Текст книги "Залив Полумесяца"
Автор книги: Лана Фаблер
сообщить о нарушении
Текущая страница: 17 (всего у книги 32 страниц)
Глава 8. Обреченные
Спустя несколько дней…
Генуя
С некоторых пор ей не нравилось смотреться в зеркало. Время, драгоценное время, которое, кажется, всегда есть у нас в запасе, на самом деле лишь безвозвратно уходит. И с уходящими летами Эдже теряла свои молодость, красоту и стать. Ее лицо теперь выглядело не так свежо, как когда-то – в кажущиеся уже такими далекими дни юности. Морщинки усеяли его, а прежде резкие и выразительные его черты потеряли свои четкие линии. Ее фигура лишилась стройности и подтянутости, уступая натиску забрезжившей на горизонте жизни старости. И последняя напоминала о своем скором приходе то одной, то другой болезнью, с которыми Эдже за всю свою жизнь совершенно не была знакома.
Она переступила пятидесятилетний рубеж и теперь тосковала по тому, как легко в свое время управлялась с мечом, как стремглав скакала верхом, обгоняя ветер, и как все вокруг восхищались ее дикой красотой. Все это ушло в прошлое, но одно осталось неизменным: корона, в очередной раз завоеванная ею кровопролитной войной, покоилась на ее голове вот уже многие годы. И Генуя снова процветала. Мир и покой пошли ей на пользу: город-государство ширился, рос, жил своей жизнью, активно вел торговлю с зарубежными странами и богател.
Сестры Серпиенто, ввергнувшие Геную в хаос, разруху и беззаконие, проиграли свое сражение за власть и были милостиво сосланы обратно в Италию. Эдже не смогла не внять мольбам Долорес сохранить жизни ее семье, потому как во многом благодаря именно своей кузине она и одержала эту победу. Долорес, пока они с Артаферном и Серхатом собирали войско и флот, развернула в Генуе бурную деятельность. С помощью Серхио Лотароза, который стал посредником между ними и знатью Генуи и получал всю необходимую информацию от Долорес, Эдже еще до своего прибытия в Геную с войной удалось заручиться поддержкой большей части знатных семейств, которые выступили на ее стороне и поддержали ее притязания на корону.
И теперь правящий род Дориа имел в своем лице наследницу, пусть и не прямую. Все чтили и любили принцессу Долорес, которая в глазах народа была будущей королевой и на которую возлагались большие надежды. Она не только завоевала всеобщую любовь своими красотой и умом, но и смогла доказать, что способна дать продолжение королевскому семейству, значительно разросшемуся благодаря ее браку с Серхатом, приближенным королевы, и рождению у них пятерых детей.
После брака с принцессой ему стали приписывать ее фамилию Серпиенто, хотя ныне действующий глава королевской гвардии упрямо отказывался от того, чтобы к нему так обращались. Все знали, что он был, как говорили здесь, варваром, который в свое время служил самому султану Османской империи, а Генуя неоднократно с ней воевала. Но благодаря верной службе королеве и безупречной репутации честного, порядочного и волевого человека его в Генуе спустя время все же приняли за своего и стали уважать. Серхат не то, чтобы устраивал народ в качестве будущего короля-соправителя своей жены – все попросту с этим смирились, как с чем-то неизбежным.
Со стороны казалось, что королевское семейство живет счастливо и мирно. Во многом так и было: королева Эдже Дориа на скромной закрытой церемонии вышла замуж за своего адмирала Артаферна, с которым, что знали все, ее связывали давние отношения. Все были только рады союзу восхваляемой правительницы и обожаемого адмирала, которые со своим флотом и войском принесли мир в Геную после незаконного правления сестер Серпиенто. На публике они выглядели всегда умиротворенными и спокойно-счастливыми. Таковыми они и были и рука об руку правили этим государством.
Адмирал Артаферн не отличался эмоциональностью, но даже в его всегда сдержанном и непроницаемом выражении лица читалось счастье, чего нельзя было сказать о главе гвардии Серхате. Он всегда был сух, угрюм и серьезен, да и взгляд его не светился. Ни одному человеку, посмотревшему на него, не приходило в голову мысли, что он – счастлив. Как будто он нес в себе неподъемный груз. Груз прошлого, которое он так и не смог отпустить.
Когда однажды Эдже, спустя полгода после возвращения на трон, услышала от кузины, что ей пришелся по сердцу ее подручный Серхат, она была крайне удивлена и растеряна. Ей было известно, что Серхат все еще любил оставшуюся в далеком и теперь недоступном им Стамбуле Нилюфер, сестру падишаха, и понимала, что вряд ли воин обрадуется этому браку. Она не хотела вмешиваться в это, но вместо нее вмешался Артаферн.
Он рассудил, что более подходящей партии для Долорес не найти: Серхат им предан до смерти, никогда не возжелает власти и уж тем более не станет частью заговора среди знати об очередном перевороте. Он единственный, кому они могут безоговорочно доверять и твердо знать, что тот никогда не посмеет как-либо задеть или унизить принцессу – с ним она будет, как за каменной стеной. Тем более, так кстати сама Долорес питала к нему чувства.
Премного уважая свою королеву и адмирала, Серхат не стал сопротивляться. Он и смысла в этом не видел. Отказываться от такой чести, как жениться на принцессе и в будущем стать ее соправителем, было глупо и даже опасно. Тогда в его душе еще тлела надежда на то, что он вопреки всему сможет забыть свою султаншу и, женившись на другой женщине, с ней обрести счастье или хотя бы покой.
Но он чудовищно ошибся.
Этот брак не принес ему покоя и уж тем более счастья. Год за годом он буквально заставлял себя жить с женщиной, которая даже со всей своей красотой, с острым умом и искренней любовью не смогла найти путь в его сердце. А если и пыталась найти, то на пути у нее всегда оказывалась непреодолимая преграда в лице призрака женщины, которая с присущим ей упорством отказывалась покидать сердце Серхата.
Отчаяние и грусть Долорес, которая так и не смогла добиться ответной любви мужа, тоска по покинутой любимой и тихое, глубоко спрятанное в душе несчастье Серхата – это нарастало, ширилось, росло, медленно разрушая более-менее удачный брак и делая его попросту невыносимым. Пятеро общих детей – вот, что все еще держало его на плаву, но и эта опора становилась все незначительней в сравнении с тем, какая буря бушевала в сердцах злосчастных супругов.
Все при дворе делали вид, что ничего не происходит, и Эдже в том числе. Ее кузине с мужем удавалось сохранять на публике видимость более-менее сносного брака – этого было достаточно. В конце концов, брак не всегда подразумевает под собой любовь. Это прежде всего инструмент продолжения рода, и здесь Серхату и Долорес все же удалось добиться успеха. Большего от них Эдже не могла требовать, потому оставила их самих разбираться со своими трудными взаимоотношениями.
У нее без того было немало проблем. На ее плечах лежала забота о целом государстве. Генуя была сильной и, прежде всего, торговой державой, но и войны ей были не чужды. Отношения с Венецией так и не потеплели, и меж странами то и дело вспыхивали конфликты, грозящие превратиться в очередную войну. К тому же, выяснилось, что полгода назад Серпиенто исчезли из Италии, где прежде пребывали в ссылке. Артаферн был не на шутку встревожен этим известием – они не могли пропасть просто так. Очевидно, эти змеи снова что-то задумали. Эдже по его совету отправила людей в Италию на поиски своих тетушек, но от них и следа не осталось. Они явно тщательно замели за собой следы. Значит, действительно имели что-то на уме. И это настораживало…
Отойдя от зеркала в роскошной оправе из золота, Эдже в не менее роскошном черном платье, которое в силу ее возраста уже не отличалось привычными для нее дерзостью и откровенностью, прошла через всю опочивальню к софе и опустилась на нее. Взгляд ее зеленых глаз в задумчивости устремился в находящееся напротив распахнутое окно. Видимый кусочек неба был окрашен в светло-голубой цвет раннего утра, и еще робкие солнечные лучи только-только начали золотить его. Глубоко вдохнув свежий воздух, проникающий с ветерком в ее покои, королева вдруг ощутила умиротворение – чувство, которое среди насыщенных будней было редким гостем в ее сердце.
Но оно гостило недолго. Двери вдруг открылись, впустив внутрь Артаферна в его обычном виде – в дорогих одеждах черного цвета из бархата и кожи. В его черных волосах уже едва серебрилась седина, и лицо его также было усеяно морщинками, но стати и мужественности он с годами не потерял. Увидев свою королеву и по счастливому стечению обстоятельств жену, мужчина, всегда отличавшийся сдержанностью в чувствах, спокойно подошел к ней и присел в стоящее рядом с софой кресло.
– Ваше Величество, что вас так печалит? – он любил ее подначивать, обращаясь к ней с шутливым почтением.
Оторвав взгляд от окна, Эдже посмотрела на мужа и вздохнула.
– Просто подумала о том, как быстротечно время… Вспомнила себя, еще той глупой и несносной девчонкой, которая наивно полагала, что однажды весь мир будет у ее ног. Рейну. И… нашу встречу. Ты помнишь? – она с грустной улыбкой заглянула ему в глаза.
– Разве я мог забыть? – Артаферн ответил с едва различимой нежностью в голосе и усмехнулся. – Ты меня тогда изрядно повеселила своей самоуверенностью. Но и удивила… Я прежде таких женщин не встречал. Хотя ты и вправду тогда была всего-навсего несносной девчонкой.
Эдже не сдержала улыбки, но она быстро погасла. Ей вдруг стало ужасно тоскливо, ведь все это осталось в прошлом. Вся ее жизнь. А впереди – старость и смерть, которую она уже столько раз обманывала. Но на этот раз ей не сбежать, не спрятаться и не скрыться. Неминуемая встреча все ближе, ближе и ближе… В моменты осознания этого ее посещала горькая мысль том, что она столь многое не успела сделать. И особенной болью в сердце отзывалось то, что она так и не стала матерью вопреки всем своим надеждам и мольбам к Всевышнему.
Артаферн настолько хорошо знал ее, что по выражению ее лица понял, о чем она думает, и, покинув кресло, пересел к ней на софу. Его рука крепко сжала ее ладонь.
– Мы с тобой прожили весьма неплохую жизнь, Эдже, так что не о чем здесь жалеть. Несмотря ни на что, ты рядом со мной, и одно это делает меня счастливым. И если бы мне предложили прожить другую жизнь, в которой я бы родился в богатой знатной семье, чтобы вести спокойную и размеренную жизнь в роскоши, я бы все равно выбрал эту, в которой мне довелось с рождения и до тридцати лет носить клеймо раба. Потому что иначе я бы не встретил тебя.
Со слезами в глазах посмотрев на него, Эдже прислонила голову к его плечу и в новом приливе умиротворения прикрыла веки.
– Артаферн? – спустя минуту тишины раздался ее тихий голос.
– М?
– А если бы мы тогда сбежали? Еще до войны, пока Рейна набирала флот в Греции. Возможно, все сложилось бы иначе?.. Жили бы сейчас тихо и мирно в каком-нибудь греческом рыбацком городке на побережье моря. Ты бы по утрам выходил в море ловить рыбу, чтобы потом продать ее на базаре, а я бы… не знаю, занималась хозяйством и… детьми. Тогда бы ты тоже был счастлив со мной?
– Ну себя рыбаком я еще могу представить, – хмыкнул мужчина. – А вот тебя, занимающейся хозяйством… Это вряд ли. Ты бы скорее ходила со мной рыбачить, чтобы самодовольно улыбнуться, когда на базаре продашь больше пойманной тобой рыбы.
Эдже рассмеялась, понимая, что она уж точно не домоседка, которая будет терпеливо и верно дожидаться возвращения мужа за домашними хлопотами.
В этот момент в покои вошел Серхат в облегченных доспехах, придающих его крупной фигуре еще более внушительный вид. Склонив темноволосую голову, он затем посмотрел на свою королеву, которая отстранилась от своего мужа. Тот встал рядом с софой, на которой прежде сидел вместе с ней.
– Что у тебя, Серхат? – осведомилась Эдже, понимая, что пришел конец этому короткому времени покоя.
– Королевский совет ожидает вас для аудиенции, Ваше Величество. Ее Высочество принцесса Долорес выразила желание присутствовать на сегодняшнем заседании совета. Если вы, конечно, позволите это.
– Конечно, позволю, – кивнула Эдже, встав на ноги и царственно направившись к дверям. – Ей будет полезно послушать. К тому же, сегодня командующий флотом обещал нам поведать о чем-то крайне важном касаемо ее семьи. Эти Серпиенто все никак не успокоятся…
Артаферн, который последовал за женой, мрачно переглянулся с Серхатом. Оба понимали, что над Генуей вновь нависла угроза – пока еще призрачная, но все же угроза.
Дворец Топкапы. Покои шехзаде Орхана.
Сквозь сон он ощутил щекочущее прикосновение к груди, и, не желая просыпаться, чуть сдвинул брови. Но тот, кто решил нарушить его покой, очевидно, отличался упрямством и не желал сдаваться. Теперь шехзаде почувствовал скользящее касание к шее и раздраженно приоткрыл веки. Его взору предстало нависшее над ним красивое лицо с тонкими чертами и серыми глазами, полными нежности. Копна пламенно-рыжих волос закрывала его от всего мира подобно занавесу.
– Скоро полдень, а вы все не желаете просыпаться, – девушка наклонилась к нему и стала легко, чуть касаясь губами, целовать его в шею.
– Неудивительно, учитывая, что ты дала мне заснуть только на рассвете, – проворчал шехзаде Орхан и почувствовал, как воздух защекотал его кожу – она рассмеялась.
Губы наложницы по мере того, как спускались с его шеи на грудь, становились все настойчивее, и он, все еще борясь с желанием продолжить свой сон, усмехнулся с закрытыми глазами.
– Тебе все мало?
– Мне всегда будет мало, – лукаво сообщила она и улыбнулась. – Ну довольно вам спать! – чуть капризно воскликнула девушка, отстранившись и увидев, что шехзаде снова засыпает. – Вы разве не голодны?
Они разместились за столиком, где уже покоился принесенный слугами поднос с утренними яствами, на которые они с аппетитом набросились после очередной утомительной ночи. Шехзаде насмешливо поглядывал на свою фаворитку, которая, не стесняясь, как прочие, уплетала с подноса всего понемногу, ничуть от него не отставая. Она не манерничала, вела себя очень естественно и раскрепощенно, но при этом оставалась все такой же красивой и соблазнительной.
И он по-настоящему увлекся этой русской рабыней, о чем даже не подозревал, когда в тот вечер распорядился привести ее к нему. Тогда еще Ольга с первой же их ночи поразила его тем, что могла похвастаться не только своей редкой красотой. Она не проявляла к нему раболепного почтения, как иные рабыни, бывшие на его ложе. Она смело заигрывала с ним и смеялась во весь голос, будто это она была у себя в покоях – настолько естественно и открыто себя вела. Ольга его не боялась и этим зацепила больше, чем все другие его фаворитки.
За красоту, пылкий нрав и редкий цвет волос он назвал ее именем Тансу, что означает «рассвет», и с первой их встречи каждую ночь звал к себе, потому что ему просто-напросто было с ней интересно. Она увлекала его за собой, как быстрый поток реки, и стремительно уносила прочь от всего мира. С Тансу он забывал о нем и наслаждался тем, что мог быть самим собой. С ней… было по-своему хорошо. Самое важное, что в отношениях с Тансу не было того оголенного нерва, надрыва, как в случае с сестрой, где каждый их шаг навстречу друг другу осуждался. Где именно он был тем, кто просил любви и жаждал ласки, а не наоборот, как с Тансу.
После трапезы Тансу перебралась на подушку к своему господину и прислонилась спиной к его груди, умиротворенно поглаживая его смуглые руки, обнимающие ее за талию.
– Может, мы сегодня выйдем в сад, прогуляемся? Погода стоит хорошая, да и я… – Тансу вдруг осеклась, не договорив.
– Что? – не дождавшись продолжения, тихо спросил шехзаде Орхан.
– С тех пор, как я попала во дворец, я и не выходила из него. Нам это запрещено… А мне так хочется снова ощутить на коже тепло солнечных лучей. Почувствовать овевающие меня порывы ветерка и его свежесть. Пройтись ногами по земле, а не по холодному мрамору. Здесь мы словно птички, запертые в клетке, которым обрезали крылышки, чтобы они больше не могли летать. И нам лишь остается предаваться за золотыми прутьями мыслям о родине, куда мы уже никогда не сможем вернуться.
В ее голосе впервые за эти дни и ночи прозвучала печаль, и она удивила шехзаде Орхана. Он успел привыкнуть к тому, что его Тансу всегда лучезарна, улыбчива и игрива. Но ведь и она живой человек со своими чувствами и переживаниями, которому свойственно и предаваться печали. Верно, прежде она хорошо ее скрывала, ведь ее не могло не тяготить оставленные в прошлом родина, семья и теперешнее рабство.
– Прогуляемся, если ты этого хочешь, – с намеком на ласку в голосе ответил он.
Эти слова согрели ее. Выпутавшись из его рук, Тансу с улыбкой повернулась к шехзаде. Вглядевшись в его лицо, которое она уже так хорошо знала, девушка в который раз заметила про себя, что оно не отличается правильностью черт. Но в этой-то неправильности, в бурлящем энергией взгляде серых глаз, в волевом подбородке и резком разрезе рта и заключалась его своеобразная привлекательность. Шехзаде Орхан был неправильным с любой точки зрения, но это и являлось тем, что рождало его необъяснимый шарм.
Тансу чувствовала, как в ее душе что-то назревает, растет и полнится с каждой ночью, что она проводила в этих покоях. И она боялась этого растущего чувства, потому что знала: она всему отдавалась без остатка. Такова была ее натура. Все чувства в ней были широки и необъятны, без всяких оттенков и полумер. Если она гневалась, то до беспамятства, если радовалась, то смех ее был слышен во всей округе, а если печалилась, то слез ее было ничем не остановить.
А если уж в ее сердце поселится любовь, она в ней целиком растворится. И, очевидно, будет также бурно страдать, ведь ее господин еще совсем юн и горяч, да и он – шехзаде, которому положено иметь гарем, а он им явно не намерен пренебрегать. Уже от взгляда на одну из его фавориток Тансу ощущала опаляющую ее ревность – жгучую и становящуюся все ядовитей. Когда страсть шехзаде остынет, он тут же вспомнит о своем гареме – вот чего она боялась больше всего.
Тансу даже не думала, что шехзаде Орхан, совсем еще мальчишка, вызовет в ней такие чувства. Попав в Топкапы, она жаждала быть частью гарема его старшего брата, шехзаде Османа – уже взрослого мужчины, который был так красив и пленителен. Тансу чувствовала досаду и сожаление, когда та рабыня, Десен, оставила ее ни с чем, и ей пришлось идти на хальвет в эти покои.
Она-то думала, что из нее сделали жертву, но судьба хитра – она привела ее в объятия шехзаде Орхана и показала, как она ошибалась. Любовь – это чувство, которое приходит в тот момент, когда ты ждешь ее меньше всего. Она как неожиданная болезнь, которая поражает тебя по случайности и стремительно отравляет тебя изнутри. Разливается по венам, заполняя собой сердце и обретая огромную власть над человеком.
И сейчас, смотря в обращенные к ней глаза шехзаде, Тансу чувствовала, как это чувство растет в ней. Как что-то томится в ее груди, сдавливает ее, по-хозяйски обосновываясь на новом месте. Импульсивно она подалась вперед и с присущей ей смелостью поцеловала его, обхватив руками за шею. Пока еще его страсть не угасла, и шехзаде Орхан ответил ей, но чуть менее пылко, как будто просто позволяя, уступая ее натиску.
Тансу с досадой прервала поцелуй, просто обняв его и положив подбородок на его плечо. А сама мрачновато уставилась в окно. Она ясно чувствовала, что он словно бы никогда не был с нею… целиком. Кто-то еще постоянно находился в его мыслях – пусть даже на самых задворках разума. И эта тень стояла между ними, не позволяя ей, Тансу, подойти ближе. Из-за этой тени шехзаде не отдавался времени, проводимым с ней, полностью. И, уже зная, какие толки идут в гареме, Тансу догадывалась, кто эта тень, вставшая на ее пути к сердцу шехзаде…
Дворец Топкапы. Покои Айнур Султан.
– Султанша, может, все-таки немного поешьте? – посмотрев на нетронутый поднос с завтраком на столике, мягко спросила Алиме-хатун. Она вернулась в покои, думая забрать пустые тарелки у своей госпожи, но она так и не стала ничего есть. – Вы очень худенькая, да и недавно чувствовали недомогание…
– Что-то не хочется, – не отрывая взора от страницы читаемой книги, пробормотала Айнур Султан.
Алиме-хатун вздохнула и, с неодобрением взглянув на нее, подошла к столику и забрала с него поднос, чтобы отнести обратно на кухню. Но, схитрив, оставила на столике кубок с клубничным шербетом и блюдо с фруктами.
Айнур Султан даже не заметила этого, увлеченная своим любимым занятием – чтением. В последние дни она лишь этим и занималась, чтобы отвлечь себя от нежеланных мыслей об Орхане. Он вдруг сильно увлекся своей новой фавориткой и тем самым стал уделять ей много меньше внимания. Вечерами он пропадал с той наложницей в своих покоях, не позволяя кому-либо их беспокоить. И теперь даже свои утра шехзаде проводил с приглянувшейся ему русской рабыней, а после отправлялся или на занятия, или на прогулку верхом.
Султанша не хотела этого признавать, но она жутко ревновала брата, который резко, удивительно резко отдалился от нее. Эта девица – Тансу-хатун – вызывала в ней холодный, леденящий гнев, ведь именно из-за нее Орхан стал сам не свой. Он, как видно, больше не стремился проводить с ней время. И Айнур Султан решила для себя, что не будет ходить за ним хвостиком, чтобы выпросить время и для себя. Что же, если ему стала дороже нее та рабыня, пусть будет так. Она унижаться не станет и лучше уж погрустит у себя в покоях с книгой в руках.
Казалось, в такой ситуации ей стоило бы проводить больше времени с Мехметом, но тот разболелся – простыл во время одной из своих прогулок в саду. Опасности не было, но лекари рекомендовали оградить захворавшего шехзаде от общения, чтобы он никого не заразил и сам быстрее поправлялся, пребывая в покое.
Бельгин Султан, конечно, от беспокойства места себе не находила. Лекари не позволяли ей достаточно часто, как ей того хотелось, навещать сына, и она тяжело это переживала. Айнур Султан она строго-настрого запретила навещать брата, ведь с ее хрупким здоровьем, если она подхватит болезнь, может возникнуть много серьезных проблем.
И вот она осталась совсем одна – матери было не до нее, так как один ее брат был болен, а другой, прежде окружавший ее вниманием и заботой, неожиданно переменился из-за своего очередного любовного увлечения. Оставалось уповать на то, что все это – временно. Вскоре все станет по-прежнему, верно? Айнур Султан тайком надеялась на это. Она так не любила быть в одиночестве…
Ее также тяготило и то, каким вышло прощание с братом Османом, когда он впервые за время своего регентства зашел к ней перед отъездом – скорее из вежливости, чем по собственной воле. Он был единственным ее родным братом, и, казалось бы, этот факт должен был сближать их, но все обстояло ровным счетом наоборот.
Айнур Султан стыдилась своего порочного брата, которого все осуждали и попрекали за его распущенность, лень и презрительное отношение к обязанностям наследника престола. По правде говоря, она его даже побаивалась. Шехзаде Осман был слишком непредсказуем, вспыльчив и злобен, чтобы она питала к нему теплые чувства.
Он отвечал ей тем же. Верно, она чем-то его сильно раздражала. Может быть, тем, что совершенно не была похожа на их мать. Или потому, что была слишком уж другой – неприемлемо чистой и непорочной для его мировоззрения. Шехзаде Осман таил на нее какую-то тайную злобу, и Айнур Султан часто замечала ее на дне его темных глаз.
Бельгин Султан полагала – пару раз она обсуждала это с дочерью – что Осман, который все еще тосковал по матери, помнил, как та после рождения Айнур посвятила всю себя ей, а его оттеснила в сторону от себя. Осман чувствовал себя несправедливо обделенным материнской любовью после рождения сестры, ведь ему так остро не хватало этой любви после исчезновения Эмине Султан.
И вот, явившись в то утро к ней в покои, шехзаде Осман застал сестру за утренним туалетом. Служанка, уже облачив свою госпожу в бледно-зеленое платье из бархата, застегивала на ее шее то самое роскошное ожерелье, доставшееся ей от Эмине Султан. Крупное и тяжелое, оно было выполнено из серебра с чередующимися изумрудами и сапфирами и сверкало в лучах солнца, пробивающихся в опочивальню. Для юной султанши это ожерелье было единственным напоминанием о матери, и она любила по настроению надевать его и чувствовать какую-то особую связь с Эмине Султан, которую никогда не знала.
Но, едва увидев ожерелье на ее шее, шехзаде Осман напрягся всем телом, и глаза его заволокло той самой злобой. Оглянувшись на него, Айнур Султан удивилась его приходу, но удивление ее быстро сошло на нет. Девушка насторожилась, заметив выражение лица брата. Оно не сулило ничего хорошего.
– Оставь нас, – велел шехзаде Осман ее служанке, и та, поклонившись, поспешно удалилась. – Доброе утро, сестра, – он как-то странно, немного пугающе улыбнулся. – А я зашел проститься с тобой перед своим отъездом.
– Что же… – залепетала Айнур Султан, с трудом выдерживая на себе его пронизывающий взгляд. – В добрый путь. Думаю, теперь мы увидимся не скоро, так что я хочу пожелать тебе, чтобы ты, наконец, остепенился. Я верю, что по-настоящему ты не такой, каким желаешь себя показать. Ты – мой брат, и я… несмотря ни на что желаю тебе добра.
– Говоришь совсем как Бельгин Султан, – жестко усмехнулся мужчина. – Как ты ее называешь? Ах да, «валиде». И правда, она вырастила тебя воистину своей дочерью.
– И я горжусь этим, – преодолев свой страх, воскликнула султанша.
На мгновение в покоях стало ужасно тихо, и вдруг шехзаде Осман как-то угрожающе шагнул к ней, сильно возвышаясь над своей невысокой и худенькой сестрой.
– Неужели? Тогда что же ты мертвой хваткой вцепилась в это ожерелье? Когда, уезжая в санджак, я пожелал забрать его с собой в память о своей матери, ты, еще девчонка, устроила настоящую истерику. Отец, конечно же, не позволил мне забрать у тебя любимую игрушку. И я смирился. Думал, подрастешь и станешь с гордостью носить его в память о своей настоящей матери. С уважением относясь к ней и к этой вещи – единственной, что осталась нам от нее. Но, оказывается, ты гордишься лишь тем, что тебя вырастила эта… благодетельница, – он буквально выплюнул это слово, щедро приправив его презрением. – И раз так, я хочу забрать это ожерелье.
Неосознанно рука Айнур Султан дернулась вверх и накрыла собой ожерелье, как бы защищая его от посягательства. Девушка испугалась, действительно испугалась, потому что он был не прав – она дорожила этой вещью больше, чем чем-либо еще. И ни за что бы не рассталась с нею по собственной воле.
– И что же, ты сам станешь «с гордостью носить его»? Сомневаюсь, что тебя правильно поймут. Хотя, тебе не привыкать, – почувствовав нарастающий в груди гнев, усмехнулась султанша, и впервые в ее жизни это вышло настолько ядовито. – Или, быть может, подаришь его одной из своих наложниц? Вот уж истинное уважение к памяти матери! Она только о том и мечтала, чтобы ее любимую драгоценность, которую для нее собственными руками сделал повелитель, носила безродная рабыня ее непутевого сыночка.
Айнур Султан испугалась того, что сказала, едва закончила говорить, и ожидала, что после подобных ее слов брат придет в неописуемую ярость. Но она была готова встретить ее, внезапно ощутив в себе взявшиеся ниоткуда силы противостоять его натиску.
Однако тот изумил ее тем, что разорвал воцарившуюся тишину смехом. Она бестолково уставилась на него, не понимая подобной реакции. Оборвав свой смех, шехзаде Осман насмешливо оглядел ее.
– Сколько бы ты не притворялась дочерью Бельгин Султан, ты не сможешь утаить свою истинную сущность, сестра. Ты – дочь Эмине Султан, и, как видишь, в тебе от нее не так уж мало. Ты похожа на меня больше, чем думаешь. Когда-нибудь, повзрослев и почувствовав горький вкус жизни, ты поймешь это и примешь. Вот тогда ты почувствуешь себя… свободной. Настоящей, – он начал говорить как будто бы даже весело, но закончил с мрачным вдохновением и пылающим взором. – Пока что тебе нравится притворяться невинным ангелом по примеру своей «валиде», но однажды, я в этом уверен, тебе осточертеет эта маска, – с этими словами он обхватил ладонями ее лицо и, не дав опомниться, быстро поцеловал в лоб, а после с усмешкой на лице развернулся и ушел.
Прошло уже несколько дней, но Айнур Султан все не могла забыть этих слов, которые эхом звучали в ее голове. Она страшилась того, что они окажутся правдивыми. Это как пророчество. Проклятие. Султанша меньше всего хотела стать такой, как ее брат, но она против воли чувствовала в себе все чаще и чаще дающее о себе знать темное начало. Что, если брат прав, и со временем эта тьма в ней будет становиться все сильнее?
Дворец Топкапы. Гарем.
– Идрис-ага, но как же?.. Я же заплатил вам! Целый меш…
– Я тебе что сказал?! – с раздражением прошипел тот, перебив евнуха. – Придется подождать! Как только того агу в Старый дворец отправить удастся, тогда и получишь свою должность, ты понял? И не доставай меня этим по пять раз на дню!
Заложив руки за спину, за ними с серьезным видом наблюдал стоящий в начале коридора, где шел разговор, мужчина. Он был весьма высок, плечист и сухощав. Карие глаза его были лишены каких-либо эмоций и смотрели скорее оценивающе. Одет он был просто и сдержанно в кафтан из темно-синей плотной ткани, а на голове его – тюрбан, покрывающий уже седеющие на висках темные волосы. Во всем его облике читалось холодное достоинство, которое обычно было не свойственно людям его положения, а именно – слугам.
– Я и так жду уже второй месяц! Вы меня обма… – тут молодой евнух осекся, увидев за спиной у Идриса-аги того самого мужчину, наблюдающего за ними, и тут же напрягся.
Идрис-ага в непонимании обернулся и проследил за направлением его взгляда, а затем сдвинул брови. Это еще кто?
– Уважаемый, в чем дело-то? И вообще, кто ты такой? Откуда взялся?
Мужчина непроницаемо посмотрел на него и не спеша пошел навстречу в сопровождении двух евнухов, один из которых нес большой деревянный сундук – вероятно, с вещами.
– Как вижу, дела здесь обстоят много хуже, чем я себе представлял, – сухо заметил он, поравнявшись с, наоборот, невысоким и упитанным Идрисом-агой. – Меня зовут Кемаль-ага, и прибыл я из дворца в Эдирне по приглашению Фатьмы Султан Хазретлери, раз уж вы интересуетесь.
Идрис-ага перестал недоуменно хмуриться и уже настороженно оглядел его. Он сразу же почувствовал в этом человеке угрозу, а теперь понял, что угрожал он непосредственно ему и его положению в гареме. Фатьма Султан вызвала в Топкапы этого скверного агу? Для чего, интересно? Уж не его ли потеснить?
