Текст книги "Другая сторона светила: Необычная любовь выдающихся людей. Российское созвездие"

Автор книги: Лев Клейн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 41 (всего у книги 53 страниц)

3. Детство Набокова

Сергей и Владимир Набоковы с Mademoiselle в 1908 г. (Выра под Петербургом)

Владимир Владимирович Набоков родился в 1899 г. в Петербурге первенцем в дворянской, очень родовитой и богатой семье. Дед и отец его были министрами, мать – из богатейшего купеческого рода Рукавишниковых, в доме было полсотни слуг. Когда мать выезжала в магазины, на запятках кареты стоял лакей, который потом за ней нес коробки с покупками. В Петербурге им принадлежал трехэтажный особняк на Большой Морской недалеко от Исаакиевского собора. В Выре под Петербургом было имение, где они жили летом. Выезжали ежегодно и за границу – в Италию или Швейцарию. Обучать детей рисованию приходили Бенуа и Добужинский. Семья была либеральная и англофильская. Детей воспитывали английские и французские бонны и гувернантки, так что дети свободно говорили по-английски и по-французски. Когда Володе (в семье его звали Лоди) было 6 лет, отец заметил, что они с братом отлично читают и пишут по-английски, но русской азбуки не знают и по-русски могут прочесть только некоторые слова, совпадающие с английскими по очертаниям букв (например, «какао»). Владимир Набоков и позже писывал «побрекфастать» вместо «позавтракать».

Для русского образования стали нанимать учителей, а одиннадцати лет Володю отдали в Тенишевское училище. Подвозил его туда на авто шофер в ливрее (а было у Набоковых три автомобиля – по тем временам редкостная роскошь). В том же возрасте Володя, как писатель весьма целомудренно описывает, познакомился в Берлине на скетинге (катке для катания на роликах) с высокой американочкой. Этому предшествовали увлечения девочками-однолетками на пляжах в Болье и Биаррице: в пять лет – румынкой Гика, восьми лет – сербиянкой Зиной, десяти лет – француженкой Колетт. С нею даже целовались и пытались убежать от родителей. Но теперь, в Берлине, к этому присоединились сексуальные ощущения. «По ночам я не спал, воображая эту Луизу, ее стройный стан, ее голую нежно-голубоватую шею, и удивлялся странному физическому неудобству, которое если и ощущалось мною раньше, то не в связи с какими-нибудь фантазиями, а только оттого, что натирали ретузы». Потом он заметил «в порядке новых отроческих чудес», что любой женский образ, позирующий ночному мечтанию, вызывает то же загадочное неудобство. Об этих симптомах мальчик простодушно справился у отца и получил благодушное успокоение – что это природная ассоциация (Набоков 1991: 151–152).

Своими переживаниями Володя обменивался весьма невинно со своим кузеном Юриком Раушем, лежа на траве. «Невинность наша кажется мне теперь почти чудовищной…» – при свете исповедей малюток в книгах Хэвлока Эллиса о всяких греко-римских грехах.

На следующий год Володя влюбился в Поленьку, дочь кучера, но дело ограничивалось обменом взглядами и улыбками. Он «и не думал о сближении с нею, да при этом пуще боялся испытать отвращение от запекшейся грязи на ее ногах и затхлого запаха крестьянского платья, чем оскорбить ее тривиальным господским ухаживанием» (Там же, 154–155). Когда обоим минуло 13 лет, он как-то сквозь кусты видел ее с тремя-четырьмя другими подростками – все они купались нагишом, и она спасалась от одной девчонки и «бесстыдно возбужденного мальчишки», которые гонялись за ней, хлеща по воде сорванными лилиями. Она тоже снилась барчуку ночью. Шестнадцати лет ее отдали в дальнюю деревню замуж.

Когда Володе было 16 лет, он повстречал в Выре пятнадцатилетнюю дачницу, которую он условно называет Тамарой (на деле Валентина Шульгина). «Она была небольшого роста, с легкой склонностью к полноте, что благодаря гибкости ее стана да тонким щиколоткам не только не нарушало, но, напротив, подчеркивало и живость и грацию. Примесью татарской или черкесской крови объяснялся, вероятно, особый разрез ее веселых, черных глаз и рдяная смуглота щек» (Там же, 158). Володя влюбился с первого взгляда и уверял ее, что женится, как только окончит гимназию. Они устраивали свидания в укрытых местах, а гувернер следил за ними через телескоп, спрятавшись в кустах. Тогда они стали встречаться в закоулках дачных домов, потом в городе в парках и музеях, а на следующий год снова в Выре. В городе были поцелуи, какие-то ласки в музейном чулане и «наша безумная неосторожность».

В преддверии большевистской диктатуры, в 1917 г., отец отправил семью в Крым, и там Владимир Набоков снова связался со своей Тамарой, на сей раз по почте. Он мечтал съездить в Петроград под чужим именем и повидаться с Тамарой, но мечтал слишком много и расточительно. «Я промотал мечту». Так и не поехал, а тут Крымская цитадель белых стала рушиться под напором красных, началась эвакуация, и Набоков на греческом судне, груженом фруктами, покинул Севастополь, в котором уже шла стрельба.

«Половой опыт» Гумберта Гумберта весьма напоминает собственный опыт Набокова.

В. Набоков в 1908 г.

«Я рос счастливым, здоровым ребенком, – вспоминает Гумберт, – в ярком мире книжек с картинками, чистого песка, апельсиновых деревьев, дружелюбных собак, морских далей и улыбающихся лиц… До тринадцати лет… было у меня, насколько помнится, только два переживания определен но полового порядка: торжественный благопристойный и исключительно теоретический разговор о некоторых неожиданных явлениях отрочества, происходивший в розовом саду школы с американским мальчиком…, и до вольно интересный отклик со стороны моего организма на жемчужно-матовые снимки с бесконечно нежными теневыми выемками в пышном альбоме Пишона La Beauté Humaine … Позднее отец, со свойственным ему благодушием, дал мне сведения этого рода, которые по его мнению могли быть мне нужны…» (Лолита 1997: 9–10).

В тринадцать лет Гумберт встретил Анабеллу.

«Внезапно мы оказались влюбленными друг в дружку – безумно, неуклюже, бесстыдно, мучительно…». При ночном свидании в саду «ее ноги, ее прелестные оживленные ноги, были не слишком тесно сжаты, и когда моя рука нашла то, чего искала, выражение какой-то русалочьей мечтательности – не то боль, не то наслаждение – появилось на ее детском лице. Сидя чуть выше меня, она в одинокой своей неге тянулась к моим губам, причем, голова ее склонялась сонным, томным движением, а ее голые коленки ловили, сжимали мою кисть и снова слабели…, меж тем как я, великодушно готовый ей подарить все – мое сердце, горло, внутренности – давал ей держать в неловком кулачке скипетр моей страсти» (Там же, 13–14).

Очень похоже, что описывая свое свидание с Анабеллой, Гумберт просто более откровенно описал то, что Набоков гораздо скромнее излагал обиняками, описывая свои собственные ласки с Тамарой (то бишь Валентиной). Анабелла умерла, Тамара испарилась.

Кроме романтического любовного опыта, Набоков вынес из детства спортивную фигуру (теннис, футбол, велосипед), а также серьезные увлечения шахматами и коллекционированием бабочек, переросшим в научные занятия энтомологией. Он добился больших успехов в классификации бабочек, сравнивая половые органы бабочек-самцов. Тут было какое-то особое сексуальное любопытство, потому что впоследствии, читая роман Жана Жене, где любовники сравнивают свои половые члены, Набоков говорил, что это ему близко – он проделывал это с бабочками (Могутин 2001: 162).

4. Писатель Сирин

Летом 1919 г. Набоковы оказались в Лондоне, а в 1920 г. семейство переехало в Берлин, где отец стал редактировать антисоветскую газету «Руль». Владимир и его брат остались в Англии и посту пили в английские университеты: Владимир в Кембриджский, Сергей в Оксфорд. Но ко второму семестру Сергей перевелся тоже в Кембридж, только в другой колледж: Владимир был в Тринити (Троицком), Сергей – в Джизес колледж (колледже Иисуса).

В. Набоков в 1908 г.

В 1922 г. в Берлине на митинге либералов отец был убит русскими эмигрантами-монархистами.

По окончании университета оба брата переселились в Берлин, где Владимир переводил и писал стихи, которые печатал в эмигрантской русской прессе. Избранный им псевдоним (вероятно, чтобы не путали с отцом) – В. Сирин (сирин – мифическая птица с женской грудью и Ефрем Сирин – сирийский монах-пустынник III века, поэт, автор известной молитвы о целомудрии и любви, молитвы, послужившей образцом Пушкину). Владимир часто влюблялся, несколько раз делал предложения, но всякий раз был отвергнут то самой невестой, то ее родителями: у него не было постоянной солидной работы. Жил случайными заработками, переводил, давал уроки, был приходящим гувернером в семьях богачей. Но в мае 1923 г. он встретился с Верой Слоним, дочерью еврея-лесоторговца и вла дельца издательства (в Петербурге), и влюбился с первого взгляда. Вера также воспитывалась гувернантками, знала с детства английский и французский, писала стихи. Она стала его первой читательницей, критиком, бесплатной машинисткой, музой, вдохновительницей и с апреля 1925 г. – женой. В 1930 г. родился сын Дмитрий.

Впрочем, был один долгий роман, опасный для семейного благополучия, – с Ириной Гваданини, но Набоков нашел в себе силы порвать с ней.

5. Писатель Набоков

В Америке удалось с помощью друзей устроиться преподавать русскую литературу в колледже Уэлсли, а потом, восемь лет спустя, в Корнеллском университете.

В Америке в 1941 г. писатель издал свой первый англоязычный роман «Истинная жизнь Себастиана Найта». Казалось бы, мотив для смены языка творчества ясен: переезд в англоязычную среду. Но роман был написан еще в 1938–39 гг. Перейти на английский язык заставили два обстоятельства. Во-первых, для обретения массового читателя нужно было переводить романы на основные западные языки, переводчики же не могли удовлетворить взыскательного автора и были очень дороги, а он ведь и сам владел языками. Во-вторых, русская читательская среда постепенно таяла: старые эмигранты умирали, а для молодого поколения основным был уже не русский язык, Советская же Россия была для него закрыта. С этого времени писатель стал писать по-английски и отказался от псевдонима, под которым он был известен русской эмиграции. Предстояло завоевать славу для нового имени – Владимира Набокова.

С окончанием Второй мировой войны и началом холодной войны на русские курсы Набокова записывалось все меньше студентов. Ему пришло в голову объявить запись на курсы английской литературы, и проблема аудитории была решена.

Теперь у Набокова было постоянное место, хороший оклад, свой дом, автомобиль (жена стала еще и шофером), у сына другой. Поэтому риск, связанный с выпуском второго англоязычного романа, был для него чувствителен. Но скандал принес немыслимый успех и богатство. Сын, Митя, стал переводчиком, служил в армии, на самолете прилетал домой повидаться. Теперь можно было оставить преподавание и даже переселиться куда-нибудь в милый уголок Европы. Набоковы выбрали Швейцарию, Монтре, а Дмитрий стал учиться оперному пению в Милане – у него был мощный бас.

За «Лолитой» последовал ряд других книг на английском языке, не только романы, но и книги по энтомологии и литературоведению, в том числе четырехтомный комментарий к «Евгению Онегину».

Биография Набокова разделена на четыре почти равных отрезка, каждый примерно по два десятилетия: 1) Россия, 2) Берлин – Париж, 3) Америка, 4) Монтре. В январе 1977 г. классик русской и американской литературы Набоков подвергся операции по поводу опухоли простаты и в июле умер.

6. Странная гомофобия

У каждого классика есть свои причуды и капризы. Чайковский, Оскар Уайлд и Верлен с Рембо были гомосексуалами. Достоевский, Рихард Вагнер и Т. С. Эллиот были антисемитами. Михаил Кузмин был гомосексуалом и антисемитом. Льюис Кэрролл был педофилом. Набоков, подозреваемый в педофилии, был гомофобом.

Он не любил гомосексуалов. Допускал гомофобные выражения, смущающие современного цивилизованного читателя. В одном письме он описывает городок Таос в штате Нью Мехико как «унылую дыру, полную третьеразрядных художников и увядших гомиков». Русского эмигрантского критика Адамовича он прозвал «Содомовичем» – из-за его очевидной сексуальной ориентации. Философа Маритена он не читал, но говорил, что его тошнит от Маритена уже потому, что о нем «с такой елейной любовью говорят педерасты» (Шаховская 1991: 19).

В его романах гомосексуалами всегда оказываются отрицательные герои. В «Лолите» это негативный противовес Гумберту Гумберту – профессор французского Гастон Годэн. Его общество было сносно для Гумберта из-за совершенной безопасности. Лолиту профессор вплотную не замечал – принимал каждое ее появление за новую девочку. Описан он как отвратительный урод.

«Это был пухлявый, рыхлый, меланхолический холостяк, суживавшийся кверху, где он заканчивался парой узких плеч неодинаковой вышины, и грушевидной головой с гладким зачесом на одной стороне и лишь остатками черных плоских волос на другой. Нижняя же часть его тела была огромная, и он передвигался на феноменально толстых ногах забавной походкой осторожного слона…. Однако все его считали сверхобаятельным, обаятельно-оригинальным человеком».

Он знал по имени всех маленьких мальчиков в своем квартале, нанимал их чистить тротуар и двор, носить дрова к нему в сарайчик и исполнять простые обязанности в доме. В подвале он завел себе ателье, где занимался живописью и фотографией, а мальчики были натурой. Там у него висели портреты Андре Жида, Чайковского, «многолягого» Нижинского (обратите внимание на эпитет) и других выдающихся гомосексуалов.

«Он необходим теперь мне для защиты» – рассуждал Гумберт. Вот он, Годэн, бездарный, грязный (буквально: редко принимает ванну), закоренелый мужеложник – и его уважают пожилые люди и ласкают мальчики, он наслаждается жизнью и дурачит всех; а «вот, значит, я». Мне-то почему так плохо? В самом деле, даже не с субъективной позиции Гумберта, а для объективного читателя (и, очевидно, с позиции писателя) Годэн, как он описан Гумбертом, выглядит страшнее, хуже и, главное, неприятнее Гумберта. Гумберт вызывает сочувствие читателя, Годэн – нет.

Гомофобия Набокова носит какой-то назойливый и всеобъемлющий характер. Тихо ненавидимые им гомосексуалы вездесущи, они присутствуют почти в каждом его произведении. По К. Ротикову (в «Другом Петербурге») тот факт, что Набоков охотно вводил эту тему в свои романы, как раз освобождает его от подозрений. «Любопытство к курьезам и аномалиям обычно характеризует здоровые натуры» (Ротиков 1998: 157). Осмелюсь не согласиться. Ибо тогда уйму романов, где ничего этого нет, придется приписать именно гомосексуалам. Да нет, глаз Набокова уж очень изощрен в этом направлении.

Ганин в «Машеньке» живет в гостинице по соседству с двумя молодыми педерастами. Точно с такими же живет рядом и Лиза в «Пнине». В начале «Дара» представлен любовный треугольник: он влюблен в нее, она в другого, а тот в первого. От хихикающих танцовщиков в его первом романе «Машенька» до сумасшедшего рассказчика-комментатора Чарлза Кинбота в одном из последних романов «Бледный огонь» (он же беглый король Земблы Карл Возлюбленный и ничтожный эмигрант Боткин) – все они пустые, глупые, женственные людишки. Один из критиков пишет, что о гомосексуализме доктора Кинбота рассказано с какой-то дешевой и пошлой игривостью. Его похождения (действительные или вымышленные) с юнцами в туго облегающих джинсах и с зелеными абитуриентами представляются слабым подражанием порочной изобретательности небезызвестного Гумберта Гумберта. Для описания своих гомосексуальных персонажей писатель нередко пользуется словечком «mincing» («жеманные», «манерные»). Писатель часто как бы посмеивается в кулак за их спиной, смотрит на них искоса, прищуренным глазом, подмигивая читателю. Он вообще-то насмехается надо всеми, включая читателя, это его любимая позиция, но гомики – излюбленный объект его иронии. Но какими бы они ни были скверными и жалкими, они есть у него повсюду.

Может быть, в этом гомофобы просто аналогичны антисемитам? Антисемиту везде грезятся евреи, засилье евреев, еврейская мафия. «Если в кране нет воды, значит выпили жиды». Разговоры о гомосексуальной мафии ведут гомофобы. Но у Набокова таких представлений нет. Быть может, сказалось то, что его злейшими критиками оказались гомосексуалы Георгий Адамович и Георгий Иванов – «Жоржики»? Но двух гомосексуалов он терпел в общении: своего издателя Фрэнка Тэйлора и профессора Карлинского, который писал хорошие рецензии на его произведения.

В. Набоков (конец 1940-х–1950-е гг.)

Это заставляет вспомнить другого писателя с таким же отрицательным отношением к гомосексуалам и гомосексуальности и с таким же обилием плохих гомосексуалов в его произведениях и даже с рассуждениями о всемирном сговоре гомосексуалов – Марселя Пруста. Тот рисовал гомосексуалов в своих произведениях неизменно издевательски, доходя до гротеска, но за этим скрывалась его собственная сугубая гомосексуальность. Он лишь маскировал свои подлинные симпатии и любовные страсти под гетеросексуальные, под любовь к женщинам, а на долю гомосексуальных отношений оставалось все скверное, все низкое и отвратительное, что действительно имеется в них наряду с высоким и благородным, отданным у Пруста гетеросексуальным отношениям.

И тут появляется сумасшедшая идея: может быть, Набоков тоже скрытый гомосексуал? Может быть, это русский Пруст? Нет, для такого предположения нет оснований – тут Ротиков прав. Пруста Набоков обожал, потом слегка разочаровался. Сходств у них немало, но есть и существенные различия (Шаховская 1991: 80–81). Хотя в романах Набокова главные персонажи всегда мужчины, а женщины – всего лишь их бледные отражения (Шаховская 1991: 52), сам он всегда и везде интересовался сексуально только женщинами. Может быть, стоит вспомнить здесь, что заядлых гомофобов психологи вообще подозревают в скрытой гомосексуальности? Что эти люди потому и выступают столь агрессивно против гомосексуальности, что подсознательно ощущают ее в себе и стремятся открытыми и агрессивными действиями подавить ее – прежде всего в себе? Это уже ближе к ситуации Набокова, хотя все еще не вполне точно. Но известно, что Набоков считал гомосексуальность на следственным явлением, а у него были основания опасаться, как бы эти гены не проявились в нем самом.

7. Дед-министр

Хотя дед с отцовской стороны никак не связан с гомосексуальностью, стоит здесь остановиться на этом предке, потому что его сексуальные отношения все-таки кое-что проясняют в душевном мире писателя. В «Других берегах» писатель рассказывает только о его последних годах, когда у него было старческое помешательство, но молчит о его более ранних годах. Его кузен Николай Набоков (Ника), однако, передал семейные воспоминания об их деде. Дмитрий Николаевич Набоков был министром юстиции России при Александре II и входил в окружение его брата Константина. Он был одним из творцов судебной реформы 1864 г. и подготовил к 1881 г. проект новой реформы, которая продвигала Россию гораздо ближе к конституции. Проект был подан царю, но тот не успел его утвердить: был убит террористом-народовольцем. Новый царь, хотя и оставил Набокова министром еще на четыре года, к реформе уже не возвращался – он обратился к политике репрессий.

Д. Н. Набоков, дед писателя

В молодости Дмитрий Николаевич был влюблен в светскую красавицу Нину – жену генерала барона фон Корфа. Для того чтобы общаться беспрепятственно, баронесса выдала замуж за Набокова свою пятнадцатилетнюю дочь Марию. Дмитрий Николаевич оставался любовником тещи и исполнял супружеские обязанности по отношению к ее дочери. Ее первые четверо детей были его, остальные пятеро, по ее намекам потомству, имели других отцов, так как своего престарелого мужа она не любила. Трое детей (в том числе любимец Владимир, отец писателя) якобы

имели настоящим отцом некую высокопоставленную особу (можно было понять, что это сам царь), предпоследний ребенок непонятно чей, а последний был сыном учителя старших детей.

Не то важно, что Набоков, таким образом, воз можно, родственник царской династии (сам он никогда этим не кичился и этого не признавал), а что в этом семейном предании уже заключен сюжет «Лолиты»: герой предания связан сексуально с матерью и ее дочерью, только здесь треугольник с обратным знаком: не на матери женился герой, чтобы овладеть несовершеннолетней дочерью, а на юной дочери, чтобы беспрепятственно любить ее мать.

8. Отец и его проект

Сын министра Владимир Дмитриевич, отец писателя, был еще более либерален, чем отец. Он учился в том же училище правоведения, что и Чайковский, но позже, и примкнул к оппозиционному буржуазно-демократическому движению. Поступив в Университет, он участвовал в студенческой демонстрации протеста. За это в 1890 г. был арестован и помещен в «Кресты». Сына недавнего министра юстиции начальство решило выпустить, но Владимир отказался уйти без товарищей, и пришлось выпустить всех. В тюрьме они пробыли четыре дня.

Елена Ивановна и Владимир Дмитриевич Набоковы. 1897 г.

Владимир Дмитриевич стал известным общественным деятелем, либералом, одним из лидеров конституционно-демократической партии («кадетов») или партии народной свободы. В 1903 г. он выступил с протестом против кишиневского антисемитского погрома. В 1904 г. во время русско-японской войны он отказался на банкете поднять тост за здоровье царя, а после Кровавого воскресенья опять огласил свой протест и был лишен камер-юнкерского чина – что ж, он спокойно поместил в газетах объявление о продаже камер-юнкерского мундира. По образованию юрист, он не стал работать в государственных органах, а в адвокатской практике он не нуждался: был достаточно богат. Он часто печатался, в частности в газете кадетов «Речь», выступал с политическими речами на собраниях, а заседания ЦК партии часто проходили у Набоковых дома. При ходили Милюков, Гессен и другие лидеры кадетов, а вокруг дома дежурили шпики и подкупали слуг. В 1908 году, после рос пуска Думы и так наз. Выборгского воззвания кадетов (с призывом к неповиновению) провел три месяца в «Крестах».

Англоман, с подстриженными по-английски усами под орлиным носом, с прической бобриком, слегка лысоватый, он имел типичные набоковские брови – идущие круто вверх от переносицы, но на полпути исчезающие. По этим черточкам он был узнаваем на карикатурах, обвинявших его в продаже России мировому еврейству. По поводу оскорбительной статьи в «Новом времени» он должен был стреляться на дуэли с редактором Сувориным, но дуэль не состоялась: Суворин извинился. Февральская революция возвела Набокова в должность управляющего делами Временного правительства. После Октябрьской революции отец был министром врангелевского правительства в Крыму, а затем издавал в эмиграции, в Берлине, антисоветскую газету «Руль». В 1922 г. на митинге он боксерским ударом свалил одного из монархистов, покушавшихся на оратора Милюкова, и был убит из револьвера в спину вторым террористом.

По узкой специализации криминалист, он писал и статьи по юридическим проблемам. Наиболее известным из его сочинений является его анализ проблемы уголовной ответственности за мужеложство (Набоков 1902). Он специально изучал этот вопрос в Берлине у Магнуса Гиршфельда. Когда в России готовилось Новое Уложение (свод законов), Набоков предложил вовсе отменить уголовное преследование гомосексуалов и обосновал свое предложение.

В статье о «плотских преступлениях» Набоков (1902: 120–126) писал, что уголовное преследование мужеложства, во-первых, определено очень расплывчато и нелогично. Состав преступления – сношение только мужчины с мужчиной и только в задний проход. Сношения мужчины с мужчиной другими способами почему-то не подходят под определение, женщины с женщиной тоже. Видимо, эти виды сношений не считаются достаточно вредными, чтобы квалифицироваться как преступления. Поэтому Сенат в 1869 году принял постановление, что «противуестественное» (то есть через задний проход) сношение с женщиной тоже есть мужеложство. Далее, если член не введен в анальное отверстие, то преступления нет. А что тогда будет покушением? Возможно ли оно тут в принципе? Во-вторых, этот состав чрезвычайно трудно и неприлично обсуждать в публичном заседании. Юристам приходится либо нарушать принцип публичности расследования, либо самим впадать в преступную грубость и циничность. Наконец, «Какое огромное и богатое поле для шантажа, для безнаказанного вымогательства, если вспомнить, что судебные доказательства в этой области, по самому существу, весьма редко могут иметь характер непреложных фактов! Какой соблазн для врагов, легко могущих злостной сплетней погубить противника!» Набоков также указывает, что на практике этот закон применяется «случайно и неравномерно» – репрессии обрушиваются на слабых и щадят сильных и влиятельных. Отсюда его предложение – вывести эти деяния из состава наказуемых.

При обсуждении консерваторы отвергали его предложение. Подготовленный проект в Государственной Думе не стали обсуждать, так как началась Первая мировая война, а революция сделала обсуждение беспредметным: весь свод законов был отринут.

Хотя Владимир Дмитриевич Набоков дружил с Дягилевым, нет никаких оснований подозревать самого Набокова-старшего в гомосексуальности, но его интерес к этой проблеме несомненен, и нужно выяснить, не был ли он стимулирован личными обстоятельствами, ситуацией в кругу собственной семьи.