Текст книги "Ответственность"

Автор книги: Лев Правдин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 35 (всего у книги 35 страниц)

Такая речь, похожая тоже на боевой приказ, исключала всякие обсуждения и тем более споры. Так она и была задумана, как приказ и как боевой призыв. В этом ее сила, и в этом же Сеня усмотрел ее слабость. Приказы, призывы – это теперь не проходит. Теперь требуется дело, расчет. Только точность, доказательность могут воодушевлять, а этого Бакшину как раз и не хватило.

Наверное, то же самое, что и Сеня, подумали и другие, потому что после бакшинских призывов наступило какое-то легкое оцепенение. Потом раздался неясный шепот, кто-то двинул стулом, кто-то крякнул, но до сознания Бакшина еще не докатился этот первый вал – предвестник шторма, и поэтому, когда Сеня попросил слова, он поощрительно пророкотал:

– Ну, давай, давай…

Но первая же фраза Сениного выступления насторожила его.

– Представитель главка, – начал Сеня, – попытался уверить нас в том, что у нас все идет так хорошо, что ничего лучшего не требуется, и что так и должно быть.

Насторожил Бакшина в самом начале даже не самый смысл того, что сказал Сеня, а тон, каким это было сказано, – тон, в котором сквозь приличное почтение решительно пробивалось явное несогласие с заключением комиссии.

«Представитель главка» вынул платок и приложил его к влажному лбу.

НЕОЖИДАННОЕ ПРЕДЛОЖЕНИЕ

– Продолжай, продолжай, – проговорил Бакшин, поудобнее устраиваясь в кресле, словно приготавливаясь выслушать нечто очень для себя приятное. В кабинете, нагретом яростным солнцем, сделалось жарко, и он сидел, обмахиваясь платком.

Начальник управления снова вызвал секретаршу, что-то шепнул ей, она вышла, оставив открытой дверь в приемную. Дышать стало легче.

У всех присутствующих не было никакого сомнения в исходе неравного спора, который так отважно начал Сеня. Почти все хорошо его знали как дельного работника и как веселого, открытого человека. Но, когда того требовали обстоятельства, этот дельный и веселый умел постоять за свое мнение. А то, что теперь собирается отстаивать Сеня, волновало всех, и многие приготовились, если придется, решительно поддержать его.

– Так вот, я в своем письме написал я готов подтвердить, что сегодняшнее объективное благополучие завтра может обернуться срывом всего плана, – решительно проговорил Сеня.

– Мы что же, по-вашему, совсем слепые? – не выдержал начальник управления.

Но Бакшин остановил его, подняв руку с платком. Можно подумать, будто он выкинул белый флаг. Сдается или предлагает мирные переговоры. Такая озорная мысль мелькнула, наверное, не только у одного Сени.

Он взглянул на Бакшина и встретил его доброжелательный и любопытствующий взгляд. Так может смотреть любящий дед на проказливого внука, ожидая, какую еще штуку тот выкинет. Этот взгляд только ненадолго смутил Сеню. Он хорошо знал крутой и не признающий преград нрав Бакшина и, может быть, поэтому нисколько не поверил в доброжелательность. Ирония, скорей всего, и сознание своей силы и власти.

Что бы это ни было, Сеня решил высказать все до конца. И он сказал все, что хотел, не пропустив ни одного пункта из того обвинительного заключения, которое уже давно и доказательно было изложено в его письме. Просчет был заложен уже в самом графике строительства. Комбинат строили хорошо, добротно, а бытовые объекты медленно или совсем не строили. Рабочих и сейчас не хватает, а когда будет пущена первая очередь, то окажется, что работать-то некому.

– Человеку нужен дом. Жилье. Тогда и комбинат, и неприветливая тайга покажутся ему родным добрым домом. И он сто раз подумает, прежде чем уйти из этого дома. Это только бездомному легко собрать чемодан и – айда на другую стройку. Его везде примут. Он – строитель. И он достоин нашей заботы, потому что уже за все заплатил и еще заплатит и торговаться не станет, – отдаст, сколько спросят, да еще и от себя добавит. Вот тогда никого не придется призывать на сверхплановые подвиги.

– Хорошо говорят у вас в Сосногорске, – все еще доброжелательно произнес Бакшин. – Красиво.

Но и это явно ироническое замечание теперь уже нисколько не смутило Сеню, даже наоборот, оно придало ему больше уверенности. «Красиво! – не очень-то почтительно подумал он. – Вот сейчас будет вам красота!»

– Красиво говорят, – повторил Бакшин.

Но, услыхав чей-то одинокий угодливый смешок, он недовольно одернул, пророкотал:

– Ничего смешного в этом нет.

И этим своим грозным замечанием совсем покорил Сеню и заставил его вспомнить мамино утверждение о том, что Бакшин – человек высокой чести. Но тут же вдруг вспомнились гневные Асины слова о «старом зле». Только так она и называла все, что связано с Бакшиным. Высокая честь и старое зло – как могут в одном человеке совместиться эти две противоборствующие силы?

А если могут? Ну что же, будем биться со «старым злом», которое все еще мешает нам строить! Теперь уже никто не мешал Сене высказаться до конца. И все, что он передумал за последние годы, что говорили ему друзья и недруги, что много раз пристрастно обсуждалось на различных совещаниях, все это он собрал, отбросил второстепенное, оставив только самое главное. Это была та программа, какая, по мнению многих, могла бы исправить положение на строительстве. Верно, тогда первая очередь могла войти в строй не досрочно, а в строго установленные сроки, но зато будет построено все самое необходимое для нормальной жизни в тайге.

Это была деловая программа, начисто исключающая победные рапорты, торжественные митинги, высокие премии, но зато позволяющая все сработать добротно и, главное, укрепить рабочий коллектив.

– Первую очередь досрочно пустить можно, – не очень определенно и даже как бы сомневаясь в своем обещании, проговорил Сеня. – И первую партию продукции можем выдать. А что дальше? Работать с кем будем? У нас уже и сейчас острая нехватка рабочих. Причем, и это самое главное, уходят лучшие работники, как раз те, кого мы готовим для работы на комбинате.

– Плохо, значит, работаете с людьми, – заметил один из членов комиссии и хотел еще что-то сказать, но Бакшин постучал карандашом по стакану и сердито бросил карандаш на стол. Видно было, что не очень-то он надеется беседами да обещаниями удержать людей в тайге.

А Сеня вообще не обратил внимания на это вполне бессмысленное замечание. Он сказал, что, если пустить комбинат в строго запланированные сроки, а не досрочно, тогда можно будет подтянуть жилищное и бытовое строительство и никого не придется уговаривать.

Потом он заговорил о дороге. Почему-то ее строительство намечено только на будущий год. Решение явно ошибочное: лето у нас короткое, и вся готовая продукция, которую не вывезем за навигацию, будет лежать под снегом, потому что о складах вообще не подумали.

Все это Бакшин знал, поэтому слушал без внимания, явно думая о чем-то своем, к совещанию не относящемся. Но вдруг он встрепенулся, поднял голову.

– Не смотрим мы далеко вперед, – проговорил Сеня решительно. – А ведь мы работаем для будущего, потому что только так и можно работать. И при этом надо думать не только о том, чего ты хочешь от будущего, но – и это главное – чего само будущее от тебя потребует. Сегодня строить надо так, чтобы завтра никто не смог бы нам сказать: «Плохо вы, дорогие товарищи, думали, и потому плохо у вас и получалось!» И чтобы мы сами себя не могли бы упрекнуть ни в чем. Отвечать за завтрашний день комбината придется тем, кто его сегодня строит, – нам с вами.

Когда Сеня все сказал и опустился на свое место, в кабинете наступила выжидательная тишина. Все ждут, и он тоже ждет, что скажет Бакшин, и он был готов ко всему вплоть до сокрушительного разгрома. Выступить против «самого» Бакшина – на это не всякий отважится.

Заскрипело кресло. Слегка повернувшись к начальнику управления, Бакшин подчеркнуто деловым тоном спросил:

– А не назначить ли нам его начальником строительства? Для пущей ответственности…

Приняв это предложение как милостивую шутку, тот ответил, показывая, что понял всю тонкость начальственной иронии:

– Так уж, наверное, придется. Он вот какой рассудительный.

«Посмейтесь, поиграйте, – торжествуя, подумал Сеня. – Ответить-то все равно придется. Вон как все насторожились…» Он имел право торжествовать, потому что сказал все, что хотел и о чем говорят на строительстве, и, он уверен, сейчас тоже молчать не будут. Он поднял голову и осмотрелся. Только двое или трое постарались не заметить его взгляда. Валя Шагова что-то записывала. Не отрываясь от своего дела, она четко и требовательно проговорила:

– Я не думаю, что мы тут собрались для шуток…

– А тут никто и не шутит, – по-прежнему деловым тоном сказал Бакшин. – Ты сам-то как? – спросил он, повернувшись к Сене.

Не успел еще Сеня ничего сообразить, как Бакшин снова спросил, и его вопрос прозвучал грозно, как предупреждение:

– Вытянешь?

И только сейчас Сеня понял, что его спрашивают вполне серьезно. Он это понял самым первым, когда все еще предполагали, что это не больше как легкая разминка перед длительным обсуждением вполне серьезных, хотя и спорных предложений. И он, не очень, правда, уверенно, ответил:

– Надо вытянуть. Необходимо.

Этим многообещающим заверением он как бы нарушил напряженную тишину, все ожили, словно наконец-то получили то, чего долго ждали, а дождавшись, увидели, что все это совсем не то, чего хотели. Что-то до того новое и неожиданное, что сразу и не поймешь, лучше оно или хуже старого. Ничего пока не известно.

Слова, только сейчас сказанные Сеней, как бы включили «шум в зале», а он сам, ошеломленный всем поворотом событий, тоже не мог понять, хуже это или лучше того, что он ожидал. Он только слышал возбужденные голоса, кто-то сказал: «Вот это поворот!», кто-то засмеялся. В дверях, привлеченная «шумом в зале», возникла секретарша, наклонилась к сидящему с краю, он что-то ей сказал, отчего у нее округлились накрашенные глаза и приоткрылся накрашенный рот.

Как спасительный маяк, мелькнула Валина рука – может быть, она требовала предоставить ей слово, или просто выкрикнула: «Ты молодец, Сеня!», в общем шуме услышать было невозможно, он только понял то, что она выкрикнула.

Но тут Бакшин, увидав Валину руку, прекратил всеобщий разгул:

– Слово секретарю райкома, – снисходительно проговорил он и усмехнулся, вспомнив, как в свое время он отчитывал ее, эту девчонку, партизанскую радистку. В свое время… А теперь «эта девчонка» вполне может отчитать его, своего командира, хотя он убежден, что его-то время еще не ушло. Не ушло, а этот мальчик уже отчитал его. Такая невеселая мысль ничуть его не огорчила, а почему-то развеселила, но никто, кроме Вали, не мог понять истинного значения его снисходительной улыбки. Она тоже чуть-чуть заметно улыбнулась и одобрительно проговорила:

– Только сейчас, дорогие товарищи, мы все стали свидетелями смелого и, я бы сказала, дальновидного предложения, которое прекрасно символизирует живительные перемены, происходящие в нашей стране…

ГОРОД НА ЛАДОНИ

После совещания, уже покинув кабинет начальника, Сеня вспомнил, что он не передал Бакшину маминого приглашения, но как это сделать теперь, он не знал. Захочет ли Бакшин разговаривать с ним? Уже все попрощались друг с другом и разошлись, а он все еще маялся в приемной, лениво переговариваясь с утомленной секретаршей. Начальственный звонок вызвал ее. Вернувшись, она сказала:

– Товарищ Бакшин просил вас не уходить.

Скоро вышел Бакшин.

– Пошли, – проговорил он и стремительно, как всегда, легко опираясь на палку, вышел в пустынный коридор.

Сеня последовал за ним. Так, молча, они прошли через огромный сумеречный, как собор, вестибюль. Тяжелые двери, вздохнув, открылись, пропуская их, и, закрываясь, снова вздохнули. Хорошие, добротные двери, рассчитанные на солидных посетителей. Мраморная площадка, мраморные ступени, серые львы по сторонам широкой лестницы, мягкий свет, пропущенный сквозь матовые стекла. Величественный стиль, которому сегодня еще раз дали по шапке.

Прикурив на верхней площадке, Бакшин сказал – как показалось Сене – вполне добродушно:

– Вот ты и добился своего. Молодец.

Сеня не совсем почтительно подумал: «Это вы добились своего», – но уважение, которое он всегда испытывал к Бакшину, заставило его смолчать.

Львы глядели в темноту неживыми глазами. Разверстые их пасти забиты пылью и мусором. Нет, уж не зарычат. Бакшин ощутил острое желание прочистить собственное горло, что и сделал. Раздался раскатистый, подозрительно похожий на львиный, рык. Оглянувшись на льва – на льва, а не на Бакшина, – Сеня хихикнул. Именно хихикнул, как бы подчеркивая обидное сходство. Это же подумалось и Бакшину. Чепуха: он и бетонный лев? Ничего общего. Он откашлялся и сплюнул к самому подножию постамента, пресекая всякую попытку посмеиваться на его счет. И это явилось также и его местью за внезапное сочувствие подавившимся львам. Явно неуместные скульптурные излишества, которые, если что-то там олицетворяют, то разве что отсутствие чувства меры у строителей.

Спускаясь по ступенькам, он не глядел на своего спутника, который тоже что-то олицетворяет, хотя Бакшин твердо знал, что именно. Его, Бакшина, будущее – вот что. Именно о таком будущем он думал и совсем еще недавно, когда в последний раз разговаривал с сыном. О будущем смелом, расчетливом, настойчивом, но тогда ему и в голову не пришло, что это будущее восстанет против него.

Покосившись на своего спутника, Бакшин, однако, не заметил ничего для себя обидного. Сеня шел с ним рядом и молчал. Великодушие победителя или неловкость, которая иногда примешивается к торжеству?

– Не думайте, что мне легко, – неожиданно проговорил Сеня.

– Ладно, не оправдывайся…

– Оправдываться? В чем?

Какая уж тут неловкость? Бакшин усмехнулся:

– Ты знаешь, какой груз ты на себя взвалил?

– Мало я еще знаю.

– И не боишься?

– Побаиваюсь, – признался Сеня.

– Не бойся, поможем, – пообещал Бакшин и почему-то добавил: – В будущем.

– Будущее сегодня жить хочет, а не когда-нибудь потом.

– Сказано хорошо, – похвалил Бакшин. – А хотел в музыканты.

– Музыка – это не мое дело, это я понял, а вот какое мое – этого долго понять не мог. Тут вы мне здорово помогли. Помните, когда вы город восстанавливали? Вот тогда и пришло решение. Вы меня сразу своим делом захватили. Строителем меня сделали.

– Вот за это тебе спасибо, – стараясь не показать своего волнения, проговорил Бакшин.

Он находился в таком ошеломляюще счастливом состоянии, словно он был слеп какой-то внутренней слепотой, которая не мешает человеку видеть все вокруг, но не дает видеть самого себя, своего отношения к окружающему. И вот теперь прозрел и увидел все, что прежде было скрыто от него. И это случилось не вдруг, а зрело в нем давно, накапливалось, как вода в чаше. Сенино смелое выступление, как последняя капля, переполнило эту чашу. Сенина победа – это и его, Бакшина, победа, потому что именно он сделал Сеню строителем.

Взволнованный этим прозрением, Бакшин увидел своего сына. Никогда еще не слышал он благодарности от Степана, хотя для него-то сделано неизмеримо больше, чем для Емельянова. Сделано все, хотя сам Степан считает, будто ему чего-то еще недодали. Недоплатили. И жена тоже требует признания своих заслуг. Какая уж тут благодарность! Он так и уехал, не поняв, как это в его доме, где все помыслы были подчинены служению высокому долгу, завелось такое душевное стяжательство? И вот только теперь понял, как он сам виноват во всем этом. Он сам сделал их такими. Разве он знал, как растет его сын, какие мысли бродят в его голове? Разве он заметил, что его жена из «комсомолочки Наташи» превращается в холодную чиновницу? Ничего он не видел и ничего не знал, потому что и сам думал, что его долг выше всего, и все, что он делал, все это только для дела, а не для людей. Людей он не видел, и даже самых своих близких.

Он сам сделал их такими и вот теперь расплачивается.

И он же помог Емельянову найти свое дело, и хоть не очень велика его заслуга, но работник-то какой вышел! И несомненно отличный будет руководитель. Начальник.

– Спасибо, Семен, спасибо, – повторил Бакшин с пылкой строгостью, словно благодарил за подвиг.

– Да за что же? – с недоумением спросил Сеня. Он все еще не мог преодолеть чувство торжества и одновременно неловкости за свою победу, которая так легко ему далась. И еще он не знал, чем объяснить поведение Бакшина: сдался без борьбы. Поднял белый флаг и еще за что-то благодарит своего победителя. – И не я один. Все так же говорили. И время сейчас такое…

– Твоя правда, – согласился Бакшин с такой покорностью, что Сене припомнилось его самонадеянное обещание привести «самого» Бакшина на веревочке.

Не зная еще, как выполнить это свое обещание, для начала он спросил:

– Ожгибесова помните?

– Летчика? А как же! Он где?

Рассказав про Ожгибесова, Сеня без передышки сказал:

– Мама была бы рада увидеть вас.

– Да? – спросил Бакшин, продолжая стремительно шагать. – Я тоже. – И замолчал.

Они поднялись в гору и давно уже прошли мимо той гостиницы, в которой разместились члены комиссии, а Бакшин все молчал. Прошли «семиэтажку». Из открытых окон ресторана тянулась заунывная музыка. Тихо шумели старые липы театрального сквера, и оперный театр, сияя огнями, как корабль, вплывал в темные аллеи. Песок заскрипел под ногами. Миновав сквер, вышли на вечернюю оживленную улицу. Бакшин вдруг остановился, пристроил палку на сгибе локтя и, доставая из портсигара папиросу, спросил:

– Как она? Так и живет одна?

– Ничего, – ответил Сеня, – работает. – Посчитав, что Бакшину полагается знать все самое главное, он сообщил: – После, когда Ожгибесов выпишется из больницы, она хочет, чтобы он жил с ней. Совсем.

Бакшин уронил папиросу и, забыв достать другую, сунул портсигар в карман.

– Далеко идти? – спросил он.

– Нет, теперь уж близко. Хотите такси?

– Зачем же, если близко? Не осуждаешь мать?

– За что? Он любит маму, и очень давно. Еще с довойны.

– Любовь? – Бакшин сильнее застучал палкой. – Ее вы еще не отменили?

И засмеялся, давая понять, что он намерен шутить.

И Сеня тоже засмеялся, но совсем по другому поводу. Просто он вспомнил, как в сегодняшнем своем выступлении он говорил именно о любви, но только сейчас догадался об этом. Любовь к своему делу в строительстве так же необходима, как и расчет, и план. Нет, если отменить любовь, то остановится жизнь.

– Любовь? Нет, не отменили, – строго заметил Сеня и, чтобы совсем уж было не до смеха, добавил: – На днях Ожгибесову ногу отняли. Мама сама оперировала. Нет, не отменили, как видите. – Все это Сеня постарался проговорить как можно спокойнее. Как-никак Бакшин – гость, а Сеня – хозяин и ведет Бакшина – заслуженного человека – в добрый дом, где ему будет оказан самый уважительный прием.

* * *

– Он очень хороший человек, – сказал Сеня задумчиво.

Ася тихо спросила:

– Кто? Бакшин? Он мне показался притихшим. А это настораживает. Ты как думаешь?

Он убежденно заговорил:

– Жизнь у него не была гладкой. Всякое у них там происходило, у наших предшественников. Победы были и поражения, счастье и горе. Нам это все надо понять, потому что все, что они делали, они для нас делали. Для тебя, для меня. Победы для нас и ошибки для нас, а значит, мы ответственны за все их дела. Они о нас думали.

Но так как Ася все это выслушала в глубоком молчании, он подумал, что, может быть, она теперь-то согласна с ним. Потом он услыхал ее легкий вздох и ее ответ:

– Тут что-то есть, в твоих словах. Какой-то смысл…

Они только что убежали от пиршества, которое вовсю развернулось в доме Гурьева. Темные улицы были пустынны. Майский ветер, свежий и теплый, устало бродил по городу.

– Он не притих, – ответил Сеня. – Он, мне кажется, задумался.

– Задумался? Очень может быть. Добрый дом хоть кого приведет в чувство и заставит задуматься.

– Даже тебя?

– И меня. Даже… – Ася и в самом деле задумалась, но, конечно, ненадолго, потом засмеялась и только после этого призналась: – Мне кажется, нет, это так и есть на самом деле, я что-то поняла. Ты только не смейся. Бакшин тобой любуется. Нет, правда. Он так смотрел на тебя, когда говорил о будущем, словно ты ему в чем-то помог и через тебя он все увидел. Ты для него как очки, нет, как бинокль: дальше видно. – Ася снова засмеялась. – Тут вот я и призадумалась. И насторожилась…

– И забыла все старое зло?

– Нет, мой дорогой, ничего я не забыла. Зло остается злом, старое оно или новое. Я говорю о прошлом. Какое бы оно ни было, забывать его нельзя. Человек, забывающий прошлое, – сирота, без отца-матери, без роду, без племени.

Они прошли мимо театрального сквера, и тут Ася вспомнила, что Сеня ничего еще не рассказал о совещании, а когда он начал рассказывать, оказалось, что все это она уже слыхала от Вали Шаговой. Пока ждали, когда Сеня приведет Бакшина, она и рассказала.

– А ты на своем совещании хоть разок вспомнил обо мне? – спросила Ася.

– Да, я подумал, как хорошо, что тебя нет. Задала бы ты там жару…

– Кому? Бакшину?

– Да, ему. А больше мне. За то, что он предложил, а я согласился с его предложением. Все получилось неожиданно.

– Жена директора! Это я-то! Кто бы мог подумать?.. Ты боишься?

– Нет, нисколько.

– И я нисколько. Хуже было – мы не струсили, а теперь чего же нам бояться!.. Помнишь, как мы ночью шли по аллее, два маленьких человечка. Тогда тебя хотели забрать в колонию, и тебе пришлось укрыться на кладбище у Кузьки Конского. Нам было плохо. Оч плохо, но мы ничего не боялись. Об одном только и мечтали – хоть бы нас оставили в покое. Мы не боялись, потому что нас было двое. Так чего же нам теперь!..

Так говорила Ася, и Сеня был с ней совершенно согласен. Детские воспоминания, прошлое – вот как оно помогает в трудную минуту. Только бы не расставаться, только бы всегда вместе. И Ася думала так же, как и он; в гостинице, остановившись у своего номера, она сказала:

– Ты иди к себе. Я сейчас… – и скрылась за дверью.

Она и в самом деле пришла очень скоро. Он стоял у окна и смотрел, как постепенно гаснут в окнах теплые огни, и почувствовал, что Ася уже стоит тут же, у окна, и тоже рассматривает ночной город.

– Мне кажется, – сказала она, – будто тут ничего не изменилось с тех пор. Я говорю про эту комнату. Вот на этом диване я уснула в ту самую главную ночь. А ты был без памяти.

– Почему та ночь была главная?

– В нашей жизни – главная. С тех пор мы всегда были вместе.

Сеня повернул голову к Асе.

– Ну, не всегда, – нерешительно заметил он.

Но Ася, тихо посмеиваясь, возразила:

– Всегда. Я всегда была только с тобой.

Сеня подумал, что сейчас Ася сказала то самое основное, чем в последние дни были переполнены все его мысли и желания. Всегда быть вдвоем – в этом и есть глубокий смысл жизни. Быть вдвоем и любить. Все очень просто. Именно в этом, в самой простой простоте и заключена глубина мысли.

– И я всегда был только с тобой. И я хочу, чтобы так было всегда, – проговорил Сеня, оглушенный ожиданием того страшного и чудесного, того, что сейчас должно случиться. Вот сейчас она скажет: «А кто нам мешает?» Что тогда?

И она сказала:

– Теперь уж никто нам не сможет помешать. Мы двое во всем мире.

Двое во всем мире. Только двое. На седьмом этаже, откуда весь город как на ладони.

1965–1981