Текст книги "Другая сторона светила: Необычная любовь выдающихся людей. Российское созвездие"

Автор книги: Лев Клейн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 48 (всего у книги 53 страниц)

Тут поток лихорадочного шопота перебивается убийственным восклицанием: «ой осторожней всех глистов подавишь» (ХГ 1: 167–168).

7. Грех и гений

Николай Климонтович, хорошо знавший Харитонова, писал:

«Видимо потакая плоти, обнажая грубые формы похоти, он деромантизировал ее и оборачивал против самой себя. Гомосексуализм его был во многом формой воздержания, всякое отступление от обета целомудрия наказывалось самым чудовищным препарированием самого летучего греха, на который эллинский взгляд посмотрел бы как на сладкий поцелуй» (ХГ 2: 114).

Нина Садур, которая была еще ближе к Харитонову, подтверждает: Евгений Харитонов нес двойное бремя горя: общее горе советской интеллигенции быть «внуками Ильича» и свое личное горе быть русским верующим – и гомосексуалом.

«Я не знаю в мировой литературе примера, когда писатель-гомосексуалист так мучительно переживал бы эту свою особенность…. Читать его бывает невыносимо страшно (Это вам не дурачёк пудренный, маркиз де Сад, французский пакостник с философией на две копейки)…. Дело в том, что Харитонов – не про это, он – про уязвленность души человека. Вот здесь начинается гений» (ХГ 2: 149–150).

Это всё по большому счету очень верно (разве что де Сада Садур недооценила), но здесь то отношение к гомосексуальности, которое было естественно для этих авторов, но которого в чистом виде у Харитонова нет.

Заглянем в его философский текст «Слезы об убитом и задушенном». Тема названа торопливым шепотом без знаков препинания – «Вера спасение покаяние откровение грех». И сразу же текст огорошивает: «ГРЕХА нет». Автор поясняет – для человека, живущего словом.

«Назначение своей жизни он видит в художестве (словесном)…. А грех? грех не выполнить назначения… грех не делать то чего хочу. Я хочу чтобы у меня выходили дивные художества но отвлекаюсь на другое, а жизнь идёт; а художества-то художества-то кто мои выведет трепетной рукой легкой рукой… Какие-то те самые слова в которых что-то поймано. Кто поймает и каждый раз пока живет будет ловить эти прикосновения…. А грех, грех? Жизненного греха за мной нет, потому что всё что там в жизни это так, а на самом деле то, что в художестве…. А в чем ИСПОВЕДЬ, если нет греха. Может быть, исповедь в радости. Самая главная самая настоящая-то радость и есть, когда слезы и над бездной» (XГ 1: 177).

Через Валеру, «полуеврея об одном яйце», Харитонов познакомился с его бывшим любовником Славой, поэтом, собравшим вокруг себя простых ребят, чтобы было перед кем представать в романтическом ореоле. Но Валера пользовался его помощью, а сам его не любил. И однажды, когда Слава пришел в гости к Харитонову, спустил Славу с лестницы. А Харитонов спокойно смотрел на это и не возражал. Мысленно он объясняет это Славе, и это столь важно для него, что он записывает это одними прописными буквами:

«ЭТО БЫЛА ДЛЯ МЕНЯ РАСПРАВА НЕ С ВАМИ, А С ГРЕХОМ, ОТ КОТОРОГО Я ХОТЕЛ ОТДЕЛАТЬСЯ, ПРЕДСТАВЛЕННЫМ В ВАС. ЭТО ГРЕХ ИСКАТЬ СЕБЕ ОСОБОГО ПОЛОЖЕНИЯ СРЕДИ ЛЮДЕЙ И ТАК ПОДБИРАТЬ СЕБЕ ОБЩЕСТВО, ЧТОБЫ КАЗАТЬСЯ СТРАННЫМ – ЧТО ЕЩЕ И НЕ ГРЕХ… НО ОН ПОДВОДИТ В А С УЖЕ К САМОМУ ГРЕХУ: ВЫ НЕ ВЫПОЛНЯЕТЕ СВОЕГО ИСКЛЮЧИТЕЛЬНОГО ПОЛОЖЕНИЯ, ТОГДА КАК НАМЕТИЛИСЬ УЖЕ НА НЕГО. А НЕ ВЫПОЛНЯЕТЕ ПОТОМУ ЧТО ПИСЬМО ДЛЯ ВАС ЛИШЬ СРЕДСТВО ПРЕДСТАТЬ ПЕРЕД ЛЮДЬМИ В ВЫГОДНОЙ РОЛИ, ВМЕСТО ТОГО, ЧТОБЫ СТАТЬ ЗАМЕНОЙ ЖИЗНИ ИЛИ НОВОЙ ЖИЗНЬЮ» (ХГ 1: 207).

Он считал, что гомосексуальность не отнимает от его творчества важные составляющие, а наоборот, добавляет.

«Самый необыкновенный, самый проникновенный, самого ясного ума чел. на земле был, несомненно, Евангелист Иоанн. А 2-м был Оскар Уайлд. Тут с ним мог бы поспорить Джойс. Но Джойс не был гомосексуалистом, что не дало ему стать столь проникновенным как Оскар Уайлд… И третий – что делать – но это я, я говорю без лукавства» (ХГ 1: 260).

Более того, гомосексуальность помноженная на честолюбие в какой-то мере определила и само избранничество Харитонова, его уход в писательство. Или, по крайней мере, так он считал. Он (ХГ 1: 137) записывает:

«Я с детства хотел отличиться от всех. Подражал гениям в позе… И больше всего думал о славе. Мое внимание направлялось не на жизнь вокруг, а на себя. Я постоянно смотрелся в зеркало думал как вырасту и похорошею с переломным возрастом, меня сразу отличат. Я сравнивал себя с другими мальчиками, завидовал. Если видел красивого, хотел быть им. Но я вырос, черты установились, и я убедился во мне нет их красоты. Какую я любил. Какую хотел видеть на себе. Я ясно убедился среди моих ровесников есть мальчики убийственного обаяния и им по праву даются первые места. И до умопомрачения будут любить только их. А роли забавных умных добрых мне претили. Влюбиться безоглядно можно было только в тех в кого влюблялся я сам…. От него мутится в глазах. Он дерзкий… Он ради игры мигнет и любой ляжет с ним. Самая сладкая роль на свете. Но она для меня отпала…. Можно достичь счастья, я решил, в том что не делается моим видом (в письме). Никто не будет видеть сколько усилий идет на труд. Будет видна только готовая вещь и прельстятся мной за нее» (ХГ Г. 137–138).

У тяги к собственному полу есть несколько объяснений. По объяснению, восходящему к Фрейду, у подростков объект влечения еще вообще не определился. То есть всякий мужчина вначале бисексуален. И только потом постепенно сосредоточивает свои интересы на противоположном поле, в чем ему способствуют социокультурные нормы.

Находя в этом самооправдание, Харитонов (ХГ 1: 242) думал именно так: «Знаете, есть такой возраст, когда им хочется ласкаться, а как-то девушки еще нет под рукой, и он поневоле сидит в обнимку с другом или растянется у него на коленях, но это нет, не гомосексуализм. Это некуда деть свое тепло. И хочется временно облокотиться на друга. А я из этого временно больше не захотел выйти. А я в этом дивном временном страстно захотел остаться навсегда».

Впрочем, Харитонову больше импонировала мысль, что это всё-таки гомо сексуальность. Свою идею он с увлечением пестовал. «Все вы – задушенные гомосексуалисты», – обращался он к гетеросексуальному большинству (ХГ 1: 248).

Но так или иначе, налицо расщепление и противостояние. Харитонов с вызовом, отчасти наигранным, в своей «Листовке», обращенной к гетеросексуалам, противопоставлял им гомосексуалов: это «наш гений процвел в балете» – «нами он и создан».

«Мы втайне правим вкусами мира. То, что вы находите красивым, зачастую установлено нами, но вы об этом не всегда догадываетесь <…> Уж не говоря о том, что это мы часто диктуем вам моду в одежде, мы же выставляем вам на любование женщин – таких, каких вы по своему прямому желанию, возможно, и не выбрали бы. Если бы не мы, вы бы сильнее склонялись во вкусах к прямому, плотскому, кровопролитному. С оглядкой на нас, но не всегда отдавая себе в этом отчет, вы придали высокое значение игривому и нецелесообразному» (ХГ 1: 248–249).

Евгений Харитонов как-то внес в свои заметки одну о сокровенных «нелживых книгах», которые писались «в стол» и не печатались: «2 главных вопроса в этих книгах: кто виноват? и что делать? И 2 же на них ответа: никто не виноват, а, главное, ничего делать не надо» (ХГ 1: 243). Он явно имел в виду свои книги и проблему гомосексуальности.

Не виноваты гомосексуально ориентированные люди в своей страсти, не виноваты. Они от природы своей такие – частью от генов, частью от гормонов, а частью от впечатанной с детства в мозг программы, от которой невозможно избавиться и с которой им приходится жить. Полноценной жизнь представляется им только в гомосексуальной любви.

Не виноваты и гетеросексуальные люди в том, что не могут понять гомосексуальных. Гетеросексуальным представляется, что только их вкусы соответствуют природе, а все другие – нет. Поэтому их воротит от одной лишь мысли о гомосексуальной связи. Что уж и говорить о гомосексуальных фильмах, книгах, барах.

А что же делать? Ну, если под действием подразумевать какие-то радикальные шаги, способные немедленно изменить ситуацию, то и в самом деле ничего делать не надо. Можно лишь исподволь и спокойно работать над тем, чтобы обе стороны прекратили войну, начали понимать друг друга. Творчество Харитонова – вклад в это дело.

«Мы читаем и болеем от Харитонова…, – пишет Олег Дарк (ХГ 2: 167). – Он крайне искренен. <…> Он просто рассказывает, жалуется, любит. <…> Нас наполняет его влюбленность и его стенания. Мы завидуем ласкам его юных любовников. Мы переживаем, когда они нас бросают и мучают. Мы хотим быть гомосексуалистами. Мы уже являемся гомосексуалистами. Мы очень долго, всю жизнь были гомосексуалистами, пока читали Харитонова. Мы перестали ими быть, закрыв книгу. Нам очень жаль, что мы перестали быть ими. Но мы уже никогда не забудем, что ими побывали».

«В его углубленной жизни, в его облике, в его отношении с людьми были несомненные черты избранничества, святости» – сказал его друг Николай Климонтович (ХГ 2: 115).

8. Конфликты и конец

Пригов так описывал Харитонова последних лет его жизни: «Мне представляется, что разница между его бытом, достижениями и самоощущением избранничества, конечно, очень угнетала Харитонова. Он говорил, что ему уже сорок, а у него нет ни одного опубликованного стихотворения» (ХГ 2: 89). К этому добавлялись всё более накапливавшиеся конфликты – с друзьями, окружением и властями.

Л. С. Петрушевская, с которой Харитонов познакомился и подружился на неформальных «читках» у студентов МГУ в 1974, отказала ему от дома, в значительной мере из-за его гомосексуальности. Он записывает: «Уважаемая Л. как я ни объясняй тот разговор с Вами, ничего не объяснить никогда. Крест на мне поставлен. Ну раз вам так нужно, отторгнуть (меня), значит так нужно…. Позвольте любить Вас все равно» (ХГ 1: 210).

Была у Харитонова подруга детства Алина Шашкова – познакомились еще в детском саду, затем были одноклассниками. Поступила во ВГИК (позже Харитонова), но работать стала сначала журналисткой, потом регентом церковного хора. Общий интерес к православию объединял их с Харитоновым, вместе крестились. Но она, помогая Харитонову в жизни, считала его гомосексуальность и его творчество, пронизанное этой темой, преступными. Позорными считала их и его мать. Кстати, после его смерти его архив исчез, и подозревают, что его уничтожила его мать.

На том же курсе во ВГИК, что и Шашкова, учился Рустам Хамдамов из Ташкента (у Харитонова «Р.»). Его работы рано породили общее восхищение студентов, настоящий культ Хамдамова. Знакомство обоих и творческое содружество закончились ссорой навсегда из-за общего любовника и ревности. После этого Харитонов называл Рустама не иначе, как «Гадина», а эпизод ссоры лег в основу известного рассказа Харитонова «А., Р, я».

В 1979 г. руководимый Харитоновым рок-ансамбль «Последний шанс» ездил на гастроли в Новосибирск. Через месяц в ВЦСПС пришло письмо-донос с фотографиями выступления и резюме: «вот чему нас, провинциалов, учит Москва, какие-то студии Евгения Харитонова». О результате Харитонов пишет:

«И человек из горкома решил не создавать на нас дела…. Это некоторые глупые заведующие, трусы, дрожа за свои места хотят поскорей показать свою прозорливость и написали на Вас в горком пока их самих не прищучили за потворство вам, а человек из горкома наоборот, он покачает головой в их адрес, а к Вам отнесется с уважением… Но наставит вам на мозжечок колпачок. Но нагоняй за вас даст другим. И, может быть, получит сам» («Слёзы об убитом и задушенном» – ХГ Г. 179).

В том же 1979 г. был зверски убит его друг-гомосексуал Александр Волков (у Харитонова «Саша»), сокурсник Шашковой и Хамдамова, подрабатывавший шитьем брюк. Гомосексуальные вкусы ему привил его дядя-садомазохист (у Харитонова «Вс. Н.»), у которого он жил. Харитонов хотел организовать похороны и пришел за этим к следователю. Тот принял Харитонова как подозреваемого и начал допрос, угрожая 121-й статьей и экспертизой. Харитонов упал в обморок. Убийцей был признан дядя, и только когда он отсидел несколько лет, были обнаружены настоящие убийцы – двое парней, с которыми Саша познакомился на вокзале. Художественным итогом этой истории явился текст «Слезы об убитом и задушенном»: «У человека прав нет, запомните. Человек это никто. Любой может быть раздавлен и размазан по полу и след его будет немедленно выброшен в ведро и закопан. Они просто вызвали и припугнули». Разговор уважительный – «О да, в кгб». Разговаривали как с заведомо виновным. Угрожали экспертизой (ХГ 1: 182).

Далее иронически обыгрывается некий ответ из «Правды», реальный или воображаемый, о законе против гомосексуальности, как его понимать. Какие-то разговоры этого рода, видимо, были.

«– Видите ли, вы же сами понимаете, что мы согласны закрыть глаза и закрываем на подобные действия, когда они делаются тихо, если они при крыты всякими отвлекающими словами. Если, например, это прикрыто искусством; народу объясняется, что пьеса показывает расизм за рубежом; для себя пусть белый умирающий юноша страдает по негру как и у Лимонова] – но для людей в сопроводит, слове должно объясняться только так, что это расизм; или пусть вы там любуетесь голыми танцовщиками и все зрелище ради этого, но для народа это Древн. Греция и борьба за свободу. Пусть там Рихтеру себя в богатом доме делает что он хочет, но если он Рихтер; и для народа это он приобщает молодежь к прекрасному, тут мы, конечно, закрываем глаза. Но если открыто дать волю, и всем, и назвать это как есть, тогда что же будет с мировоззрением как это всё в него войдет. … Нет. Мы можем снять трубку и дело замнут, но закон должен оставаться законом. Для острастки и для поддержания идеологии. И никому открыто со страниц прессы мы не позволим упоминать о такого рода жизни у нас. Её у нас нет. У нас есть, может быть, всё, но на бумаге этого, запомните, нет, иначе мы вынуждены привлечь вас к уголовной ответственности» (XT 1: 183).

Перед лицом возможности своей гибели Харитонов стал собирать и объединять свои произведения, свел их в трехтомник «Под домашним арестом», сам перепечатывал их на машинке и роздал на хранение друзьям. У некоторых сотрудники КГБ захватили их, конфисковали и уничтожили.

Харитонов начал размышлять над способами переправки своих рукописей на Запад. Паола Волкова, преподаватель-искусствовед, поманила его своими якобы связями на Западе, он загорелся, но это оказалось мистификацией. Зато Высоцкий вроде бы сумел незадолго до своей смерти переправить на Запад рукописи Харитонова. Другой путь проторил Козловский – он передал рукописи Аксенову (за день до смерти Харитонова).

Не испугавшись и не научившись осторожности на примере разгрома сколоченного Аксеновым сборника «Метрополь», группа молодых непечатаемых и фрондирующих писателей обратилась в ноябре 1980 г. к властям с предложением издать ограниченным тиражом новый такой сборник – «Каталог». В сборнике приняли участие семь авторов: Ф. Берман, Н. Климонтович, Е. Козловский, В. Кормер, Е. Попов, Д. Пригов, Е. Харитонов. Рассвирепевшая власть решила ударить по наглецам более чувствительно, чем в первый раз. Козловского в КГБ заставили выдать всех, кто ему помогал, и подписать покаяние. У других конфисковали рукописи и машинки. Харитонова, как он выразился, «затаскали» по инстанциям. Когда зимой в его квартиру прибыл милиционер с повесткой к следователю, он упал в обморок и разбил при этом стеклянную дверь в кухню.

29 июня 1981 года он пробегал по Пушкинской улице, неся оконченную рукопись. Без четверти час он внезапно присел на крыльцо и умер «от разрыва сердца» – инфаркт. Листки рукописи, которую он нес, разлетелись по всей улице. Тогда и выяснилось, что те обмороки, которые с ним случались в последние годы, это были микроинфаркты. Он перенес их восемь. Такова была цена за самостоятельность и оригинальность, за независимость от властей, за выбор темы и судьбы.

Харитонов остался нашим современником. Из его «Слез на цветах»: «Пошел я как-то посидеть к себе на могилку. Съесть яичко за свое здоровье. И вижу. И что же я вижу. А ничего не вижу. И видеть не могу» (ХГ 1: 234). Всё, что он за свою недолгую жизнь увидел, теперь видим мы – его глазами.

Неистовый Рудольф Нуреев

1. Правда и вымыслы о Нурееве

Имя легендарного танцовщика Рудольфа Нуреева сейчас знают все даже в России (еще лет двадцать назад оно здесь было под запретом: беглец, изменник). Теперь общеизвестно, что Нуреев был геем и умер от СПИДа. В книгах и статьях о нем, написанных в России, сведения об этом стали проскальзывать с 90-х годов (Рудольф 1995). Но и на Западе далеко не во всех книгах о Нурееве это обсуждается открыто. Тема эта обойдена, скажем, в обеих книгах Александра Блэнда о Нурееве (Bland 1977а; 1977b) и, разумеется, в автобиографии самого Нуреева (Nureyev 1963; Нуреев 1998). В двух биографиях она, однако, раскрыта достаточно подробно: в книге Отиса Стюарта целая глава названа «Миф о «великом гее»: «Я спал с Нуреевым»«(Stuart 1995;), а в монографии Дианы Солуэй эта тема проходит пунктиром через всю книгу (Solway 1998;); обе переведены на русский (Стюарт 1998: 193–214; Солуэй 2000).

Источники Стюарта, как можно судить по его неформальным ссылкам, – это опросы геев в гей-барах европейских столиц – он прошел по следам Нуреева. Источники Солуэй – значительно шире – интервью со многими друзьями и родственниками Нуреева и официальными лицами, контакти ровавшими с ним, работа в архивах, в том числе в архивах ЦК и КГБ. Я смог много взять из этих книг.

Есть еще одна книга специально о гомосексуальности Нуреева «Руди Нуриев без макияжа», тоже переведенная на русский. Она написана «австралийцем с русскими и японскими корнями» Ю. М. Рюнтю, аттестованным в аннотации как «ученый-биолог», и построена якобы на 29 подробных письмах Нуреева к его другу, австралийскому писателю-гею Пэтрику Уайту, лауреату нобелевской премии (Рюнтю 1995). Но есть все основания подозревать, что это фальшивка. Письма эти, переданные якобы автору книги и хранящиеся у него, содержат откровенные воспоминания об эпизодах гомосексуальных связей артиста с полусотней любовников, и в книге отведено по главе на любовника. Книга целиком посвящена этой стороне жизни Нуреева – ничего о танце, о балетах, только секс. Великий танцовщик оказывается обыкновенной «туалетной мухой» – увивается вокруг общественных туалетов и этим живет.

Согласно «письмам к Уайту», он активно жил такой жизнью уже в России, до бегства на Запад. Более того, попал в России в больницу для операции полового члена, якобы просунутого в дыру между кабинками в общественном туалете и «сломанного» ударом ноги некоего злобного гомофоба. Если бы Нуреев лежал с такой операцией в советской больнице, этот факт был бы наверняка использован КГБ для его шельмования после его бегства – можно представить себе, как старательно искали «компромат». Не было у КГБ таких данных. Вряд ли он мог практиковать столь интенсивную «туалетную» жизнь возле училища – это было бы чересчур заметно для товарищей по училищу и слишком опасно. Что касается жизни на Западе, то в «письмах» подробно описано любовное свидание Нуреева с Фредом Меркюри из «Куин». Контакт молодого Нуреева с молодым Миком Джэггером из «Ролинг Стоунз» засвидетельствован их окружением, а знакомство 35–40-летнего Нуреева с молодым Меркюри – нет (в 1973 г., когда группа «Куин» только вынырнула, Нурееву было уже 35 лет).

Писатель Пэтрик Уайт существовал и действительно был геем и лауреатом Нобелевской премии (единственным в Австралии), посещал он и Англию, жил там, но знакомство Нуреева с ним нигде более не отмечено. С чего бы это Нуреев стал так подробно описывать в 29 (!) письмах этому старику-писателю свои любовные похождения – одно за другим, – непонятно. Он вообще везде подозревал агентов КГБ и предпочитал не распространяться о своей гомосексуальности, особенно письменно. Более того, он вообще очень не любил писать по-английски, так как был не уверен в своем владении языком и орфографией. Поэтому писем от него (к кому бы то ни было) вообще сохранилось очень мало. Сами «письма к Уайту» не предъявлены и нет прямых цитат из них. А ведь публикация самих писем была бы куда большей сенсацией. Между тем всё дано якобы в переложении Рюнтю, его корявым языком, в смеси с собственными переживаниями Рюнтю, так что порою трудно разобрать где Руди, где Рюнтю. Поэтому вполне правомерно предположить, что письма выдуманы.

Итак, остаются две книги с разбором этой стороны жизни Нуреева. В обеих, однако, как и везде вообще, подспудно проходит мысль, что хоть Нуреев и был чрезвычайно эротичен, даже сексуален в своем творчестве, гомосексуальность Нуреева, если и отразилась как-то в его творчестве, то незначительно, в несущественных деталях, и, за исключением смертельной болезни, не сыграла существенной роли в его судьбе. А если и сыграла какую-то роль, то скорее отрицательную – мешала его творчеству, отвлекала от работы, портила отношения с людьми, создавала плохое реноме и в конце концов погубила. Не сказывается ли в этой трактовке традиционная неприязнь общества к гомосексуальности?

Более того, в книге Дианы Солуэй весьма настойчиво проводится мысль, что – вопреки тому, как принято толковать психический склад Нуреева, – женщины играли в его жизни гораздо более важную роль, чем мужчины, что он с юности влюблялся именно в женщин, всю жизнь имел любовниц-женщин и к старости его окружали именно женщины. А мужчины были – за редкими исключениями – так, для развлечения, для разрядки и для услужения. Правда, эта концепция основана на показаниях самих женщин, претендовавших на право считаться возлюбленными Нуреева, а таких было немало и они весьма откровенны в своих воспоминаниях – готовы рассказывать всю правду и даже больше чем правду. Тогда как из мужчин вытянуть показания подобного рода, естественно, гораздо труднее – они предпочитают молчать о своих отношениях с Нуреевым и более откровенны лишь в воспоминаниях о его связях с другими.

Не приходится спорить с тем, что СПИД погубил танцовщика, и что если бы Нуреев не был гомосексуальным, он вряд ли заболел бы так рано. Но вопрос о том, каково соотношение гомосексуальных и гетеросексуальных компонентов в ориентации Нуреева, как вообще отразилась гомосексуальная сторона его личности на его творческом облике и какую роль сыграла в его жизни, – это все заслуживает более продуманного разбора.