Текст книги "Холодная весна"
Автор книги: Кэрол Тауненд
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 38 страниц)
Как только с этим было покончено, Арлетта глянула на ящики, которые ломились от ярких пестрых одеяний.
– Все это он приказал сшить для меня?
– Да, госпожа. Позволь, я застегну на тебе этот пояс… – Клеменсия отступила на шаг и осмотрела Арлетту критическим взглядом.
– Ну, и как? Как я выгляжу? Я чувствую себя просто куклой какой-то. Терпеть не могу длинные подолы – эти тряпки только путаются под ногами, когда я бегаю.
– Бегай помедленнее. Со временем привыкнешь. Ты выглядишь очень мило, твой отец не может не гордиться такой красивой дочкой. Конечно, если мы приведем в порядок и твои волосы.
Головка склонилась, и Клеменсия услышала подавленный вздох.
– Что-то не так, госпожа моя?
– Скажи правду, Клеменсия, тебе что, нравится быть девчонкой? – Арлетта недоверчиво посмотрела на нее.
– Конечно, почему же нет?
Еще один еле слышный вздох.
– Меня от этого просто мутит, Клеменсия. Но если этого хочет отец…
– Да, он хочет именно этого.
– Я думала, что ему нужен мальчик. Я старалась понравиться ему изо всех сил. И он за это прибил меня. Почему он так поступил? Все, что я ни делала, все было ради него.
– Ты его дочка. Его девочка. Самый верный путь ему понравиться – научиться вести себя, как настоящая дама.
– Но мальчиком быть интереснее. Когда они вырастают, им принадлежит вся власть. А я хочу обладать властью, Клеменсия.
– О, власть! – Клеменсия засмеялась. – В этом слове холод, госпожа моя, холод и огромное одиночество. Я бы скорее предпочла любовь.
– Любви нельзя доверять. Любовь тебя обманет и продаст. Я любила матушку, а она умерла. Я любила Агату, а ее тоже не стало.
– Но, дорогая, твоя матушка не хотела умирать. И Агату не спросили, кому она хочет служить. Никто из них не покинул тебя по доброй воле.
– Разве? – спросила Арлетта несчастным голоском.
Посчитав, что за один день она сделала немалые успехи, Клеменсия решила не ускорять событий.
На то, чтобы девочки научились достаточно хорошо понимать и доверять друг другу, ушло почти все лето. Они заключили между собой соглашение: каждая училась помогать другой, так что в результате выигрывали обе.
Убедив Арлетту, что учиться быть дамой, чтобы угодить отцу, – в ее же собственных интересах, Клеменсия достигла своей давней цели – покинуть монастырь.
Учиться оказалось не так тяжело, как того боялась малышка. Она обнаружила, что Клеменсия плохо ездит верхом и противится малейшей попытке Арлетты усовершенствовать ее мастерство. Ей самой верховая езда доставляла наслаждение и, кроме того, давала прекрасную возможность избегать бесконечного сидения в светлице за шитьем и вышиванием, чему, как была уверена Клеменсия, дама должна посвящать большую часть своего досуга. Клеменсия не могла привести никаких доводов против их выездов, и соглашалась на них, так как знала, что Арлетте доставляло огромное удовольствие забираться подальше из замка.
Еще одним преимуществом совместных выездов было то, что их одобрял Франсуа. Все дамы ездили верхом. Только грубые крестьянки не знали приемов верховой езды, да и то только потому, что лошади стоили немалых денег и были доступны только знати. Большинство монахинь обители Святой Анны происходили из знатных семей, и поэтому часто выезжали на охоту с собаками или ястребами, особенно если их сопровождал прибывший к ним в гости епископ. Но Клеменсию, как сироту, на эти развлечения не приглашали. Арлетта не преминула указать своей компаньонке, что если она и в дальнейшем собирается проводить свое время подальше от часовен и молитв, ей нужно научиться хотя бы основам верховой езды, чему в те годы были обучены все дамы.
Как-то теплым золотым утром они отправились учить Клеменсию держаться на лошади. Роса еще не просохла и лежала на паутине, украшающей кустики ежевики, словно кружево фей. Зреющие ягоды блестели словно сапфиры. По обеим сторонам дороги стояли дубы-великаны. Их листва понемногу начинала желтеть. Приближалась осень, и земля под копытами коней была влажной; только в последнюю неделю солнце немного подсушило ее, превращая в мелкую дорожную пыль.
Девочки ехали рядышком; Арлетта, как всегда, уверенно, а бледная Клеменсия – испуганно цепляясь за высокий край своего дамского седла. Обри, выполнявший роль конюха, замыкал шествие, а Габриэль то носился сзади них, то рысью наматывал круги вокруг всадников. Им не нужно было иного сопровождения, ибо Клеменсия еще не научилась держаться в седле свободно и быстро утомлялась. Поэтому они не уезжали далеко от замка.
Следуя за всадницами неторопливым шагом, Обри наблюдал за красно-коричневыми крапивницами, греющимися на травинках, и подслушивал девичьи разговоры.
Спустившись по склону холма, они проехали не более полумили, когда Клеменсия, которая все так же прижималась к передней луке дамского седла, заявила:
– Мне в ботинок попал камешек. Нельзя ли остановиться, чтобы я могла спешиться и вынуть его?
Обри вздохнул и раздраженно согнал тыльной стороной ладони муху. Он любил скакать галопом. Если бы они с Арлеттой были вдвоем, сейчас они уже устроили бы скачки. Но в последнее время Арлетте не разрешали выезжать только с ним. Приходилось каждый раз брать с собой Клеменсию. А та училась медленно и неохотно. Обри думал, что она не научится пускать коня в галоп, проживи хоть до сотни лет.
– Давай остановимся здесь, на повороте, – предложила Арлетта. Ее глаза смеялись. – Если, конечно, ты не сумеешь вытащить эту дрянь из ботинка, не спешиваясь.
Клеменсия удивленно посмотрела на подругу.
– Не спешиваясь? Да разве это вообще возможно?
Позади послышался голос Обри.
– Я в свое время помог маленькой госпоже научиться ездить без седла, – сказал он гордо. – Если ты немножко постараешься, мы научим и тебя.
– Без седла? – пискнула словно мышка Клеменсия. – Я никогда не смогу ездить без седла!
Обри, который смотрел на вещи реально, и сам знал это.
– Да, не сможешь. Но тебе не помешает, если ты научишься хотя бы держать равновесие. – Он заметил, что на дороге из-за поворота показался с кречетом на запястье левой руки Морган ле Бихан на своем коньке. Обри указал пальцем на сокольничего. – Может быть, со временем тебе захочется научиться соколиной охоте.
– Клеменсия, он прав, – вмешалась Арлетта. – Тебе, если ты захочешь ездить на коне с соколом, придется научиться держаться в седле достаточно уверенно. Нужно потренироваться и с седлом, и без седла. Почему бы не начать прямо сегодня?
Прядка льняных волос опустилась на глаза Клеменсии. Не отпуская луку седла, она потрясла головой, потом попыталась сдуть волосы в сторону.
– И все же вы позволите мне остановиться? Я уверена, будет лучше, если я достану и выброшу камешек.
Обри и Арлетта обменялись взглядами.
– Простите меня, – тихим голосом промолвила Клеменсия. – Я понимаю, что я тут лишняя, не правда ли?
– Да нет. Тебе просто нужно больше ездить верхом, вот и все, – утешила ее графская дочка. – Давай-ка я поддержу тебя за спину, чтобы тебе было удобнее возиться со своим башмаком.
– Не надо.
Морган приближался к ним, и всадники, кроме Клеменсии, которая хваталась за луку седла, как за спасительную соломинку, натянули поводья. Она испустила жалобный возглас, когда вдруг ее пони рысцой затрусил навстречу Моргану, оставив позади своих спутников.
Как только перепуганная Клеменсия оказалась рядом с ним, сокольничий протянул руку и схватил конька под уздцы. Тот сразу остановился.
– Все в порядке? – спросил он.
Клеменсия сжала зубы.
– Нет, не совсем. Я им только помеха. Им хочется устроить скачки. Может быть, ты согласишься остаться тут со мной, пока я выну камешек из башмака, а они вдоволь наскачутся?
Морган заглянул в ее серо-голубые глаза. Он и сам не желал ничего другого.
– Да, разумеется, – сказал он вслух. – Насколько я знаю Обри, он не успокоится, пока не добьется, чтобы ветер свистел у него в ушах.
Не сознавая, какое впечатление она производит на Моргана, Клеменсия, радостная, что нашла человека, который с сочувствием отнесся к ее проблемам, одарила его лучезарной улыбкой.
Клеменсия и Морган подъехали к ним.
– Доброе утро, маленькая госпожа, – поздоровался Морган.
Клеменсия пыталась вылезти из седла и, заметив ее муки, Морган соскочил с лошади – кречет все еще сидел у него на запястье – и поспешил ей на помощь.
– Вчера ей волосы лезли в глаза, сегодня в башмаке камешек завелся… – бормотал в нетерпении Обри.
– Обри! – укоризненно воскликнула Арлетта.
Морган повернулся к ней.
– Мы с Клеменсией тут немного покараулим друг друга, минут пять. Вы с Обри тем временем можете развлечься скачкой.
Лицо парня просияло.
– В самом деле, Морган? С удовольствием. – Арлетта прищурилась. – Ну что, до склепа и обратно?
– Пусть будет до склепа, – согласился юноша.
Арлетта горела от нетерпения.
– Мы обернемся за одну минуту.
– Можете особо не торопиться, – сказал сокольничий.
Когда оба всадника с топотом и пылью умчались вверх по дороге, ле Бихан застенчиво покосился на Клеменсию.
Девушка зарделась.
Глава четвертая
Январь 1183 года, Хуэльгастель.
Более четырех лет прошло с тех пор, как в замок прибыла Клеменсия. Арлетта за это время вытянулась, подросла, а ее верный пес Габриэль, наоборот, стал старым, седым и хромым. Он был уже не в силах взбегать по крутой винтовой лестнице в горницу своей молодой хозяйки, и все время спал на соломенной подстилке в конюшнях. Иногда он не шевелился целыми сутками.
Франсуа де Ронсье попросил дочку зайти в конюшню.
– Арлетта, Габриэль считается твоим. Ты должна избавить его от этого жалкого состояния… – Франсуа вручил охотничий нож своей одиннадцатилетней дочери и стоял в ожидании.
Зная, что отец, словно коршун, настороженно следит, не проявит ли его дочь признаков слабости, Арлетта смотрела в темный угол, от всей души желая, чтобы никогда в ее жизни не было ни этого взгляда, ни этого жеста.
– Что же ты медлишь, доченька? – безжалостно поторопил Франсуа де Ронсье; было холодно, и вместе со словами из его рта вылетали облачка пара. – Давай, давай, попробуй-ка сделать это. Нож хорошо наточен.
Она растерянно смотрела на отца; от взгляда Арлетты не укрылось, что красноватые, тонкие как паутинка жилки на отцовских щеках выступали сильнее обычного. Это был опасный признак, ей уже не раз предоставлялся случай убедиться в этом на собственном опыте. Арлетта знала, что ее собственные глаза давно должны были бы остекленеть от непролитых за эти долгие годы слез. На этот раз скрыть слезы будет особенно трудно, но совершенно необходимо. Она знала, что если проявит мягкосердечие, это не даст ее отцу спокойно спать длинными зимними ночами. Что ей оставалось делать, когда на карту была поставлена жизнь Габриэля? Да, ее Габриэля.
В соломе, у кромки подола ее хитона – все эти годы Арлетта одевалась только по-девичьи – лежал ее пес, старый и преданный друг. Он задыхался, словно пробежал без остановки от Рима до Ла-Манша, хотя каждый в конюшне знал, что пес не двигался с места уже около трех суток. Габриэль уже никогда зимним утром не отправится на охоту за волками. Он умирает. Арлетта знала это. Но убить его своими руками? Нет, она не сможет.
– Нет, папочка. Сделай это вместо меня. Он был моим другом. Он был со мной с тех пор, как умерла мама. Всю мою жизнь…
– Тем более есть основание оказать ему эту небольшую услугу, – настаивал непреклонный голос. – Верному слуге должно воздаться по заслугам. Ты хочешь, чтобы твой друг страдал?
– Он… он не страдает…
– Как это не страдает? Посмотри как следует. Он еле дышит. Покончи с этой развалиной.
Арлетта вздохнула, нагнулась и взяла нож. Рыжие косы выскользнули из-под ее муслинового покрывала и свесились на грудь. Одинокий луч солнца, просочившийся через дверь конюшни, осветил медно-красную шевелюру Франсуа де Ронсье и сверкнул язычком пламени в девичьих косах. Она нерешительно вертела клинок в руках.
– Пожалуйста, папочка. Пусть Габриэль отдыхает. Я уверена, ему не больно. Разве нельзя подождать, чтобы он уснул?
Отец топтался на месте. Жилки-паутинки набухали кровью.
– Уснул? Это растянется на месяцы…
– Я… Мне кажется…
– Я отказываюсь попусту кормить пса, который больше не заслуживает этого. Сделай это сейчас же, дочка, или, клянусь, твоя задница будет болеть целый месяц.
Арлетта последний раз в отчаянии взглянула на отца, но его неумолимый взгляд, казалось, все более и более наливался злобой. Лицо его заметно побагровело. Легко опустившись на колени, она приблизилась к дряхлому псу на соломенной подстилке. Арлетта обожала старого Габриэля, но ничего не поделаешь. Она провела кончиком пальца по сверкающему лезвию, и на коже выступила тоненькая ниточка крови.
Де Ронсье захохотал.
– Можешь не проверять. Я же сказал, что он достаточно острый.
Арлетта еще ниже склонилась над старым другом, обняла его. Она влюбленно глядела в собачьи глаза, мутные от возраста и предчувствия близкой кончины. Она знала, что отец глубоко неправ, и Габриэль скончается не через месяцы, а в ближайшие дни. Если бы он только отменил свой жестокий приказ, вероятно, это произошло бы не позже вечерней молитвы. Но ее отец никогда не откажется от своих слов. Ей полагалось убить пса. Она прошептала в собачье ухо: «Я люблю тебя», и подернутые мутной пеленой глаза немного просветлели; серый полосатый хвост слабо и почти незаметно заколотил по старой соломе. «Сладких тебе снов, Габриэль».
Сверкнул металл. Габриэль захрипел.
Изо всех сил удерживая тело собаки, Арлетта чувствовала короткие толчки задних лап. Она ждала до тех пор, пока всякое шевеление не прекратилось, а затем сама осела назад, на пятки. По соломе растекалась красная лужа. Она отбросила в сторону покрывало и, собрав всю силу воли, заставила себя поднять взгляд на отца.
– Ну вот, папа. Я это сделала.
Отец улыбался.
– Молодчина. Я знал, что ты в силах это сделать. Ну что, разве это страшно?
Арлетта отвернулась в сторону.
Франсуа де Ронсье пинком отворил дверь и подозвал одного из конюхов.
– Олье! Олье!
– Что, господин?
– Убери падаль. В навозную кучу.
– Да, господин.
Франсуа де Ронсье снова взглянул на дочь, и теперь его карие глаза смотрели нежнее и мягче – она выполнила отцовский приказ.
– Я знаю, что значит потерять хорошую собаку, дочка. Одна из моих сук брюхата. Я распоряжусь, чтобы тебе выделили щенка.
Арлетта открыла было рот для ответа, но отец не интересовался ее согласием. Он уже шагал к соколиному двору, громко подзывая Моргана ле Бихана.
Когда тень Олье упала на окровавленное тело пса, графская внучка уже не могла сдерживаться. Ее рвало прямо в кожаное ведерко для овса, которое валялось под ногами среди стойл.
После обеда, когда с грубых столов в замковых залах были убраны засаленные блюда и пустые подносы, граф Роберт де Ронсье разгладил седые усы и приказал слуге снять с него часть одеяний. Он обратился к внучке:
– Одну партию, Арлетта?
– С удовольствием, дедушка.
У этих двух близких душ вошло в привычку играть в шахматы за высоким столиком. Арлетта любила дедушку, пожалуй, больше, чем отца и мачеху.
Весь вечер ревел огонь в очаге, но хотя языки пламени пожирали в неистовом гневе неразрубленные сухие бревна, игроки не могли рассчитывать на то, что пламя прогреет весь зал, вместительный, как собор. Высокий стол подвинули как можно ближе к огню, несмотря на то, что ветер, задувавший с северо-востока, окутывал сидящих клубами дыма, щиплющего глаза. Оружие, развешанное на побеленных стенах, поблескивало в неверном свете факелов. А отполированные лезвия сарацинских мечей – добыча, захваченная кем-то из прадедов-крестоносцев в Палестине, – сверкали как серебро.
Граф Роберт до сих пор выглядел неплохо для своих лет. Его волосы и борода уже не были черны как смоль, как это было двадцать лет назад. Прошедшие годы сделали их белыми как снег; седые локоны графа вились над широкими, четко прорисованными линиями бровей. Кожа, обтягивающая впалые щеки, была серой словно захватанный пергамент – кровь в его старых жилах уже не бежала так горячо и стремительно, как когда-то. Его прямой нос заострился, и это придавало дедушкиному профилю благородный вид. Однако тот, кто смотрел на него сбоку, не видел, какие у него глаза. А у графа Роберта были очень необычные глаза. Они были глубокого темно-синего цвета и обладали необыкновенной притягательной силой – совсем как глаза графской внучки.
Груз лет отяготил некогда стройную фигуру Роберта. Он раздался в талии, у него отросло брюшко. Графу было уже за пятьдесят, а в те времена в сорок лет начинался закат. Прошедшие годы оставили свой неизгладимый след на старом графе. Он еще мог сидеть прямо на своем скакуне, но уже не объезжал подвластные ему деревни: эти заботы старый граф передал сыну.
Роберт де Ронсье не часто отваживался теперь на долгую прогулку верхом; чтобы подняться в седло, он пользовался специально положенным камнем. В такие минуты конюхи Хуэльгастеля обменивались многозначительными взглядами и прикусывали свои языки. Они готовы были поклясться, что пройдет совсем немного времени, и старый граф окажется не в состоянии вообще забраться в седло без посторонней помощи. Старый граф немало времени проводил с Арлеттой – он души не чаял в своей внучке, но его любимыми развлечениями оставались лошади и охота. Конюхи не стеснялись заключать пари, придумывая сроки, когда же наконец граф Роберт окончательно состарится. Но его разум все еще был скорым, как у юноши, и он пока не менял своего образа жизни и привычек, даже если и заметно уставал после долгой охоты или выездки.
Граф достал шахматную доску, и Арлетта начала расставлять на ней вырезанные из слоновой кости фигурки.
– Ты плакала? – внезапно задал вопрос дед.
Арлетта в смятении поставила фигуру епископа на место пешки.
– Нет…
– Ты что-то скрываешь. Что произошло? – Дымное облако окутало его голову, граф откашлялся и отпил из серебряного кубка. С неудовольствием он отметил характерные белые облачка, поднимающиеся от камина к высоким стропилам. Ночь предстояла холодная и ветреная.
– Я… мне не хочется об этом рассказывать, – Арлетта, взяв туру, вертела ее в пальцах.
– Надеюсь, ты не поссорилась с отцом?
– Да нет…
Зазвенели кольца, на которых висела гардина при входе, и в зал проскользнули две служанки; длинные полотняные рукава их хитонов свешивались на запястья. Вместе с ними в зал ворвался очередной порыв холодного ветра, мигом задувший слабые огоньки в светильниках на стене вокруг очага.
– Лена! – Граф сделал жест старшей из двух, бледнолицей миловидной девушке с серыми понятливыми глазами; ее русые волосы выбивались из-под головного покрывала.
– Мой господин? – Лена поклонилась, слегка присев в знак почтения, и приблизилась к графу.
Роберт знал, что его сын изменял жене с молодой служанкой графини, и теперь разглядывал ее оценивающе. Халатик на девушке был плотный и не позволял рассмотреть то, что скрывалось под ним. Однако как-то в разговоре подвыпивший Франсуа обмолвился, что у его Лены пропорции богини…
– Ну-ка, зажги светильники, Лена! И принеси еще свеч. В этих потемках мы не отличим пешку от ферзя.
Обернувшись к внучке, граф осторожно вынул туру из детской ладони.
– Из-за чего же ты плакала, Арлетта? Из-за Габриэля? Я слышал, он сдох сегодня утром: – Граф Роберт увидел, как слезы заблестели на ее ресницах, но их было совсем немного. Щеки Арлетты остались сухими. Он и не думал, что его внучка будет плакать по этому поводу. Она умела управлять своими чувствами, и, конечно же, сумеет сдержать себя, тем более на виду у всех, в главном замковом зале.
– Его уже нет, – сказала Арлетта негромким печальным голосом.
– Мне тоже жалко его, дочка. Но у тебя будет другой…
– Другой? – Голубые глаза Арлетты вспыхнули гневом. – И ты тоже думаешь, как папа! Он уверен, что Габриэля можно заменить, словно изношенное платье. Но это не так! Я любила Габриэля. Он был рядом со мной с тех пор, как я только себя помню…
Роберт де Ронсье сжал ее маленькую нежную ручку в своей большой грубой руке. Взяв Мари в жены, Роберт надеялся, что ему удастся по-настоящему полюбить свою жену. Но из этого ничего не вышло, Мари так и не смогла вытеснить Изабель из его сердца. Может быть, поэтому он испытывал такую привязанность к внучке и не мог видеть, как она плачет.
– Ладно, милочка, успокойся. Конечно, вы с Габриэлем любили друг друга, никто не сомневается в этом. Но псы быстро стареют, да и все мы смертны… – Дед засмеялся. – Вот и я тоже все дряхлею и дряхлею, и одним прекрасным днем настанет и мой черед уходить…
– Не уходи, дедушка! Я не могу представить, что тебя не будет. Я не верю, что и ты умрешь.
Роберт посмотрел ей глаза в глаза.
– Но это будет, так что лучше готовься заранее…
Милое личико Арлетты омрачилось от тягостной мысли.
– Дедушка, похоже, сегодня ночью ты снова плохо спал, и не говоришь мне. Ты плохо себя чувствуешь?
Хотя графу Роберту действительно с утра нездоровилось, а после плотного обеда стало еще хуже, ему не хотелось вспоминать об этом. Он выпустил руку внучки из своей ладони и занялся расстановкой пешек.
– Я еще шустр, как блоха, – пошутил он. – Давно не чувствовал себя так бодро. Не обращай на меня внимания, малышка, и скажи прямо, что вышло у вас с отцом. Вы вечно недовольны друг другом. Вам обоим надо научиться жить в мире.
– Папа заставил меня зарезать Габриэля. – В мягком голосе Арлетты звучали нотки ненависти, а ее взгляд застыл на тростниковой подстилке перед очагом, на которой столько лет отдыхал ее любимец.
– Неужели он заставил тебя взять нож?
– Да.
Роберт почесал переносицу. То, что он услышал от Арлетты, нисколько не удивило его. Его сын строил головокружительные планы, связанные со своим первым и единственным ребенком. С семилетнего возраста Арлетту воспитывали так строго для того, чтобы она не уронила честь семьи де Ронсье в планируемой Франсуа крупной сделке, каковой будет ее замужество. Роберт полагал, что Франсуа был жесток с дочерью не потому, что это доставляло ему удовольствие. Нет, он делал все для того, чтобы Арлетта оказалась достойной той цели, которую он поставил. Он ковал ее, как мягкое железо, искореняя в ней любую слабость. Пока в замке не появилась Клеменсия, Арлетта мало чем отличалась от мальчишки, однако душа в ней всегда была девичья. Ее сердце нужно было закалить подобно булату, подобно дамасской стали.
Граф нередко задумывался о том, не восстанавливает ли Франсуа против себя свою дочь, обращаясь с ней так жестоко. Он не был вполне уверен, что педагогические приемы Франсуа приносят пользу. Взять хотя бы этот случай с собакой. Так ли уж было необходимо заставлять девочку саму умертвить бедное животное? Думается, это было уж слишком.
Арлетту словно прорвало.
– Дедушка, я боюсь того дня, когда папа станет графом. И не только потому, что это случится после твоей…
– Спасибо, дитя, – сухо отозвался Роберт.
– Папа – недобрый человек, – продолжала девочка, – а ведь он даже еще не граф. Что же будет со всеми нами, когда он станет графом?
– Он будет делать то, что предназначено судьбой. А ты выполнишь свое предназначение.
– Но, дедушка, что же должна сделать я? Я спрашиваю, но никто не может мне ответить. Я умею читать и писать. Я могу скакать на лошади, словно эсквайр[3]3
Эсквайр – В раннее средневековье оруженосец рыцаря. (Прим. перев.).
[Закрыть]. Я могу охотиться со сворой и с соколом. Я умею шить к вышивать, могу считать деньги…
– Тебе нет нужды перечислять передо мной свои достоинства, дочка, – прервал ее граф, улыбаясь. – Я хорошо обо всем этом знаю. Но мне известны и твои недостатки.
– Недостатки? Но я потратила столько сил, чтобы научиться всему, чему только мог меня научить патер Йоссе! Я же…
Арлетта запнулась.
– Да, он научил тебя многому, но не всему, что тебе понадобится. Разве отец Йоссе учил тебя смирению? Или терпению? Или скромности? Или повиновению? Или еще?..
– Дедушка! Хоть ты скажи мне, к какому будущему меня готовит отец? В конце концов я должна когда-то это узнать.
Граф Роберт с силой втянул в себя воздух и покачал седой головой; в его голубых глазах промелькнуло сострадание.
– О, милая внучка… Ты можешь быть ученой, как монах, и мудрой, как король Соломон, но все же ты не усвоила пока самого главного жизненного урока.
– Я тебя не понимаю.
Роберт усмехнулся.
– Однажды поймешь. Но это не мое дело – давать тебе такие уроки. Я слишком стар и слаб для этого. Я только молю судьбу, чтобы они не обошлись тебе слишком дорого.
Арлетта крутила в руках резную пешку.
– Дедушка, я терпеть не могу, когда со мной говорят загадками. Все, о чем я тебя спрашиваю, это каковы планы отца относительно моего будущего. Меня отдадут замуж?
– Естественно. А как же иначе?
– За кого? Он кого-то уже выбрал?
– Ведутся переговоры.
– С кем же? Скажи мне!
– Пока еще рано говорить об этом, внучка. К тому же я устал.
– Ну, пожалуйста, скажи!
Граф оторвал взгляд от доски и с улыбкой посмотрел в лицо девочки.
– Нет, слишком рано, Арлетта. Если ты не против, начнем нашу игру. Первый ход – твой.
– Дедушка, милый…
– Арлетта, твой ход, – строго сказал Роберт. Да, он любил эту рыжеволосую девчонку, но не мог позволить ей проявлять своеволие. И чем скорее она это поймет, тем проще ей будет жить дальше.
– Да, дедушка. – Арлетта покорно взялась за пешку и передвинула ее на клетку вперед.
Арлетта проиграла. Она передвигала фигуры, но мысли ее были далеко, и, оказав противнику весьма слабое сопротивление, Арлетта доставила любимому деду удовольствие выиграть. Он частенько проигрывал ей и тогда становился угрюмым и мрачным.
Потом она бродила по замковым дворикам и переходам. По правде говоря, ей уже давно положено было лежать в постели, но спать не хотелось. Она наблюдала, как некоторые горе-охранники, вместо того, чтобы нести службу, повытаскивали из укромного угла свои тюфяки и уютно расположились на ночь в зале – там, где они обычно ночевали, если не были назначены в караул.
Январское небо было усыпано серебряными звездами. Из-за зубцов стен и башен факелы отбрасывали во тьму желтые пучки лучей. Угольные жаровни пылали, словно гигантские фонари. Когда стражники останавливались около них, чтобы погреть задубевшие от холода руки, на стенах начинали танцевать черные тени.
Было холодно. Дул восточный ветер, мерзли пальцы рук и ног. Арлетта плотнее закуталась в плащ. Ее капюшон был оторочен мехом белки, и мягкая шкурка, теплая, как материнская рука, ласкала щеки. Она вспомнила о бедном Габриэле, но не потому, что его шкура была такой же мягкой, как беличья: совсем наоборот, она была грубой и шершавой, и воняла псиной, особенно когда пес возвращался под крышу с дождя. Бедный Габриэль… Какая-то его частица осталась с нею, он ушел не весь. Какая-то неуловимая искорка по имени Габриэль. Может быть, это одна из небесных звезд? Арлетта знала, что отец Йоссе заклеймил бы ее мысль, как безбожную и богохульную. По мнению отца-исповедника, у животных не было души. Но, думая об Габриэле, Арлетта почему-то не могла согласиться с ним. Застигнутая врасплох той странной волной сострадания, что накатывала на нее изнутри, она машинально направилась к конюшням. Нет, ей не уснуть. Может быть, если Джехан стоит на страже у ворот, она остановится поболтать с ним.
Проходя мимо кузни, она увидела за приоткрытой дверью отблеск рыжего пламени, сияющего словно злой красный глаз дремлющего дракона.
– Да пошлет тебе Бог доброй ночи, Граллон, – поприветствовала она кузнеца.
– И вам тоже, госпожа, – послышалось в ответ. – Драконий глаз словно закрылся веком – это кузнец захлопнул дверь. Со щелчком опустилась щеколда.
Ее шаги по каменным плитам гулко раздавались во дворе.
Джехана не было в сторожке. И в караулке тоже. Арлетта повернула назад и очутилась в конюшне, у того места, где Габриэль испустил свой последний вздох. Ее горло сжалось от невыплаканных слез.
На ее плечо опустилась чья-то рука.
– Госпожа? Что ты делаешь тут в такое позднее время?
Это был Джехан. Сердце Арлетты дрогнуло. С тех пор, как Агату отослали прочь, ему и Обри строго-настрого было приказано в общении с ней соблюдать этикет и обращаться к ней, как к их госпоже. Однако их дружба оставалась такой же крепкой. Крепче титулов и званий.
– Джехан! Я… я искала тебя. Думала, что ты в караулке.
Парню было уже шестнадцать, он вытянулся на несколько дюймов и теперь смотрел на подружку детских игр сверху вниз. Взъерошив копну черных волос, он понимающе взглянул на девочку.
– Я уже слыхал о Габриэле. Мне очень жаль.
Арлетта кивнула. У нее перехватило горло, ей было трудно говорить.
Дружеская рука обняла ее за плечи, и она прижалась личиком к груди Джехана. Благодарение небу, что у нее есть он.
– Ты хочешь рассказать мне об этом?
– Нет. Я хотела бы скорее забыть об этом, но не могу. Ведь это был Габриэль…
– Я тебя понимаю. Может быть, уйдем отсюда? Это место, должно быть, напоминает тебе о…
– Мне холодно там, на ветру.
– Давай тогда вернемся в зал. Должно быть, твой отец тебя уже хватился.
– Пусть немного поищет, – сказала Арлетта. Она вдруг стала язвительной и злой. Ей захотелось выговориться, не обращая внимания на правила приличия. Это можно было сделать в обществе ее подруги и служанки, Клеменсии, однако и старому товарищу она доверяла целиком и полностью. Джехан никогда и никому ничего не передаст.
– Мой отец ни капельки обо мне не заботится, – продолжала жаловаться она. – Я нужна ему только затем, чтобы использовать меня для достижения каких-то своих целей.
– Что-то еще стряслось, – медленно проговорил Джехан, – кроме Габриэля?
– Меня хотят выдать замуж.
Джехан увлек Арлетту к дверному проему, где факелы над входом освещали мерзлую землю, и вгляделся в выражение ее лица.
– И это удивляет тебя?
– Нисколько. Все они приложили массу усилий, чтобы заставить меня понять мои обязанности, но я и думать не хочу о том, что мне придется покинуть Хуэльгастель. Меня могут отдать куда угодно – даже за пределы Бретани. Главное, что меня бесит, это то, что меня даже не спрашивают.
– Тебе что, жених не по вкусу?
– Откуда мне знать? Никто не говорит мне, кто это будет. Даже дедушка молчит. И, зная нрав моего драгоценного папаши, и то, как он скор на руку в тех случаях, когда представляется возможность поистязать меня, я думаю, что это, должно быть, какой-то противный старик, у которого огромное пивное брюхо и воняет изо рта.
– Но ты же еще ничего не знаешь. Это может оказаться прекрасный юноша.
– Давай я лучше выйду за тебя, Джехан.
– Да ты что?! – Джехан в ужасе отдернул руку от самозваной невесты.
Арлетта захохотала.
– Не путайся, дружок. Ты мне просто нравишься, вот и все. И я знаю, что тоже тебе нравлюсь.
– Да, конечно. Но, Арлетта… госпожа моя… подумай как следует. Твой дедушка – граф, а я всего лишь внук монаха, который нарушил священный закон и женился…
