Текст книги "Хозяйка Рима"

Автор книги: Кейт Куинн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 34 страниц)

Рим

– Я даже не знаю, что думать, – Павлин уперся локтями в колени и сплел пальцы. – Однако порой… порой мне кажется, что она права.

– Флавия Домицилла? – голос Юстины легким эхом отозвался от мраморных стен.

– Да, – ответил он и вновь принялся сжимать и разжимать кисти. – Потому что многое из того, что я вижу, противоречит одно другому. Многое из того, что касается императора. Взять, к примеру, тот пир в честь моей помолвки. Императрицу. Смерть Юлии. Бесконечные суды над государственными изменниками.

– Ты веришь тому, что говорит Флавия?

– А что мне остается? – его слова были сродни каплям воды, что упав на поверхность пруда, оставляют после себя круги на воде. – Не знаю. – Павлин надрывно вздохнул. – Я бессилен что-либо сделать. И не потому, что она открыто мне все высказала. Но какие у меня доказательства? Чье слово весомее слова императора? Тея – рабыня. Юлия мертва. Флавия ненавидит его с момента смерти своей сестры. Она уже идет против него, занимаясь спасением детей.

Юстина вопросительно посмотрела на него.

– Флавия спасает детей из Колизея и тюрем, – устало произнес Павлин. – Детей евреев, христиан, прочих вероотступников. Она занимается этим вот уже много лет. Она подкупает охранников, чтобы те выпускали их из темниц, привозит их к себе на виллу под видом рабов и находит для них семьи среди друзей и арендаторов. Император не возражает. По его словам, таким образом, у нее есть занятие, и вообще, кому есть дело до того, если в пасть льва попадет одним ребенком больше, одним меньше.

– Но ведь это он сам обрекает их на такую судьбу, – негромко заметила Юстина.

Молчание.

Жрица обернулась к Павлину.

– Если ты сомневаешься в правдивости слов Флавии, и Юлии больше нет в живых, чтобы поведать нам правду, то чье слово для тебя имеет вес? Кто, на твой взгляд, способен вынести самое мудрое суждение?

– Отец, – тотчас ответил Павлин.

– Тогда почему ты не спросишь его? Дело ведь не просто в твоей мачехе. Речь идет о государстве, о людях. Почему бы тебе не спросить у него, где правда, а где ложь.

– Не могу. Я боюсь даже взглянуть ему в глаза.

– Тогда кого еще ты мог бы спросить?

– Тебя, например. – Павлин поднял взгляд и посмотрел ей в глаза. – Скажи, ты веришь… слухам?

Юстина сложила руки.

– Верю.

Павлин закрыл глаза.

– В таком случае, что мне делать?

– Ты просишь меня стать твоей совестью?

– Да, именно так.

– Я не могу сделать этого ради тебя, Павлин. Никто не может.

– В таком случае дай мне совет. Помоги мне.

– Расскажи мне все, как есть. Обо всех неправедных делах, которые приписывают Домициану, и какие из них ты бы взялся исправить, будь это в твоих силах. Что именно ты мог бы изменить к лучшему?

– Мне следовало лично навестить Юлию и проверить, на самом ли деле она сошла с ума, или это только слухи, – произнес Павлин и удивился самому себе. – После наших детских забав, когда мы вместе играли в саду, это был мой долг.

– Поздно. Ты уже не в силах ей помочь. Зато еще мог бы помочь Тее. Помоги ей, ради Юлии.

– То есть ничего не рассказывать императору о ее старом возлюбленном?

– Для начала хотя бы это.

– Я наблюдал за ними, – признался Павлин. – Наблюдал целое лето. Впрочем, виделись они не часто – раза два-три, не больше. Они ни разу не прикоснулись друг к другу, так что она держит свое слово. И вместе с тем они казались единым целым, как лошадки в одной упряжке.

– Похоже, это любовь.

– Я не женюсь на Кальпурнии, – неожиданно заявил Павлин. – Мы с ней… между нами нет ничего общего.

– Тебе не кажется, что это довольно несправедливо по отношению к ней? Вы ведь обручены уже долгое время.

– Я ей не нужен. Впрочем, как и она мне. – Павлин покачал головой. – Никакой свадьбы. Пока я не найду ту, с кем я буду как две лошадки в одной упряжке.

– Такое случается нечасто.

Павлин поднял глаза на свою собеседницу. Узкое лицо в обрамлении белого покрывала, пристальный проницательный взгляд, светлые брови, наверно, такие же светлые, что и волосы, которых он никогда не видел.

– Я подожду, – произнес он.

Тея

Позади моей двери послышались негромкие голоса.

– О боги, что мне с ней делать? – воскликнул Несс, и на его толстощеком лице, наверняка, возникло озабоченное выражение. – Она даже носа не высунула из своей комнаты после того как вернулась из Тиволи. Я пошел проведать, как у нее дела, и застал ее… – не сумел даже спрятать подальше от нее нож! – Он понизил голос. – Ты можешь что-нибудь сделать?

Невнятный звук.

– Конечно, можешь. Потому что если и есть на свете человек, кто может ее успокоить, так это только ты.

Я приоткрыла глаза и увидела, как Ганимед поцеловал своего возлюбленного в макушку – в том самом месте, где у Несса уже начали редеть волосы, и направился ко мне в опочивальню. Это была такая красивая комната в серо-белых тонах, с просторным серебристым ложем под бархатным пологом и статуей Минервы. И когда меня навещали мои кровавые кошмары, статуи начинали извиваться.

Ганимед попытался отобрать у меня нож. Я начала отбиваться, и чаша перевернулась. Мгновение, и мозаика пола была забрызгана кровью, как из чащи, так и из моей руки, где я надрезала себе вены. Но Ганимед не обращал внимания ни на кровь, ни на мои сдавленные проклятия. Одним движением руки он сорвал с ложа прозрачный полог и обмотал его вокруг моего запястья.

– Нет, отпусти меня…

Затем он подхватил меня на руки и уложил в постель. Не успел он сделать и шага прочь, как я сорвала с руки повязку и вновь принялась расцарапывать себе вены. Тогда он вновь схватил меня за руку и, крепко сжав ее в своей, принялся вновь обматывать ее куском полога. Впрочем, белая ткань уже успела обагриться кровью.

– Отпусти меня! – я со слезами отбивалась, как могла. – Пусть она вытечет, пусть на этот раз она вытечет вся, потому что только тогда они оставят меня в покое. А они никогда не оставят меня в покое, покуда я жива! Развяжи мне руку, прошу тебя, – я с силой рванула повязку, однако Ганимед схватил меня в свои объятия и, прижав к груди, заворковал, словно голубь.

– Я больше не в силах это сносить. Я терплю вот уже четыре года. Юлия выдержала восемь. Я же знаю, вынесу ли я еще один, или того меньше… игрушки и игры, больше никаких игр, он все поймет, Арий все поймет, он не глуп, он все поймет, и тогда ему конец, ну как ты этого не понимаешь? Он придет, чтобы расквитаться с императором, и он умрет, и мне… мне этого не вынести!

Не знаю, понимал ли Ганимед мои слова, потому что они потонули в потоке рыданий. Но он, словно ребенка, качал меня, сжимая в своих сильных и теплых руках.

– А Викс! Викс все узнает. Это просто чудо, что он до сих пор ни о чем не догадывается, но в один прекрасный день он тоже все узнает и устыдится меня. И правильно сделает, потому что я смалодушничала, о боже, Арий возненавидит меня, если узнает, что я…

Слова слились в сдавленный вой, потому что мое лицо было прижато к груди Ганимеда. Он гладил мне волосы, а затем посмотрел на запястье, чтобы проверить, на месте ли повязка. Насколько я могла судить, кровь уже начала подсыхать.

– И ты знаешь, почему он возненавидит меня, – очередной всхлип. – Не потому что Домициан превратил меня потаскуху, а потому что он сделал меня слабой. Всего четыре года, и куда подевалась моя гордость? Четыре года его игр и игрушек, четыре года его вопросов, его недреманного ока на моей шее, и в кого я превратилась? Я больше не могу доверять мужчине, даже Арию, а ведь когда-то ради него я была готова пожертвовать всем на свете. Я не могу заставить себя прикоснуться к нему, а ведь когда-то я сама бросалась ему на шею, как собака на кость. Домициан победил, разве не так? Он отнял у меня моего возлюбленного, отнял, даже сам об этом не догадываясь. Этакая очередная маленькая победа. И все, на что я способна теперь, это, закрыв глаза, по-прежнему твердить, что мне не страшно. Но ведь это ложь!

Ганимед сжимал меня в своих сильных руках, покачивая, словно младенца, и что-то негромко мычал, как будто напевая.

– Дай мне умереть! О боже, дай мне умереть, прежде чем Арий узнает, в кого я превратилась. Дай мне умереть.

Меня передернуло; из горла вырвался сдавленный стон. Ганимед приподнял меня и положил на подушки, а сам лег рядом и накрыл нас обоих покрывалом. Он жестом велел моим любопытным служанкам уйти, а сам нежно заключил меня в объятия, утешая, убаюкивая. Я знала – он будет возле меня всю ночь. Я смутно надеялась, что Несс все поймет. Разумеется, он все поймет! Ведь он любил Ганимеда и, что куда важнее, доверял ему. Я же давно забыла, что такое любовь, однако помнила, пусть и слабо, что такое доверие.

Лепида

– Мужчина?

– Да, госпожа. Именно так она и сказала.

Моя служанка торопливо потупила глаза на мозаику пола.

– Так что именно она тебе сказала, эта твоя подруга? Расскажи мне все, как есть.

– Моя подруга – она приходит утром, чтобы снять простыни с ложа Афины после того как та проведет ночь с императором. Но сегодня она не смогла этого сделать, потому что Афина крепко спала в постели в объятиях какого-то мужчины.

– Странно, – я постучала алыми накрашенными ногтями. – И кто он?

– Всего лишь раб, госпожа. Его имя Ганимед. Он ее личный раб. Они спали обнявшись. По крайней мере, так сказала моя подруга.

– Ну что ж! – воскликнула я. Надо будет побольше разузнать про этого Ганимеда. – Ты выполнила мою просьбу. Возьми вот это и скажи своей подруге, что для нее тоже приготовлен кошелек. При условии, что я услышу от нее что-нибудь новенькое…

– Хорошо, госпожа.

Служанка поклонилась, пересчитывая монеты. Я же села за небольшой письменный стол и задумалась. Любовник-раб. Звучит довольно мелко, хорошего скандала из этого не сделаешь. Другое дело, если бы Тея взяла себе в любовники кого-то более солидного, например одного из родственников императора или даже Павлина. Переспать с рабом – не велик грех. Даже патрицианки не гнушаются время от времени искать утех в объятиях смазливых рабов. Например, ни для кого не секрет, что Лоллия Корнелия, знаменитая устроительница пиров, кстати, она же мать Флавии Домициллы, прижила двух детей от своего личного раба. При этом мужья, которых она постоянно меняла, не препятствовали ее забавам. Интересно, проявит ли император такую же снисходительность? Однажды по его распоряжению был убит всего лишь какой-то там актер, о котором прошел слух, будто он сумел положить под себя саму императрицу, это воплощение праведности.

Нет, вряд ли.

Но эта оплошность Теи может сыграть мне на руку. Главное, правильно все преподнести.

И я, довольная собой, взялась сочинять письмо.

Глава 27

– Эй! Что ты делаешь? – сын Флавии Домициллы отступил назад, глядя на красный вздувшийся след у себя на боку. – Зачем бить так сильно?

– И толпа ревет от восторга, когда первая кровь достается Победоносному Верцингеториксу! – воскликнул Викс, вновь замахиваясь деревянным мечом, и двинулся дальше по периметру тренировочного ринга. Арий наблюдал за ними со стороны, задумчиво жуя соломинку. Викс редко устраивал поединки с императорскими племянниками. «Их легко победить в два счета!» – презрительно отзывался он – однако наставник младшего из племянников слег с лихорадкой, и юноша со слезами умолял Викса дать ему урок. Зря он согласился, подумал про себя Арий. Как бы вскоре ему не пришлось об этом пожалеть. Мальчишка был ровесник Викса, однако на голову ниже ростом. А вообще, он был добрый малый. Частенько незаметно от других таскал со своей тарелки куски мяса, чтобы после обеда положить их в миску трехногой собачонки.

– Противник молит о пощаде! – воскликнул Викс, размахивая двуручным мечом. – Первые игры октября, и Победоносный Вернингеторикс готов нанести смертоносный удар.

Племянник императора увернулся из-под удара, правда, меч противника плашмя задел его по плечу, и мальчишка негромко простонал от боли.

– Викс, это не смешно.

Арий был того же мнения – его сорванец далеко зашел в своем рвении.

– Верцингеторикс наступает и…

Племянник императора, взвыв от боли, упал в песок. Из ноги текла кровь.

– Викс, прекрати! Ты победил. Или тебе этого мало?

Арий выплюнул конец соломинки.

– Колизей взрывается рукоплесканиями, а Верцингеторикс уже занес меч над своей жертвой.

Викс бросился на соперника и, прижав к его горлу деревянный меч, вдавил клинок…

– Викс! – Арий медленно поднялся с места.

– Толпа протягивает руки с опущенным вниз большим пальцем. – Викс сильнее прижал меч к пульсирующей сонной артерии.

Еще миг – и он полетел в песок. Это Арий ударом кулака сбил его с ног.

– С него хватит, – сердито бросил он сыну.

Викс заморгал, как будто стряхивая с себя наваждение. Сын Флавии стоял на коленях и жадно хватал ртом воздух. Поперек горла у него протянулся неглубокий рубец.

– Он хотел… он хотел прикончить меня.

– Иди, пусть тебя залатают.

Напоминать второй раз не пришлось. Бросив напоследок взгляд через плечо, сын Флавии поплелся к дому.

Арий набрал полные легкие воздуха и, поддев Викса ногой, перевернул его на спину.

– Эй! – Мальчишка, пошатываясь, поднялся на ноги. – Это была лишь игра. Я был в Колизее, и все вокруг кричали, как когда-то тебе, чтобы я…

Первый удар кулака выбил ему зуб.

По пути к хижине Викса дважды вырвало. Арий терпеливо дождался, пока приступ рвоты пройдет, после чего перебросил сына через плечо и потащил дальше.

– У меня идет кровь, – пожаловался мальчишка сквозь распухшие губы, когда Арий бросил его на земляной пол хижины посреди виноградника.

– Ничего, это не смертельно.

Арий быстро оглядел травмы, которые нанес собственному сыну: выбит зуб сбоку, челюсть распухла, под обоими глазами синяки, из носа течет кровь, на ребрах отпечаток сандалии. При этом зрелище внутри у него все сжалось, однако он стиснул зубы, чтобы не подать вида.

– Ты убил меня, – прохрипел Викс, – ты, сукин сын, убил меня.

– Ты это заслужил, – спокойно возразил Варвар, подкидывая щепки в огонь очага. – Ты самонадеянный ублюдок.

– Пошел ты знаешь куда.

– Сам пошел.

Арий сбросил с ног сандалии и сел, прислонившись спиной к глинобитной стене. Взяв яблоко, он кинжалом вынул из него сердцевину и принялся есть с кончика лезвия, размышляя, что ему делать дальше.

В детстве его самого пару раз отлупил собственный отец, а мать, которую он теперь лишь смутно помнил, строго, хотя и по-доброму, пожурила его. Потому что это женское дело – словами учить детей уму-разуму. И вот теперь он сидел и не знал, что ему сказать дальше. Вот если бы сейчас здесь была Тея!

– Мне полагается ужин?

– Нет.

– А как насчет повязки?

– Ты мечтаешь стать гладиатором? Так вот сиди и истекай кровью, и будем надеяться, что вскоре дело пойдет на поправку.

– Спасибо.

Арий запустил в собачонку сердцевиной яблока. Викс кое-как принял сидячее положение и устроился, прислонившись к стене, рядом с отцом.

– Я бы ему ничего не сделал.

Арий подумал, что ему на это сказать, однако предпочел промолчать.

– Я всего лишь играл!

– Больше никаких уроков, – произнес он наконец. – По крайней мере, от меня.

– Но это нечестно!

– Мне не нужен сын, которому нравится делать больно другим.

– Вообще-то первые десять лет ты меня в глаза не видел.

– А вот теперь вижу, и не хочу учить мучителя боевому искусству.

Викс обиженно надулся.

– Скажи мне одну вещь, только честно. – Арий, глядя в огонь, повертел лезвием кинжала. – Когда ты сражаешься, ты слышишь в голове некий голос? Такой черный вкрадчивый голос?

Викс испуганно поднял глаза. Арий вопросительно посмотрел на него, в надежде найти нужные слова, но не смог. Оба поспешили отвести взгляд.

Они продолжали сидеть, вытянув вперед ноги и глядя в огонь. Наконец Викс пошевелился, однако тут же вскрикнул – это резкой болью дал о себе знать выбитый сустав.

– Я ненавижу тебя.

– Взаимно.

– Теперь госпожа Флавия ни за что не возьмет меня с собой в Рим.

– Вот и мне кажется то же самое.

– Она сказала, что приглашена на придворный пир. В следующем месяце, когда император объявит ее сыновей наследниками трона. Она сказала, что возьмет меня с собой, чтобы я потом мог повидаться с матерью, – Викс пожал плечами. – Хотя невелика разница, увижу я императора или нет.

– А ты его когда-нибудь уже видел? – Арий переломил надвое каравай хлеба.

– Однажды.

– Ну и как?

– Я ненавидел его, – ответил Викс. – Поделись хлебом.

Арий решил, что на сегодня суровых слов хватит. Размышляя о том, правильно ли он поступил, Арий передал Виксу половину каравая. Да, как жаль, что в эти минуты рядом с ними нет Теи! Оба принялись жевать хлеб: Викс с трудом, Арий – молча.

– Что нового слышно от матери? – наконец он нарушил молчание.

– Особенно ничего. Время от времени она посылает госпоже Флавии привет. По ее словам, кто-то читает ее письма.

Отец и сын откинули головы к стене и закрыли глаза. Оба сидели в одинаковой позе, сомкнув мозолистые от рукоятки меча руки вокруг покрытых шрамами загорелых колен.

– Мой тебе совет – не слушай этот голос, – произнес Арий, не открывая глаз. – Я про тот, что у тебя в голове. А еще я бы не советовал тебе так широко размахивать мечом.

Может, им все же не стоит прерывать занятия?

Рим

– Кстати, Афина, – произнес Домициан. Я сидела у его ног, и он как обычно гладил мне волосы. – Сказать тебе, что я сегодня выяснил?

– Как я могу воспрепятствовать тебе, цезарь?

– Ах, Афина, ты неисправима. Мне казалось, ты уже усвоила свои уроки.

– Ну хорошо, я их усвоила.

– Тогда сиди тихо, как хорошая девочка, и слушай. У меня в Иудее есть свой соглядатай. Похоже, он проявляет завидное усердие, ибо сумел разузнать нечто такое, что ускользнуло от внимания других моих шпионов.

– И что это?

– Твое происхождение. Моя дорогая, с чего это ты так побледнела? Может, хочешь вина? Могу предложить тебе выдержанное, из старых запасов. Я когда-то конфисковал его у Люция Эзерния, о котором поговаривали, будто он предатель. Не знаю так это или нет, но в вине Люций знал толк.

– И что же он сказал?

– Люций Эзерний?

– Твой соглядатай!

– А, он! Так вот, я уже почти полностью раскопал твою историю и теперь знаю про тебя почти все – и про Квинта Поллия, и про афинского торговца, который обучал тебя греческому, а заодно лишил тебя девственности, про твою слабость к гладиаторам. Но что было раньше? Чистая страница. Пустое место. Пока наконец не получил любопытный отчет из Иудеи от моего соглядатая. Крепость на горе, жаркая ночь, город, полный мертвых евреев, и лишь горстка тех, кому повезло остаться в живых. Мне продолжать?

– Нет.

– Скажи, Афина, ты знала, что кроме тебя в живых остались еще шестеро? Две старухи и четверо других детей, все из них мальчики? Я из любопытства проследил судьбы их всех. Тебе известно, где они сейчас? Те, кому тогда повезло выжить?

– И где же?

– Мертвы. Все до одного. Их лишили жизни за то, что они принесли несчастье в семьи, купившие их. Последние евреи Масады, которые несут с собой беды всему, к чему они прикоснутся. Похоже, ты последняя, кто до сих пор жив. Но ты никогда не приносила мне бед и несчастий. Что скажешь?

– Думаю, что нет.

– Между прочим, я помню Масаду. Тит плакал, он питал слабость к евреям. А вот я хохотал.

– Не сомневаюсь.

Внезапно Домициан схватил меня сзади за волосы.

– Прекрати, ты делаешь мне больно, слышишь!

– Ты говорила, будто ты богиня.

– Я и есть богиня.

– Неправда, ты лжешь! – Он стиснул мне голову руками, словно орех щипцами. – Ты появилась на свет из лона какой-то еврейки в пустыне, с криком и вся измазанная кровью, как и все смертные младенцы, и никакая ты не богиня. Из нас двоих божество это я, но не ты. В Риме лишь один бог. Я избавился от Ария Варвара, избавился от тебя.

– Но ведь ты от меня не избавился. Пока не избавился. Так что, вместо того, чтобы вести пустые разговоры, возьми и избавься.

– О, это я успею сделать, но сначала я хотел бы это услышать.

– Что именно?

– Сама знаешь что. Давай, говори.

– Что мне страшно? Это тебе страшно, цезарь. Я же всего лишь еврейка, которая появилась на это свет, надрываясь криком посреди пустыни…

– Прекрати насмехаться надо мной, слышишь!

– Я – Афина! – крикнула я и разразилась безумным хохотом, не обращая внимания на боль, которая грозила вот-вот расколоть мой череп надвое. – А до этого я была Тея, певичка, рабыня и любовница гладиаторов. А до того, я была Лия, дочь Вениамина и Рахили из Масады. Я такая же смертная, как и ты, ты обыкновенный человечек, – я нарочно выкрикнула эти слова во весь голос, чтобы их услышали рабы, которые наверняка подслушивали за дверью, чтобы их услышали приспешники императора, чтобы их услышал весь мир. – И я никого не боюсь!

Несколько секунд он смотрел на меня. А потом расхохотался.

С постели я встала лишь через восемь дней.

– Вот уж не рассчитывала увидеть тебя столь скоро, – сказала Юстина, глядя Павлину в глаза. В ее взгляде читались тепло и участие. – Но вот ты здесь, причем во всем своем великолепии.

– Через час я должен явиться во дворец к императору. – Павлин взял под мышку шлем с алым гребнем. Император устраивает официальный прием в честь своей племянницы и ее сыновей.

Они зашагали бок о бок по длинному мраморному коридору. Другие жрицы спешили мимо в развевающихся белых одеждах. Иногда им навстречу попадались римские матроны, которые пришли помолиться сюда перед Сатурналиями, праздником в честь завершения старого года, когда в каждом доме царили суета и неразбериха по случаю года наступающего. На весталку и ее гостя никто не обратил внимания. К тому же их не раз уже видели вместе – они тихо беседовали, склонив головы, в публичном зале. В любом случае, кому бы пришло в голову строить догадки по поводу отношений между жрицей Весты и правой рукой самого императора?

– Я сегодня кое-что сделал, – произнес Павлин, закладывая руки за спину – жест, который он позаимствовал у Домициана. – Лепида, она прислала мне в преторианские казармы записку. Она иногда так делает. «Сегодня вечером», вот и все, что в ней было написано. Я всегда поручаю моим центурионам заменить меня вечером. Но сегодня…

– Что сегодня?

– Я начал созывать их к себе, как вдруг… сам не знаю почему, но я перевернул записку, написал на чистой стороне «Я занят» и отослал обратно. – Павлин заглянул жрице в глаза. – Такого со мной еще не случалось.

– Но почему именно сейчас?

– Я подумал о том, что бы ты сказала мне, будь ты в ту минуту рядом. Или что бы ты подумала.

– А что, по-твоему, я подумала бы?

– Я подумал, что ты бы нашла для меня оправдание. Я же не хочу, чтобы ты нашла для меня оправдание. Я хочу, чтобы ты гордилась.

– А я и так горжусь.

– Мною?

– Тобой.

Павлин громко выдохнул.

– Могу я у тебя что-то спросить?

– Спрашивай.

– Сколько тебе лет?

Юстина растерянно заморгала.

– Двадцать девять.

– То есть тебе остается служить Весте еще десять лет, а потом ты станешь свободна?

– Да.

– Когда эти десять лет истекут, выходи за меня замуж.

Молчание.

Наконец Павлин осмелился поднять глаза. Юстина смотрела на него в упор, ошарашенная его предложением.

– Павлин.

– Что?

– Я… – Юстина отвернулась и нервно поерзала на скамье, чего раньше за ней никогда не водилось. – Считается, что женитьба на бывшей весталке приносит несчастья.

– Что ж, я готов сыграть в кости с фортуной.

– Павлин, тебе ждать еще целых десять лет. А до тех пор я обязана соблюдать обет, и я его не нарушу.

– Знаю. И я готов ждать.

– К тому времени мне уже будет тридцать девять. Я буду слишком стара, чтобы родить тебе детей.

– Мне не нужны твои дети, мне нужна ты, – он потянулся было, чтобы взять ее за руку, однако вспомнив о бесконечном потоке молящихся, довольствовался тем, что просто перешел на шепот. – Я знаю тебя целую вечность, Юстина. Я знал тебя задолго до того, как впервые тебя встретил. И потому готов ждать еще сколько угодно. Десять лет меня не страшат.

Юстина слегка отодвинулась от него. На мгновение их взгляды встретились, а затем они снова поспешили отвести глаза. Юстина нервно поправила покрывало.

– Я не могу… я не знаю, что сказать.

– Скажи, – может быть. Подумай хорошенько. У тебя ведь есть целых десять лет, чтобы принять окончательное решение.

– А как же Кальпурния?

– Она тоже не хочет за меня замуж. В течение этих лет каких только отговорок мы не придумывали, я и она, лишь бы только отсрочить дату бракосочетания. Сегодня я скажу императору, что разрываю мою помолвку с Кальпурнией. А поскольку она богатая наследница, то найти себе нового мужа ей не составит большого труда. Прошу тебя, скажи, что ты подумаешь над моим предложением, – взмолился Павлин. – Только это. Большего мне не нужно.

– Ну хорошо, – едва слышно, – я подумаю.

При этих ее словах душа Павлина возликовала.

– В таком случае, мне пора. Собственно, только за этим я сегодня и пришел сюда. О боги, чтобы собраться с духом, мне потребовался целый день. Честное слово, даже Сатурнин и германцы были не так страшны, как эта встреча с тобой! – воскликнул Павлин и рассмеялся. Ему хотелось петь и плясать от радости.

Юстина подняла на него удивленные глаза. Ее покрывало слегка колыхнулось, и он успел разглядеть рядом с ее ухом прядь светлых волос – наверно, выбилась из прически, когда Юстина поправляла покрывало. Светлые, как лен волосы, как он и предполагал. Он протянул руку и прикоснулся к ним.

– Они у тебя как лен или скифское золото, – произнес он и зашагал вон из храма.

Юстина же осталась стоять в центре огромного мраморного зала.