Текст книги "Хозяйка Рима"

Автор книги: Кейт Куинн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 34 страниц)

Кейт Куинн
Хозяйка Рима

ЧАСТЬ 1
ЮЛИЯ

В храме Весты

Еще вчера Тит Флавий Домициан был всего лишь моим дядей, человеком грубым и странным. Сегодня он господин и бог, верховный правитель, император Рима. Подобно моему отцу и деду, правившими Римом до него, он считается владыкой всего мира. И мне страшно.

Но он добр ко мне. Он говорит, что скоро выдаст меня замуж за моего двоюродного брата Гая. Обещает устроить роскошные бои гладиаторов по этому случаю. Я не осмелилась сказать ему, что ненавижу эти омерзительные ристалища. Он желает мне добра. Говорит, что его венценосная супруга закажет для меня свадебный наряд. Как она божественно красива – в одеянии из зеленого шелка, украшенная с головы до ног изумрудами! Ходят слухи, что он безумно ее любит. Ходят слухи и о том, что она ненавидит его, но народ обожает всякие слухи.

Я смотрю на огонь, пока не начинаю различать в нем два языка пламени.

Мне страшно. Мне всегда страшно. Тени под моей постелью, тени в темноте, бесплотные голоса.

Сегодня на арене погибали тысячи людей, но мой дядя пощадил всего лишь одного человека. Он ненавидит остальных членов своей семьи, но всегда добр ко мне.

Чего же хочет мой дядя? Да разве кто-то знает это?

Веста, богиня домашнего очага, храни меня. Твоя защита нужна мне сейчас как никогда.

ПРОЛОГ

Тея

Рим, сентябрь 81 года н. э.

Одним решительным ударом ножа я вскрыла на запястье вены и с интересом наблюдала за тем, как капает кровь. Мои запястья покрыты шрамами, однако вид собственной крови до сих пор завораживает меня. Впрочем, этому неизменно сопутствует опасность. Не стала ли я после стольких лет слишком беспечной, не сделаю ли я слишком глубокий порез? Не настанет ли при этом день, когда я увижу, как моя молодая жизнь безвозвратно стечет в голубую глиняную чашу с изображением нимф? Эта мысль скрашивала существование, в котором было так мало радости.

Нет, на этот раз этому не суждено случиться. Первая капля крови постепенно превратилась в тоненькую струйку, и я, все так же держа на коленях голубую чашу, села и прислонилась спиной к мозаичной колонне атриума. Скоро перед моим взором возникнет восхитительная дымка, и окружающий мир примет приятные размытые очертания. Эта дымка сегодня мне особенно нужна. Потому что сегодня я буду сопровождать мою хозяйку, которая отправится в Колизей, чтобы посмотреть бои гладиаторов, устроенные в честь вступления на престол нового императора. А судя по тому, что я слышала о таких боях…

– Тея!

Это голос моей хозяйки. Я негромко выругалась на смеси греческого, еврейского и вульгарной латыни. Ни одного из этих языков она не знает.

В голубой чаше скопилась лужица моей крови. Я обвязала запястье полоской ткани и зубами затянула узел, после чего вылила содержимое чаши в фонтан в центре атриума. При этом я постаралась ни единой капелькой не запачкать мою коричневую шерстяную тунику. Глаза у моей хозяйки зоркие, как у орла, и она сразу же заметила бы кровавое пятнышко, а я, разумеется, не стала бы объяснять ей, что вынуждает меня раз или два в месяц брать голубую чашу с изображениями нимф и наполнять ее собственной кровью. Однако, честно говоря, я рассказываю своей хозяйке лишь очень немногое. И хотя я попала к ней в услужение не очень давно, я точно знаю, что мне лучше держать язык за зубами.

– Тея!

Я обернулась слишком быстро. Тотчас закружилась голова, к горлу подступила тошнота, и я была вынуждена прислониться спиной к колонне. Пожалуй, сегодня я перестаралась: крови вытекло слишком много. И это, как назло, в тот день, когда мне предстоит увидеть, как на арене встретят смерть тысячи животных и людей.

– Тея, хватит бездельничать!

Моя хозяйка высунула из-за двери спальни свою хорошенькую головку. Как хорошо, что я не вижу ее раздраженного лица, а лишь размытое пятно!

– Отец ждет, а ты еще должна одеть меня!

Я послушно отправилась вслед за ней; мои ноги как будто парили над полом. Пол был вымощен безвкусной плиткой со сценами гладиаторских боев, и я шагала по вооруженным трезубцами гладиаторам. Да, вкуса этим изображениям недоставало, но они вполне соответствовали случаю – отец моей хозяйки, Квинт Поллио, был одним из нескольких главных устроителей гладиаторских игр.

– Голубое платье, Тея. С жемчужными пряжками на плечах.

– Да, моя госпожа.

Моя хозяйка. Она же Лепида Поллия. Меня купили для нее несколько месяцев назад, когда ей исполнилось четырнадцать лет. Теперь, когда она уже почти стала женщиной, ей понадобилась рабыня, которая причесывала бы ее и носила над ней опахало. В качестве подарка для нее я не стоила жемчужного ожерелья, серебряных браслетов и полудюжины шелковых платьев, которые она получила от своего любящего отца. Ей определенно было приятно иметь личную тень.

– Ты опять порезалась за обедом, Тея, – она сразу заметила повязку на моем запястье. – О боги, до чего же ты неуклюжая! Смотри, не урони шкатулку с моими драгоценностями, иначе я буду вынуждена тебя наказать. Сегодня я хочу в волосы золотые ленты в греческом стиле. Да-да, сегодня я стану гречанкой… совсем как ты, Тея.

Ей было хорошо известно, что никакая я не гречанка, несмотря на имя, которое дал мне афинский торговец, мой самый первый хозяин.

– Да, моя госпожа, – пробормотала я на чистейшем греческом.

Черные брови Лепиды недовольно сложились домиком. Я была лучше образована, чем моя хозяйка, и это бесконечно ее раздражало. Я же считала своим долгом напомнить ей об этом по меньшей мере раз в неделю.

– Не задавайся, Тея. Ты всего лишь маленькая еврейка-рабыня. Не забывай об этом.

– Да, моя госпожа. – Я покорно заплела и заколола пряди ее темных волос. Лепида, не останавливаясь, болтала дальше.

– …отец говорит, что сегодня в боях будет участвовать Беллерафон. Да, я знаю, что он великий гладиатор, но его лицо! На него жутко смотреть! Он может вырядиться, как щеголь, но никакое благоуханное притирание в мире не сможет превратить его в Аполлона. Нет, конечно, он грациозен, как пантера, даже когда втыкает меч прямо в горло противнику… Ой, ты уколола меня!

– Прости меня, моя госпожа.

– Ты сегодня определенно вся зеленая. Знаешь, нет никакой причины так болезненно переживать из-за гладиаторских поединков. И гладиаторы, и рабы, и пленники – все они все равно когда-нибудь умрут. Но, по крайней мере, при этом они хотя бы доставят нам удовольствие.

– Возможно, всему виной моя еврейская кровь, – предположила я. – Мы не видим в смерти ничего забавного.

– Может быть, и так, – согласилась Лепида и принялась разглядывать свои покрытые лаком ногти. – По меньшей мере, сегодня поединки будут увлекательными. Если бы старый император не заболел и не умер в самый разгар сезона, нам еще долгие месяцы было бы не видать никаких развлечений.

– Как неосмотрительно с его стороны, – согласилась я.

– Новый император хотя бы любит гладиаторские бои. Император Домициан. Тит Флавий Домициан… Интересно, каким он будет? Отец постоянно беспокоится, старается ему угодить, устраивает ради него лучшие поединки. Жемчужные сережки, Тея.

– Да, моя госпожа.

– И еще мускусное притирание. Вот сюда. – Лепида принялась разглядывать себя в зеркале. Она была совсем юная, – всего четырнадцать лет, как и мне, – слишком юная для роскошного шелкового платья, жемчугов и румян. Но у нее не было матери, а Квинт Поллио, такой хитрый и проницательный в общении с работорговцами и ланистами, был податливой глиной в руках единственной дочери. Кроме того, было видно, что Лепида откровенно выставляет себя напоказ. Ее красота заключалась не в голубых глазах и не в длинных черных шелковистых кудрях, которыми она так гордилась. Скорее, красота моей хозяйки заключалась в гордой, олимпийской осанке, благодаря которой Лепида Поллия намеревалась обзавестись достойным мужем, патрицием, брак с которым наконец поднимет семейство Поллиев до самых главных высот римского общества.

Обмахиваясь веером из павлиньих перьев, она поманила меня, веля подойти ближе. В зеркале позади нее я была темно-коричневой тенью: худой и тощей там, где она была пышнотелой, загорелой там, где она была белокожей, неинтересной там, где она – привлекательной. Я служила ей на редкость выигрышным фоном.

– Самым выигрышным, – заявила она, как будто прочитав мои мысли. – Но тебе действительно нужно новое платье, Тея. Ты похожа на высокое высохшее дерево. Пойдем, отец ждет меня.

Отец действительно ждал ее, и терпение его, похоже, было на исходе. Однако его нахмуренное лицо тотчас смягчилось, стоило Лепиде улыбнуться. На щеках ее показались милые ямочки, и она по-детски несколько раз покружилась на месте, чтобы отец оценил ее наряд.

– Ты сегодня очаровательна, как никогда. Обязательно улыбнись Эмилию Гракху. Он из очень знатной семьи, и ему нравятся красивые девушки.

Я могла бы сказать ему, что Эмилия Гракха интересуют вовсе не красивые девушки, но Квинт Поллио не спросил меня. Может быть, спросить все-таки следовало. Рабы слышат все, от них невозможно ничего утаить.

Чтобы занять хорошие места в Колизее, многие римляне вынуждены вставать ни свет ни заря. Места для семьи Поллиев всегда сохранялись в неприкосновенности, и поэтому мы прибыли с опозданием, поскольку шли неспеша, раскланиваясь со знатными семействами города. Лепида одарила улыбкой Эмилия Гракха – он стоял на углу улицы в компании патрициев в тогах с пурпурной каймой. Ее отец обменялся последними сплетнями с каждым патрицием, удостоившим его дежурной улыбки.

– …я слышал, что император Домициан замыслил в следующем сезоне поход в земли Германии. Желает добиться военных успехов там, где погиб его брат. В свое время император Тит на голову разбил этих варваров. Посмотрим, удастся ли это Домициану…

– Квинт Поллио! – услышала я голос какого-то патриция. – Воистину один лишь запах его благовоний…

– …но он хорошо делает свое дело. И вообще, что дурного в том, чтобы время от времени расточать улыбки, если это избавляет от необходимости тяжко трудиться?

И Квинт Поллио продолжил отвешивать поклоны и притворно улыбаться. Было видно, что он продал бы тридцать лет своей жизни за честь носить имя Юлиев, Гракхов или Сульпициев. Так же как и моя хозяйка, его дочь.

Я позволила себе позабавиться зрелищем торговых рядов, заполонивших улицы. Памятные вещицы погибших гладиаторов, кровь того или иного великого бойца, сохранившаяся в песке, деревянные медальоны, украшенные профилем знаменитого Беллерафона. Последние продавались не очень хорошо, так как даже самые одаренные художники были бессильны придать чертам Беллерафона хотя бы малую толику привлекательности, в отличие от портретов красивого фракийского бойца, искусно владевшего трезубцем, – эти пользовались у покупателей гораздо большим спросом.

– Какой он, однако красавец! – Краем глаза я заметила стайку девушек, восхищенно разглядывавших медальон. – Каждую ночь, ложась спать, я кладу его изображение под подушку,…

Я улыбнулась. Мы, еврейские девушки, тоже любим наших воинов… но мы любим их живыми, и нам нравится, если они живут долго. Мы любим тех, кто утром мечом сносит голову легионеру, а вечером возвращается домой, чтобы сесть на главное место за столом во время Шаббата. Лишь римские девушки грезят над грубыми портретами гладиаторов, с которыми они никогда не встретятся, потому что предметы из тайных вздохов погибнут прежде, чем закончится год. С другой стороны, возможно, даже лучше мечтать о том, кому суждено прожить недолго. Он никогда не состарится, никогда не утратит своей красоты, а если наскучит, то скоро навеки исчезнет из вашей жизни.

Возле Колизея толпа запрудила собой всю улицу. Мне не раз доводилось бывать в тени этого величественного сооружения, когда я, будучи у Лепиды на посылках, выполняла распоряжения своей хозяйки, однако внутри я оказалась впервые и изо всех сил пыталась не пялить глаза. Колизей так велик, в нем такое огромное количество мраморных арок, статуй, мест для зрителей! Говорят, его трибуны способны вместить пятьдесят тысяч человек! Его арена, строительство которой начал еще император Веспасиан, а завершил его сын, покойный император Тит, достойна богов. Сегодня она станет местом кровопролитных поединков в честь младшего брата Тита, Домициана, который недавно удостоился императорского венца.

Слишком много мрамора для обыкновенной бойни. Лично я предпочла бы театр, чтобы слушать в нем музыку, а не видеть, как умирают люди. Я тотчас представила себя поющей для такой огромной толпы, как та, что собралась здесь сейчас, – настоящей публики, а не для лягушек в зимнем саду, которые слушали мои рулады, пока я отскребала от грязи плитки в фонтане….

– Хорошенько работай опахалом, Тея, – раздался голос Лепиды. Моя хозяйка устроилась на бархатных подушках и, подобно императрице, величественно махала рукой толпе, которая кисло приветствовала ее отца. Во время гладиаторских боев мужчины и женщины обычно сидят раздельно, но Квинт Поллио, будучи устроителем этих зрелищ, мог сидеть, если желал, вместе с дочерью.

– Живее, Тея. О боги, как здесь душно. Почему никак не уляжется эта жуткая жара? Ведь уже давно пришла пора осени.

Я послушно принялась покачивать опахалом. Бои будут продолжаться весь день, из чего следовало, что мне еще добрых шесть часов придется сидеть, не зная ни минуты отдыха, и работать опахалом. Страшно представить, как будут завтра болеть мои бедные руки!

Протрубили фанфары. От их оглушительного рева мое сердце на миг сбилось с ритма. Новый император вошел в императорскую ложу и, подняв руку, поприветствовал толпу. Я даже привстала на цыпочках, пытаясь лучше разглядеть его; Домициан, третий император из династии Флавиев, – высокий, с румяными щеками, в яркой пурпурной тоге и золотым венком на голове.

– Отец, – прошептала Лепида, потянув родителя за рукав. – Это правда, что наш новый император – человек с тайными пороками? Вчера в банях я слышала, что…

Я могла бы сказать ей, что, по слухам, все императоры имели тайные пороки. Император Тиберий и его юные мальчики-рабы, император Калигула, спавший со своими сестрами, император Тит и его любовницы – какой смысл иметь императора, если о нем нельзя состряпать какую-нибудь пикантную сплетню?

Новая императрица, супруга Домициана, не годилась для слухов и сплетен. Высокая, статная, красивая. Когда она возникла рядом со своим венценосным мужем и взмахнула рукой, толпа взревела от восторга. Сплетники разочарованно вздыхали, – мол, новая императрица образцовая жена и никаких тайных пороков за ней не водится. И все же ее стола из зеленого шелка и изумруды вызвали всплеск женского восхищения. Готова поспорить, что зеленый станет главным цветом в этом сезоне.

– Отец, – Лепида в очередной раз дернула Квинта Поллио за рукав, – ты же знаешь, что мне всегда нравился зеленый цвет. Изумрудное ожерелье, такое как у императрицы…

За Домицианом потянулись и его многочисленные августейшие родственники. В их числе и его племянница Юлия, она же дочь покойного императора Тита, о которой говорили, будто она пожелала стать жрицей в храме Весты, но получила отказ дяди. Кроме нее мое внимание никто больше не привлек. Скажу честно, я была разочарована. Мне впервые представилась возможность лицезреть императорское семейство, и оказалось, что внешне Флавии ничем не отличаются от любой семьи избалованных роскошью и пресыщенных патрициев.

Император шагнул вперед и, вскинув руку, громогласно объявил о начале боев. Какими бы тайными пороками он ни обладал, голос у него был прекрасный – звучный, раскатистый.

Другие рабы неоднократно пытались объяснить мне суть гладиаторских боев, поражаясь моему невежеству по этой части. Утренние праздники обычно открывались поединками диких зверей. Первой сегодня была назначена схватка между слоном и носорогом. Вскоре носорог выбил рогом глаз слону. Я бы счастливо прожила жизнь, не зная, как кричит раненый слон.

– Превосходно! – вскричал Поллио и бросил на арену несколько монет. Лепида потянулась за блюдом со сваренными в меду финиками. Я сосредоточила внимание на опахале.

Следующими на арену вышли бык и медведь. За ним настала очередь льва и леопарда. Это было что-то вроде острой закуски, призванной возбудить аппетит публики. Медведь был апатичен, и трем укротителям с острыми шестами пришлось до крови исколоть ему бока, прежде чем он набросился на быка. Что касается льва и леопарда, то они налетели друга на друга сразу же, едва их освободили от цепей. Толпа восторженно взревела, вскочила с мест и, ахнув, села обратно. После этого началось новое пышное зрелище: по арене бегали прирученные гепарды в серебряной упряжи, их сменяли белые быки, на спинах которых сидели маленькие золотоволосые мальчики. Украшенные драгоценными камнями слоны делали танцевальные движения под нежную музыку нубийских рабов-флейтистов…

– Отец, можно мне получить нубийского раба? – спросила Лепида, вцепившись в руку отца. – Двух, для ровного счета. Чтобы они носили мои покупки, когда я буду ходить на рынок…

Дрессированные животные демонстрировали комические номера. Ручной тигр был выпущен на арену вслед за десятком проворных зайцев, которых полосатый хищник отловил одного за другим и целыми и невредимыми передал дрессировщику. Действительно, занятное зрелище. Лично мне оно понравилось, однако трибуны встретили его недовольным шиканьем. Завсегдатаи приходили в Колизей не ради невинных забав, а ради крови.

– Император, – монотонно заговорил Квинт Поллио, – особо почитает богиню Минерву. В своем новом дворце он приказал возвести святилище в ее честь. Возможно, нам придется совершить несколько крупных публичных жертвоприношений…

Ручной тигр и его дрессировщик покинули арену, и на их месте появился белый олень с сотней длинношеих страусов, которых один за другим принялись поражать сидевшие на верхнем ярусе лучники. Увидев в соседней ложе несколько знакомых, Лепида проворковала слова приветствия, а в это время на арене продолжала литься кровь.

Один эпизод травли животных сменялся другим. Копьеносцы против львов, против буйволов, против взбешенных быков. Ничего не понимающие буйволы громко ревели, быки, обезумев, налетали на острия копий, которые вспарывали им грудную клетку, а вот львы, рыча, гордо вышагивали и забирали с собой копьеносцев, прежде чем те успевали затравить их до смерти. Какая великолепная забава, думала я, усердно работая опахалом.

– Гладиаторы! – возбужденно воскликнула Лепида, оттолкнув блюдо с финиками, и выпрямилась. – Прекрасные образцы, отец.

– Императору – только лучшее, – самодовольно ответил Квинт Поллио, нежно коснувшись подбородка дочери. – А также для моей маленькой дочурки, которая обожает поединки! Император пожелал сегодня видеть настоящее сражение, а не обычные примитивные схватки. Нечто выдающееся, особенное, прежде чем настанет время полуденных казней…

Из ворот цепочкой вышли гладиаторы в пурпурных плащах и под радостные крики зрителей выстроились кругом на арене. Некоторые из них вышагивали гордо, другие шли, не поворачивая головы ни вправо, ни влево. Красивый боец-фракиец, вооруженный трезубцем, посылал толпе воздушные поцелуи. Обожавшие его женщины осыпали своего любимца розами. Пятьдесят гладиаторов, разбитых на пары для поединков, каждый их которых закончится смертью одного из них. Двадцать пять человек величаво пройдут под Вратами Жизни. Двадцать пять мертвых тел, зацепив их железными крюками, протащат через Врата Смерти.

– Здравствуй, Цезарь! – в унисон выкрикнули они, повернувшись к ложе императора. – Идущие на смерть, приветствуют тебя!

Лязг заточенного оружия. Звон металлических доспехов. Хруст подошв по песку. Сражение начнется с потешных боев на деревянных мечах. Затем император опустит руку.

Со звоном ударились клинки. Зрители на трибунах подались вперед, криками ободряя фаворитов и осыпая насмешками неуклюжих, неповоротливых бойцов. Шум, гам, взмахи рук, ставки на победителей поединка.

Не смотри, говорила я себе, водя опахалом из стороны в сторону. Не смотри.

– Тея! – наигранно ласково произнесла Лепида. – Что ты скажешь о том германце?

Я посмотрела туда, куда был направлен ее унизанный кольцами пальчик.

– Несчастный, – коротко ответила я, когда трезубец соперника пронзил германца, и тот, обливаясь кровью, рухнул на песок. Сидевший в соседней ложе сенатор раздраженно швырнул на арену пригоршню монет.

Арена представляла собой бурное море из бойцов-гладиаторов. Песок покрылся пятнами крови.

– Вон тот галл просит пощады! – воскликнул Квинт Поллио и отпил вина из чаши. – Скверное дело, он уронил щит. Jugula!

Jugula! «Убей его!». Есть и другое выражение – Mitte! – «пощади!», но его не часто услышишь в Колизее. Как мне стало известно, требуется недюжинное мужество, чтобы заставить Колизей проявить милосердие. Зрителям хочется героизма, хочется крови, хочется смерти. Смерти, но не милосердия.

Все закончилось очень быстро. Победители прошли перед ложей императора. Верховный властитель Рима бросал монеты тем, кто хорошо сражался. Тела проигравших лежали на песке, ожидая той минуты, когда служители цирка крючьями уволокут их прочь с арены. Пара раненых гладиаторов со стонами и криками корчились в предсмертной агонии, пытаясь засунуть кишки обратно в распоротые животы. Смеющиеся мальчишки-трибуны и хихикающие девушки делали ставки, пытаясь угадать, сколько времени еще протянут эти несчастные.

Я продолжала размахивать опахалом. Мои руки уже начинали болеть.

– Фрукты, господин? – К ложе устроителя игр приблизился раб с подносом, на котором горкой возвышались фиги и гроздья винограда. Лепида жестом потребовала еще вина. Я обвела взглядом трибуны: патриции о чем-то оживленно переговаривались в своих ложах. На верхних галереях плебеи энергично обмахивались веерами и звали разносчиков, торговавших хлебом и пивом. Император возлежал в своей ложе, опершись на локоть, и играл с преторианцами в кости. Утро стремительно переходило в день. Для кого-то оно, напротив, тянулось мучительно медленно.

Во время полуденного перерыва на арене занялись делами. Тела мертвых гладиаторов увезли на повозках, пятна крови присыпали свежим песком, стражники вывели шеренгу закованных в цепи людей. Рабы, преступники, пленники – все они были приговорены к смертной казни.

– Отец, можно мне еще вина? Ведь это особый случай!

Внизу, на арене, человек, стоявший во главе колонны закованных в железо пленников, удивленно моргнул, когда ему в руки сунули меч. Посмотрев непонимающим взглядом на оружие, он отшатнулся, но стражник подтолкнул пленника вперед. Тот устало повернулся и ударил мечом стоявшего позади него. Лезвие было тупым, и для того, чтобы нанести удар, требовались немалые усилия. Из-за гула голосов на трибунах я почти не слышала крика несчастного. Похоже, никто вокруг не обращал никакого внимания на то, что происходило в эти минуты на арене.

Стражники бесцеремонно разоружили первого пленника и передали меч следующему в колонне. Им оказалась женщина. Она убила мужчину, грубо вспоров ему горло. Ее разоружил и убил следующий раб, который тщетно пытался с первого раза вонзить меч ей в сердце. Потребовался десяток ударов зазубренным лезвием.

Я посмотрела на колонну закованных в цепи рабов. Примерно полтора десятка человек. Старые и молодые, мужчины и женщины, неотличимые друг от друга. Шаркающие ноги, согбенные спины. Лишь один, огромный мужчина, стоял, выпрямившись во весь рост, гордо расправив плечи, и растерянно разглядывал пространство арены. Даже с моего места мне были хорошо видны шрамы от ударов кнутом на его голой спине.

– Отец, когда же начнется поединок Беллерафона? Мне ужасно хочется увидеть, как он сразится с этим фракийцем…

Стражники вручили тупой меч человеку с исполосованной шрамами спиной. Он на мгновение поднял его закованными в цепи руками и крутанул над головой. Ему не пришлось долго махать мечом. Стоявшего перед ним пленника он убил с первого же удара. Я испуганно моргнула.

Стражник потянулся за мечом, но покрытый шрамами великан сделал шаг назад и вытянул перед собой меч. Стражник сделал нетерпеливый жест, требуя, чтобы раб вернул клинок, но тут начался настоящий ад.

– Отдай! – потребовал стражник.

Он стоял, широко расставив ноги на горячем песке и тяжело дыша. Солнце нещадно жгло его обнаженные плечи, огрубевшей кожей босых ступней он, казалось, ощущал каждую отдельную песчинку арены. Пот разъедал запястья и щиколотки под ржавыми обручами кандалов. Его руки как будто намертво приросли к рукоятке меча.

– Отдай меч! – приказал стражник. – Ты задерживаешь зрелище!

Он посмотрел на стражника тупым непонимающим взглядом.

– Отдай… мне… меч! – медленно повторил стражник и протянул руку. Приговоренный к смерти тут же отсек ее одним ударом. Стражник вскрикнул. Над освещенной солнцем ареной брызнул фонтан крови. Второй стражник бросился на помощь товарищу.

Он вот уже десять лет не держал в руках меч. Слишком долго, чтобы помнить, как им действовать. Но он вспомнил. Распаленное гневом, воспоминание это вернулось быстро – приятная тяжесть рукоятки, ощущение стали, врезающейся в человеческую плоть, застилающая взор черная ярость незримого демона, нашептывающего на ухо: «Убей их. Убей их всех!»

Второго стражника он встретил выпадом, исполненным дикой, необузданной радости. С глухим лязгом сошлись клинки. Чувствуя, как напрягся каждый его мускул, как, подобно доброму боевому луку, выгнулось тело, он ринулся на врага. Он увидел страх в глазах противника и ощутил на другом конце клинка собственную несокрушимую силу. Эти чванливые римляне в шлемах с плюмажем из крашеного конского волоса и сияющих доспехах даже не подозревали, что раб может быть настолько силен. Двумя новыми ударами он превратил стражника в груду кровавого мяса на песке арены.

К нему тотчас подскочили новые римляне в шлемах с плюмажами. Еще один стражник, корчась от нестерпимой боли в разрубленных сухожилиях, с воплем полетел на окровавленный песок.

Раб вошел во вкус. Еще один выпад, еще один удар – на этот раз в новый бронзовый нагрудник. Клинок аккуратно вонзился прямо в пройму. Еще один щит полетел на землю, еще один пронзительный крик прорезал пространство Колизея.

«Мало, – прошептал голос демона. – Мало».

В следующий миг он почувствовал далекую боль в спине – это в нее вонзилась сталь меча. Он молниеносно развернулся и, улыбнувшись, нанес мощный ответный удар. Самая грубая кожа у раба на спине, однако они этого не знали, эти люди, чьи виноградники обрабатывали пленные воины из Галлии и чьи постели согревали угрюмые рабыни из Фракии. Они ничего не знали. Он рассек стражника мечом – капли крови противника забрызгали его всклокоченную бороду.

Мало.

Внезапно что-то больно ударило его по затылку; небо тотчас дернулось в сторону и из голубого сделалось белым. Он сделал неуклюжий шаг вперед, обернулся, поднял клинок и почувствовал, как вся рука неожиданно онемела. Это стражник с силой ударил его железным щитом по локтю. Отстраненным взглядом он увидел, как меч выскользнул из его пальцев, а сам он, получив удар рукояткой меча по голове, рухнул, упал на четвереньки. Едкий пот заливал глаза. В следующий миг его пнули в бок чьи-то обутые в железные башмаки ноги. Он глубоко вздохнул, и черный демон в его голове набросился на самого себя подобно змее, пожирающей собственный хвост. Когда в руках у него меч, все так легко и просто.

Мало. Много не бывает никогда.

Хруст костей утонул в громком реве толпы. Оглушительный, неясного происхождения рев напоминал рокот бушующих морских волн. Он впервые посмотрел вперед и увидел их: тысячи зрителей, столпившихся на трибунах. Сенаторов в тогах с пурпурной каймой. Матрон в разноцветных шелковых столах. Жрецов в белых одеждах. Как их много… Неужели мир вмещает так много людей? Он заметил на передней трибуне лицо жующего мальчишки в красивой тоге, мальчишка что-то кричал с набитым ртом и хлопал в ладоши.

Все они рукоплескали. Огромную арену сотрясали оглушительные рукоплескания.

Затухающим взором он разглядел балкон императорской ложи, а в ней светловолосую девушку с напряженным белым лицом, одну из племянниц императора… Разглядеть самого властителя Рима, румянощекого, в пурпурном плаще, его изумленный взгляд… Разглядеть, как небрежно поднялась вверх императорская рука.

Рука, вытянутая в жесте милосердия.

– Почему? – подумал он. – Почему?

В следующее мгновение мир куда-то исчез.

Лепида продолжала болтать, пока я раздевала ее, готовя ко сну, разумеется, не о гладиаторских боях. Все эти истории о крови и смерти давно уже приелись. Зато отец моей хозяйки упомянул некого сенатора, который мог бы стать ее мужем. Теперь все разговоры были только об этом.

– Сенатор Марк Норбан, именно так его зовут, он ужасно стар… – я почти ее не слушала и едва разобрала хотя бы единое слово.

Раб с покрытой шрамами спиной. Кто он? Бритт? Галл? Он сражался настолько яростно, размахивая мечом, словно Голиаф, что не обращал внимания на наносимые ему раны. Он продолжал рычать и отбиваться, даже когда его сбили с ног, и явно был безразличен к собственной жизни, успев при этом зарубить нескольких стражников.

– Тея, ты смотри, поосторожнее с этими жемчугами, они стоят трех таких бездельниц, как ты.

Я видела сотни рабов, подобных ему, прислуживала бок о бок с ними и избегала их. Они слишком много пили, бранились со своими хозяевами, за что их самих часто и нещадно пороли. Они старались по возможности ничего не делать. Их следовало обходить стороной, особенно в дальних углах дома, когда никто не мог услышать, как ты сопротивляешься и зовешь на помощь. Одним словом, это были отъявленные негодяи.

Так почему же я неожиданно расплакалась, когда этого пленника за ноги выволокли с арены? Я не плакала с тех пор, как меня продали Лепиде. Я не плакала даже тогда, когда прямо на моих глазах убивали гладиаторов и бедных затравленных животных. Почему же мне стало жалко этого верзилу?

Я ведь даже не знала, как его зовут.

– Я не нахожу, что император Домициан хорош собой как мужчина, но ведь с расстояния такое трудно разглядеть, – заметив обломанный ноготь, Лепида нахмурилась. – А как бы мне хотелось, чтобы у нас был красивый и сильный император! Надоели все эти вялые старики.

Император. Зачем Домициану нужно было даровать жизнь какому-то недобитому рабу? Толпа требовала смерти и новых зрелищ. Зачем Домициану понадобилось спасать его?

– Ступай прочь, Тея. Ты мне больше не нужна. Сегодня вечером ты невообразимо глупа.

– Как пожелаете, – ответила я на греческом, задувая светильник. – Ты злоязычная паршивая мегера.

Я направилась через весь зал к себе, то и дело прислоняясь к колоннам, чтобы не потерять равновесия, и пытаясь не думать о голубой чаше. Не стоит выпускать кровь дважды за день, как бы мне этого ни хотелось.