Текст книги "Холодная весна"
Автор книги: Кэрол Тауненд
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 38 страниц)
Кэрол Тауненд
Холодная весна
Часть первая
ПОКОРНАЯ ДОЧЬ
«Ибо Я, Господь, Бог твой, Бог ревнитель, наказывающий детей за вину отцов до третьего и четвертого рода, ненавидящих Меня».
(Исход 20,5)
Глава первая
Декабрь 1173 года, Хуэльгастель, Высокий замок, Южная Бретань.
Вспоминая о прошедших годах, Арлетта пребывала в уверенности, что Рождественский пост 1173 года стал в ее жизни тем поворотным пунктом, с которого начались все ее несчастья. И прошло не меньше двадцати долгих лет, пока ей не удалось выйти победительницей из изнурительной борьбы с судьбой и ступить на свой собственный путь в этой жизни…
А в те декабрьские дни Арлетта, всеми любимое и лелеемое дитя, наслаждалась всеобщим вниманием, считая это само собой разумеющимся. Своенравный рыжеволосый комочек энергии, с искрящимися голубыми глазенками, она, внучка властного графа Роберта де Ронсье, двух с половиной лет от роду, нисколько не сомневалась, что является тем центром, вокруг которого вращается весь окружающий мир. Ужас и мучение нянек, Арлетта не только распоряжалась всеми комнатами в верхнем ярусе замка – женским царством, – но пыталась забрать в свои хрупкие ручонки и весь замок; да что там – вдобавок к тому и замковый дворик, опоясанный высокими стенами.
Но в то воскресное утро приключилось нечто такое, что основательно переменило ее жизнь.
Начать с того – и это показалось ей очень странным, – что в первое воскресенье поста мать Арлетты, леди Джоан, пропустила торжественное богослужение по этому случаю. Едва месса подошла к концу, малышка выкинула очередную каверзу, добавившую няньке Агате немало седых волос. Она промчалась по длинному коридору часовни и мигом вскарабкалась на четвереньках по витой каменной лесенке, ведущей в спальную комнату ее матери. Арлетта делала это куда проворнее многих взрослых, привыкших ходить на своих двоих.
Она застала свою мать в постели закутанной в ворох мехов и толстых покрывал, укрывавших ее раздутый живот. Волосы госпожи Джоан де Ронсье были темны, как безлунная ночь, и никто бы не сказал, что Арлетта, уродившаяся в отца огненно-рыжей, – ее дочь. Госпоже было уже восемнадцать, она вновь была беременна, и родовые схватки вот-вот должны были начаться. Все обитатели замка лелеяли надежду, что родится мальчик – Франсуа де Ронсье, сыну графа Роберта, пора обзавестись наследником.
На мгновение Арлетта застыла в дверях, оглядывая комнату. Она была еще слишком мата, чтобы понимать всю серьезность происходящего с ее матерью, и никак не могла взять в толк, почему гончий пес Габриэль, любимец Джоан, имевший обыкновение разлечься на полу спальни, отправлен в какое-то другое место.
В небольшом камине, как обычно, горел огонь, но сегодня, по-видимому, тепла его было недостаточно, так что слуги позаботились о высокой жаровне, мерцавшей и дымившейся на медном листе, расстеленном поверх досок пола, прямо в центре спаленки. Рядом с нею поставили деревянную ширму с росписью, изображавшей золотистых крылатых ангелов на белом фоне. Золотые пряди волос струились по их плечам, а сами их обладатели взмывали к небосводу. Каждое из этих созданий прижимало к розовым губкам сверкающую свежей позолотой трубу.
Леди Дениза, супруга сэра Хамона ле Мойна, замкового сенешаля, не отрывала взгляд от каминных щипцов, воткнутых прямо в раскаленную сердцевину жаровни. Она была на полтора десятка лет старше роженицы и успела немало узнать о повивальных делах и заботах. Ее пригласили к леди Джоан в качестве повивальной бабки; в настоящее время она готовила вытяжку из сушеных корешков гравилата, растворенного в красном вине. Считалось, что это снадобье снимает боль родовых схваток.
Держа высокий бокал с вином в одной руке, она вытянула щипцы из жаровни и погрузила в темную жидкость. С шипением поднялись клубы едкого пара, по комнатке разлился пряный коричный аромат. Занятая помешиванием зелья, леди Дениза не заметила, как ребенок проскользнул через заслон рогозовых циновок.
– Мамочка! – крикнула Арлетта, радуясь тому, что ей удалось проникнуть к матери без ожидавшихся сложностей. – Мама спала? – Для своего возраста девочка уже знала немало слов.
Госпожа Джоан улыбнулась неожиданной гостье и протянула руку навстречу дочери. Как всегда кудряшки цвета меди никак не хотели лежать аккуратными прядками, окружая сияющим облачком узкое бледное личико – Арлетте не досталось того утонченного молочно-белого цвета кожи, который обычно встречается у рыжих девочек.
– Нет, милая, мне не до сна. Но я по тебе соскучилась. Ну-ка, иди сюда. Давай, обними меня покрепче, доченька.
Светясь от счастья, Арлетта вскарабкалась на высокую и просторную постель под балдахином и нырнула под тяжелые покрывала – маленькое тельце тесно прильнуло к материнскому боку.
Показавшаяся в дверях нянька Агата, переводя дыхание, прислонилась к косяку. Этой толстенькой щекастой женщине было под сорок, и быстрая ходьба вызывала у нее одышку и заставляла поминутно хвататься за бока.
– Госпожа, госпожа! Это я виновата! Уф, она бегает так резво, мне за нею не угнаться. – Ступая с поразительной для своей комплекции мягкостью, Агата приблизилась к ложу. – Иди-ка сюда, молодая хозяйка! Только подумать, ты досаждаешь твоей бедной мамочке в такую минуту. Ну-ка, мигом! Оставь госпожу Джоан в покое!
Клубочек на постели шевельнулся, потом снова затих.
Леди Джоан закусила губу: схватка, самая неистовая с начала родов, скрутила ее тело. Когда боль отпустила, роженица подняла затуманенный взор на Агату. Как и у дочери, ее глаза были голубыми, лишь зрачки окаймляла серая полоска, тонкая, как ниточка.
– Агата, Арлетта ничуть не мешает мне. Это я ее сюда позвала. Я хочу, чтобы она тоже поняла, что происходит, и не боялась этого.
Агата бросила быстрый оценивающий взгляд на роженицу. На высоком челе с узкими ниточками бровей блестели крупные капли, потемневшие колечки волос на висках насквозь пропитались потом, в уголках напряженного рта спрятались крохотные морщинки. Агата скрестила руки под своим массивным бюстом. Сама она, мать двоих детей, хорошо понимала, сколь тяжело было для молодой матери такое испытание, хотя ее собственные птенчики уже давно выросли и выпорхнули из гнезда.
– Однако, госпожа…
– Помолчи, Агата, – прервала ее не терпящим возражений тоном Дениза и шагнула к постели, сжимая в руке кубок. Нянька отступила на шаг назад и повернулась к жаровне, чтобы погреть закоченевшие руки в идущем от нее тепле.
– Я считаю, вам следует выпить вот это, госпожа моя, – объявила леди Дениза.
Сморщив носик, молодая роженица отстранила кубок от лица.
– Благодарю, но…
– Вам станет легче…
– Вино затмит мой разум, а сегодня я хочу, чтобы он был ясным, как никогда. Кроме того, мне не по вкусу гвоздичный настой.
– Это гравилат – гвоздикой здесь и не пахнет, – леди Дениза потянула носом. – Хорошо, госпожа, не буду настаивать. Если все же надумаешь, я поставлю это вот здесь.
– Благодарю тебя, Дениза. – Спазма перекосила лицо Джоан, судорожно сжавшей в кулаке краешек одеяла. – Арлетта?
Рыжая головка высунулась из-под одеяла, на личике девочки сияла шаловливая улыбка.
– Что, мамочка?
Ребенок, балуясь, принялся елозить под одеялами, задев при этом Джоан.
– Тише, Арлетта! – Джоан едва подавила стон. – Мне нужно кое-что сказать тебе.
– Мама? – Ребенок на мгновение затих, протянув пальчики к материнской каштановой пряди, девочка начала теребить стягивающую их ленту, засовывая ее кончик себе в рот и с причмокиванием сося ее.
Агата зашикала на нее.
– Оставь, Агата, пускай, – терпеливо сказала леди Джоан, и тотчас же очередная схватка погасила улыбку на ее лице. Хватаясь за живот, Джоан побелела как свежевыстиранная простыня, погружаясь в объятия боли.
– Мама? – и Арлетта выпустила материнские волосы. Лента развязалась, но никто не обратил на это внимания. – Мама, болит?
– О Господи! Да, болит, – выдавила из себя леди Джоан.
Агата шагнула вперед и подхватила девочку с постели.
– Выпейте, полегчает, – леди Дениза вновь подносила отвергнутое питье ко рту роженицы. – Зачем мучиться?
– Не теперь. Выпью, но не теперь. Где Арлетта? Агата, постой же!
В дверях произошла заминка: бабушка Арлетты, Мари де Ронсье, тяжело ступая, вошла в комнату в сопровождении своей служанки. Как и леди Дениза, графиня Мари де Ронсье была полна достоинства и всем своим обликом излучала решительность и непреклонность.
– Закрой дверь, – скомандовала она.
Со скоростью ошпаренной кошки служанка бросилась выполнять приказание.
Высокая и худая, графиня Мари обладала запоминающейся внешностью. На ее лице с четко очерченным контуром выделялись пронзительные черные глаза и нос, который ее друзья считали властным, но большинство находило в нем сходство с клювом хищной птицы. Женщина поистине неустрашимая, графиня держала большую часть своих людей в ежовых рукавицах.
– А что делает здесь этот ребенок? – острые глаза Мари оценили все происходящее с первого взгляда. – Агата, убери ее.
Агата неловко поклонилась в сторону графини и бочком прошлепала мимо нее, прижимая Арлетту к своей объемистой груди.
– Агата, подожди! – раздался возглас из-под балдахина.
– Ну что еще, Джоан? – графиня предпочитала разговаривать в бодром тоне. – Тебе не нужно шума и возни, не так ли? Ты вела себя куда как хорошо, когда рожала Арлетту.
– Графиня, вы не поняли, я только хотела объяснить ей, как… о-ох! – Лицо Джоан исказилось.
Леди Дениза откинула покрывала и, нетерпеливо откинув вуаль с лица, графиня наклонилась для проведения обследования.
– Уже скоро, – сообщила свое мнение Дениза.
Графиня ответила кивком и резким движением оторвала прочь вуаль, снова соскользнувшую ей на глаза.
– Похоже, я прибыла вовремя, – сказала она. – Агата, да убери же ребенка!
Джоан простонала:
– Агата… объясни ей… пожалуйста…
– Я все сделаю, госпожа, – последовал ответ Агаты, и, радуясь возможности ускользнуть, она отодвинула щеколду и отнесла Арлетту в комнатку ярусом ниже.
Наутро, когда Агата закончила одевать свою брыкавшуюся питомицу, отец Арлетты, Франсуа де Ронсье, вошел в круглую приземистую горницу в башне замка, служившую детской. Его медноволосая шевелюра топорщилась во все стороны. Родовые схватки жены затягивались, и муж Джоан предпочел провести решающую ночь в зале в обществе своего отца, графа Роберта, опустошая винный бочонок.
– Арлетта, у тебя родился братик! – закричал он с ликованием в карих глазах, его румяные щеки блестели. Он сграбастал свою дочку в охапку и подбросил вверх к сводам.
– Братик? – улыбнулась девочка. Ей доставляло радость увидеть отца, который не часто баловал детей вниманием. Арлетта ощущала рыжеватую щетину на небритых отцовских щеках, от него пахло сладковатым пивным перегаром.
Франсуа, зевая, кивнул:
– Угу. Мальчик. – Он намотал себе на палец один из коротеньких локонов дочери. – Твоя мамочка хочет дать ему имя Франсуа…
– Папа Франсуа, – Арлетта показала на него пальчиком.
– Ам, – Франсуа губами нежно схватил ручку ребенка. – Идем, дочка. Тебе нужно пойти на благодарственную службу в часовне, и мне тоже. А после мы поднимемся взглянуть на маленького Франсуа.
– А мама? – спросила маленькая девочка.
– И на маму.
Франсуа де Ронсье был для Арлетты почти чужим человеком, однако она знала его достаточно хорошо, чтобы удивиться тому, как он на цыпочках входит в горницу, где леди Джоан приходила в себя после разрешения от бремени. До сих пор она не видела, чтобы ее отец когда-нибудь и куда-нибудь входил так осторожно. В комнате было душно и жарко, и в ней совсем не ощущался сладостный мамочкин запах. Пахло иначе – незнакомо и противно. Леди Дениза грела руки над жаровней; мамина любимица гончая Габриэль, сосланная на псарню на время родов леди Джоан, занимала свое обычное место в ногах кровати. При появлении посетителей она приподняла с передних лап большую серую голову.
– Мама! – Арлетта бросилась к кровати, но отец перехватил ее.
– Нет, Арлетта. – Франсуа зашептал ей в ушко. – Мамочке надо отдыхать.
Леди Джоан лежала с закрытыми глазами на высоко взбитых подушках. Арлетта с трудом узнала ее. Лицо матери больше не было молодым. Она прожила всего лишь восемнадцать зим, а кожа ее выглядела дряблой и ломкой. Она была бледна, как лилия. Женщина, которую Арлетта раньше никогда не видела, нянька и кормилица ее маленького братика, восседала с противоположного края материнской постели, качая в руках какой-то сверток.
– Мамочка!
Леди Джоан открыла глаза и слегка улыбнулась дочке. Ее рука ощупала одеяло. По привычке Арлетта потянулась к этой руке, но отец придержал ее.
Арлетта засунула большой палец в рот и, сося его, взглянула вверх на отца. Он смотрел на жену со смешанным чувством, глубокая морщина обозначилась между рыжих бровей.
– Дениза… – Франсуа облек в слова ощущения дочери, – на ней же лица нет…
Юбки Денизы зашуршали по подстилке.
– Господин мой, это было непростое дело. Потеряно много крови. Ей нужен покой…
– Я не помню, чтобы она так выглядела, когда появилась на свет Арлетта. Разве по второму разу вам не легче?
Дениза кивнула.
– Да, обычно так и есть, господин. Но кто даст гарантию? Уверена, если ей дать немного оправиться… – голос Денизы пресекся.
Франсуа оглядел ее с головы до ног.
– Мы здесь лишние?
– Да, господин. Покажи Арлетте дитя, но потом вы должны уйти.
Держа дочь за ручку, Франсуа скривил губы в усмешке.
– Видишь, как мною распоряжаются эти бабы, моя Арлетта?
– А где дитя? – спросила девочка.
– Здесь. – Франсуа повел дочку вокруг кровати к тому месту, где сидела чужая женщина. У ее ног стояла деревянная колыбель. Эту колыбель смастерили для сына госпожи Джоан, но поскольку у маленького Франсуа начались трудности с кормлением, да и сама мать пожелала, чтобы ребенок был все время с ней, сиделка временно положила в колыбель своего собственного новорожденного сынишку. Он тихо и спокойно спал.
– Хочешь посмотреть на братика, милочка? – спросила няня. У нее отсутствовал один из передних зубов.
Арлетта нагнула головку. Женщина осторожно развернула шелковую шаль, и перед взором Арлетты предстал комочек темных волосиков, маленькое сморщенное мокрое личико и розовый ротик. Глаза ребенка были широко открыты, он раздраженно хныкал. Это ее братик, поняла Арлетта, и это от него исходил тот непонятный запах, который наполнял комнату.
– Франсуа… – Арлетта нежно погладила щечку братика. Она смутно чувствовала, что с ним что-то неладно. Казалось, что дыхание доставляло ему затруднения, его губки были подернуты синевой, но, хотя Арлетта и была достаточно чувствительной, чтобы понять, что не все в порядке, она все же была чересчур мала и не могла выразить свои ощущения в словах.
Боясь, что ее прикосновение может повредить братику, девочка отняла руку. Она отступила на шажок назад, случайно зацепив носком за деревянную ножку колыбели. Тотчас же оттуда донесся громкий пронзительный вопль. Ребенок сиделки был в полном здравии.
– Франсуа болен, – пробормотала Арлетта, зачарованно наблюдая за бело-розовым созданием в колыбельке. Так же должен был выглядеть и пахнуть и ее маленький братик. – Франсуа болен.
– Чепуха, дочка! Он просто хочет спать, – ответил отец со снисходительным смешком. – Теперь пошли. Разве нам не указали на дверь?
Оценка Арлеттой состояния здоровья ее братика оказалась на удивление точной.
Он был болен, и чем дальше, тем хуже. Так что Арлетте удалось посмотреть на него только один разок, совсем чуточку, тем более, что проблемы были не только с младенцем. Здоровье госпожи вызывало не меньшие опасения, и Арлетту не пускали в ту горницу.
Маленький Франсуа еще трое суток цеплялся за жизнь.
После его ухода из жизни нянька завязала в узел свои пожитки, подхватила своего собственного, раздражающе здорового отпрыска, и явилась в детскую попрощаться с Агатой, своей отдаленной родственницей.
– Слабачок, – гласил ее приговор. – Я сразу это увидела, и клянусь, что она, – палец няньки указал на Арлетту, сидевшую на полу и занимавшуюся обрыванием головок от рогозовых стеблей подстилки, – знала это не хуже. О, этот ребенок в два раза наблюдательнее отца. Уверена, господин заявился в тот раз неплохо накачанным. Он часто бывает такой?
Агата дернула уголком рта и искоса глянула на Арлетту, затем сделала ныряющее движение головой, должно быть, означающее кивок согласия.
– Да, часто детям все ясно прежде, чем нам, – сказала она.
– Так и есть. – Сиделка вздохнула и перешла на полушепот. – Штука в том, что поначалу-то он выглядел крепеньким. А госпожа – что будет с ней? Она больна. Смертельно больна…
– И не говори! – коричневые глаза Агаты округлились, как монетки.
– Да-да. Я часто такое видала. Ей отравили кровь. Нет, не удивительно, если она последует за своим сынишкой, и вскорости.
– Силы небесные! – Агата осенила себя крестом.
Тут подковыляла Арлетта и ухватилась за нянькины юбки. Агата скривила гримасу в сторону кормилицы.
– Чшшш, Элла! Это дитя…
Арлетте больше не пришлось посмотреть на свою мать, так как леди Джоан пережила младенца только на одни сутки, скончавшись в самый канун дня Святого Николая.
Предстояла церемония погребения леди Джоан де Ронсье и ее сына в семейном склепе, и графиня Мари приказала Агате не выпускать Арлетту из ее горницы на время похорон. Девочка не должна была догадаться, что ее мать умерла.
– Я не хочу, чтобы внучке сообщили об этом до тех пор, пока мы все не закончим, Агата, – напрямик заявила графиня. – Мне не нужны лишние истерики. Присмотри, чтобы она от тебя не ускользнула. Мой сын того же мнения. В общем, девочке лучше не присутствовать на церемонии погребения. Я не переношу орущих и плачущих детей.
Агата в упор глянула на каменные черты лица Мари де Ронсье и попыталась вызвать в себе чувство сострадания к женщине, которая – если верить слухам – подарила всю свою нежность мужчине, совсем не любившему ее, даже в молодости. Говорили, что Роберт де Ронсье был влюблен в старшую сестру Мари, красавицу Изабель Хереви. Став избранницей графа Роберта, Мари так и не сумела завоевать его сердце. Он женился на ней из чувства долга. Годы спустя граф Роберт научился понимать свою жену – она ему даже нравилась, – но все в округе знали, что он не был в силах одарить ее тем обожанием, которое он испытывал к ее сестре.
Горькое разочарование сделало Мари холодной, как лед.
С графиней было нелегко иметь дело; ее темные глаза и ястребиный нос, похожий на клюв, могли отпугнуть любого. Агата не осмелилась бы пререкаться с такой женщиной, даже если бы они были на равных. Про себя Агата считала, что для дочери и отца лучше всего было бы научиться утешать друг друга в своих душевных скорбях. Но разве может простая служанка перечить графине… Агате нравилось нянчиться с Арлеттой. Она крепко привязалась к своей подопечной и решила держать язык за зубами, опасаясь, что графиня, разгневавшись, может разлучить их.
– Хорошо, госпожа, – покорно согласилась Агата.
В то утро, когда должны были состояться похороны леди Джоан и ее сына, Агата, как и обещала графине, пыталась запереть Арлетту в детской. Однако у той были другие планы. Несмотря на свой возраст, Арлетта имела железную волю и жизненная сила хлестала из нее через край.
– Погуляем, Агата? – девочка ухватилась за теплую руку няни.
– Нет, mignonne[1]1
Малышка (фр.).
[Закрыть]. Твоя бабушка велела нам сегодня утром посидеть тут.
Арлетта удивленно сдвинула золотисто-рыжие брови, и Агата приготовилась к воплям. К счастью, такое случалось редко, но за Арлеттой водилось, что она прибегала и к таким способам, если решала, что это поможет ей добиться желаемого. О, если что-то было не по ней, она могла превращаться в маленького тирана.
– Арлетта хочет гулять! – настаивал ребенок, подбираясь к двери и пробуя свои силенки на тяжелой щеколде. Но ей не хватало двух дюймов роста, и не хватало силы – скоро Арлетта поняла, что с засовом ей не справиться.
Агата достала свою сумочку с рукоделием, которая валялась под кроватью Арлетты. Она смастерила тряпичный мячик из ярких лоскутков материи, но в руки девочки его не давала. Он должен был отвлечь внимание ребенка.
В это время Арлетта уже направлялась к ней. Она запрятала обиду поглубже, и на ее лице сияла одна из ее самых солнечных, самых обольстительных улыбок.
– Агата откроет дверь. Пожалуйста…
– Нет, mignonne. Сегодня утром нам придется остаться здесь. Мне и тебе. Смотри-ка… – Открыв сумочку, Агата вытащила мячик. – Посмотри, что у меня есть. Хочешь?
– Да, – согласилась Арлетта, выхватив мячик из рук няньки. Губки Арлетты были сложены так, словно она произносила «о-о», и это было очень довольное «о-о».
– Ну, и что ты на это скажешь?
Ярко-голубые глазенки уставились на Агату.
– Спасибо, нянечка.
У Агаты все внутри перевернулось. Бедная овечка, бедная сиротинушка.
– Молодец, – сказала она. – А теперь становись вон туда, и бросай мячик в меня. Так, правильно.
Склеп семейства де Ронсье располагался на освященном участке земли за пределами Хуэльгастеля, в тени замковых стен.
Покуда Агата и Арлетта играли в мяч в тесноватой круглой башенной светелке, через окна доносились звуки погребальной процессии, собиравшейся во дворе. Стараясь занять ребенка игрой, Агата одновременно пыталась сообразить, что означают разнообразные шумы снаружи. Вот ритмичная поступь множества ног – это проходит маршем замковая стража, отдающая леди Джоан и ее сыну последние почести. А вот глухое перекатывание колес повозки, на которой повезут гроб. Цокали копыта лошадей последнего эскорта госпожи. Бедняжка, как ей не повезло…
Агата терпеливо перебрасывалась мягким разноцветным мячиком со вверенной ее попечению дочкой покойной госпожи. Арлетте частенько не удавалось изловить его на лету, и она в азарте бросалась на четвереньках в погоню за катящейся по полу игрушкой. Брошенный ею мячик в большинстве случаев тоже летел куда попало, то ударяясь о стену, то падая на постель.
И вдруг внезапно, без всякой видимой причины, ребенок потерял всякий интерес к игре.
– Хочу к маме, – очень строго произнесла Арлетта. Она потянулась к своей няне, такая маленькая и беззащитная, ничего кроме больших голубых глаз и растрепанных рыжих волосиков на голове. – Хочу к маме.
Агата на минуту потеряла дар речи, но быстро нашлась. Она не забыла строгих наставлений графини Мари, чтобы ее внучка не узнала о кончине матери до окончания похорон. Пусть так, но кто, по мнению графини, должен был сообщить об этом девочке? Отец? Агата в этом сомневалась. После смерти леди Джоан Франсуа де Ронсье топил свои горести в вине, в море вина. Он пил не переставая. Если так пойдет дальше, он едва ли придет в чувство раньше чем через неделю.
Тогда, возможно, сама графиня? Может быть, она решила самолично донести эту весть Арлетте? В глубине души доброе сердце Агаты противилось такой мысли. Конечно, Мари де Ронсье была сильной натурой и идеальной, хоть и нелюбимой, супругой для графа Роберта. Однако, подавив в себе любые проявления чувств, она не признавала эмоций и у других. Графиня была нетерпима к взрослым и неласкова к детям. Агате не нравилась сама мысль о том, что именно она расскажет о случившемся юной Арлетте.
Усевшись на пол, чтобы быть с Арлеттой вровень, Агата ласково отвела назад непокорные локоны и глубоко вздохнула. Придется сделать это ей самой. И немедленно. Правда, похороны еще не завершились, но ведь графиня не узнает, что Агата нарушила ее запрет.
Там внизу, во дворе, обитые железом колеса остановились. Должно быть, носильщики ставили на повозку гроб госпожи Джоан…
– Ты не сможешь увидеть маму, – сказала Агата.
– Почему?
– Она… она мертва, mignonne. Только поэтому.
– Что такое мертва?
Арлетта никогда не встречалась со смертью, и еще не понимала, что это означает. Агата судорожно искала слова, чтобы ребенок ее понял.
– Твоя мама уснула. Она отдыхает. Мы не можем увидеть ее.
Золотисто-рыжие брови сдвинулись:
– Она проснется. Скоро.
– Нет, mignonne. – Агата взяла ребенка за руки, и заглянула в растерянные голубые глазенки. – Не проснется.
– Никогда?
– Никогда.
– Нет! Мне она нужна. Хочу к маме!..
В голосе девочки было столько отчаяния, что доброе сердце Агаты дрогнуло от жалости. Должно быть, Арлетте легче было бы примириться с фактом смерти леди Джоан, если бы ей разрешили увидеть тело ее матери, если бы она своими глазами увидела, что ее мать не может проснуться.
– Арлетта хочет видеть маму! – настаивал ребенок.
– Нет, mignonne. Это невозможно. Она мертва.
– Хочет видеть! Хочет, хочет!
В голубых глазах Арлетты плескалось недетское, неутолимое страдание. А там снаружи, во дворе замка, грохотали по плитам колеса телеги, направлявшейся со скорбным грузом к подъемному мосту и освященной земле. Агата вздохнула и поднялась на ноги. Она решилась ослушаться графиню.
– Я покажу тебе, где твоя мама, если ты обещаешь быть тихой, как мышка.
Девочка кивнула, тряхнув рыжими кудряшками, и доверчиво протянула ручонки.
С Арлеттой на руках Агата торопливо вскарабкалась вверх по лестницам. Она спешила добраться до крыши, пока погребальная процессия еще не скрылась из виду. Конечно, потом они с Арлеттой посетят склеп, но если бы ребенок сам увидел гроб и торжественно-грустную процессию, это помогло бы ему лучше понять происшедшее.
Они попали на вершину башни как раз в тот момент, когда повозка вкатилась на мост. Запыхавшаяся Агата посадила девочку на полу махитколатия[2]2
Длинный плащ особого покроя.
[Закрыть] и, придерживая на всякий случай одной рукой, указала на процессию. Она чувствовала на щеке дыхание ребенка. Слова были не нужны. Широко раскрытые скорбные глаза Агаты смотрели вслед драпированному в черное катафалку.
Отец Йоссе, молодой и стройный замковый прелат, медленно ступая, шел впереди процессий, перед колымагой. Отец Арлетты с непокрытой головой тихим шагом ехал рядом с гробом на могучем боевом коне, направляя его с уверенностью человека, с детства привычного к седлу. Даже с такого расстояния Агата могла разглядеть, что лицо Франсуа де Ронсье искажено скорбью. Любимый пес леди Джоан, Габриэль, поджав хвост, понуро вышагивал рядом с двумя массивными графскими мастифами.
– Папа плачет, – сказала Арлетта.
И он действительно плакал, не стыдясь. Агате нередко случалось видеть, как мужчины столь открыто выражали свои чувства, и все же она почувствовала небольшое удивление. Франсуа де Ронсье был сыном графа, и ей всегда казалось, что ему были недоступны те глубокие эмоции, которые привносили столько беспорядка в жизнь обычных людей. Неужели Франсуа де Ронсье так сильно любил свою жену? Как и все слуги в замке Хуэльгастель, Агата считала, что Франсуа женился на леди Джоан из-за немалого приданого, которое получил за нею. Это общее мнение подтверждалось тем, как они вели себя по отношению друг к другу на людях. Казалось, что шумливый и резкий Франсуа не способен испытывать глубокие чувства к кому бы то ни было, за исключением разве что своей высокомерной, привыкшей повелевать матушки. Она подумала, что Франсуа прежде всего оплакивает кончину своего сына, своего наследника, но, возможно, она недопонимала его.
Порывы ветра время от времени ударяли в бойницу, и нянька бережно придерживала свою воспитанницу, сидящую на карнизе. Любовно поглаживая рыжую головку, выглядывающую из-под капюшона, Агата размышляла о том, что любой, даже аристократ, способен испытывать привязанность к людям, с которыми его близко сводила судьба.
Граф и графиня ехали позади сына. В отличие от него, понуро опустившего голову, они прямо и гордо восседали в богато разукрашенных седлах с загнутыми в виде рожек уголками. Если граф и графиня испытывали какие-то чувства к покойной невестке и внуку, то не выставляли их напоказ.
– Мама там? – нерешительно спросила Арлетта, переводя взгляд на катафалк.
Агата сглотнула комок, вставший в горле.
– Да, mignonne, – сказала она. – Гроб твоей матушки уже поставили на повозку. Твоя мама будет в нем спать.
– Всегда? – рыжие кудряшки шевелились от ветерка.
– Всегда.
– А куда везут маму?
– Когда умирают твои родственники, их кладут спать в склепе. Твой папа провожает туда твою мать.
– Склеп, – сказала Арлетта, как бы взвешивая новое словечко на языке. – Склеп.
– Да, mignonne. Сейчас тебя не пустят вовнутрь, но потом я могу тебе показать, где это.
Арлетта снова перевела взгляд на погребальную процессию.
– Младенец Франсуа тоже мертв, – провозгласила она. – Он с мамой?
– Да, – сглотнула Агата. – И он с твоей мамой.
Ребенок посмотрел на отца.
– Папа плачет.
– У него есть ты, mignonne. Это его утешит.
Арлетта смущенно улыбнулась и вытянула ручки перед собой. Ее носик покраснел от морозного декабрьского воздуха.
– А ты хочешь посмотреть, как там внутри?
Ребенок кивнул и улыбнулся.
– Пойду туда с папой. Я буду любить его больше.
– Хорошо, милая, – промолвила Агата, внутренне поражаясь спокойствию своей воспитанницы. Это было неестественно, и она опасалась, что Арлетта не смогла осознать сообщение о смерти ее матери.
Агата ошибалась. Арлетта все поняла. В душе она страдала всей силой своей страстной натуры. В тот момент, когда девочка увидела длинный ящик с отвратительным черным покрывалом, она почувствовала, что с этой поры ее жизнь необратимо изменилась.
До этого студеного декабрьского утра Арлетта неизменно была окружена заботой и любовью. Леди Джоан старалась, чтобы ее дочь занимала соответствующее ей по статусу место в окружающем мире. Потеря матери потрясла Арлетту, но в ней был заложен сильный инстинкт самосохранения, и он подсказывал не выдавать чужим людям своего горя.
Проще говоря, ребенок потерял одну опору в жизни и чувствовал необходимость отыскать замену.
С кого же лучше начать, как не с отца?
К вечеру Арлетте позволили покинуть детскую и самой сходить за чашкой подогретого молока с медом. Уже несколько оправившись от пережитого, полная неистребимой энергии девочка вприпрыжку пересекла большой зал с выщербленным полом, оставив далеко позади страдающую одышкой нянечку. Маленький бесенок проскочил через резные дубовые двери и оказался во дворике. Ей так хотелось вдохнуть свежего воздуха, что она не заметила отца, склонившегося над бокалом доброго вина у семейного стола, установленного на высоком помосте перед пылающим очагом.
За дверьми, во внутреннем дворике, который был непривычно тихим и пустынным, одиноко угасал зимний день. Уже зажгли настенные факелы. Грачи, раньше срока вернувшись на свои голые гнезда, бесцельно кружили в холодном и мрачном свинцовом небе. За замковой стеной выл пес, и казалось, что где-то отдавался эхом голос страдающего от боли волка.
Молочный двор представлял собой небольшой сарайчик-развалюху, прилепившийся к внешней стене замка. Арлетта проскользнула через арку и понеслась прямиком туда.
