 г., т. е. еще через пять лет) отношения с дочерью Изабеллой, Белл, двусмысленны, и дочь уходит к обыкновенному молодому человеку, повторяя в этом путь Лолиты…

Можно ли найти в биографии писателя какую-то почву для столь глубокого и устойчивого интереса?