Текст книги "Ответственность"
Автор книги: Лев Правдин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 32 (всего у книги 35 страниц)
СТАРЫЕ РАНЫ
Среди почты на имя секретаря Сосногорского райкома партии оказалась одна бандероль. Передавая ее, девочка-секретарша сказала:
– А это от Саши. Какой у вас брат талантливый!
За десять лет, которые прошли с того дня, как бывший партизанский разведчик Саша Пантелеев приехал и окончательно поселился у Вали, она и сама забыла, что он никакой ей не брат. Все давно уже тоже об этом забыли. Так и считали – брат и сестра.
– Да, – сказала Валя. – Это первая его книжка, он мне писал, что должна скоро выйти.
Сорвала обертку. На обложке красный самолет таранит черный, немецкий. На фоне багрового фронтового зарева. А. Пантелеев. «Огненный черт».
– Это про нашего партизанского летчика, – сказала Валя. – Его фамилия была Ожгибесов. А немцы по-своему его фамилию перевели: «Огненный черт». Дал он им такого жару!..
Девочка погладила книжку.
– Господи, какие люди были отчаянные! Отважные. Про Сашу тоже рассказывали: весь он истерзанный, фашисты его так… А он никого не выдал. А мы живем, забот не зная… Дадите потом почитать, Валентина Семеновна?
Выпроводив секретаршу, Валя задумалась. Она не забыла и никогда не забудет, каким она увидела Сашку в тот день, когда его, полумертвого, принесли в лагерь. Спина вся в кровавых клочьях. Кто-то из партизан сказал: «Ни черта они с нами не сделают». Бакшин притих, как перед грозой, и Вале показалось, будто у него блеснули слезы. У Бакшина слезы! Она и до сих пор думает, что ей, конечно, это только показалось. А потом, когда Сашка приехал к ней в леспромхоз и стал работать конюхом, все в семье приняли его как своего, и он так себя повел, что никто и не подумал бы, что он в семье – чужой человек. И в леспромхозе он считался своим, все его любили и уважали как дельного работника. Стали жить. Родился у Вали сын, и она назвала его Иваном. В честь погибшего отца. А через год поступила в пединститут, продолжать учебу.
Сашка в это время уже учился в школе. В седьмом классе его сочинения восхищали и товарищей, и учителей. Он начал печататься сначала в районной газете, потом в областной и даже в журнале. Потом появилась небольшая повесть в сборнике «Бойцы вспоминают», и это окончательно определило его судьбу. Сейчас он учится в Литературном институте и вот напечатал первую книгу.
«Это первая книга, – прочитала она на обороте титульного листа, – бывшего разведчика А. Пантелеева о советском асе, отважном летчике А. Ожгибесове, который, сначала летая на своем потрепанном пассажирском самолете, обеспечивал надежную связь партизанских отрядов с Большой землей. Автор летел с Ожгибесовым, когда самолет, подбитый фашистским стервятником, совершил вынужденную посадку на вражеской территории. Тогда разведчик Саша Пантелеев вывел из окружения раненого летчика и всех своих спутников».
Конечно, телефон не дал ей продолжить. Вздохнув, она закрыла книжку. Звонил из обкома заведующий промышленным отделом, спрашивал, как дела на строительстве комплекса. Она ответила, что сводка за прошедший день послана. Тогда он сообщил новость:
– А ты знаешь, что к вам в Сосновые Горы выехала комиссия из главка?
– Когда выехала?
– Вчера вечером. Сегодня будет у вас.
– Ну что же, встретим.
– Каково у вас мнение о Емельянове?
– Инженер очень толковый. Молодой коммунист.
– Ты его хорошо знаешь?
– Очень хорошо. С его матерью вместе воевала. Она у нас в партизанском отряде врачом была. Сейчас в областной клинике. Хирург.
– Вот ты все так хорошо знаешь, а как получилось, что этот Емельянов своим письмом вызвал комиссию? А мы вроде и ни при чем? Надо разобраться в этом деле…
– Да во всем я уже давно разобралась и вам докладывала. Емельянов прав, но у строителей своя точка зрения, а они подчиняются главку.
– Кому они подчиняются, мы знаем. А коммунисты у кого на учете?
– Ну, у меня…
– Вот и действуй.
Положив трубку, она еще раз вздохнула и выдвинула ящик стола, чтобы положить туда книгу, но раздумала и сунула ее в старую полевую сумку, которая в ее руках напоминала дамскую сумочку, какие только что начали входить в моду. Девчонки их на плечо вешают. А что они носят в сумках? Зеркальце, конечно, ну, пудру, духи, может быть. Все это и у нее есть. Вспомнив про зеркальце, она вынула его и с тревогой заглянула в его таинственную глубину. Круглое лицо, совсем девчоночье, если бы не глаза и эта вертикальная морщинка между бровями. Глаза, которым не всегда, когда хочется, она позволяет улыбаться. Хотя она твердо усвоила, что не внешний вид, не выражение лица и даже не ее настойчивость определяет успех порученного ей дела, но все же по платью, как говорится, встречают. На работу она всегда являлась в сером или зеленовато-синем костюме и чистейшей белой блузке. Обувь – по сезону: туфли на каблучках или боты. Иногда – в дорогу по району – сапоги. Ее считают модницей, но осуждать не решаются – так сильно было уважение, которым она пользовалась, благодаря не только одним своим деловым качествам. Ее биография и верность прошлому многим ставились в пример, хотя и вызывали некоторое удивление; такая молодая, всего тридцать с небольшим, интересная, образованная и – одинокая. Удивлялись и осуждали. Но вряд ли кто-нибудь догадывался, как тяжело жить одним только прошлым в тридцать один год.
Повздыхав над зеркальцем, так что его поверхность слегка затуманилась, отчего глубина сделалась еще таинственнее, Валя бросила его в сумку. Щелкнул металлический наконечник ремешка. Она раскрыла блокнот с пометками на сегодняшний день. Все эти дела придется отставить и срочно выехать в Сосновые Горы. Она позвонила и сказала секретарше:
– Николай Николаевич пришел? Попроси его ко мне…
Снова телефон. Междугородная. Она махнула рукой.
– Я слушаю, – проговорила она и, узнав голос Емельянова, спросила: – Ты откуда?.. В городе?.. Как же так? А к вам комиссия…
– Знаю. Мне здесь в управлении сказали, они не думали, что комиссия так сразу выедет в Сосновые Горы. Да не в этом дело. Комиссию возглавляет Бакшин.
– Что? Наш Батя!..
Сене показалось, что, заглушая гудение проводов, в ее голосе прозвучали и восторг, и удивление, и даже, кажется, испуг. Но он твердо заявил:
– Я буду стоять на своем, до конца.
– Хорошо, – ответила Валя. – Как мама?
– Я еще ее не видел. Да, она сказала, что к ним в клинику привезли Ожгибесова. – Он ожидал нового взрыва удивления или хотя бы заинтересованности, но услыхал ее ровный четкий голос:
– Удивительный сегодня день. Столько в него ворвалось прошлого, и все сразу. Утром я получила книжку, наш Сашка написал. Про Ожгибесова. «Огненный черт».
– Это что, такое название? Здорово?
– Да. Слушай, а что с ним? С Ожгибесовым?
– Мама сказала, ничего особенного. Старые раны.
И снова ровный, четкий голос, несколько назидательный:
– Старые раны? Они, мой дорогой, самые больные. Поверь мне. Даже если и совершенно затянулись.
– Ладно, поверил. Когда увидимся?
– Сейчас поеду на стройку, встречусь с комиссией. Не беспокойся. Как у нас говорилось, наше дело правое, мы победим.
– Был такой лозунг.
– Это не лозунг. Это у нас навечно. Ну, до скорой встречи. Маме привет и Ожгибесову, Ты его навести в больнице, слышишь? Обязательно.
ЗАПАС ПРОЧНОСТИ
Сеня посмотрел на часы – мама ждет его в больнице, это недалеко от управления, и он решил сначала забежать к Юртаеву, который работал здесь же, но никакого отношения к Сосногорскому комплексу не имел. Сене просто хотелось повидать старого друга и морально подкрепиться перед решающим боем.
В просторном управленческом коридоре он встретил Марину – жену Юртаева. Она устремилась к Сене, нарядная, улыбчивая, благожелательная. Ничуть не изменилась с тех пор, когда училась вместе с Сеней в музыкальном училище. Она окончила консерваторию и сама стала учительницей, но Сене казалось, что она все такая же, как и была, – самая добрая девчонка и самая восторженная.
– Сенечка, родной, ты приехал?.. – порывисто обняла Сеню и смутила щедрым, душевным поцелуем.
– Ты, Маринка, прямо как…
– Замолчи, замолчи! Твои сравнения все я знаю! Ты когда приехал?
– Только что. Ты к Володьке?
– Ох, Сенечка, ты же знаешь наше училище. Мир фальшивых звуков. Сегодня программу выпускного вечера будем составлять, все переругаемся. – Она так рассмеялась на весь коридор, будто сказала что-то очень веселое. Подхватив Сеню под руку, она потащила его к юртаевскому кабинету, доверительно нашептывая: – Как только у нас в училище что-нибудь намечается, мероприятие или скандал, я всегда к Володе забегаю, бодрости набраться.
«И я тоже», – подумал Сеня и, не скрывая зависти, сказал:
– Хорошо живется Володьке…
Чуткая Марина только и поняла, что ему живется не так хорошо, как ее мужу.
– Сенечка, бедняга. – Погладила руку и тут же счастливо рассмеялась: – Володька мой решительный, и отважный, и верный, и ты будь таким же, – проговорила она, продолжая поглаживать его руку, осторожно спросила: – А ты как? Чем-то ты встревожен?
Вместо ответа он ударил ладонью в дверь кабинета.
– Ого! – приветствовал их Юртаев и спросил у жены: – Ты где его поймала, этого возмутителя сосногорского спокойствия?
Оказалось, что Юртаев знает все, и даже больше, чем Сеня. Он сказал, что комиссия приехала не только проверить, как идут дела и правильно ли они идут, но и решить, как им идти дальше. Думая, что все это Сене тоже известно, Юртаев рассказывал, обращаясь к Марине, и было видно, что ей интересно слушать, а ему интересно рассказывать, и что они очень хорошо понимают друг друга, вникают во все дела. И поэтому, когда она начала учить Сеню, как ему надо держаться и разговаривать с Бакшиным, он выслушал ее с полным вниманием. Это Маринку-то! Сначала он слушал ее только из уважения к Юртаеву, но скоро понял, что ее советы заслуживают и внимания, и уважения. Тем более, как видно, она тоже все знает и во всем согласна с мужем, потому что любит его и живет его заботами, так же, как, наверное, и он – соучастник всех ее дел.
Женился Юртаев, еще когда учился на последнем курсе, а Марина заканчивала консерваторию. Там же, только на вокальном отделении, учился и Олег Гурьев – друг Володькиного детства и соперник в любви. Они вместе и очень дружно ухаживали за Мариной. Подсаживая друг друга, они добирались до ее балкона с букетами сирени. Расставаясь, Марина и Юртаев поклялись в вечной любви. Но вдруг пришло от Марины письмо: «Олег сделал мне предложение. Я, конечно, сказала, что люблю одного тебя. Все против нас: Олег, мама, вся родня – знаешь, какая это сила! Мне трудно». Юртаев сказал Сене: «Я поеду, расшибу эту их лавочку!» Сеня отдал ему все свои деньги и все мамины. Юртаев поехал и под истошные вопли родни женился на Марине. Их не остановил даже находящийся в стадии становления необычайно красивый бас Олега.
«Вот так и живут, – подумал Сеня. – А что же я?..»
Тут Марина вспомнила, для чего пришла, но у нее уже не хватило времени на свои музыкальные дела. Подхватив портфель, она помахала рукой и от двери проговорила:
– Пока, мальчики. Сеня, к нам приходи обязательно с мамой. Сто лет не был. У тебя на щеке мои губы остались, сотри.
Исчезла. Разглядывая следы губной помады на своем носовом платке, Сеня проговорил:
– И в самом деле, давно я у вас не бывал.
– Ты хочешь сказать, что Марина изменилась?
– Да, и здорово.
Юртаев усмехнулся. Он вышел из-за стола и сел рядом с другом на диване.
– Никто не изменился, ни я, ни она. Это все твоя учительница, Елена Сергеевна. Ты к ней зайди, слышишь? Ты сам подумай, какой она редкостный человек. Помнишь, как у нас с Мариной вначале не очень-то заладилось? Это тогда еще, когда Марина после консерватории приехала ко мне. Мы тогда никому ничего не говорили, даже ты не знал. Даже и не догадывался. Ничего особенного и не происходило как будто. Просто мысли такие начали заводиться: а не ошиблись ли мы, что поженились, как-то раньше вроде казалось лучше. Я замечаю, и она мной не очень-то довольна. Как-то письмо ее прочел к матери. У нас ведь все в открытую – увидал на столе недописанное письмо, а там вопрос: «Мама, что такое семейное счастье?» Если человек спрашивает о семейном счастье, это значит, до края дошел. Семья, значит, разваливается. С виду вроде все нормально, как у людей, а на самом деле скучно нам обоим. Сидим вместе и скучаем. А что делать, чтобы не скучать, не знаем.
– Ну и что же? – спросил Сеня. – Что же случилось? Какое чудо произошло?
– Вот тебе и чудо. Пришла к нам Елена Сергеевна. Вечером. У Маринки глаза округлились, да и я тоже удивился: что это она? Ну, говорю, садитесь. А она к Маринке: «Выйди, мне с твоим мужем поговорить надо». Остались мы вдвоем. Она мне: «Вы только не подумайте, будто Марина на вас жаловалась. Нет, она не такая девочка. Она жаловалась сама на себя, что не нашла к вам дороги. Так и живет в одиночестве, без вас, и вы тоже без нее. Каждый сам по себе». Я спрашиваю: «Что же делать?» А она отвечает: «Делать ничего и не надо. Все у вас очень хорошо. Все есть: молодость, любовь, хорошая работа, отличные друзья и дома, и на работе. И вы сами – смотрите, какие хорошие!» Так она говорит, а я думаю: и в самом деле, чего нам, дуракам, не хватает? Да, говорю, все у нас есть. А она: «Контакта у вас нет». Какого контакта, мы – душа в душу. «Нет, как раз душевного контакта у вас и нет. Вы ей когда-нибудь рассказывали о своей работе?» Да что же там интересного? «Вам интересно? И Марине тоже интересно. Вот, значит, вы перед ней в долгу: она-то пыталась вам рассказать о своей работе, а вы сказали, что ничего в музыке не понимаете. Это, во-первых, неверно, а во-вторых, как-то неловко это, в музыке не понимать. Это все равно, что признаться: я глухой, как кирпич…»
Слушая Юртаева, Сеня не переставал думать о своем одиночестве. Такие мысли и прежде возникали у него, но как-то не очень определенно, неясно, где-то в глубине сознания, и скоро исчезали. Мысли, как и вещи, должны иметь форму, хотя бы воображаемую. Сейчас, думая о своем одиночестве, он обнаружил эту недостающую ему форму, и даже ее имя. Ася!..
Это открытие обрадовало его и смутило: десять лет прошло. Срок почтенный даже для романа через посредство почтово-телеграфной связи. Никакой обычный роман ни за что не выдержал бы подобных сроков.
– Ты о чем думаешь? – спросил Юртаев, обрывая свой рассказ.
– О душевных контактах. Пойду, дам телеграмму. – Он стремительно поднялся.
– Давно бы тебе догадаться… Чего ты выжидал – не понимаю.
– Горел на работе.
– Ну и дурак. – Юртаев стоял посреди своего кабинета и поучал: – На работе надо не гореть, а трудиться…
Недослушав поучения своего старшего друга, Сеня прощально взмахнул рукой:
– Салют! До вечера!
Стоя у конторки в телеграфном зале главного почтамта, он составил телеграмму Асе: «Если можешь, приезжай». Подумал и приписал: «Если не можешь – все равно приезжай». Так, хорошо. Все ясно. Теперь телеграмму ее родителям: «Прошу руки вашей дочери». Кажется, так у них раньше полагалось? И очень глупо – руки! Ну да ладно, сойдет и так, остальное Ася им и сама объяснит. И чтобы уж ни у кого не было никаких сомнений, что это он не сгоряча, что все продумано, приписал, что номер в «семиэтажке» готов принять Асю. И еще одна телеграмма – в райздрав того района, где она работает. Это уж на всякий случай, для порядка, если они там начнут препятствовать. Хотя, если даже все райздравы страны воспротивятся Асиному намерению, ничего у них не получится. Только бы она сама захотела приехать.
Девушка, принимавшая телеграммы, взглянула на Сеню с явным одобрением и улыбнулась, чем еще больше воодушевила его. Он вышел на улицу, уже пригретую солнцем и по-утреннему свежую. На песчаных аллеях театрального сквера лежали четкие тени. Через прохладный вестибюль гостиницы Сеня прошел в кабинет директора уверенно, как свой человек. Он и был там своим человеком. Когда-то он возглавлял студенческую бригаду, взявшуюся отремонтировать «семиэтажку». Никто не брался – в городе остро не хватало рабочей силы и, конечно, материалов. И студенты взялись. Работа была выполнена досрочно и отлично. Даже директор гостиницы, уж на что лишенный всяких сантиментов мужчина – иначе он и дня не проработал бы, – даже он растрогался: самолично присвоил Сене небывалое звание «почетный постоялец» и сгоряча пообещал предоставлять ему и его товарищам номера по первому их требованию. Верно, он тут же спохватился: «В случае наличия свободных номеров…»
Сеню он встретил с преувеличенной горячностью. Не давая ему остыть, Сеня потребовал:
– Завтра лучший номер на третьем этаже. Приедет моя невеста. И еще один номер на седьмом этаже. – Он назвал тот самый номер, в котором провел всю военную зиму.
– Ну что ж, – проговорил директор обреченно, как взятый на мушку в безлюдном переулке, – против невесты невозможно устоять. А насчет седьмого этажа…
Номер оказался свободным. С ключом в руках Сеня поднялся по лестнице, отказавшись от лифта. «Круг завершен!» – подумал он, стоя у окна в «своем» номере. Перед ним расстилался город его юности, первой любви и первой ненависти, его первых радостей и первого настоящего горя. Начало всех начал.
Можно бы по этому поводу пролить слезу умиления, но Сеня не напрасно закончил строительный институт, где, как известно, учат трезво глядеть на жизнь, учитывать местные условия и не забывать о запасе прочности.
Вот как раз о запасе прочности он и подумал: хватит ли у него этой прочности? Ведь ему надо преодолеть сопротивление самого Бакшина. Да нет! Какое тут сопротивление? Атаку. Бакшин не будет ждать, когда на него нападут. Он всегда нападает первым. Все это Сеня знал по рассказам его боевых товарищей.
Оставив в номере портфель и куртку, он налегке, обремененный только мыслями о предстоящем сражении, отправился в клинику к Таисии Никитичне.
НОВОСТИ
Хотя гардеробщиц тоже все почему-то считают всеобщими тетями, но, верный своему правилу, Сеня приветствовал ее не так, как все!
– Привет, Анна Ивановна!
– А, заявился, – проговорила она так, словно не видела его всего несколько дней. – Мамаша в кабинете давно уж дожидаются. Как придешь, так приказали к ней. – Выбирая для него халат и помогая надеть его, она продолжала ворчать: – Это тебе не мед на блюдечке, твоя мамаша. Перед ней хоть расшибись. Ох, и достанется кому-то свекруха.
– А я как раз жениться собрался, – сообщил Сеня посмеиваясь.
– О! Какая же такая нашлась, бедовая?
– Да тоже хирург.
– Ладно тебе болтать-то.
– Нет, Анна Ивановна, в самом деле. – Сеня так засмеялся, и так вспыхнуло его лицо, что ничему не доверявшая гардеробщица заколебалась:
– Ой, да вроде не врешь!..
– Такая она, знаете, тоже не мед.
– Не связывайся ты с такими-то. Ты вон какой вежливый.
– Так ведь любовь…
– А ну тебя, – проговорила Анна Ивановна и тут же, как будто потеряв что-то дорогое, пригорюнилась: – Взять хотя бы мамашу твою. Ну, не мед, а как же ей – такой – медовой-то быть? Вчера вот одному ногу отрезала, выше колена. А мужчина еще молодой. Из летчиков. И, поговаривают, мамаши твоей довоенный знакомец. Ты-то не знаешь ли его?
«Старые раны», – подумал Сеня, поднимаясь на второй этаж в мамин кабинет.
Таисия Никитична что-то писала за своим столом. Увидев сына, она бросила ручку и стремительно поднялась.
– Ну вот, наконец-то! – проговорила она и, взяв его за щеки, пригнула к своему лицу и поцеловала.
– Прости. Все дела как-то сразу навалились. Как твой летчик?
– Нормально. – Она взмахнула рукой, и Сеня прекратил расспросы. Не любила она рассказывать о том, что связано с операционной. Здоровым этого не надо, а больные уверены, что все они сами знают, и не хуже врачей. – Ты загорел и, кажется, еще вырос. Как твои дела, которые навалились все сразу?
– Ты мне только одно скажи: Ожгибесов очень плох?
– Я вижу, тебя уже информировали. Ох, эта Анна Ивановна! Думаю, вытащу я его. Ну, рассказывай.
Сене не хотелось говорить о своих делах здесь, где все напоминало о непрочности человеческого бытия.
– Пойдем позавтракаем где-нибудь, – предложил он. – Новости у меня потрясающие!
Решено было позавтракать в парке на веранде: там кафе рано открывают, и это недалеко. Сеня любил ходить с мамой: она всегда так хорошо одета и, несмотря на свои годы, – а ей уже сорок пять, – кажется молодой и красивой. Ни морщин, ни седых волос пока что не заметно. Он начал с новостей не самых потрясающих: Валя Шагова получила от Саши его первую книгу «Огненный черт».
– Про Ожгибесова? – воскликнула мама.
– Да. А ты уже знаешь?
– Ничего я не знаю… Я только слышала, как он бредит огненным чертом. Но что это такое, поняла только сейчас. Ну, довольно об этом пока. Рассказывай…
Вторую новость, о приезде Бакшина, она приняла с воодушевлением, для Сени не совсем понятным.
– Это хорошо, что именно Бакшин приехал по твоему делу, – проговорила она тем угрожающе-спокойным голосом, которого так опасались капризные больные и даже нерадивые санитарки.
Какой-то прохожий поспешно сошел с ее дороги, она, не заметив его, прошла мимо и поднялась на веранду.
– Не вижу ничего хорошего, – проговорил Сеня, подвигая ей стул.
Ударяя по спинке стула ладонью, Таисия Никитична проговорила:
– Он должен понять, что у человека есть душа! – И села за стол торжественно, как судья, только что подписавший суровый приговор.
«Старые раны, – подумал Сеня. – А при чем тут душа и при чем я?»
– Может быть, объяснишь? – спросил он. – Раньше ты мне рассказывала о нем одно только хорошее. И, помнится, писала что-то насчет авторитетов и даже идеалов.
Подплыла официантка, оскорбленная и снисходительная, будто ее только сейчас сняли с директорского поста и бросили на низовую работу.
– Еще ничего не готово, только яичница и кофе, – объявила она.
– Скажите, пусть сделают омлет с ветчиной, – приказала Таисия Никитична. – И кофе чтобы крепкий был, настоящий, а не как в прошлый раз.
– Пожалуйста… – слегка опешила официантка, но, очевидно, вспомнив «прошлый раз», взяла себя в руки. Удаляясь, все же прошипела: – Подумаешь-ш-ш-шь.
Сеня засмеялся:
– Вот тебе пример, во что превращается человек, не признающий авторитетов. Ты так мне писала.
– Да, – согласилась Таисия Никитична. – Но мы говорим о Бакшине и не будем отвлекаться. Он именно такой человек, о каком я тебе писала и говорила. Он – преданный до конца своему делу. Высокой чести человек. Он и от всех требует дела, и только дела.
– Понимаю. А человек хочет жить как человек, а не только выполнять какие-то функции. Ты когда-то поспорила с ним на эту тему. Но ведь тогда была война, может быть, он сейчас переменился?
– Такие не меняются. Он, я думаю, и до войны таким же был.
– Ты хочешь, чтобы я доказал ему то, чего ты не могла доказать?
– Это уже сделало время. Тебе осталось просто напомнить ему об этом, чтобы добиться своего. И я уверена, что тебя многие поддержат.
Появился омлет, приготовленный по всем правилам, и разговор на время прекратился. Когда тарелки опустели, Таисия Никитична сказала:
– Обязательно пригласи его к нам.
– Удобно ли? Подумают, что я его задабриваю.
– Про Бакшина такого не подумают.
– Разве что когда все кончится. Перед самым его отъездом.
– Во всяком случае, он – гость, а мы – хозяева.
Появился кофейник и чашки. Официантка, разглядывая верхушки тополей, снисходительно сообщила:
– Есть горячие пирожки…
– Отлично, – жизнерадостно сказал Сеня. – Тебе сколько, мама?
Оторвавшись от тополей, официантка не без удивления посмотрела на Таисию Никитичну, слишком, по ее мнению, молодую для такого великовозрастного сына.
С пирожком в одной руке и чашкой в другой Сеня сказал:
– А теперь самое главное…
– Что, еще новость?
– Нет. Вернее, да. Еще одна старая рана. – Он поставил чашку и пальцами коснулся того места, где, по его мнению, открылась у него в груди эта рана. – Завтра приезжает Ася.
Увидав, что Таисия Никитична тоже прижала ладонь к сердцу, он уточнил:
– Или послезавтра.
– Она сама написала тебе об этом?
– Я написал ей.
– Когда? А я и не знала.
Но узнав, что и сын только сегодня послал телеграмму, она покачала головой.
– Ты думаешь, этого достаточно через десять-то лет? Я бы, наверное, еще подумала.
Таисия Никитична знала о непоколебимом Асином решении быть всегда похожей на нее самою – для этого Ася стала хирургом и парашютисткой. И Таисия Никитична, как и все Сенины друзья, ждала, когда же наконец Ася и Сеня будут вместе. И все осуждали Сенину медлительность, – ведь ему двадцать шестой год. Чего он ждет?
Все это так, но Таисии Никитичне все равно показалось это сообщение самым потрясающим из всех сегодняшних новостей. У нее слегка заныло сердце, но она заставила себя улыбнуться:
– Вот и хорошо. Вот и отлично, как бы сказал наш папа.
И замолчала. Да, он так говорил, но только в том случае, когда он хотел, чтобы было отлично. Когда на самом деле не было очень уж отлично. Увидав удивленные и встревоженные глаза сына, она похлопала его по руке и строго, как бы приказывая сама себе, проговорила:
– Мы сделаем так, чтобы все было отлично.
