Текст книги "Хозяйка Рима"
Автор книги: Кейт Куинн
сообщить о нарушении
Текущая страница: 15 (всего у книги 34 страниц)
Глава 17
Тея– Уже целый месяц, и никаких признаков того, что она ему надоела! – вполголоса заметила рабыня за дверями моей спальни. Она только что вынесла от меня целый ворох платьев. В коридоре ей повстречались две прачки, и все трое тотчас принялись обмениваться сплетнями. В течение месяца в доме претора Ларция все только и делали, что перемывали мне косточки.
– Я слышала, что он взял себе наложницу из заведения Ксанты, – это в разговор вступила еще одна рабыня.
– Верно, но не прошло и часа, как отправил ее назад. Зато Афина проводит с ним все ночи напролет.
– А ведь она не такая уж и красавица! Интересно, что он в ней нашел?
Согласна. Для меня это тоже загадка.
– Почему? – спросила я как-то раз у Домициана, но он лишь пожал плечами. Он посылал за мной раз в пять в неделю, а то и больше. Я обычно оставалась у него на ночь, а утром, зевая, возвращалась пешком в дом Ларция.
– Тсс! Она услышит, – голос принадлежал прачке.
– Не бойся, не услышит. Она не сомкнула глаз всю ночь, а чем они там занимались, ведают только боги. Так что она проспит самое малое до полудня.
На самом же деле я, распустив по плечам волосы, сидела в постели в просторном греческом хитоне, который служил мне ночной сорочкой, и задумчиво жевала кончик пера, пытаясь сочинить песню. Домициану нравилась моя музыка – та, которую я сочиняла сама.
– В один прекрасный день ты сочинишь что-нибудь по-настоящему великое. – Это была его обычная похвала.
– Представляешь? Он ведет с ней беседы! Не удивлюсь, если она дает ему советы. Этакий голос за троном, и все такое прочее.
Я про себя расхохоталась. Ни о каком влиянии на Домициана не могло быть и речи. Это он дал мне понять в самый первый вечер.
– Только не вздумай вмешиваться в придворные дела, – невозмутимым тоном произнес он, когда я впервые получила приглашение к нему во дворец. – Я не спрашиваю у женщин совета и во всем придерживаюсь следующих правил: никогда не гневи богов и не делай ставки на гладиаторов.
О последнем правиле мне уже было известно.
– Как вы думаете, она ему скоро наскучит? – а это уже была рабыня.
Даже если и скоро, то безбедное будущее мне обеспечено. В Брундизии найдется не один десяток мужчин, которые наверняка пожелают услышать голос, который заворожил повелителя целого мира. Куда бы я ни пошла, на меня как из рога изобилия сыпались комплименты и поздравления. Один лишь Ларций, похоже, не разделял всеобщей радости.
– Мне больно видеть все это, дитя мое, – в его голосе слышались тревожные нотки. – Ты певица, артистка, а не гетера.
– Император это понимает. Он даже подарил мне струны для моей лиры! Мне их теперь хватит до старости.
– Держись как можно скромнее. Надеюсь, ты понимаешь, о чем я.
Я улыбнулась. Какая-то часть этой улыбке была позаимствована у моего сына, но что поделать, я не смогла сдержаться. Ларций вздохнул.
– Надеюсь, ты отдаешь себе отчет в том, что делаешь. Ты пропускаешь важные приглашения. Центурион Денс и достопочтенная Корнелия Прима просили тебя спеть на свадьбе их старшей дочери. Напоминаю, что они всегда были главными почитателями твоего таланта.
– Скажи им, что я не могу.
Домициан не любил делить меня с кем-то еще. В некотором роде это было даже приятно. Император заметил меня, выделил из ряда других артистов, так что теперь мне нет необходимости выступать перед первым, кто поманит меня пальцем. Теперь я могла петь лишь для него.
Мелодия, которую я пыталась сочинить, наконец оформилась у меня в голове и плавно перетекла на мое перо. По-моему очень даже красивая мелодия. На нее хорошо ляжет один греческий стих, который я знаю наизусть. Кто знает, вдруг император на этот раз расщедрится на похвалу.
– Не скажу, что я в восторге, однако неплохо.
– Тея! – ко мне в комнату вбежала Пенелопа и, увидев меня, сердито тряхнула седыми локонами. – Тея, твой несносный мальчишка снова подрался с сыном Хлои.
К тому моменту, когда я, в одной ночной сорочке, добежала до конца коридора, дом уже наполнился возмущенными криками Викса.
– Он назвал мою мать дешевой шлюхой!
Мой сын и сын Хлои кругами ходили по атрию, замахиваясь друг на друга.
– Неправда, никакая она не дешевая! Она очень даже дорогая! Ей цены нет! Это твоя мать готова на все задаром!
И они, сцепившись, рухнули вдвоем в бассейн в центре атрия. Впрочем, вскоре Викс вскочил на ноги – отплевываясь, что-то сердито бормоча и потрясая кулаками. Я схватила его за руку и, вытащив из бассейна, заставила извиниться за свои слова, после чего потащила вслед за собой по коридору.
– Смотрю, у тебя слишком часто чешутся кулаки. Что такого сказал тебе сын Хлои?
– Он сказал, что ты Домицианова шлюха!
– Так оно и есть, да, я Домицианова шлюха, Викс, – с этими словами я затащила его к себе в комнату.
– Но он еще сказал, что никакая ты не певица. Сказал, что ты за медную монету готова на что угодно. Сказал…
– Это не оправдание. А теперь нагнись-ка.
Я достала видавшую виды розгу, и Викс испустил леденящий душу вопль.
– Викс, успокойся. Я еще даже не прикоснулась к тебе.
– Тогда давай поскорее заканчивай с этим делом, – ухмыльнулся мой несносный сын.
Я всыпала ему около дюжины раз по его мокрому мягкому месту. Он орал так, будто его резали. Не скажу, чтобы он терпел настоящие мучения. Скорее, криком он показывал свое несогласие. Впрочем, я тоже устроила ему порку скорее для острастки, а не потому, что была на него сердита. Просто мне нужно было доказать самой себе, что я строгая, но справедливая мать.
– Даже если ты Домицианова шлюха, какая мне от этого польза? – спросил Викс, выпрямляясь и потирая зад. Я отложила розгу в сторону. – Он возьмет тебя вместе с собой на игры? Я бы не отказался посмотреть на гладиаторов! Представляешь, я бы сидел в императорской ложе рядом с самим…
– Ты не пойдешь ни на какие игры.
– Пойду, вот увидишь! Потому что, когда вырасту, я тоже стану гладиатором!
– Забудь об этом. Никаким гладиатором ты не станешь!
У моего народа есть поговорка, что грехи родителей ложатся на плечи детей. Раньше мне казалось, что это все ерунда. И вот теперь, ну кто бы мог подумать!
– Что ж, неплохая песня, – произнес император. – Не такая слащавая, как обычно.
– Я так и думала, что ты это скажешь, – ответила я, откладывая лиру.
– Тебе так важно мое мнение?
Было уже поздно. Факелы горели тусклым светом, и императорскую опочивальню наполнили тени. Это была очень простая опочивальня, я бы даже сказала, скромная, – воплощение непритязательных вкусов Домициана: никаких шелковых занавесей на стенах, никаких бархатных подушек на ложе, никаких драгоценных камней в глазах небольшой мраморной статуи Минервы в углу.
Я протянула руку за моей ночной сорочкой, натянула ее на себя через голову и, лишь облачившись в нее, сбросила с себя одеяло. Домициан не любил, чтобы я долго оставалась обнаженной, даже в постели.
– Не позволю ни одной женщине расхаживать по моей спальне, словно Клеопатра, в чем мать родила, – как-то раз заявил он. – Если только я сам не потребую, чтобы ты разделась, ты должна быть одета, как и всякая уважающая себя женщина.
С этими словами он потянулся за своими свитками. Свет ламп проникал сквозь жиденькие волосы на его темени. Надо сказать, эти поредевшие волосы были самым больным местом Домициана. Это я уже давно поняла.
Император склонился над свитком, и брови его нахмурились. Впрочем, я бы не сказала, что сегодня он был по-настоящему хмур, – скорее, наоборот, пребывал не в самом худшем своем настроении.
– Планы по строительству новой гавани? – спросила я. – Или новой арки?
Куда бы Домициан ни приезжал, его приезд сопровождало бурное строительство. Строились гавани и дороги, возводились храмы, арки и акведуки – и все это во славу божественных Флавиев.
– Гавани.
– Ее строительство идет слишком медленно.
– Инженеры говорят, им нужен еще один год. А по-моему, все три.
– А я бы сказала, что все четыре. Ауспиции предсказали еще одно наводнение.
– Ты хочешь сказать, что разбираешься в гаванях лучше, чем я?
– Нет, но я прожила в Брундизии уже много лет.
– Я не прислушиваюсь к советам женщин.
Я пожала плечами и, устроившись поудобней, принялась молча ждать, однако Домициан жестом велел мне говорить дальше.
– Я не совсем уверена, о чем я должна говорить с тобой, цезарь, – сказала я довольно игриво. – Может, ты сам расскажешь мне какую-нибудь историю? Например, о своей славной победе над германцами при Тапах?
– Ненавижу рассказывать истории.
– Почему бы нет, ради разнообразия? Большинство мужчин утомляют меня, живописуя свои подвиги.
Не успела эта фраза сорваться с моего языка, как я тотчас пожалела о ней. Ибо совершила ошибку. Домициан не любил, когда ему напоминали о других мужчинах, которые были до него в моей жизни. Именно по этой причине я даже словом не обмолвилась о том, что у меня есть Викс.
Он впился в меня пристальным взглядом. У меня было такое ощущение, будто голова моя сделалась стеклянной, и сквозь это стекло ему отлично виден рыжеволосый мальчишка, которым заняты мои мысли. Где-то над головой прожужжала муха. Домициан тотчас выбросил руку с зажатым в ней пером, и в следующий миг на его кончике уже трепыхалось ее тельце. В таких случаях, он никогда не промахивался. Придворные любили пошутить об этой его охоте на мух и даже заключали пари, мол, сколько мух Домициан насадит за день на острие пера. Впрочем, за шутками этими всегда скрывался страх. Возможно, причиной было то обстоятельство, что это все-таки император. А может, и нет. Даже я сама, несмотря на всю откровенность моих речей, никогда не чувствовала себя рядом с ним до конца раскованной. И я так и не осмелилась рассказать ему о Виксе.
Я решила сменить тему разговора.
– Скажи, цезарь, ты скоро вернешься в Рим?
– Нет, лишь в Тиволи, следующим летом.
– И когда ты покинешь Брундизий?
– Зачем тебе это знать? – Он пристально посмотрел на меня, продолжая затачивать перо. – Хочешь от меня избавиться?
– Нет, я просто хотела бы избавиться от всех этих сикофантов в моей гостиной. Только сегодня утром через нее прошел настоящий их поток, и все как один хотели, чтобы я их выслушала. Сенаторы, которые желали бы видеть себя губернаторами провинций либо просили должности для своих сыновей. Поэты, которые сочиняют мне стихи, в надежде, что я их исполню. Старые солдаты, мечтающие получить место в дворцовой гвардии, и даже юноши, которые по молодости лет наивно считают, что нет подвига доблестнее, нежели украсть у императора его любовницу. Если ты думаешь, что мне нравиться вечно быть в центре всеобщего внимания, то уверяю тебя, нет ничего более тоскливого и утомительного. Я бы даже сказала, что это слегка печально. Ловить на себе эти жадные взгляды. Нет, это не по мне.
– Не переживай, – ответил Домициан, прерывая мои излияния. – Как только ты мне наскучишь, сикофантов словно ветром сдует. Полагаю, ты не слишком обрадуешься, когда для тебя настанет этот день.
– Отчего же?
– Когда-то я ценил в женщинах честность. Боюсь, настало время пересмотреть это свое мнение.
– Мне уйти, цезарь?
– Нет. – Он резко приблизил кончик пера к моему лбу, затем обвел им контуры моего носа, моих губ. – Иди ко мне.
Как любовник он был резок и чужд всякой чувствительности. До сих пор я не заметила за ним никаких извращенных потребностей. Более того, у него была единственная просьба: «Будь добра, только не изображай экстаз. Меня это отвлекает». Он был полноват, однако подвижен, грудь его поросла упругими завитками седых волос – в общем, для своих сорока лет он был еще полон сил. В постели большинство мужчин кажутся мне полными ничтожествами. О Домициане я такого сказать не могла.
Наконец он отпустил меня, и я потянулась за туникой.
– Скоро начнет светать, – сказала я. – Мне пора.
Домициан откинулся на подушку. Взгляд его оставался непроницаем.
– Верно, пора.
Я была певицей и потому привыкла читать мысли аудитории. А до этого я была шлюхой и умела читать мысли мужчин. Однако я смотрела на Домициана, и не имела ни малейшего представления о том, о чем он думает. Мне доводилось видеть, как он равнодушным росчерком пера подписывал смертные приговоры. Мне доводилось видеть, как он, запрокинув голову, усмехался какой-то неожиданной шутке. Я делила с ним ложе, я заглядывала в черные глаза, что смотрели на меня с другой подушки, и понимала, что ничего не знаю о нем.
Я завязала сандалии, взяла лиру и выскользнула в коридор. За моей спиной тени, отбрасываемые лампой, нарисовали на стене резко очерченный нос и полуопущенные веки, скрывавшие под собой пронзительные Домициановы глаза. «Постельная борьба», как он, бывая в шутливом настроении, называл то, чем мы занимались в постели, была окончена. Его внимание было полностью сосредоточено на свитках.
Было ли с ним легко? Нет. Нравился ли он мне. Наверно, тоже нет.
По крайней мере, с ним не было скучно.
Меня редко вызывали во дворец утром, однако когда после завтрака в дверь моей комнаты постучал вольноотпущенник, я не стала вступать в пререкания. К моему великому удивлению во дворце меня провели не в опочивальню, а в библиотеку, где мой высокородный любовник сидел за столом, наполовину скрытый от меня горой документов.
– Входи, – бросил он мне, скрепляя императорской печатью какой-то документ. – И закрой дверь.
Разговор, который за этим последовал, был коротким и деловым, что не мешало ему стать для меня потрясением. Когда вольноотпущенник проводил меня за дверь, на губах его играла усмешка, и я была готова поспорить, что весь Брундизий вскоре будет перешептываться о том, что император наконец-то заплатил своей шлюхе отступные. Впрочем, что еще ожидать от какой-то там певички, да к тому же еврейки? Шагая через атрий, я прикрыла лицо покрывалом, и передо мной расступалась толпа рабов и всевозможных прихлебателей, каких всегда было полно во дворце. Но тут меня поджидало второе потрясение, и я, можно сказать, столкнулась с ним нос к носу. Оно предстало передо мной в шелковых одеждах и источало крепкий запах мускуса.
– Смотри, куда идешь! – Она грубо оттолкнула меня и прошла мимо.
– Достопочтенная Лепида?
– Да, а что?
Она повернулась и впервые посмотрела мне в глаза. Я убрала с лица покрывало. Она тотчас пошла красными пятнами, я же ощутила неестественное удовлетворение от того, что на мне новое платье из шелка янтарного оттенка, украшенное по подолу каймой золотой вышивки.
– Тея? – Ее взгляд скользнул к янтарным бусам у меня на шее, к топазам в моих ушах, к небольшой золотой диадеме, которая удерживала мою прическу. – Что ты здесь делаешь?
Мне было видно, как завертелись мысли в ее голове, точь-в-точь как спицы колесниц на бегах.
– Я здесь работаю, – ответила я и махнула рукой, чтобы ей стали видны золотые перстни на моих пальцах. – А тебя какими судьбами занесло в Брундизий?
– Я приехала проведать пасынка. Он только что вернулся из Германии. Впрочем, это тебя не касается.
– Но Павлина сейчас нет во дворце! – Я тряхнула головой, и серьги в моих ушах заплясали, играя гранями топазов. Мне ничуть не было стыдно, что изнутри меня душило злорадство. – Насколько мне известно, он отбыл по делам в казармы преторианской гвардии и вернется лишь завтра.
– А откуда тебе это известно? И что вообще ты делаешь во дворце, Афина? – Лепида одарила меня колючим взглядом и гордо вздернула подбородок. Мы с ней уже начали привлекать к себе взгляды, и она поспешила понизить голос.
– Префект Норбан близкой друг самого императора, и если он услышит, как ты разговариваешь со мной…
– Ну и что? Павлин и мой близкий друг тоже. Так что, думаю, он простит меня…
Я воспользовалась своим ростом, чтобы посмотреть на нее сверху вниз. Надо сказать, что и сейчас этот трюк сработал столь же хорошо, что и в прошлом. Если даже не лучше, потому что на этот раз мое платье не уступало в роскоши ее наряду, а украшение были даже дороже, чем у нее.
– Что же касается императора, то он простит мне что угодно. Кстати, ты случайно не к нему направляешься? К сожалению, сейчас он занят, изучает планы строительства новой гавани. Быть императором – значит, почти не иметь свободного времени, – я даже притворно вздохнула в знак сочувствия. Полная матрона в сиреневом шелковом платье покосилась в нашу сторону и, прикрыв рот ладонью, что-то прошептала своему супругу. – Быть в постоянных заботах, в постоянных трудах. Впрочем, нашего императора это, похоже, не слишком тяготит. Так что, тебе лучше прийти завтра.
С этими словами я развернулась, как будто и впрямь собралась идти дальше.
В следующий миг мне в руку впились острые ногти.
– Что ты хочешь этим сказать! Можно подумать, ты знакома с императором.
– Представь себе, что знакома. Более того, он мне предан, – я улыбнулась. Каждое мое слово было подобно острой стреле и каждое било в цель. Я нарочно повысила голос, что окружающие слышали наш разговор. Кое-кто из стоявших в стороне ликторов покосился на нас. – Как, неужели ты не слышала? Афина, новая певчая пташка нашего императора. Она же его новая возлюбленная! – Я резко развернулась, колыхнув складками дорогого наряда. – Между прочим, это я.
Лепида позеленела от злости. Раньше я ничего подобного не видела, и потому наблюдала за ней с неподдельным интересом. Лицо Лепиды напоминало незрелый сыр. Она открыла было рот, чтобы что-то сказать, затем снова закрыла, и так еще пару раз, как будто потеряла дар речи. Впрочем, я так и не дала ей ничего сказать, ибо вытащила свою последнюю и самую острую стрелу. Теперь уже все, кто находился в атрие, не стесняясь смотрели в нашу сторону.
– Более того, когда император удалится на лето в свою виллу в Тиволи, он, между прочим, возьмет с собой и меня.
Я вновь одарила мою собеседницу улыбкой. Лепида застыла на месте, хватая, словно рыба, ртом воздух.
– Можешь зайти ко мне разок, пока я еще здесь и не уехала в Тиволи. Думаю, нам есть, что сказать друг дружке. Кстати, тебе нет нужды стесняться по поводу того, что идешь в гости к певичке и рабыне. Я уже привыкла принимать высокопоставленных посетителей. А пока желаю тебе приятно провести день, Лепида Поллия.
О, чудный миг! Нет, это действительно был чудный миг. Увы, стоило мне выйти из стен дворца на улицу, как моя радость тотчас уступила место сомнениям.
Да, император берет меня с собой в Тиволи. Куда обычно не приглашал никого.
Но почему?
– Решил одарить меня на прощанье? – спросила я как-то раз, проложив себе дорогу сквозь толпу слуг, рабов, секретарей, которыми обычно кишела его библиотека. Если его прощальный подарок окажется щедрым, возможно, я смогу выкупить у Ларция свободу.
– Я пока не прощаюсь с тобой, – ответил император равнодушным тоном, запечатывая какой-то документ и передавая его рабу. – Я намерен взять тебя с собой на лето в Тиволи. Мы уезжаем через пять дней.
Я застыла на месте, открыв от удивления рот. Подозреваю, что вид у меня в тот момент был довольно комичный. Домициан оторвал глаза от своих свитков и посмотрел на меня едва ли не с раздражением. Однако уже в следующий миг поднялся из-за стола, обошел рабочий стол и, шагнув ко мне, одарил теплой и искренней улыбкой, что бывало нечасто.
– Нет, Афина, я не шучу.
С этими словами он взял меня за руку, чем снова несказанно меня удивил. За исключением мгновений «постельной борьбы», он почти не прикасался ко мне. Домициан поднес мои пальцы к губам, как будто собирался их поцеловать, однако неожиданно наклонился и впился зубами в мякоть моей ладони.
– Много вещей с собой не бери, – сказал он и вернулся к своим документам, как будто ничего не произошло, принялся диктовать секретарям письма. Сопровождаемая ошеломленными взглядами всех, кто стал свидетелем этой сцены, я словно сомнамбула вышла из таблинума и тотчас столкнулась нос к носу с Лепидой.
Впрочем, я даже не стала останавливаться, ибо взгляд мой был устремлен не на нее, а на небольшой красноватый полумесяц на подушечке моей ладони. В солнечном свете он был уже почти неразличим.
Нет, похоже, мне действительно пора поторопиться домой. Если я через пять дней уезжаю в Тиволи, то времени на сборы у меня в обрез.
Глава 18
– Интересно, что делает такой всемогущий сановник, как префект претория Норбан, сопровождая любовницу своего начальника к ее господину? – поддразнила Афина. – Надеюсь, это не понижение в должности?
Павлин рассмеялся.
– Надеюсь, я пока единственный, кому император доверяет сопровождать его метрессу, не опасаясь, что по пути я попробую тебя соблазнить, – игриво ответил он. В сиреневом платье, с лазурными гребнями в темных волосах, Афина сидела, откинувшись на подушки за темно-фиолетовым пологом императорского паланкина, который несли шестеро нубийских рабов с каменными лицами, – живое воплощение императорской возлюбленной. Павлин ощутил легкий укол зависти, ведь он имел возможность наслаждаться ее обществом задолго до императора. Впрочем, Домициану вряд ли об этом известно. Павлин поспешил прогнать от себя эту крамольную мысль и направил своего скакуна к императору. Дорогу для них расчистили загодя, и роса уже высыхала на траве. Положив на плечи копья, вверенная ему когорта преторианцев бодро шагала позади него, шутливо поругивая весеннюю грязь под ногами. Воины были довольны не меньше, чем гарцующий на скакуне Павлин, тем, что тронулись в путь таким замечательным, ясным, солнечным утром.
– Поскольку я сейчас не во дворце, можешь называть меня просто Тея, – сказала Афина, веером отгоняя от лица пыль. – В конце концов, это мое настоящее имя.
Павлин растерянно заморгал.
– Я не знал.
– Конечно, откуда тебе это знать? Мужчины не привыкли разговаривать со своими любовницами. Лишь со своими друзьями.
– То есть император не разговаривает с тобой?
– Почему же? Разговаривает. – В голосе Афины, или Теи, прозвучали задумчивые нотки. – Но ведь он не такой, как все.
– Это верно, не такой, – согласился Павлин.
– И он высокого о тебе мнения. – Тея приподнялась и оперлась локтем на пурпурные шелковые подушки. – За эти последние несколько лет у тебя в Дакии почти не случалось никаких неприятностей.
Павлин пожал плечами, и плюмаж на шлеме колыхнулся.
– Я всего лишь сторожевой пес.
Тея улыбнулась и тряхнула головой. Лазурные серьги тотчас качнулись на фоне красивой стройной шеи.
– Как я понимаю, он постоянно прибегает к твоей помощи.
– Верно, – согласился Павлин. – Но это признак особого доверия.
– Пожалуй, ты прав. Доверить кому-то свои войны и своих женщин… У императоров не принято заводить друзей, но тебя вполне можно назвать его другом.
– Думаю, что нет, – возразил Павлин, с улыбкой глядя на пегую шею своего жеребца. – С таким человеком невозможно водить дружбу.
– Это почему же? – последовал вопрос.
– Ну хотя бы потому, что он… – Павлин попытался подобрать точное слово. – Стоит увидеть его на войне, как ты сразу все поймешь. Он не из тех полководцев, что привыкли рассуждать о доблести за чашей теплого вина, так ни разу и не рискнув броситься в самую гущу сражения. Иное дело – наш император. Неудивительно, что легионеры готовы стоять за него горой. Ведь он один из них. Такой же воин, как и они сами.
Тея наклонила голову.
– Люди говорят, что он бог.
– Может, и бог. И если есть на земле человек, о котором можно сказать, что он бог, то это он. – Павлин покосился на Афину. – А ты как считаешь?
– Ну я всего лишь простая еврейка, – весело ответила она, обмахиваясь веером. – Мы верим в единого бога. Кроме того, тебе не кажется странным, что можно ложиться с богом в постель, как Леда или Европа?
– Я… не знаю, касается ли это меня лично, – неожиданно Павлин почувствовал, что краснеет, и поспешил перевести взгляд на загривок коня.
– Павлин, – в низком, бархатистом голосе Теи звучала насмешка. – Я никогда не скажу императору, что ты когда-то пользовался моей благосклонностью, а не просто приходил послушать мою музыку.
– Это совсем не то, о чем я думал, – тем не менее он ощутил нечто вроде облегчения. Да-да, в этом не было никаких сомнений. – Но о нем ходят слухи. Не надо верить всему, что о нем говорят.
– …Понятно.
– Слухам о его племяннице, – поспешно добавил Павлин. – Грязные, омерзительные слухи. Император лишь презрительно фыркает и говорит, что сплетни живут собственной жизнью, независимо от того, скольких сплетников приходится казнить. Однако люди не должны так говорить о своем императоре лишь потому, что он был добр к ней.
– Ты когда-нибудь встречал Юлию?
– Давно, когда она была ребенком. К тому времени я получил назначение в префекты, а она по причине своего слабого здоровья жила в Кремоне. Она была безумна, насколько тебе известно. Я видел донесения предыдущего префекта, который на каждого, кто жил во дворце, вел дело. Она бродила по дворцу, бормоча под нос что-то несвязное, отказывалась от пищи, заползала в храм Весты, где пыталась спать под алтарем. Даже когда я знал Юлию ребенком, ее поведение было полно странностей. Она до смерти изводила себе страхами, которые жили в ее голове. Она была… была ненормальной, хотя я так и не посмел сказать об этом императору. Он не желал слышать ни единого дурного слова в ее адрес. А так как собственных детей у него не было, он относился к ней как к родной дочери.
– И тем не менее говорят, будто она умерла, вытравливая плод?
– Нет. – Павлин вспомнил секретное донесение, которое ему принесли, – описание, сделанное одним врачом в Кремоне, который затем бежал, опасаясь за свою жизнь. – Это было самоубийство. Она вспорола себе живот. Умерла она не сразу, но заражение крови в конце концов убило ее… после этого пошли кривотолки, будто она умерла, пытаясь избавиться от плода. Мой отец был там и пытался выяснить правду, но кто станет слушать правду, когда ложь гораздо интересней.
После этой фразы Павлина воцарилось неловкое молчание. Афина поерзала на шелковых подушках, затем слегка поправила пурпурный занавес, чтобы солнце не светило ей в лицо.
– Кстати, Павлин, несколько дней назад я видела во дворце твою мачеху.
Судя по всему, она пыталась найти менее щекотливую тему для разговора, а в результате затронула даже более щекотливую.
– Лепиду?
– Ее. Она сказала, что собирается тебя проведать.
– Но так и не проведала. – Павлин наклонился, чтобы стряхнуть с сапога налипшую грязь. – Она… сказать по правде, мы с ней не слишком ладим. Я вижу ее время от времени. Но в остальном… – он вновь не договорил.
– Лично я, – произнесла Афина, причем вполне искренне, – скорее заведу дружбу с гадюкой, чем с Лепидой Поллией.
Следующую пару миль они проделали в молчании. Лишь расписной веер Афины покачивался в такт шагов нубийских рабов.
– Афина, Тея, – не выдержал наконец Павлин. – Ты когда-нибудь… я хочу сказать, тебе когда-нибудь хотелось кого-нибудь? Сильно, так, как странник жаждет в пустыне глотка воды? Даже если ты знала все слабости этого человека, все его недостатки, но они для тебя ничего не значили.
Он прочел в ее глазах жалость и отвернулся.
– Да, – ответила она. – Был один человек, которого мне хотелось именно так.
– И сколько времени тебе понадобилось, чтобы забыть его?
Афина медленно покачала головой. Ее веер недвижимо застыл на месте.
– Я так его и не забыла.
– Не забыла?
– Нет. Возможно, выйди я за него замуж, все было бы иначе, а так… – она пожала плечами. – Тебе нужно непременно жениться, Павлин.
– Я спрашиваю не о себе. Речь идет о моем друге. Его имя Траян.
– Разумеется.
Павлин слегка пришпорил коня. Ему было проще ехать впереди носилок, нежели ощущать на себе взгляд этих пронзительных глаз.
