Текст книги "Ответственность"
Автор книги: Лев Правдин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 35 страниц)
ОБАЯНИЕ ПРИКАЗА
Валя сидела на скамеечке, устроенной у входа в командирскую землянку. Стукнула дверь, вышел Бакшин. Ответив на ее приветствие, он спросил:
– Шагова видела?
И, как всегда за последнее время, посмотрел на нее придирчиво, словно сомневаясь в том, что она говорит.
– Так точно, – четко и помимо своей воли вызывающе ответила она. Не хотела, сдерживалась, но уж так получилось. Ответила и сама спросила: – Прикажете позвать?
Тонкие брови еще ниже надвинулись на глаза, тонко вспыхнули и порозовели щеки.
«Ладная девица», – подумал он.
– А зачем звать-то. Вот он и сам идет. – И Бакшин легко и стремительно пошел навстречу по тропинке между сосен.
Поздоровавшись, Шагов сейчас же заговорил о запасном аэродроме, который, как он считает, срочно надо подготовить к приему самолетов. Этот аэродром, устроенный на лесной поляне, окруженной непроходимыми болотами и буреломным лесом, начали расчищать еще в прошлом году, но так и не довели дело до конца.
Середина октября. Летят над лесами ветры. Последние листья кружатся и падают на землю. Но это там, наверху, весь этот шум и свист, а здесь, у подножия старых деревьев, среди мховых кочек и выпирающих корней, тихо и тепло, как под крышей.
Шагову показалось, будто командир совсем его не слушает, и все, что он говорит, для него не больше, как вершинный посвист ветра. Но, оказалось, слушает.
– Надоело в сторожах при аэродроме состоять… – проговорил он. – Ты как?
– Война всем надоела.
– Да я не о том. Воевать надо. Воевать. А у нас фашисты под самым боком, а бить их нельзя.
Да, это была та горькая правда, с которой Бакшин никак не мог смириться. Устройство аэродрома и охрана его – вот главная задача отряда… Совершать отвлекающие диверсии отряду разрешалось только в местах, отдаленных от аэродрома. В окружающих деревнях и ближайшем районном городе немцы жили сравнительно спокойно и, как доносила разведка, довольно беспечно. Прежде с городом была хорошая связь через фельдшера Боталова, работающего в немецком госпитале. Но последние известия от Боталова были тревожны: он сообщил, что немцы подозревают его в связи с партизанами и ему необходимо на какое-то время прекратить всякую работу, а может быть, даже самому скрыться. После этого сообщения от Боталова никаких известий не поступало.
– Придет время, будем и мы фашистов бить, – сказал Шагов. – А достроить аэродром необходимо.
– Одно не исключает другого, – ответил Бакшин. – А без связи с городом нам, сам знаешь, нельзя.
– А что санитарка? – спросил Шагов.
«Санитаркой» звали связистку, которая жила в деревне на полпути от города. До войны она и в самом деле работала санитаркой в сельской больнице. Больницу немцы сожгли, фельдшера Боталова, который не успел уйти, забрали в свой госпиталь. Осталась санитарка, она и поддерживала связь с Боталовым.
– Без Боталова от нее немного толку, – ответил Бакшин. И, считая, что разговор закончен, повернул назад.
Пройдя несколько шагов, он спросил:
– У тебя с ней как?
Отлично зная, о ком Бакшин спрашивает и для чего спрашивает, Шагов ответил:
– С Валей? Не время сейчас об этом. Да и не думаю я…
– А вот она, я замечаю, подумывает.
– Это я знаю.
– А люди уж и не думают, а прямо говорят.
– Люди. Им виднее.
Как бы сомневаясь в людской прозорливости, Бакшин покрутил головой, но не сказал ничего. Шагов подумал, и уже в который раз, что, пожалуй, Бакшин не очень-то верит тому, что говорят люди. Нельзя сказать, чтобы он так уж совсем не прислушивался к мнению окружающих. Наоборот: очень прислушивался, но так, словно у него в ушах находились некие фильтры, пропускающие только угодные ему речи и задерживающие неугодные. Шагов даже подумывал, будто Бакшин никому не верит, но старался отогнать от себя эту унижающую командира мысль. Не доверять соратникам – это уж последнее дело. Не может Бакшин не верить людям, потому что люди-то ему очень верили. А доверие не может не быть взаимным.
И, наверное, желая показать полное свое доверие, Шагов объявил!
– Живы останемся – поженимся.
– Ну вот, а говоришь, не время об этом думать, – засмеялся Бакшин, направляясь к своей землянке.
После того ночного разговора Таисия Никитична хотя и встречалась с Бакшиным, но ни о чем не разговаривала и уже начала подумывать, что он вообще забыл про нее. Когда поделилась с Валей своими мыслями, то в ответ услыхала:
– Ну нет! Никогда и ничего он не забывает. Это уж точно.
Так это сказала уверенно, как всегда говорила о Бакшине и о его действиях. Вот только в его мыслях она никогда не была уверена и всегда признавалась:
– А уж что у него на уме? Этого сказать невозможно.
То, чего не могла сказать Валя, додумала сама Таисия Никитична: все дело в обаянии. Обаяние долга, которому Бакшин подчинил свою жизнь и подчинял жизни тех, кто работал с ним, и даже обаяние приказа. Все дело в том, кто приказывает. Надо очень верить человеку, чтобы беззаветно выполнять его приказы.
В последнее время Валя стала часто разговаривать с Таисией Никитичной по-немецки, объяснив это так:
– Да просто мне тут не с кем тренироваться. А Батя сказал: с вами. Может быть, вам это тоже пригодится…
– Пригодится? Это тоже он так сказал?
– Вроде он не так сказал. – Валя на минуту задумалась, вспоминая, как именно сказал Бакшин. – Он сказал: «Доктор наш совсем немецкий забыла, ты с ней потренируйся для пользы дела». Вот это точно – его слова.
– Для пользы дела? Да, пожалуй, слова его.
– Ну конечно! Война; всякое может случиться и со мной, и с вами. Вот он и думает, что в отряде должен быть кто-то, язык знающий.
Ничего больше не прибавила Валя к своему объяснению, которое сама она посчитала достаточно убедительным, но которое совсем не убедило Таисию Никитичну.
– Так ведь мне скоро в штаб, так что много ли мы с тобой успеем?..
Валя легко согласилась:
– И то правда. – И так же легко рассмеялась: – Я же говорю, никто не знает, что у него на уме. У нашего Бати.
Что у него на уме – это Таисия Никитична сама узнала, и очень скоро, но пока что она поняла: о боевых делах отряда с Валей говорить не следует – все равно ничего не скажет. Поняла и оценила: человек она верный, бакшинской, должно быть, выучки. А вообще-то была Валя девушка веселая, откровенная с друзьями и очень решительная. С ней легко жить и разговаривать интересно, потому что она никогда не скрывала своего мнения, которое выкладывала с тем ясным простодушием, каким отличаются русские простые женщины. Слушала она хорошо, была внимательна и очень активна. Переживала все вместе с рассказчиком, волновалась, радовалась или негодовала, смотря по тому, о чем шла речь. В общем, они подружились, и разница в летах и во всем прочем нисколько не помешала этой очень сердечной дружбе.
Скоро Таисия Никитична и сама разобралась во всем, чего сначала не понимала, и даже проникла в суть разногласий Шагова с командиром отряда. И когда она все узнала, то внутренне встала на сторону Шагова, хотя все, что говорил и делал Бакшин, считала совершенно необходимым и поэтому подлежащим немедленному исполнению. И, чтобы как-то объяснить самой себе такую двойственность мысли, она и выдумала обаяние приказа.
ПЕРЕМЕТНУЛАСЬ
Как-то под вечер, когда ранний осенний сумрак пошел по земле и на поляну пал туман, Таисию Никитичну вызвал командир отряда. А они с Валей только что собрались пить чай, и котелок на печурке уже начал подавать свой бодрый голос, оттого в землянке сделалось особенно тепло и уютно.
Таисия Никитична, как Валя успела заметить, нисколько не удивилась. Да и сама Валя тоже не придала этому вызову никакого значения—мало ли какие могут возникнуть вопросы. Почти три месяца прожила Таисия Никитична в отряде, за это время не раз вызывал к себе Бакшин, а зачем – расспрашивать не полагалось. Но дела, по-видимому, были серьезные: каждый раз Таисия Никитична возвращалась озабоченной и молчаливой. Серьезные дела. Строгие.
Накинув свой белый, еще совсем почти не потертый, не обношенный полушубок, Таисия Никитична проговорила: «Жди, я скоро…» – и ушла. И в самом деле вернулась так скоро, что вода в котелке только что забурлила.
– Ухожу, Валечка, – торопливо проговорила она, едва переступив порог. – Ты уж тут в одиночестве почаевничай.
Так это она проговорила, будто уходит по срочному вызову и не очень надолго. Валя так и поняла.
– Куда, если не секрет?
– Никакого тут нет секрета. К месту назначения отправляюсь.
– Вот даже как? – удивилась Валя, отлично зная, что все пути к штабу перекрыты, и даже неизвестно, где он сейчас находится, этот штаб, потому что связи давно уже нет. Сам Бакшин ходил, да ни с чем вернулся. А доктора посылает. Ох, что-то тут не так!..
Укладывая вещи в походный чемоданчик, Таисия Никитична ничего не ответила.
– Не очень-то похоже это на Батю нашего, – с сомнением проговорила Валя. – Он хоть и рисковый, да осторожный. Он, если не уверен…
– Вот именно, – перебила ее Таисия Никитична. – Он уверен. И мы не будем ни в чем сомневаться.
Это она так сказала, что Вале показалось, будто Таисия Никитична сама еще ни в чем не уверена, но подумала, что это от волнения перед ночным опасным походом.
– Да и я не сомневаюсь вовсе. Я просто понять хочу…
– Потом когда-нибудь все поймем. – Таисия Никитична вздохнула и постаралась улыбнуться. – Присядем перед дорогой, Валечка моя дорогая…
Еще не успели они как следует посидеть, подумать, как за дверью послышались шаги и негромкие голоса.
– Это мои проводники, – проговорила Таисия Никитична. – Ну, давай, Валечка, прощаться, надолго, а может быть, навсегда. – Она пошла к двери, но вдруг остановилась и очень торопливо проговорила: – Я тебя прошу, постарайся Сашу Ожгибесова увидеть и все скажи ему, что знаешь про меня… И что еще узнаешь, тоже скажи.
– Да что же я еще узнаю-то! – с отчаянием от того, что Таисия Никитична сейчас уйдет надолго, а может быть, и навсегда и ничего больше не успеет сказать, воскликнула Валя. – Ничего вы мне и не объяснили…
– Все ты узнаешь, что надо. И никогда не думай про меня ничего плохого…
– Ох, какие-то все у вас загадки немыслимые!..
В сером тумане смутно темнели фигуры провожатых. Таисия Никитична сосчитала – шестеро. Один из них, командир этого отряда, проговорил тихим хрипловатым голосом:
– Гарусов, прими у доктора чемоданчик.
– Да он совсем не тяжелый, я и сама…
– Гарусов, прими.
Стоя у входа в землянку, Валя смотрела, как они идут, тают в тумане, исчезают. Ушли.
И весь этот вечер и долго еще потом Валя думала, куда ушла Таисия Никитична и как надо понимать то, что сказала она на прощание, но так ни до чего и не додумалась. Спросила Шагова. Отважилась. А тот только отмахнулся:
– Командир, ему виднее.
– Да видиее-то что?
Долго молчал, но потом все-таки ответил:
– Придет время – узнаем.
– А по-моему, вы и сейчас все знаете…
Вот на этот раз он ничего не сказал, да Валя уж и сама поняла, что ответа ей не дождаться, но скоро события так повернулись, что она если и не все еще поняла до самого конца, то хотя бы стали понятными прощальные слова, сказанные Таисией Никитичной: «Не думай про меня ничего плохого».
Прошел день, настал второй. Сидела Валя в просторной командирской землянке в своем уголке у рации. Бакшин приказал связаться со штабом, но штаб упорно не отвечал. И так она просидела до самого обеда и уже прислушивалась, не идет ли Гусиков ей на смену, давно бы пора ему явиться, но кругом стояла такая тишина, словно на всей земле вдруг наступил мир.
Недолго продолжалось это обманчивое состояние мира и покоя. Толкнув дверь, шумно вошел Бакшин.
– Ничего нет? – спросил он.
Бросил автомат на постель, сам сел рядом, бросил фуражку. И хотя не сказал он больше ни одного слова, и сидел неподвижно, но даже сейчас, в состоянии полного покоя, он казался полным грозы и бури.
Валя подумала: «Бомба замедленного действия», и, устыдившись непочтительности этой своей мысли, отвернулась к маленькому окошечку, за которым виднелась только рыжеватая болотная кочка. Все остальное тонуло в густом тумане. Но все же не могла не подумать: «Молчит. Ох, не к хорошему это. Затишье перед грозой».
А он очень мирным голосом сказал:
– Гусикова я послал на аэродром. Не жди, не придет.
– Да не очень-то я и жду…
– А на окошко поглядываешь.
– Все-то вы замечаете.
– Не очень, чтобы все… – проговорил он, вдруг насторожившись.
– Да ничего и не видать в это окошко, кроме тумана, – сказала Валя и тоже прислушалась.
Вначале она ничего не услышала и только немного спустя различила торопливые шаги уже у самой землянки, за дверью возникла какая-то неясная возня и прозвучали отрывистые голоса.
– Погляди, Валентина, что они там, – приказал Бакшин.
Не вставая с места, она потянула за веревочную петлю. Дверь распахнулась. На земляных ступенях толпились партизаны, те самые, которые сопровождали Таисию Никитичну. «Скоро управились», – подумала Валя, но тут увидела она в руках одного из парней знакомый чемоданчик и тогда решила, что пройти не удалось и пришлось вернуться ни с чем.
– Ну, что вы там? – грозно спросил Бакшин.
Тогда партизаны вошли в землянку, и один из них выдвинулся вперед, бережно, словно спящего ребенка, прижимая к себе какой-то большой белый сверток. В сумраке Валя не сразу поняла, что это такое они принесли, но когда пригляделась, то узнала знакомый белый полушубок. И по тому, как бережно несли его и как протянули его Бакшину, Валя решила, что произошло самое страшное. Всяких смертей насмотрелась, привыкла, огрубела, но тут захотелось ей взвыть во весь голос, по-бабьи, так, чтобы сердце закатилось…
– Куда дели доктора? – задохнувшись, спросил командир.
Тогда тот, который с таким бережным старанием принес полушубок, бросил его к ногам Бакшина.
– Переметнулась, – выговорил он решительно, как топором отрубил.
– Скоро определили, – тяжело задышав, проговорил Бакшин. И спросил: – А может быть, они ее?..
– Нет, сама.
Тогда командир – это Валя тут же отметила, но поняла потом, когда все вспомнила и сопоставила все слова и события, – тогда командир поднялся, шумно вздохнул и, выпятив грудь, расправил гимнастерку под ремнем. У него был вид, какой бывает у человека, который наконец-то поверил, что опасность миновала. Усаживаясь на свой табурет к столу, он приказал:
– Сама, говоришь? Ну, давай докладывай все, как было, все подробности…
Парней этих Валя отлично знала, и еще когда только провожала Таисию Никитичну, подумала, что такие умрут, но все сделают, как им приказано. Надежные ребята. И все, что они рассказали, – правда с начала до конца. Они должны были проводить доктора до места назначения и в случае, если штаб не найдут, привести обратно. Вышли позавчера в ночь. Шли до рассвета. Дорога знакомая, и до деревни, где им предстояло отдохнуть, добрались без всяких трудностей. Там, в деревне этой, в лесу затерянной, оказалось несколько раненых, их местные жители укрывали, а фельдшера и медсестру еще давно немцы забрали. Таисия Никитична всех их осмотрела, оказала, какую надо, помощь, поговорила с женщиной, которая до войны работала в сельской больнице санитаркой, кое-что из лекарств ей оставила. Все сделала, как надо. А к вечеру, еще смеркаться не начало, вышла она из избы, где отдыхала. Тут к ней парень, караульный. «Не спится что-то, – сказал она. – Я тут за огородами погуляю. А ты не подсматривай. Нехорошо подсматривать, когда женщина одна. Мало ли что ей надо…» Посмеялась, усовестила парня. Бдительность он потерял. Да у него и в мыслях-то ничего худого не было. Он только соблюдал наказ командира. Батя, отправляя их, сказал: «Глаз с нее не спускать, головой отвечаете, если с ней что случится».
Ждал он, ждал да и забеспокоился – время идет, а ее нет. Уж не заблудилась ли: место глухое, незнакомое. Старшего разбудил, тот остальных поднял, и без шума двинулись в том направлении, куда она ушла. Полночи искали – нет ее. Пришли обратно в деревню, в ту избу, где она отдыхала, где бывшая санитарка живет. И в избе пусто. Ни доктора, ни санитарки. Только чемоданчик на постели лежит да полушубок. Вот принесли.
– Раззявы… – проговорил Бакшин, выслушав бесхитростный этот рассказ. – А санитарку нашли?
И так спокойно он это спросил, что обескураженные партизаны, которые ничего уже хорошего для себя не ожидали, совсем приуныли.
– И санитарку не нашли. А все в деревне говорят, что женщина она самостоятельная, преданная и ни в чем не замечена. Немцев ненавидит, поскольку муж ее погиб еще в начале войны…
И это сообщение как будто совсем утешило Бакшина. А когда он снова обозвал партизан «раззявами», Вале показалось, будто он похвалил их за то, что они сделали как раз то, что ему и надо было.
Она так думала и потом, когда все вспоминала, стараясь привести в порядок свои встревоженные мысли.
– Ну вот что, – теперь уже озабоченно проговорил Бакшин. – Дело идет к тому, что нам тут оставаться нельзя. Кто ее знает, что у нее на уме. Для чего-то она… – он не договорил, а только махнул рукой.
Партизаны ушли. Бакшин долго сидел молча. Разглядывал, как по затуманенному стеклу пробегают капли, оставляя темные извилистые дорожки. Потом перевел взгляд на Валю и тоже смотрел так долго, что она не выдержала и спросила:
– Вы что?..
И он спросил в ответ:
– Какие там вещи у нее остались?
– Ничего не осталось. Вот чемодан, с которым она прибыла, и больше ничего. А что в нем, я не знаю.
– И не надо нам этого знать. Забери его. Да вот еще полушубок этот. Отдашь, если потребуется.
– Кому потребуется?
После недолгого молчания Бакшин задумчиво и даже, как показалось Вале, мечтательно ответил:
– Пригодится еще. Всякое бывает…
Этот разговор Валя очень хорошо запомнила еще потому, что никак она не могла поверить в измену. Не такой человек Таисия Никитична, и семья у нее, и летчик этот, Ожгибесов, со своей нескрываемой любовью. Почему-то Вале казалось, что от одной только такой любви, от такого, можно сказать, обожания, никуда не убежишь.
Что с ним будет, когда ему скажут? А ему, конечно, все скажут, потому что он если не увидит ее среди встречающих, то обязательно спросит, как она живет. И Валя решила, что ей совершенно необходимо повидать Ожгибесова, выполнить последнюю просьбу Таисии Никитичны и – главное – сказать ему все, что она сама думает. Это самое главное, чтобы он не отчаивался и не принимал скорых решений.
САШКА ОТВОЕВАЛСЯ
Произошел разговор, после которого разведчик Сашка окончательно понял, что настал конец партизанской службе.
Утром Бакшин вызвал его и приказал:
– Собирайся. Самолет ночью. Да чтобы никаких фокусов. Понял?
– Так точно. Понял.
– Слово?
Сашка вздохнул до того протяжно, что даже в горле засвистело.
– Что молчишь? – насторожился Бакшин. – Ты у меня дождешься. Прикажу арестовать тебя да под конвоем на аэродром. Этого ты добиваешься?
– Я добиваюсь воевать, – горячо заявил Сашка и так взглянул на командира, что у того сразу пропало всякое желание стращать разведчика.
– Небось и без тебя справимся, – ворчливо заметил Бакшин и совсем уже миролюбиво добавил: – Как-нибудь…
– Без меня!.. – Сашка даже отважился недоверчиво усмехнуться. – Вы вот пошли без меня, да так и вернулись. А я бы вас провел так, что…
– Да уж, конечно, – перебил его командир. – Конечно, где уж нам без тебя… Короче, вот тебе мой приказ: полетишь в Москву и будешь жить у нас в доме до моего возвращения.
– Есть до вашего возвращения, – согласился Сашка, поняв, что никакие разговоры, и тем более пререкания, ему уже не помогут, и что командир решил, то – свято. Тогда он дал верное партизанское слово и был отпущен до ночи. Отвоевался, и как раз когда начинается самое наступление. Он так и сказал своему начальнику, бородатому кашевару:
– Отвоевался я, значит. В Москву отправляюсь.
– Опять скроешься.
– Нет. Нельзя. Слово дал.
– О! Тогда такое твое счастье. Это, Сашка, считай, тебе счастье.
– Не видал я эту его Москву…
– Ну вот и посмотришь, и поживешь. А война кончится, я к тебе в гости приеду. Чего там про докторшу говорят?
– Да всякое про нее говорят. Ребята, которые с ней ходили, говорят: переметнулась. А Валька-радистка не согласна. Не может, говорит, этого быть. Да и многие сомневаются…
Разные разговоры слышались о докторше, а так как Сашка ничего к этому добавить не мог, то оба они задумались.
– Да, – наконец проговорил бородач, – дело темное…
Что он думал при этом, Сашка не знал, да и не до того ему сейчас было, хватит с него и своих забот. Он пошел прощаться с ребятами, собирать письма, может быть, последние – партизанский аэродром закрывается, и лагерь будет на новом месте, об этом уже и приказ есть.
Встретил он радистку Валю.
– А я тебя по всему лагерю ищу, – сказала она и передала ему письмо домой и клочок бумаги с адресом Семена Емельянова.
– Ты это спрячь пока, – сказала Валя. – Это я тебе на тот случай, ну, в общем, может быть, ты узнаешь, как он там живет…
– Это ее муж, Семен-то?
– Нет, сын. Ему пятнадцать лет. Как мужа звать, я не запомнила.
– А сама-то что же не напишешь Семену этому?
– Ох, Сашка, пока и сама не знаю, что писать, – торопливо прошептала Валя. – А ты там на месте сориентируешься. А может быть, и узнаешь что-нибудь. И все, что узнаешь, сразу же мне напиши. Понял?
Она и в самом деле немного знала, может, чуть побольше того, что было известно всем, которые думали, что она – радистка и, значит, ко всяким командирским тайностям стоит ближе. Но то, что Валя знала о Таисии Никитичне и что она сама о ней думала, – все это было очень непрочно, потому что никаких доказательств у нее не было. И вместе с тем она никак не могла поверить в измену Таисии Никитичны, особенно после разговора с Бакшиным.
Но ничего такого она не стала говорить: мальчишка, что он поймет, если и она-то сама не все понимает. А Сашка, как и все, думал, что, конечно, радистка знает больше всех, но сейчас ему было совсем не до того.
– Ну, значит, и прощайте. Поручения ваши все исполню.
– Постой! – она сняла со своей головы пилотку. – Вот тебе от меня на память. Это мне подарили, да теперь здесь, сам знаешь, шапку надо. А тебе как раз. Надо, чтобы у тебя был настоящий вид, как приедешь в Москву.
Пилотка была новенькая, с алой ясной звездочкой, и хотя Сашка очень обрадовался, но поблагодарил с достоинством.
– Ну вот и прощай, милый наш парнишечка, – сказала Валя и поцеловала Сашку. – Помни все, что с нами было тут. И все, что сказала, выполни. И вот еще что: летчику, Саше Ожгибесову, про доктора ни слова. Понял?
– А если спросит?
– Скажи: ничего не знаю. Отправилась, скажешь, по месту назначения. Ну, я побежала, а то Батя меня дожидается.
Она и в самом деле побежала, перескакивая с кочки на кочку, и Сашка ничего не понял и не успел ничего уточнить. Отпуская ее на самое короткое время, Бакшин сказал, что, как только начнет смеркаться, он сам пойдет на аэродром встречать самолет, последний, так как теперь надо отсюда уходить и как можно скорее: того и гляди, нагрянут гитлеровцы, которые теперь, надо полагать, уже знают расположение партизанского лагеря и аэродрома. А самолет, как назло, задерживается из-за тумана. Была надежда, что перед рассветом, как и всегда, туман если не совсем рассеется, то хотя бы поредеет. Сашке было приказано к этому времени явиться в командирскую землянку в полной готовности, но он явился гораздо раньше.
– Ветер пошумливает, – сообщил он.
Бакшина очень обрадовало это сообщение. Он, приоткрыв дверь, послушал, как шумит ветер в сосновых вершинах, и заметил, что туман, который до этого стоял непоколебимой стеной, начал слегка покачиваться и волноваться.
– Ты, Сашка, молодец, – говорил Бакшин, поспешно собираясь. – Учиться тебе необходимо, ты сколько уже пропустил?
Вместо ответа Сашка обреченно вздохнул:
– Пропаду я в этой вашей Москве.
– Ты нигде не пропадешь, а за тебя спокоен: везде дорогу отыщешь. А тут тебе оставаться никак нельзя. Ну, шагай, сынок, – совсем уже как-то по-домашнему проговорил Бакшин и подтолкнул Сашку к двери.
Сашка судорожно не то вздохнул, не то всхлипнул и выбежал из землянки.
Вот сейчас и Бакшин уйдет, и тогда уж совсем не останется никакой возможности передать Ожгибесову все, что просила Таисия Никитична и что Валя свято обещала. Только теперь подумала она о святости своего обещания, и что такое обещание дают человеку, уходящему на подвиг или на смерть. И хотя Валя сама не знала, куда ушла Таисия Никитична, и поэтому не знала также, что она скажет Ожгибесову, но все равно считала, что ей совершенно необходимо увидеть его. Сказать ему, чтобы он не торопился судить ее – любовь свою – беспощадным и скорым солдатским судом. Пусть передумает все свои думы, припомнит все ее слова и ее дела, пусть повременит с приговором. И еще, что, пожалуй, главнее его суда, – пусть он ничем не смутит ее сына и мужа. Лучше уж обмануть их, сказав, что ничего не успел узнать, на разговоры не было времени, – так торопился улететь. Обмануть лучше, чем убить известием непроверенным и сомнительным.
Ох, сколько бед может вспыхнуть, если она не увидит этого молоденького летчика!
– Нет! – сказала Валя, совсем не ожидая, что она осмелится остановить грозного командира. Да никогда бы она и не решилась на это, если бы не услыхала, как непривычно ласково, по-домашнему Бакшин назвал Сашку.
– Что? – спросил Бакшин с прежней командирской строгостью. – Что еще?
– Летчик этот… Он же про нее обязательно спросит. Про доктора!.. Он такого натворит, если узнает!..
И туг она заметила, или это ей только показалось, будто ее бессвязные выкрики смутили Бакшина, и она поторопилась договорить все остальное, что думала сама, и, только когда все высказала, пока еще не успела испугаться своей вольности, она сообщила:
– Потому что у них любовь. У него любовь еще с довоенного времени. – Тут она окончательно выдохлась и замолчала, решительная, злая и на все готовая.
– Любовь? – спросил он таким тоном, что Валя так и подумала, что сейчас последует приказ: «отставить», но так как никакой команды не последовало, она все еще вызывающе проговорила:
– Да, вот так.
– Все сказала? – очень мирно спросил Бакшин после небольшого молчания.
– Все.
– И забудь думать. А летчику этому все сам скажу. И это дело не твое. А будет надо, если твое участие потребуется, тогда и поговорим.
Рванул дверь и вышел на улицу, где в ожидании нетерпеливо топтался Сашка, поглядывая на небо. Уже ветер, как бы пробуя прочность сплошных облаков, рвал их в клочья и разгонял в стороны.
– Вон как закрутило, как бы нам не опоздать, – проговорил Бакшин озабоченно и поспешил вслед за Сашкой.
