Текст книги "Хозяйка Рима"
Автор книги: Кейт Куинн
сообщить о нарушении
Текущая страница: 27 (всего у книги 34 страниц)
Глава 29
РимЮстина отвернулась от окна своей тесной сырой камеры.
– Павлин, до этого ты ни разу не повысил на меня голос!
– Повысил на тебя голос? – выкрикнул Павлин. – Повысил на тебя голос. Да ведь эта история уже разошлась по всему Риму. Весталка, которая стала на пути преторианцев, чтобы даровать божественную милость женщине-христианке.
Юстина одарила его невозмутимым взглядом, и гнев Павлина тотчас пошел на убыль.
– Юстина, я даже представить не могу, что он теперь…
– Тсс. Тише. Теперь все в руках Весты. – Она улыбнулась едва заметной улыбкой и низко натянула на лицо покрывало. – А теперь отведи меня к нему.
Павлин на мгновение улыбнулся ей, пытаясь различить под полупрозрачным шелком ее глаза. Весталки, насколько ему было известно, прятали за покрывалами лица только в одном случае.
Во время жертвоприношений.
– Итак, – произнес Домициан. – Значит, это та самая весталка?
Он сидел за столом, заваленным горами петиций, карт и писем.
И как всегда теперь, у его ног расположился, сложив ноги крестом, сын Теи. Мальчишка клевал носом. Сам император тоже имел сонный вид, и после целого дня трудов изменники и предатели, похоже, его не слишком интересовали. Павлин ощутил искру надежды.
Неожиданно Юстина сдернула с головы вуаль, стащила с волос повязку и, тряхнув головой, распустила по плечам светлые локоны.
– Привет, дядя, – улыбнулась она императору.
На какой-то момент в таблинуме установилась мертвая тишина. Павлин испугался, что больше вообще не услышит ни звука.
Викс открыл глаза и в изумлении уставился на весталку. То же самое сделал и Павлин, пытаясь увидеть любимую женщину.
Вместо этого увидел незнакомку. Крупный нос, отличительную черту всех Флавиев, их знаменитые локоны, которые так хорошо смотрелись в мраморе, а теперь рассыпались поверх белоснежных одежд, темные глаза, такие же бездонные и загадочные, что и глаза Домициана.
И тогда образы давно прошедших лет всплыли на поверхности памяти – юная патрицианка, наперсница его детских игр.
– Я знал тебя задолго до того, как мы встретились, – сказал он ей как-то раз.
– Юлия? – спросил он у дочери императора Тита, внучки императора Веспасиана, племянницы и – если верить слухам – любовницы императора Домициана. Перед ним стояла именно она – представительница правящей божественной династии.
«А я еще предлагал ей выйти за меня замуж», – грустно подумал он.
– Юлия! – отозвался император. На его лице застыло странное выражение, вернее, то была смесь самых разных чувств, определить которые Павлин не смог бы даже с тысячного раза.
Но именно этого он и боялся.
– Мой господин, – быстро произнес он. – Я приношу свои извинения за то, что позволил этой самозванке войти к тебе. Я сейчас же уведу ее отсюда и поступлю с ней так, как того она заслуживает…
– Нет, – оборвал его Домициан, поедая глазами свою племянницу. – Она не самозванка. Скажи мне, Павлин, ты знал?
Во рту префекта пересохло.
– Нет, – ответила за него Юстина. – Он ничего не подозревал.
– Это многое проясняет, – отозвался император задумчивым тоном. – Например, почему ты решила даровать Флавии помилование. Кстати, теперь помилование отменяется. Ибо только весталка-девственница способна отменить вынесенный императором смертный приговор. Тебя же девственницей никак не назовешь.
Как ни странно, она улыбнулась. И из представительницы рода Флавиев вновь превратилась в Юстину.
– Да, но если ты захочешь отменить мое сделанное всенародно помилование, люди потребуют от тебя объяснений. И что же ты им скажешь?
– Император не обязан ни перед кем оправдываться.
– О, ты всю свою жизнь только тем и занимался, что пытался найти оправдание тому, каким образом ты из-за тени моего отца пробрался на трон.
Домициан нервно поерзал.
– А где ты была все это время?
Павлин открыл было рот, но тотчас закрыл. Ему не терпелось услышать ответ.
– Как где? В храме Весты, куда я всегда стремилась попасть. Увы, прежде чем я туда попала, мне пришлось умереть.
– Люди говорили, что виной всему ребенок…
– Никакого ребенка не было. Я пыталась заколоть себя кинжалом, но… – улыбка вновь осветила ее лицо. – Веста не захотела, чтобы я покинула этот мир и призвала меня к себе. И я к ней пришла. Она не стала корить меня за отсутствие девственности.
– Значит, кто-то помог тебе бежать! – со злостью в голосе бросил Домициан.
– Старшая весталка. Ее больше нет в живых. И двое других, чьи имена я тебе не назову.
И вновь воцарилось молчание. Домициан нарушил его первым.
– Я все равно могу казнить Флавию, – произнес он. – Я заменил казнь ссылкой, и завтра она отправится в Пандатерию. Ты знаешь, что это такое? Голая скала посреди морских вод, размером меньше квадратной мили. Несколько женщин из императорской династии окончили там жизнь, кстати, некоторые даже носили твое имя. Скажи, кому есть дело до того, если царственная пленница случайно сорвется со скалы и сломает себе шею?
– Люди узнают. Как правило, они верят в самое худшее, потому что, Домициан, в душе они ненавидят тебя.
Свернувшийся на полу калачиком, словно щенок, Викс громко фыркнул. Домициан косо посмотрел на него, а затем вновь перевел взгляд на восставшую из небытия племянницу.
– Они ненавидят меня. Ну и что? Можно подумать, я стану переживать по этому поводу.
– Разумеется, нет, – баском произнесла Юлия, подражая его голосу.
Не успел Павлин и глазом моргнуть, как пальцы императора уже цепко обхватили шею племянницы. Потребовалась вся сила рук самого Павлина и еще двух преторианцев, чтобы их разжать.
Викс воспользовался возникшей суматохой, чтобы вновь забиться в самый дальний угол.
– Связать ее! – рявкнул Домициан, обращаясь к страже. От возбуждения его дыхание сделалось надрывным. – Связать ее! Живо! – повторил, заметив, что стражники не торопятся выполнять его приказ. Как-никак то была представительница правящей династии – или весталка? – кто ее разберет.
Павлин поспешил отвести взгляд. Смотреть на Юстину было выше его сил – на красные следы пальцев у нее на шее, на то, как покорно подставила она для цепей руки.
– Мой господин, цезарь, прошу тебя…
Но его голос заглушил раскатистый глас Домициана.
– Стража. Придержите префекта Норбана.
Преторианцы схватили Павлина под локти. Впрочем, он сумел высвободить одну руку и потянулся к Домициану.
– Цезарь, разве я когда-нибудь просил у тебя хоть что-то?
Домициан задумался. На какое-то мгновение ярость в его взгляде сменилась любовью.
– Нет, – произнес он и положил на руку Павлина свою. – Нет, никогда. А сейчас, тсс.
С этими словами он вновь повернулся к Юлии и прикоснулся к ее волосам, там, где светлые золотистые пряди, подобно покрывалу весталки, лежали по ее плечам.
– Я до сих пор храню прядь этих волос в своих личных покоях, – задумчиво произнес он. – Рядом с урной, в которой хранится твой прах. Или, как я понимаю, это не совсем твой прах? А настоящие только волосы… Ты отдала свою жизнь за жизнь своей сводной сестры, Юлия. Неужели это того стоило?
– Такова воля моей богини.
– Разумеется.
– В таком случае я предоставлю тебе такую возможность. Стража!
Шепоток приказов. Павлин поспешил отвернуться. Он не мог найти в себе мужество посмотреть в глаза несчастной Флавии. Но нет, в комнату втолкнули не саму матрону, а ее младшего сына. Бледный, осунувшийся, закованный в цепи, он, однако, пытался держаться гордо и храбро. Последний представитель рода Флавиев. Примерно одного возраста с Виксом. Сидя в своем углу, Викс насторожился.
– Сын Флавии Домициллы, – пояснил Домициан, хотя это было и без того понятно, – поклонись своей тетушке Юлии.
Дрожа всем телом, мальчик учтиво поклонился.
– Последний представитель рода, – продолжал тем временем Домициан. – Его брат мертв, отец тоже мертв, его мать почти мертва. Что же станется с ним? Может, ты и его спасешь, заодно?
– Если смогу, – голос Юлии прозвучал ровно и бесстрастно.
– Да, но как? Вот в чем вопрос. Что ты можешь мне предложить взамен за его жизнь?
– Свою собственную.
– Но ведь ты уже отдала ее, разве не так? В обмен за жизнь его матери. Так что же ты способна дать за него?
Мальчик перевел взгляд с Юлии на императора, затем снова на Юлию, и с губ его сорвался сдавленный стон. Викс застыл в углу. Павлин боялся даже пошевелиться.
– А что бы ты хотел получить от меня, дядя? – тихо спросила Юлия. – Я серьезно тебя спрашиваю.
Домициан рассмеялся, веселым, искренним смехом, что случалось с ним крайне редко.
– Ну конечно же! А как же иначе! – воскликнул он. – Ведь ты по-другому не умеешь. Ты для того и появилась на этой земле, чтобы доставлять мне удовольствие. Да-да, чтобы доставлять мне удовольствие. И если ты доставишь его мне сейчас, и пообещаешь доставлять и дальше, до конца твоих дней, то, так и быть, отпущу этого мальчишку.
– Дядя, – с грустью в голосе произнесла Юлия. – Я сильно сомневаюсь, что в этом мире хотя бы что-то способно доставить тебе истинное удовольствие.
Услышав ее слова, Павлин растерянно заморгал. Сын Флавии открыл рот, собираясь что-то сказать.
– Ты совершенно права, Юлия, – согласился Домициан. – Ты всегда понимала меня лучше, чем кто-либо.
Павлин по-прежнему пребывал в растерянности. И хотя волосы у него давно уже стояли дыбом, он с трудом поверил, когда у него на глазах Домициан взял в руки кинжал и вспорол сыну Флавии живот.
Рот мальчика открылся в немом крике, и он упал – вернее, как-то неестественно медленно опустился на пол. Или это только показалось Павлину?
На какой-то миг мир вокруг замер. Павлин, которой выбросил вперед руку, в попытке предотвратить фатальный удар. Мальчик, который корчился на полу, схватившись за вспоротый живот, из которого на мозаику уже натекла лужа крови. Император, который рассеянно вытер о тунику окровавленные руки. Викс, который уже приготовился выпрыгнуть из своего угла. Юлия, которая словно превратилась в каменное воплощение своей богини. Но уже в следующее мгновение богиня из мраморной вновь стала женщиной из плоти и крови.
– Павлин, – спокойно произнесла она. – Унеси отсюда мальчика. Викс, ты ему поможешь.
Префекта и юного раба дважды просить не пришлось.
– Верно, – сказал Домициан, обращаясь скорее к самому себе, и выронил из рук кинжал. – Верно, Юлия.
С этими словами он набросился на племянницу и сдернул с ее плеч жреческое покрывало.
Павлин обернулся, но Юлия из-за плеча Домициана посмотрела ему в глаза, посмотрела строго и укоризненно, так, что он поспешил отвернуться и вместе с Виксом вынес стонущего сына Флавии в вестибюль императорской опочивальни.
– Она как-нибудь постоит за себя, – раздраженно бросил Викс. – Лучше помоги мне.
Он сжимал в руке какой-то белый лоскут, которым пытался остановить кровотечение из раны в животе последнего Флавия. И Павлин понял – это жреческое покрывало Юлии. Мальчишка схватил ее покрывало.
Из императорской опочивальни доносились какие-то гортанные звуки. Голоса Юлии Павлин не услышал. Он поднялся и сделал шаг в сторону дверей, однако стражники оттолкнули его.
– Тебе жить надоело, префект? – рыкнул на него один из стражников. – Пусть делает, что хочет!
Павлину ничего не оставалось, как вновь опуститься на колени перед умирающим мальчиком. В тщетной надежде он пощупал пульс. Кровь из раны текла густым, вязким потоком, скорее черная, чем алая. Руки Викса были в ней по локоть, словно в перчатках.
– Он умрет, – отрешенно произнес Павлин. – Вот увидишь, он умрет.
– Так ты поможешь мне, префект, или нет? – Викс обливался потом, сыпал проклятиями, однако рук с зажатым в них покрывалом от раны не убирал.
Из императорской опочивальни тем временем доносились какие-то животные звуки, словно за дверью спаривался с самкой дикий зверь, а не император. Голоса Юлии не было слышно. Павлин поймал себя на том, что, подобно острой щепке, загнал куда-то вглубь горла рвущиеся наружу рыдания. А затем ему в голову пришла мысль, простая и страшная одновременно: Если он взял ее, может, теперь он ее пощадит?
Сын Флавии издал стон. В отчаянной попытке спасти ему жизнь Викс всем своим весом навалился на рану, стараясь остановить кровотечение. Теперь и его туника, и ноги сделались липкими от крови. Затем дрогнуло бледное веко. Вокруг них уже начали собираться любопытные рабы, и Павлин осыпал их проклятиями. Они тотчас в страхе бросились врассыпную.
Сын Флавии вскрикнул, слабевшие руки дернулись, чтобы вновь схватиться за живот. Викс навалился сильнее.
От боли мальчик открыл оба глаза и посмотрел на Викса.
Павлин стоял на коленях посреди лужи крови, чувствуя, как по коже ползают мурашки.
– Сука! – донеслось из-за дверей императорской опочивальни. Это был голос императора, глухой и пропитанный злобой. – Ты, холодная, бесчувственная сука, убирайся отсюда.
Стражники по эту сторону дверей переглянулись.
– Вы слышали! – встрепенулся Павлин и, вскочив на ноги, едва ли не влетел в императорскую спальню. Ему хватило одного мига, чтобы охватить взглядом представшую его глазам картину. На ложе в изнеможении распластался император. Юлия спокойно поправляла на себе белые одежды.
– Уведите ее, – произнес Домициан, и по его телу пробежала судорога. – О боги, уведите ее отсюда!
Павлин дрожащими руками поднял Юлию с ложа. Впрочем, когда она выходила их спальни, ее поступь была непоколебимой поступью мраморной статуи. Павлин повел ее через лужу крови, мимо Викса, который теперь помогал сыну Флавии принять сидячее положение.
– Дальше меня поведут стражники, – спокойно произнесла Юлия. – Лучше помоги Виксу спасти моего племянника. Чтобы выйти из дворца, ему потребуется твоя помощь.
– Он не жилец. Ему вспороли живот, раскроили пополам.
– Неужели?
Поддерживая друга под плечо, Викс уже ставил мальчика на ноги. Он неуверенно поднял взгляд, и Юлия ласково ему кивнула. В тусклом свете ее глаза казались… глазами ожившей статуи.
– Передай привет от меня своей матери, Верцингеторикс, – сказала она, и в следующий миг стражники повели ее прочь. Почему-то они предпочитали держать ее за рукава, а не за обнаженные запястья, как будто боялись обжечься. Юлия шагала между ними, оставляя за собой на мозаичном полу цепочку крошечных кровавых следов.
– Нужно вывести его отсюда. – Викс уже поставил сына Флавии на ноги. Мальчик продолжал стонать, но расставаться с жизнью явно не собирался. Он все еще прижимал к животу жреческое покрывало Юлии, которое к этому моменту из белоснежного сделалось алым.
– Наверно, мне привиделось, – пробормотал Павлин. – Я не заметил, как император вспорол нему живот. Он ведь не мог…
– Ты сейчас рухнешь в обморок, – с видимым отвращением заметил Викс.
Павлин ощутил, что его душит хохот, неукротимый, истерический хохот. Ему хотелось хохотать, хохотать, пока он сам не упадет замертво. Однако к ним уже спешили стражники и любопытные придворные и не менее любопытные рабы. Трясущимися пальцами он снял свой преторианский плащ и обернул им плечи раненого мальчика. Викс натянул один конец ему на лицо.
– Помогите императору, – приказал Павлин стражникам. – Пошлите за врачом. Мальчика я беру на себя.
– Префект, куда ты его уводишь?
– Приказ императора, – невозмутимо произнес Павлин. – Тайный приказ.
Стражники, словно по команде, потупили глаза.
– Как самочувствие? – шепотом спросил Викс у юного Флавия, когда они с Павлином вывели его из вестибюля, в котором к этому времени уже собралась и продолжала расти толпа любопытных.
– Не знаю, у меня такое ощущение… – казалось, мальчик вот-вот расплачется.
Продев под плащ руку, Павлин убрал от раны окровавленное покрывало Юлии. Под ним оказался… – нет, не зияющая рана, какую ожидал увидеть Павлин, – а длинный неглубокий порез, из которого слегка сочилась сукровица.
– По-моему, этот урод промахнулся, – пожал плечами Викс. – Считай, что тебе повезло.
Повезло? Павлину не хотелось размышлять на эту тему.
У ворот дворца Викса развернули обратно, и дальше мальчика повез один Павлин.
– Что они теперь со мной сделают? – испуганно спросил юный Флавий.
«Скажу императору, что ты умер от раны, – подумал Павлин, – и что я тихонько избавился от твоего тела».
– Не двигайся, – рявкнул он на своего подопечного и пришпорил коня. Мальчишка безвольно лежал, перекинутый через конский круп.
В сгущающихся сумерках Павлин подъехал к отцовскому дому, коротко объяснил, что привело его сюда, но, как ни странно, на этот раз отец не стал требовать пространных объяснений.
– Молодец, – вот все, что он сказал. В следующий миг он уже отослал рабов, и они снесли в дом едва стоящего на ногах мальчика.
– Император, – произнес Павлин свинцовым от усталости языком. – Император не должен знать, что ты…
– Не волнуйся, он не узнает, – успокоил его Марк. – Я уже этой ночью вывезу мальчика из города.
– Та весталка, – с волнением продолжал Павлин, – она никакая не весталка, а Юлия, та самая племянница императора, которую все считали мертвой.
– Сейчас не об этом, – невозмутимо произнес Марк, как будто слова сына его ничуть не удивили. Павлин вопросительно посмотрел на отца.
– Так ты знал?
– А ты думал, ей удалось бы разыграть собственную смерть без посторонней помощи? А сейчас, приятель, возвращайся-ка во дворец, пока тебя там не хватились и не начали искать.
Впрочем, ноги сначала привели Павлина к круглому зданию храма Весты. Подняв глаза, он увидел весталок. Низко опустив на лица покрывала, они выстроились безмолвной белой стеной.
Павлин скомкал окровавленное покрывало Юлии и положил его на первую ступеньку лестницы. В следующий миг его колени подкосились, и он опустился и сел рядом. Он продолжал сидеть на ступеньке храма до тех пор, пока его не обнаружила там пара преторианцев.
Старый год умер, и по приказу императора Рим ознаменует наступление нового смертной казнью.
Странная, неспокойная толпа собралась посмотреть, как Флавия Домицилла отправится в изгнание, а весталка встретит свой смертный час. Император назначил день празднования, однако стяги уныло обвисли, цветы скорее напоминали слезы, а в звуках фанфар слышались скорбные похоронные нотки. Не к добру, поговаривали в народе, явно не к добру. Императорская племянница и жрица, причем приговор обеим вынесен в первый же день нового года. Да, видно, не жди добра в новом году, ведь что хорошего сулит год, который начался с казни?
Павлин, верхом на вороном скакуне, сопровождал пленниц к месту казни и едва держался в седле.
Завидев обеих женщин, шагавших в кольце преторианцев каждая навстречу свой судьбе, толпа встрепенулась, и по ней пробежал ропот. Обе невысокого роста, светловолосые, одна в красном шелковом, хотя и грязном, платье, вторая – в белоснежных одеждах весталки. Флавию Домициллу поджидал корабль, а потом крошечный остров посреди моря, а вот весталку Юстину ждал каменный мешок без доступа воздуха.
Ибо нарушивших священный обет весталок замуровывали заживо. Рука за руку женщины шагали по римской улице.
– Ну почему, – понесся до слуха Павлина голос Флавии, – почему отправить меня еще лет сорок жить на скале посреди моря считается милосерднее, нежели сразу лишить жизни?
– А кто сказал, что боги милосердны? – тихо ответила Юлия.
– О, я знаю, что они немилосердны. Твоя богиня и мой бог. Моих мальчиков больше нет в живых. Старшего казнили вместе с Флавием, младшего… видимо, мне никогда не узнать, где и когда его убили.
– Я бы не стала расставаться с надеждой.
– О, я прекрасно знаю Домициана. Он ненавидит детей. Они напоминают ему, что он сам тоже смертен. Он убил своих собственных в чреве их матери до того, как они успели появиться на свет. Так что он убьет и моего.
– Следи за горизонтом.
– Что-что?
– Когда приплывешь на Пандатерию. Это молчаливое место – лишь трава, что колышется на ветру, тихие песчаные отмели и крошечная каменная хижина с небольшим алтарем. Ты останешься там в полном одиночестве, и поначалу тишина будет сводить тебя с ума, но ты слушай голоса птиц и следи за горизонтом. Вот увидишь, ты не долго пробудешь одна.
Негромкий голос весталки убаюкивал.
– В один прекрасный день ты увидишь на горизонте парус. Старый выцветший красный парус, и два ряда весел. Ты испугаешься и подумаешь, что это убийцы плывут, чтобы лишить тебя жизни, и тебе захочется убежать. Но ты гордо встань во весь рост, потому что ты из рода Флавиев и свою смерть тоже должна принять гордо. Но галера не пристанет к берегу. Вместо этого с нее спустят в море небольшую рыбацкую лодку, без весел, и приливом ее прибьет к берегу, но еще до того, ты увидишь того, кто будет сидеть в ней и махать тебе руками. И тогда ты бросишься в море и вернешь себе своего сына.
– Откуда тебе это известно? – шепотом спросила Флавия. – Откуда?
– Иногда мне бывают видения. Поверь мне, Флавия Домицилла, тебе есть, ради чего жить.
Павлин обернулся.
Юлия протянула руку и положила ее на живот Флавии.
– Что?
– Нам не стоит мешкать. Не хотелось бы, чтобы потом из-за нас Павлину влетело. – Юлия за руку повела вперед сводную сестру. – Дочь. Ты пока ее не чувствуешь, но она уже живет в тебе. Она появится на свет летом, на Пандатерии, и у меня такое предчувствие, что ты назовешь ее в мою честь.
К глазам Павлина подступили слезы. Он, словно ослепнув, уставился вдаль.
– Но откуда тебе это известно?
– Скажем так, известно, и все. Причем пока только мне одной. Домициан же никогда не узнает. Как только тебя высадят на крошечном необитаемом острове, он выбросит тебя из головы. А вот императрица тебя не забудет. Она проследит за тем, чтобы тебя хорошо кормили и, предполагаю, даже, когда подойдет время родов, отправит к тебе повитуху. Может статься, в один прекрасный день она поможет тебе и твоему ребенку бежать с острова. Когда-то она была храброй женщиной – возможно, сумеет снова ею стать.
– Юлия, я…
– Пора, – произнес скакавший рядом с Павлином стражник.
– Нет! – слабо воскликнула Флавия. – Нет, я не могу…
– Тише, – успокоила ее Юлия, – желаю тебе спокойного плавания, Флавия Домицилла. И если ты не возражаешь, назови свою дочь в мою честь.
Еще мгновение, и Флавию увели.
Ни одну весталку нельзя убить внутри городских стен. Поэтому крохотная камера была приготовлена за городскими воротами, на так называемом campus sceleratus. Впрочем, в народе это место было известно как Дурное поле. По приказу императора здесь, как будто по случаю праздника, заранее возвели возвышение и трибуны, однако толпа была на редкость притихшей. Люди молча наблюдали за тем, как весталка в белоснежных одеждах на мгновение замедлила шаг перед своей погребальной камерой. Павлин заметил в толпе отца – тот стоял рядом с Кальпурнией и крепко держал ее за руку. Сидя на своем императорском возвышении, императрица более чем когда-либо была подобна каменной статуе. Император же был румян и величаво-спокоен. Викс, как обычно в красной тунике, явно пребывал не в своей тарелке.
Весталка переступила порог своей гробницы и направилась вниз по грубым ступенькам.
– Стой!
Это со своего скакуна спешился Павлин. В мгновение ока он подскочил к Юлии и схватил ее за руку.
– Юстина… Юлия…
– Юстина. Мне это имя нравится больше. Меня так всегда называл отец. По его словам, вид у меня был такой же серьезный, что и у судьи.
– Да-да, я это помню. – Он почти не видел ее, потому что слезы застилали ему глаза, и перед его взором было лишь размытое белое пятно. – Юстина. Я не хочу, чтобы ты…
– И что ты сделаешь? Шагнешь со мной через порог? Пронзишь кинжалом императора?
– Юстина…
– Тсс.
Она прижала ладонь к его рту. Павлин закрыл глаза и припал губами к ее ладони. Какое-то мгновение он ощущал ее, но уже в следующее она пропала, растворилась в воздухе, словно призрак.
Павлин же продолжал стоять, закрыв глаза. Ему было слышно, как босые ноги ступают по грубым ступеням. Он представил себе скифское золото ее волос, представил, как эти шелковистые пряди исчезают в каменном мешке. Представил, как за ней захлопывается люк. Услышал звон лопат и жуткий стук комьев земли, запечатывающей вход в гробницу.
Наконец он открыл глаза. Император сидел на своем возвышении, равнодушно наблюдая за тем, как его племянницу замуровывают заживо. Неожиданно он улыбнулся.
– Ну что, префект, поиграем вечерком в кости? – предложил он и вернулся к своим свиткам.
– Нам пора, – тихо произнес Арий, кладя Тее на плечо руку.
– С Виксом, похоже, все в порядке, – негромко произнесла Тея. – На вид вроде бы здоров. А тебе как показалось? – спросила она и, не дождавшись ответа, тихо добавила: – Он посмотрел в мою сторону.
– Я заметил.
Тея не проронила больше ни слова до тех пор, пока Арий не закрыл на засов дверь крошечной чердачной комнатушки в районе городских трущоб, которую им удалось снять на последние гроши. Здесь она рухнула на узкую вонючую кровать и лежала на ней, дрожа всем телом.
– Прежде чем ступить в гробницу, она обвела взглядом толпу и нашла глазами меня, как будто знала, что я тоже там.
– Тея… – Арий осторожно положил ей на плечо руку, и когда она не отпрянула и не съежилась, он забрался в холодную постель и лег рядом с ней, поглаживая ее волосы. Никаких слез, лишь время от времени тело ее сотрясала судорога. Арий подумал про мужчину, которого ей довелось делить с Юлией.
Осторожней. Осторожней. Он отогнал демона и зарылся лицом в волосы Теи. Он нежно прикоснулся губами к виску, желая лишь успокоить ее, однако в следующий момент губы его скользнули к мочке уха и потом ниже, к изгибу шеи.
Тея тотчас встрепенулась, и он поспешил отпрянуть, в ужасе, что напугал ее. Однако она, издав не то вздох, не то всхлип, прильнула к его груди и положила голову ему на плечо.
Несколько мгновений он лежал не шевелясь, осторожно держа ее в объятьях, как будто тело ее было сделано из стекла, однако затем осмелел. Пальцы его скользнули в ее волосы, и он запрокинул ей голову и нашел ее губы. Они оказались столь же нежны и сладки, как и в те далекие дни, когда ей было всего пятнадцать.
Он почувствовал, как тело ее вновь напряглось, однако стоило ему отстраниться от нее, как она вновь изо всех сил прижалась к нему. И тогда он поцеловал ее снова, нежно и ласково, затем коснулся губами рубцов на шее, оставленных императорским ошейником, а затем белого шрама под грудью – одному из бесчисленных следов императорских забав. После чего осторожно стащил ей через голову тунику и принялся ласкать ее обнаженное тело, ее нежное, покрытое шрамами тело, ласкать и оплакивать одновременно. Пальцами и губами он разглаживал ее рубцы, щедро даря ей свое мускулистое, крепкое, загорелое тело, как когда-то она со всей щедростью дарила ему свое.
Тея закрыла глаза, чувствуя, как в ней нарастает волна наслаждения, и он воззвал к ней, воззвал со всем красноречием своего естества, на какое был неспособен его голос, лишь бы только она поняла, лишь бы только ее упрямый разум понял, как сильно он ее любит. И, похоже, она услышала этот его немой зов, потому что губы ее ответили на его поцелуй, а руки сомкнулись вокруг шеи, и каждая косточка в его теле негромко запела, запела от радости и счастья. Они так и уснули, не расплетая объятий и так и не проронив ни слова.
…Весталки подняли окровавленное покрывало и положили его на алтарь.
