Текст книги "Ответственность"
Автор книги: Лев Правдин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 26 (всего у книги 35 страниц)
СЕКРЕТ УВАЖЕНИЯ
Семен отсыпался после ночной смены. Проснулся он после полудня и, только когда оделся, увидел два пакета. Один большой, белый, из плотной бумаги, другой поменьше, склеенный из сероватой тетрадной обложки. И хотя почерк на самодельном конверте был незнакомый, Сеня сразу подумал, что это от мамы.
Сердце его забилось. Он осторожно разорвал конверт, выхватил несколько листочков и сразу увидел мамин почерк. Это было оглушающе, как взрыв, после которого вдруг пропадают и все звуки, и ощущение собственного веса. Сунув письма в карман, Сеня выбежал из дома. Его не удерживали. Ничего не замечая, он пошел по улице, отлого спускающейся к реке. Он двигался, как лунатик, бессознательно обходя столбы и канавы, переходя поперечные улицы, и ни разу не споткнулся.
Он шел, читая письмо и не понимая ни одного слова. По его лицу текли слезы, он их не замечал. И, конечно, он не мог видеть, как из дома вышел Володька Юртаев и последовал за ним. Только у самой реки он остановился. Вольный ветер взъерошил волосы и высушил слезы. Он снова развернул письмо.
«Родной мой! Мой любимый мальчик! Нет таких слов, какими можно передать все, что я передумала и перечувствовала, узнав, что теперь мы остались с тобой вдвоем. О папе мне сказали только то, что его нет, а подробностей я не знаю. Да и вряд ли теперь они имеют какой-нибудь смысл».
Одна мысль прорезала Сенино сознание, как молния: «подробности, не имеющие смысла». Если бы всего этого не было – ни войны, ни холодной «семиэтажки», ни этих диких волнений, не было бы полоумного летчика – тогда папа еще жил бы, да жил. Подробности? Их-то куда денешь? А мама писала, как бы угадав горькие сыновьи размышления:
«Ты мне все расскажешь, как человек, для которого большая беда всего народа больнее своей большой беды. Или, вернее, – это все одна наша общая боль. Очень плохо жить тому, кто только свое горе ставит выше всего на свете. Тогда горе овладевает человеком и становится опасным для жизни, как неизлечимая болезнь. Конечно, тебе пришлось очень трудно, да и теперь еще, наверное, не совсем хорошо – так и должно быть. В такое время хорошо только мелким и подлым людям. Я очень в тебя верю и знаю, что ты все перенес, не теряя достоинства…»
И снова, как молния: нет, не все, не всегда. Сколько раз срывался и делал всякие непростительные глупости.
«…и я тоже расскажу тебе, как я жила и что делала на войне. Сейчас, в этом письме, я не могу всего рассказать, но ты с уверенностью должен знать, что ни одного поступка, за который пришлось бы потом раскаиваться, ни одной даже мысли сомнительной, о которой пришлось бы втайне пожалеть, у меня никогда не возникало. Нам с тобой не будет плохо среди людей самых честных и преданных. Ты это помни и всегда высоко держи голову».
– Да! – сказал Сеня, торопливо перевертывая страницу, которую ветер пытался вырвать из рук. – Да, я это всегда знал. И я, и Ася. Сегодня же напишу ей…
«Найдутся такие, которые начнут обвинять меня. Их немного. Но все или почти все, кто был рядом со мной в партизанском отряде, никогда ни в чем и не подумают обвинить меня. И они, эти люди, мои боевые товарищи, очень помогли мне в самую трудную, самую страшную минуту. Лейтенант Шагов, радистка Валя Косых и разведчик Саша Пантелеев. Вот им ты верь до конца.
Теперь я должна предупредить тебя насчет командира нашего отряда Бакшина, и вот почему: я уже слышала, как его обвиняют во всем, что получилось со мной. Его называют чуть ли даже не предателем. Это чудовищно неверно. Он человек до конца преданный и высокой честности. Чем он привлекает? Прежде всего обаянием долга и даже обаянием приказа. Ему невозможно противиться. Для победы он и сам, ни минуты не думая, пошел бы на смерть, того же он требовал и от всех, с кем воевал. Если он погиб, как мне сказали, и во что мне трудно поверить, мы сохраним о нем самую светлую память. А если жив, то он обязательно тебя найдет. И вот тебе мой совет, или, вернее, мое главное желание: ты сам должен его найти. Я очень хочу, чтобы ты увидел его, поговорил и сам составил бы свое мнение.
Мой родной! Мне очень надо предостеречь тебя от ошибок, которые так легко и бездумно совершаются в твои годы. Я думаю, что самая большая из них, так сказать, – мать всех последующих ошибок, это – отрицание авторитетов и отсутствие идеалов. Давай сразу договоримся не бояться этого слова и всего, что с ним связано. Человек без идеалов и не признающий авторитетов прошлого и настоящего, теряет многие, если не все, человеческие качества. Он возвращается в состояние первобытности. Воображающий себя существом, свободным от идеалов и традиций, он на самом деле – неуч и дикарь. Такому становится трудно жить, да и незачем жить. Прошлого он не знает, настоящее в тягость, о будущем не думает хотя бы только потому, что он и не умеет думать».
Сеня снова на секунду оторвался от письма. Это мама написала сразу же, как только кончила писать о Бакшине. Кончила писать, но продолжала думать. Не так-то просто переключиться с одной мысли на другую. Они всегда связаны. Значит, оберегая сына от ошибок, свойственных юности, она думала о Бакшине? Выходит, так. Но Сене и в голову не пришло, что только о нем одном – о ее сыне – были все материнские думы и заботы. Только о том, чтобы не оскудел мир его мыслей и воображения.
Мысли и воображение! Уж этого-то у Сени хоть отбавляй!
Ну и ладно! Ну и отлично! Все здорово! Теперь ничего не страшно. Ура!.. Размахивая драгоценными листочками, он разбежался и перепрыгнул через камень. Впереди оказался камень побольше. Он приготовился взять и это препятствие, но тут увидел Володьку Юртаева. Сначала он увидел его одежду на песке и только поэтому догадался, чьи это ноги торчат из-за камня.
Сбросив с себя одежду, Сеня перепрыгнул через этот камень и свалился на Юртаева. Сцепившись, они покатились по песку. Но Юртаев был сильнее, и после непродолжительной борьбы он положил Сеню на обе лопатки. Сидя на его животе, он, задыхаясь, спросил:
– Ну, как?
– Письмо от мамы, – ответил Сеня, тоже задыхаясь и отплевывая попавший в рот песок. – Ох ты, черт, какой сильный!..
Володька вскочил на ноги и подал Сене руку.
– Что пишет?
– А ты сам прочитай, – сказал Сеня, потому что в их доме ни у кого не было ничего такого, что приходилось бы скрывать друг от друга. Доставая мамино письмо, Сеня вспомнил о другом письме. Конверт был плотный, белый, явно довоенный. Пакет. Обратный адрес удивил и взволновал его.
– Ты что? – спросил Юртаев.
– От Бакшина, – почему-то шепотом сообщил Сеня и, не решаясь вскрыть пакет, посмотрел его на свет, хотя сквозь плотную бумагу ничего рассмотреть было невозможно. Конверт рассчитан на сохранение доверенной ему тайны.
– Да чего там разглядывать! – без всякого почтения сказал Юртаев. – Ты читай, чего ему от тебя надо.
Письмо оказалось коротким, и сразу видно было, что писал его человек, привыкший отдавать приказы и не терпящий возражений.
«Дорогой Семен Емельянов! В силу разных причин, главная из которых – длительное лечение после тяжелого ранения, задержался мой ответ на твое письмо. А потом я не знал, как ты живешь, в чем нуждаешься, в какой помощи, так как теперь мой долг помочь тебе и советом, и делом. Для выяснения всех обстоятельств к тебе поехал наш бывший партизанский разведчик Александр Пантелеев. Только на днях я получил от него письмо, из которого узнал, что ты работаешь на заводе, живешь в хорошей рабочей семье и ни в чем не нуждаешься. Должен тебе сказать как коммунист и командир, что врач Таисия Никитична Емельянова – честный и преданный человек, прекрасный врач и отважный солдат. Такие, как она, приближают нашу победу над врагом. То, что с ней произошло, – ошибка, в которой виноват я один, и эту ошибку я исправлю. Для твоего сведения: есть предположения, что меня пошлют восстанавливать один из городов, разрушенных фашистами. Адрес и пропуск я тебе пришлю сразу, как только приеду на место. Приезжай, а пока обязательно напиши мне все без промедления».
Подпись, адрес и номер телефона.
– Силен мужик, – отметил Юртаев.
– Знаешь что, – задумчиво проговорил Сеня, – надо мне обязательно повидать его… – И, не давая Юртаеву возразить, добавил: – Ты прочти сначала, что о нем пишет мама, потом мы и поговорим и все решим.
Пока Юртаев, сидя на песке, читал, Сеня, не желая мешать, отошел к самой воде. На мокром прохладном песке отпечатались его следы, которые сейчас же начали оплывать и терять четкие очертания. Большая сильная река величаво шла в своих распахнутых берегах. Сеня вспомнил, как впервые увидел ее из окна гостиницы с седьмого этажа. Была зима, и река только угадывалась под снегом, как широчайшее поле между городом и едва видным лесом на той стороне. Ох, как давно это было! В прошлом году. В прошлой жизни. Все, что было тогда, уже сейчас видится нечетко, как на том берегу. Вот так и все пройдет и сотрется в памяти, как следы на влажном прибрежном песке.
Глядя на величавый ход реки, Сеня решил, что теперь все будет совсем по-другому и обязательно хорошо. Главное – скоро кончится война, от которой все беды, большие и малые. И все будет так, как мечтали они с Асей под треск и гудение «Кузьки Конского». Только музыкантом ему не быть, это он уже давно решил. Совсем к другому его тянет. К чему-то более прозаическому, но не менее необходимому, чем музыка. Но к чему – он еще и сам не знал.
Но тут все разом вылетело из его головы, потому что неведомая сила налетела на него, толкнула, сбила с ног, бросила в воду. Отфыркиваясь и пыхтя, он всплыл наверх. Увидев мокрую Володькину голову, он без промедления налетел на нее, мстительно заорал что-то и утопил. Но тут же почувствовал, как его самого за ноги увлекают в черную пучину.
Потом они лежали на песке и, тяжело дыша, работали животами.
– Ты о чем думаешь? – спросил Юртаев.
– Да так…
– А с точностью до микрона?
– Так люди не думают. Прочитал?
– Два раза. Значит, ты переживаешь?
Сеня не ответил. Повернувшись к нему, Юртаев торопливо заговорил:
– Конечно, сразу такие письма. А ты не торопись думать. Ты, Сенька, исподволь. Зажми, что думаешь, как в тиски железку. Я понимаю, сразу это свалилось на тебя…
– А на тебя?
– Ну, само собой. На всех.
Разглядывая белые, начинающие розоветь облака, Сеня сказал:
– Если бы не ты, я еще не знаю, как бы все для меня обернулось. Помнишь, ты пришел с Маринкой и Олегом? Потом выяснилось, что это ты их притащил.
– Да нет, мы совместно решили. Всем домом, ты же сам знаешь, – сказал Юртаев и спросил: —Ты когда Асе писал?
– Не очень давно, – ответил Сеня неохотно, потому что последнее письмо он получил от нее месяца полтора назад и все еще не собрался ответить на него. – Вот теперь напишу еще.
– Ты ее не забывай, – приказал Юртаев и, почему-то вздохнув, сообщил: – Она тебя любит.
Сеня покраснел и прикрыл лицо локтем, будто бы от солнца.
– Куда ей, – пробормотал он. – Девчонка еще.
– Не забывай, – повторил Юртаев, как бы не замечая Сениного замешательства. – Мы всем домом с тебя шкуру спустим за Асю. Понял? – Он поднялся и начал стряхивать песок со своего загорелого и мальчишески нескладного тела.
И Сеня тоже вскочил на ноги. Надо поторапливаться, солнце уже пошло к закату, через час им в ночную смену. То, что Юртаев сказал про Асю и про ее любовь, взволновало Сеню. Он-то думал, что никто не знает об этом. Откуда им известно? В гурьевском доме все знали Асю только по восторженным Володькиным рассказам. Ее верность, самоотверженность и твердость характера сделались одной из семейных легенд, чем Сеня очень гордился втайне. Но про любовь-то они как вызнали?
Прислонясь к камню, он надевал брюки и говорил:
– Если бы ты тогда не пришел, то неизвестно еще, как бы все обернулось. Здорово ты мне тогда помог. Ты и все в доме. Даже Лиза. – Сеня покрутил головой и засмеялся радостно и совсем по-мальчишески. – Ох, девчонка! Она мне тоже помогла. Помнишь, за нос меня цапнула? До крови. Я тогда подумал: «Вот бы в таком доме пожить…» А ты мне вдруг и говоришь: «Давай жить вместе». Как угадал мои мысли…
Юртаев тоже засмеялся.
– Хорошо ты все это подмечаешь. А говоришь, что не умеешь с точностью думать. Класс точности. Ну, пошли…
Поднимаясь в гору по булыжной мостовой, Юртаев, очевидно, под впечатлением недавно прочитанного письма, спросил:
– А ты всех, кто старше тебя, уважаешь?
Сеня задумался. Его всегда учили относиться с уважением ко всем взрослым, и он уважал не задумываясь. Но время такого бездумного, некритического отношения к старшим кончилось, и он даже мог точно сказать, когда это произошло: сразу после болезни. И первый, кто пошатнул такое отношение, оказался Кузька Конский, «полчеловека».
– Это смотря на кого налетишь, – сказал Сеня, слегка задыхаясь на подъеме.
Юртаев спросил:
– А как определить, кого надо уважать, а кого нет? Есть такие, которого сразу видишь: достоин. Вот твоя мама про авторитетность пишет и про идеалы. Задумаешься…
И они оба задумались – шестнадцатилетний бригадир и слесарь, которому не так давно исполнилось пятнадцать. Слесарь осторожно сказал:
– Наверное, от взаимности зависит. Ты, скажем, к нему со всем почтением, а он к тебе как к мальчишке. Ну, какое же может быть уважение к такому?
– А если он заслуженный человек? Герой?
– Так я перед ним и сам должен заслужить, чтобы он меня уважал. Я ведь сказал: уважение должно быть взаимным. Мы все сейчас одну работу делаем, значит, и равны.
– Сенька, ты – гений!..
Заподозренный в гениальности слесарь смутился и толкнул бригадира, тот дал сдачи, и оба они засмеялись, радуясь своему открытию секрета уважения, не подозревая, что все это давно известно большинству людей. Но так и должно быть: каждое поколение в свое время заново открывает для себя истины старые как мир. И поэтому никогда не стареющие.
ВСТРЕЧА С БАКШИНЫМ
Не сразу решился Сеня поехать к Бакшину, он все откладывал и раздумывал, но, получив от него пропуск, решился. На заводе дали отпуск на одну неделю, и Сеня поехал в город, до основания разрушенный войной, который предстоит не просто восстановить, а выстроить заново и притом несравненно лучше, чем он был прежде. На это стоило посмотреть. Так уговаривал себя Сеня, не желая признаться в той силе, о которой писала ему мама и которая поэтому привлекала его к Бакшину. Но такая сила существовала, и скоро Сеня понял это.
С волнением и ненавистью к тем, кто так злобно и беспощадно разрушил город, шел Сеня по улицам, обозначенным только грудами развалин. Кругом расстилались неоглядные степи. Солнце скатывалось к далекому горизонту, и город казался розовым и живым, дышащим золотой пылью и как бы готовящимся восстать из пепла. Сене так и казалось, что вот он сейчас поднимется, стряхнет с себя все эти груды камней и пыли и стройно поднимется к вечернему бледному небу всеми своими домами.
В недоумении Сеня остановился перед афишей, наклеенной на часть стены, чудом сохранившейся в разбитом городе. Это была свежая афиша, только что написанная чернилами на газете, приглашающая на новую кинокартину. И число было сегодняшнее. А вот и кинотеатр: прямо от Сениных ног шли вниз каменные ступеньки. И там в конце, над дверью, была вывеска углем по стене – «Кинотеатр АРС».
Присмотревшись, Сеня увидел другой подвал, куда спускалась небольшая очередь. Нетрудно было догадаться, что это магазин. А дальше увидел он торчащие среди битого кирпича и камней, бывших когда-то фундаментом, железные трубы. Белые, чуть подкрашенные предвечерним солнцем, дымки неторопливо и мирно вытекали из них – там, в уцелевших подвалах, жили люди. Никуда они не ушли, не покинули своих мест. Жили и будут жить.
И тут он увидел немцев! Совсем не таких, каких показывали в кино, тупо и злобно топчущих захваченную землю. И не таких, пришибленных, трусливо поднимающих руки, – фашистов из кинохроники. Нестройной колонной двигались по улице немецкие солдаты в потрепанных мундирах, испачканных красной кирпичной пылью, и в разбитых ботинках. Их сопровождали всего два очень пожилых конвоира с автоматами, и у этих стариков был такой вид, будто они идут сами по себе и до немцев им нет никакого дела.
Немногочисленные прохожие не обращали на немцев внимания, шли по своим делам. Остановив одного из них – высокого жилистого старика в соломенной шляпе, – Сеня спросил, как ему разыскать городской Совет.
– А его и не надо искать. Вон, видишь, дом стоит? Это и есть.
– Дом? – Стены с пустыми оконными проемами, провалившаяся крыша, единственная полуразрушенная закопченная колонна, похожая на грозящий палец. Огибая колонну, проходили немцы.
– Дворец, – вызывающе подтвердил случайный Сенин собеседник. – Дворец культуры. А ты откуда прибыл?
– А я к Бакшину, – не отвечая на вопрос, сказал Сеня.
– О! – Старик почтительно глянул на Сеню. – К самому? Так ты прямо к дворцу. У него и квартира там…
И вахтерша, немолодая красивая женщина в полинялой солдатской гимнастерке, услыхав, что Сене нужен Бакшин, посмотрела на него почтительно, хотя и усмехнулась при этом. Она сидела за столиком, под низко нависшим портиком между двумя широкими квадратными колоннами, облицованными малахитом и бронзовыми накладками. И от малахита, и от бронзы остались одни осколки.
– Пройдите вот сюда, в раздевалку, там прохладно, – сказала она.
Мраморная лестница широкими ступенями спускалась вниз, в необъятных размеров зал. Прежде в этом зале размещался гардероб, или, как сказала вахтерша, раздевалка. Тут еще кое-где сохранились дубовые барьеры и поблескивали искривленные штанги металлических вешалок. Теперь в этом единственном уцелевшем зале разместился штаб по восстановлению города. В сумраке виднелись столы и шкафы с делами и рулонами чертежей.
Красивая вахтерша вдруг поднялась и перестала улыбаться. Щелкнули каблуки. Сеня обернулся. Через вестибюль прямо на него, легко опираясь на палку, двигался высокий плотный человек в светлом военном кителе. Он слегка прихрамывал, но Сене показалось, что палка эта у него совсем не для опоры, а скорей всего для чего-то другого. Для солидности, что ли?
– Тридцать тысяч кирпича ежедневно, – приказывал он на ходу. – Умри, а сделай.
За ним поспешали несколько военных и штатских, один из них начал что-то говорить, но он осадил его:
– Выполняйте, что приказано.
Сеня сразу понял, что это и есть сам Бакшин. Подтверждая его предположение, вахтерша проговорила:
– Товарищ Бакшин, к вам.
– Емельянов? – спросил Бакшин и, не дожидаясь ответа, обернулся к сопровождающим его: – Совещание через час ровно. – И протянул руку: – Ну, здравствуй, Семен. Пошли…
И опять, не дожидаясь Сениного согласия, потому что он даже не допускал такой мысли, будто кто-то может с ним не согласиться, Бакшин стремительно двинулся в глубь зала. Было похоже, будто он убегает от Сени, ловко петляя между столами. Сеня так и подумал: убегает – и кинулся за Бакшиным, но догнал его только в самом конце зала. Здесь оказалась малозаметная дверь, а за дверью просторная низкая сводчатая комната с каменным полом и чисто выбеленными стенами. Два окна, тоже низкие и широкие, защищены снаружи толстыми прутьями решетки. За окнами колодцы, выложенные кирпичом и побеленные. Наверное, в этом подвале прежде помещалась кладовка. А может быть, здесь гардеробщики отдыхали, пили чай и беседовали…
Посреди комнаты стоял очень большой стол. Видно было, что сработан он совсем недавно, так что дерево не успело еще потемнеть. На столе много чертежей, свернутых в трубы или расправленных и придавленных по углам камнями, чтобы не свертывались в трубы. У стола и вдоль стен несколько табуреток, тоже новых, и две скамейки. Под одним из окон другой стол, небольшой, письменный. На нем коробка полевого телефона и зеленовато-желтая пепельница в виде листа, упавшего с дерева. Перед столом старинное кресло, заново обитое шинельным сукном. За креслом в самом углу большой сейф, слегка помятый, и только что выкрашенный половой краской. Под другим окном железная кровать, аккуратно, по-солдатски, заправленная, но одеяло было домашнее, голубое с белым и синим узором.
На стене против окон большой план города, каким он был до войны, или, может быть, каким он должен стать.
– Садись, – приказал Бакшин и, обернувшись к открытой двери, крикнул: – Лянкин! Обед на двоих.
– Есть обед на двоих! – ответил невидимый Лянкин.
Откуда он взялся за дверью, в которую Сеня только что прошел и никого там не видел?
Заметив Сенино недоумение, Бакшин пояснил:
– Лянкин – помощник мой. Очень расторопный. Только тем и ценен. – И, словно вспомнив что-то не очень для себя приятное, Бакшин поперхнулся, откашлялся и сердито добавил: – А это не так уж мало для человека.
Бросив планшет и палку на стол с чертежами, он тяжело опустился на табурет и требовательно спросил:
– А ты как думаешь?
– Не знаю, – ответил Сеня, потому что он и в самом деле не знал, можно ли ценить человека только по одному какому-нибудь качеству. На замешательство Бакшина он не обратил внимания.
Но его ответ вполне успокоил Бакшина:
– Поживешь – узнаешь.
Бакшин, подготовленный к этой встрече всеми предыдущими событиями и трудными своими размышлениями, был уверен, что и Сеня тоже подготовился, и у него есть свое мнение и, конечно, не очень лестное для Бакшина.
– Это хорошо, что ты приехал так скоро. Поживешь, посмотришь и, может быть, захочешь остаться… Я был бы рад.
– Остаться мне никак нельзя, – очень твердо ответил Сеня.
– Как это нельзя? – с таким добродушным удивлением спросил Бакшин, словно ему ничего не стоит разрушить все, что мешает Сене остаться. – У вас кто директор завода?
Сеня ответил и объяснил, что директор тут совсем ни при чем, он даже и не знает, что его отпустил бригадир с разрешения мастера, и то при условии, если бригада выполнит Сенину норму.
– Не могу же я ребят подводить.
– Причина веская, – согласился Бакшин. – Тебя на сколько отпустили?
– На неделю. А я к вам ехал почти три дня. Так что…
– Поживешь все четыре дня, – решил Бакшин. – Не возражай. Обратно отправлю на моем самолете.
Появление официантки прервало этот разговор, который пока шел с перевесом в пользу Бакшина, чего Сеня не мог не признать.
За официанткой упруго вышагивал, вытягиваясь на ходу, низенький человечек в военной форме. Он держался щеголевато, как на параде, высоко поднимая поднос, накрытый белой салфеткой. Щеголеватый человечек поставил поднос на письменный стол и ловко отодвинул в сторону часть чертежей на большом столе, освободив место для обеда. Все его движения отличались ловкостью и такой значительностью, словно то, что он сейчас делает, является самым необходимым делом и самым важным.
Это и был гот самый Лянкин, который невидимо возник за дверью.
Разлив по тарелкам борщ, официантка вышла. Когда исчез Лянкин, этого Сеня не заметил, но был уверен: стоит только пожелать, и он снова возникнет. Конечно, если этого пожелает Бакшин.
Съели борщ. Молчаливая официантка принесла второе – котлеты с пшенной кашей – и компот в зеленоватых граненых стаканах. Она вышла. Бакшин, продолжая разговор, начатый еще до обеда, спросил, впрочем, утвердительно:
– Так, значит, договорились.
– Не знаю я еще, как это получится… – изображая нерешительность, неохотно заговорил Сеня, хотя он сразу, как только Бакшин упомянул о самолете, решил остаться. Ему только не хотелось безоговорочно подчиняться «обаянию приказа». Но он тут же был наказан за свою наигранную нерешительность.
– Значит, решено: поживешь все четыре дня. Я тебя вызвал не для прогулки, и ты это сам должен понять. Нам с тобой договориться необходимо, а на это надо время…
Глядя, как Бакшин торопливо расправляется с котлетой, Сеня теперь уже прямо проговорил:
– А я совсем и не потому приехал, что от вас вызов получил. Конечно, без вызова я не мог бы приехать. Но не это главное.
Бакшин бросил вилку:
– А что же главное?
– Мама велела обязательно увидеться с вами. Обязательно, – с особым значением проговорил Сеня и тихо добавил: – Я письмо от нее получил в тот же день, как и ваше письмо.
– Ну да, конечно… Конечно… – Он поднялся, не глядя, начал искать свою палку среди рулонов. Нашел и, тяжело опираясь на нее, обошел стол. Положил руку на Сенино плечо. – Что она пишет? – спросил он требовательно.
Сеня достал из внутреннего кармана пиджака пакет, завернутый в газету.
– Вот это письмо.
– Можно прочесть? – спросил Бакшин.
Сеня через плечо протянул ему пакет. Бакшин попросил оставить ему письмо до утра.
– Ну конечно, – сказал Сеня.
Заперев письмо в сейфе, Бакшин ушел. Котлету он не доел, к компоту даже не притронулся.
«Вот как расстроился, – подумал Сеня. – До чего разволновался…»
Сам он съел все, что ему было подано, и компот выпил с остатками хлеба. Никакое волнение не могло лишить его аппетита, чтобы оставлять еду. Наголодался за дорогу, да и вообще не то теперь время. Посидел в тишине, подумал и, придвинув второй стакан, выпил и его, но хлеба уже больше не было.
