Текст книги "Холодная весна"
Автор книги: Кэрол Тауненд
сообщить о нарушении
Текущая страница: 30 (всего у книги 38 страниц)
Глава двадцать вторая
Арлетта никогда не испытывала ничего подобного. Все ее мысли, без остатка, заполнил Гвионн Леклерк. Он был и добр, и обходителен, и красив собою; когда он прикасался к ней, кровь приливала к ее лицу, а в теле появлялась необычайная легкость, никогда ранее не испытываемая.
Она не могла наглядеться на него. Она жаждала его любви, его поцелуев, снова и снова вспоминала восхитительную тяжесть его тела. За одну ночь Гвионн Леклерк превратил ее из испуганной фригидной девчонки в чувственную женщину, страстную и неукротимую в своем вожделении. Она мечтала о нем, тосковала без него, словно хотела наверстать все, что упустила за месяцы страданий, за долгие годы ожидания в башне.
Любовники осмелели, и частенько занимались любовью при свечах в комнатке, смежной с графской. Пока что удача им сопутствовала, и, несмотря на всю опасность их запретного союза, никто их них даже не помышлял о том риске, которому они подвергались. Любовь словно околдовала их, как Тристана и Изольду, они словно попали под чары столь могучие, что ничто на земле не имело силы над ними – ни долг, ни здравый смысл, ни христианская мораль.
Арлетта все дни ходила, как во сне. Она была королевой Джиневерой, Гвионн был ее Ланселотом. Граф Этьен, само собой разумеется, играл роль старого рогоносца короля Артура. Арлетта нисколько не жалела его, как сочувствовала самому Артуру, читая о приключениях рыцарей Круглого стола в стихотворных романах Васа[11]11
Вас, Роберт – англо-французский поэт (ок. 1100–1174), в своем стихотворном изложении хроники Джеффри (Гальфрида) Монмутского ввел идеи Круглого стола во французскую литературу. На русский язык не переводился. (Прим. перев.).
[Закрыть].
Арлетта была очарована Гвионном настолько сильно, что боялась лишь одного – забеременеть от него.
В канун праздника Крещения, когда они впервые стали любовниками, все произошло слишком внезапно. В тот раз они ничего не предприняли, чтобы предостеречься от беременности. Арлетта знала, как это делается – надо было просто пропитать губку едким уксусом и перед его приходом затолкать ее поглубже. Она никогда не говорила своему любовнику об этом древнем, как мир, ухищрении, и сам факт того, что Гвионн никогда не упоминал о возможности появления вполне осязаемых плодов их любви, убеждал ее в мысли, что он был очарован их отношениями не меньше, чем она.
Арлетта не забыла о многозначительном обмене знаками между Гвионном и Анной ле Харпур, который она как-то раз наблюдала в галерее, где размещались певцы и танцоры. Теперь, когда Гвионн заходил туда, она внимательно следила за ним. Если Арлетта замечала, что он общается с женой музыканта, она начинала столь сильно ревновать его, что готова была с лица земли стереть неотесанную крестьянку. Теперь у рыцаря была она. Зачем ему еще в придачу к ней эта певица?
Анна вскоре заметила перемены в своем муже. Он не прекратил брать ее к себе в постель, но такие ночи стали случаться реже, и когда она просила его открыть ей свое сердце, он сердился и отворачивался к стенке.
Она скоро выяснила причину.
Да, Гвионн стал любовником графини. Он привел в действие свой план мести Арлетте де Ронсье, исполнял свою давнишнюю клятву. Анна, не верившая, что это когда-либо случится, не могла предвидеть, как это аукнется лично ей. Обиженная неверностью милого друга, она впустила в свою душу черную птицу – ревность. А в тени крыльев той птицы пустили ростки злоба и гнев.
Пока Анна не выказывала своих чувств, надеясь, что Гвионн скоро образумится. Месть, задуманная им много лет назад, казалась несоразмерной здравому смыслу. Несомненно, граф Франсуа принес великое горе роду Хереви, но теперь злодей был примерно наказан самим Сатаной, наславшим на его проклятое тело страшную болезнь – паралич.
Отношения между графиней Фавелл и Гвионном нельзя было назвать иначе, как безумием. Их надо было прекратить. Наконец Анна решила объясниться с мужем начистоту.
Однажды вечером она проследовала за ним до оружейной палаты, где Гвионн принялся обсуждать с оружейником Жаком Нарсом конструкцию старого рыцарского шлема, когда-то попавшего в руки графа и сохранявшегося как исключительная редкость. Мужчины сидели, прислонившись к стене, на скамейке с обугленными ножками, полностью поглощенные разговором. Два подмастерья оружейника устроились на лавке, поочередно прикладываясь к бутылке дешевого вина.
Анна подала Гвионну условный знак, что хочет с ним переговорить. Затем отошла к двери и встала там, терпеливо дожидаясь, пока мужчины закончат свой разговор.
– Смотри, Жак, у этого шлема приваренное неподвижное забрало, – Гвионн постучал по металлу костяшками пальцев.
Анна с любопытством смотрела на крючья, вбитые в стены палаты, а также на полати, где висело и валялось различное вооружение. Груды шлемов, охапки мечей, связки пик. Наконечники для копий и алебард всяческих размеров и форм были грудами навалены в грубые деревянные ящики, стоящие на полу. Булавы с литыми коротенькими шипами, торчащими во все стороны, топоры, луки, щиты, цепы… Такое обилие железа леденило кровь. Ей никогда и в голову не приходило, что двуногие существа могут оказаться столь изобретательны, когда дело доходило до способов искалечить или убить подобных им созданий Божьих.
– Но забрала и теперь всегда делают приварными, сэр Гвионн, а не только в старину, – отвечал Жак.
– Я знаю, друг мой. Но приходилось ли тебе хоть раз отдавать приказ солдатам, имея на голове такую штуковину?
– Да нет, не припомню…
– Тогда подумай, насколько удобнее было бы, если бы рыцари могли откидывать забрало в сторону или поднимать вверх, когда оно им не нужно для защиты. Тогда окружающие хорошо услышат то, что им будут говорить. Сейчас я покажу.
Взяв шлем из рук оружейника, Гвионн насадил его на голову.
– Ну, что, Жак, хорошо меня слышно? – глухо донеслось из-под шлема.
– Понять можно.
Гвионн стащил шлем и поставил его на скамью.
– Понял теперь? Причем здесь тихо, и ты всего на расстоянии двух футов от меня. А на поле боя, в разгар битвы шума куда больше.
Жак кивнул.
– Пожалуй, ты прав. Завтра я попробую что-нибудь придумать насчет шарниров. Посмотрим, что у нас с тобой выйдет.
Гвионн хлопнул товарища по плечу.
– Вот и отлично. Я уверен, у тебя все получится. Я не знаю лучшего мастера, чем ты.
– Бывали и получше, – пробурчал польщенный Жак, разглядывая шлем. – Надо будет прикрепить шарниры сверху, а не по бокам. Тогда можно поднимать и опускать забрало, не ограничивая обзор. – Его лицо просветлело. – Я попробую и так, и так, господин.
– Ну, Жак, ты просто молодец, – признал Гвионн и с улыбкой вышел из оружейной.
Но улыбка тотчас же исчезла с его лица, как только он встретился взглядом с Анной.
– В чем дело, госпожа ле Харпур?
Анна стиснула зубы. Ей страшно не нравилось, когда он звал ее этим именем.
– Нам нужно поговорить, – сказала она, понизив голос.
– Разве это так спешно?
– Да.
Он вздохнул.
– Ну ладно. Но мы не можем разговаривать прямо здесь. На людях ты должна соблюдать дистанцию – я теперь рыцарь.
– Ты мой муж, – возразила она.
– Да, это так. Но в глазах всех остальных ты замужем за Бартелеми.
Анне впервые в жизни захотелось ударить его. Но вместо этого она сладко улыбнулась и проговорила:
– Тогда сегодня ночью. Обещаешь?
– Обещаю.
Кивнув ей на прощание, Гвионн развернулся и вышел.
Анна решила, что лучше им сначала заняться любовью, а затем поговорить о графине. Ей казалось, что после интимной близости ей будет проще повлиять на Гвионна.
Но она ошиблась.
Муж, как и всегда, любил ее искусно, но Анна была достаточно чувствительна, чтобы понять – никаких причин для радости нет. После стольких лет совместной жизни они отлично изучили друг друга. В физиологическом плане все было в порядке. В духовном все шло кверх тормашками. Он не вкладывал в свои движения душу. Гвионн отрабатывал свою обычную программу, она заученно реагировала на знакомые движения, но настоящей близости не было.
Может быть, его связь с графиней более серьезна, чем она полагала? Испытывал ли Гвионн какие-либо теплые чувства к этой Арлетте Фавелл? Почему он замкнулся в себе, словно в скорлупе?
Его мысли были где-то далеко. Анна доставляла ему не больше радости, чем если бы она была деревянной куклой, на которой новобранцы разучивают удары мечом.
Когда они закончили, Анна приступила к задуманному.
– Муж мой, мне нужно тебе сказать кое-что важное.
Он вздохнул и перевернулся на другой бок.
– Давай потом. Сегодня я устал.
– Гвионн, ты обещал.
– Ну ладно, будь по-твоему. – Он слегка отстранился от нее и внимательно взглянул ей в лицо. – Что-то у тебя сегодня кислая физиономия, Анна.
Анна не хотела начинать серьезный разговор со ссоры.
– Гвионн, я насчет графини.
Он зевнул.
– Ну, что там насчет нее?
– Ведь ты теперь ее любовник, не так ли?
– А если и так? Ревнуешь, поди?
Она легко погладила его рукой по груди и потрепала каштановые волосы.
– Я имею на это право.
Гвионн удивленно поднял брови, затем его лицо просветлело.
– Для ревности нет никаких оснований, Анна. Только ты моя жена.
Похоже, ему даже понравилось, что она его ревнует. Анна поняла, что польстила его мужскому самолюбию. Что ж, пусть будет так. Неважно, какое впечатление произвели на него ее слова. Самое главное, что она еще в силах оказывать на мужа влияние.
– Я думаю, вам с нею лучше бы остановиться.
– Остановиться? Ну уж нет. Тебе не понять, как это сладко: ты лежишь рядом с дочерью де Ронсье и крутишь ею, как хочешь. В сердце своем она шлюха, жалкая рыжая шлюха. Ей это нравится.
Анна нахмурилась.
– Я не думаю, что рыцарю подобает так говорить о своей госпоже. Днем она достаточно учтива, даже если и не совсем равнодушна к тебе по ночам. Иногда ее лицо становится совсем неуправляемым. Я поймала ее взгляд на тебя за столом, и смею тебя заверить, что женщины гладят так, только когда они любят.
– Вот и прекрасно. Тем хуже будет для нее, когда это все кончится.
– Пусть кончится нынче же. Ты зашел слишком далеко, если не сказать более. Подумай, что с тобою будет, если вас застанут. Ведь это прелюбодеяние, Гвионн, прелюбодеяние с графиней. Ты нарушаешь клятву верности своему господину, в чьем замке спишь и ешь. Каждый честный человек в нем с легким сердцем бросит в тебя камень. Да и самому тебе это не идет на пользу. Что станется со мною, с Жаном? Ты не нужен нам калекой или мертвецом – ты нужен нам живой и невредимый. Уж если на то пошло, это грех перед Господом. – Она перешла на шепот и коснулась самого сокровенного его органа. – Мне будет обидно расставаться с любой частью твоего тела, тем более с этой.
– Бартелеми присмотрит за вами за обоими, если я попаду в ад, – сказал Гвионн. – Что касается Господа, то мне в нем мало проку. Разве он защитил моего отца, когда в нашем доме хозяйничали головорезы кровавого де Ронсье?
– Но я замужем не за Бартелеми, а за тобой. Я люблю тебя, а не его. Это была моя ошибка – согласиться играть роль жены Бартелеми, теперь я это ясно вижу.
Сильные пальцы сжали ее запястье, зеленые глаза вопросительно взглянули в ее лицо.
– Ты не выдашь меня, Анна?
– Конечно, нет. Клянусь утробою Богородицы. Но я ненавижу жить во лжи. Все идет наперекосяк. Жан твой сын, и у тебя есть все основания им гордиться.
– Я и горжусь.
– И когда же ты собираешься признать его? О небо, Гвионн, по своему собственному детству ты разве не знаешь, как трудно жить, если твой родной отец не признает тебя? Тебе это, небось, не нравилось. А теперь ты заставляешь испытывать то же самое и свое невинное дитя.
– Ты передергиваешь. Я ведь взял тебя в жены. А мой отец не женился на моей матери до тех пор, пока на свет не появился Филипп.
Рот Гвионна сжался в тонкую линию. Он очень не любил, когда его загоняли в угол. Анна знала об этом, но она была убеждена в своей правоте, хорошо продумала, как вести разговор, и поэтому смело продолжала двигаться тем же курсом.
– Это детали, Гвионн. – Она нетерпеливо махнула рукой. – Ты до сих пор открыто не признал Жана, и должен сделать это как можно скорее. Я начинаю сожалеть, что пришла сюда.
– Я не держу тебя тут. Ты свободна отправляться хоть на все четыре стороны.
Потрясенная, Анна раскрыла рот, не в состоянии вымолвить ни одного слова. Затем дар речи вернулся к ней.
– Ты сам-то понял, что ты сказал? – спросила она. – Да как ты смеешь?
Ответом было молчание.
Она закрыла лицо руками и отняла их только после того, как чувства снова подчинились ей.
– Этот дурацкий обет, что ты дал – отомстить Арлетте, – только губит тебя, затуманивая твой разум. – Она старалась говорить спокойно. – Да, я подумаю, может быть, мне и лучше уехать отсюда, так как я больше не могу видеть все это. Разве ты сам не понимаешь, что пора кончать этот роман с графиней? Вас не сегодня-завтра поймают.
Гвионн коротко рассмеялся.
– Я с тобою не согласен. Нас никто и никогда не поймает. Старый пьяный осел так наливается каждый вечер, что дрыхнет, как бревно, всю ночь. Она может переспать со всем гарнизоном и еще священниками впридачу, если ночи хватит, прямо рядом с его постелью, а он будет только рыгать да храпеть.
– Кончай богохульствовать, Гвионн, прошу тебя.
– Одно дело богохульство, другое дело правда о церкви и ее слугах. Как бы то ни было, глупо бросать дело, столь блестяще начатое, на полдороге.
Анна покачала головой.
– Что значит наполовину? А что же тогда целое? Когда тебя оскопят и вздернут на осине?
– Я хочу, чтобы мое семя возросло в ее чреве. Пусть шлюха из рода де Ронсье носит мое дитя. Как только это произойдет, я скажу – дело сделано. Тогда мы исчезнем отсюда.
Анна откинулась на подушки и уставилась в потолок.
– Тебе она просто нравится. Ты почти что влюбился в нее, – промолвила она бесцветным голосом.
Он взъерошил Аннины волосы.
– Да нет же, Анна, на самом деле я ненавижу ее, как ненавидел все эти долгие годы.
Повернувшись к нему, она испытующе посмотрела в зеленые глаза мужа.
– Да. Я верю, тебе есть за что ненавидеть позорное племя. Ты ненавидишь ее за ее отца. Но все же она зацепила тебя помимо твоего желания, иначе бы ты сам понял, что пора остановиться. Когда ты опомнишься, будет уже поздно. Ты наполовину любишь ее, – закончила она, – наполовину ненавидишь.
Муж рассмеялся, но Анне показалось, что смех его звучит неискренне. Так, должно быть, смеются демоны в аду, встречая жирного монаха-доминиканца.
Той же ночью, лежа на матрасе в зале между Жаном и Бартелеми, Анна смотрела во тьму, на потолочные балки. Ее глаза были сухи. Она чувствовала себя настолько опустошенной, что, казалось, подуй сейчас ветер, ее унесет, как пушинку.
Бартелеми заворочался во сне, проснулся, протянул руку и прикоснулся к ее ладони.
– Анна, с тобой все в порядке?
– В общем-то, да.
– Милые бранятся?
Анна печально уставилась в потолок.
– Да, только тешатся.
Бартелеми приподнялся на локте.
– Если это так, то зачем же тебе, душа моя, лежать вот так с открытыми глазами и не спать всю ночь? Время – лучший лекарь. Поутру он придет и извинится, клянусь спасением души.
– Надеюсь, так и будет.
А если он не придет? Что тогда?
Она не могла больше мириться с такой жизнью. Повернувшись на другой бок, она натянула кусачее одеяло на лицо и обняла спящего сынишку. В любом случае, ей останется Жан. И Бартелеми.
Зимние дни текли своей чередой, а Арлетта не замечала, что скоро весна, упиваясь своим счастьем.
Граф прекратил свои ночные истязания. Иногда он делал робкую попытку вступить с нею в связь, но плетку и прочие свои прежние ухищрения больше не использовал – навязчивая мысль о Страшном Суде Божием накрепко засела в его сознании. Скоро он махнул рукою и прекратил свои притязания. Казалось, он понял, что у него все равно ничего не получится, и она разделяла такое его мнение.
Как только муж уходил к себе в комнату и запевал псалмы, Арлетта забывала и его, и Бога, и радостно бросалась в объятия любовника.
Иногда, ради разнообразия, Гвионн с графиней занимались любовью не в ее комнате, а у него. Она все больше привязывалась к этому бретонскому рыцарю, и постоянный страх разоблачения добавлял остроты их греховным развлечениям.
Арлетта прекрасно понимала, что это безумное счастье долго не протянется, и поэтому хотела урвать от судьбы все, что возможно.
Граф Этьен все больше и больше впадал в религиозное помешательство. Он упросил Арлетту, чтобы та вместе с ним пела покаянные молитвы.
– Давай вместе молить Господа о ниспослании сына, дорогая, – говорил он. – Бог лучше услышит два голоса, чем один.
Арлетта, сама не будучи слишком религиозной, тем не менее согласилась. Тут и началась комедия.
Каждый день, после заутрени граф и графиня оставались в часовне, вставали коленями на подушечки рядом друг с другом, и молили небеса – но об очень разных вещах.
Граф складывал свои сухие, узловатые руки и усердно молился о том, чтобы снова стать мужчиной.
Графиня застенчиво перебирала бусинки четок и молилась, также усердно, чтобы у него ничего не вышло. А также и о том, чтобы самой не забеременеть.
Бог не отвечал на графскую мольбу.
Должно быть он, как и граф, тоже был импотентом. Но не ответил он и на просьбы графини.
Герцог Ричард, вернувшись из германского плена, навестил Аквитанию и решил построить часовню в честь святого Мартина Лимёйльского. Граф лично заложил первый камень и подарил клиру большую сумму денег, вероятно, надеясь купить тем благорасположение Божие.
Но его молитвы оставались неуслышанными.
Злополучное паломничество, которое имело место весной 1195 года, затеял сам граф Этьен.
Оно явилось естественным продолжением ночных бдений в часовне. Несомненно, ему это не пришло бы в голову, если бы Бартелеми и его жена не пропели однажды вечером шансон о Рокамадуре.
Сама Арлетта впервые услышала о намерении мужа за завтраком. Присутствовали сэр Луи и леди Петронилла, завернувшие в Ля Фортресс по дороге с охоты.
Этим утром протрубили к трапезе позднее обычного, и пока они принимали пищу, замковый стюард занимался полезным делом – стоя на лесенке, проверял свечи в трех больших железных светильниках, подвешенных к потолку. Он вынимал огарки свечей и ставил новые, целенькие. Все огарки сбрасывали в корзину, чтобы растопить и перелить остаток воска в новые свечи. Дело это было хлопотным и нелегким – впрочем, как и зажигание этих светильников, – поэтому они использовались исключительно в храмовые праздники и юбилеи.
Оба сына Петрониллы, Вильям и Лоренс, возились на тростниках под столом, словно маленькие щенята. За ними приглядывали сэр Жилль и сэр Гвионн, а также, краем глаза, и Марк, графский паж.
– Я решил, что мы с Арлеттой совершим паломничество в собор Нотр-Дам де Рокамадур, – добродушно провозгласил граф, ожидая, пока дворецкий отрежет ему кусок белого хлеба.
Арлетта с лицом каменной статуи сидела рядом с мужем. Уж не собирается ли он рассказать об их отношениях всем собравшимся в зале? Было почти невероятно, но этот обаятельный человек, так мило улыбавшийся, был тем чудовищным злодеем, что унижал и бил ее несколько месяцев тому назад. Поверят ли они ей, если она скажет об этом вслух? Что скажет леди Петронилла? Впрочем, графиня знала ответ и сама: Петронилла и пальцем не шевельнет, чтобы граф Этьен был поласковее со своей молодой женой. Его потенция еще может как-то волновать ее, но не обращение с супругой. Муж – полновластный хозяин своей жены.
Граф наклонился к Арлетте и одарил ее одной из тех любезных улыбок, которые она помнила еще со времен ее прибытия в Ля Фортресс. Поняв, что в его ближайшие планы не входило унижать ее перед всеми собравшимися, Арлетта ответила улыбкой на улыбку. Если граф будет ей доволен, все еще может как-то наладиться. Она должна сделать все возможное, чтобы их отношения пришли в норму.
Оказывая супруге внимание, граф наполнил ее серебряный кубок разбавленным водою вином. Этот кубок был подарком сенешаля к их бракосочетанию. Когда ее муж бывал в таком настроении и расположении духа, Арлетта ловила себя на мысли, что испытывает к нему чувство признательности. На людях он всегда был добр, вежлив и обходителен. В такие минуты ей хотелось попросить у него прощения, объяснить, что, настаивая на буквальном соблюдении подписанного брачного соглашения, она боролась исключительно за свои права и не имела намерения оскорбить или унизить его честь. Она хотела навести какой-нибудь мост через образовавшуюся между ними пропасть непонимания, чтобы граф всегда оставался таким и никогда больше не вспоминал о тех отвратительных оргиях, которые устраивал по ночам первое время после свадьбы.
Но если бы это случилось, как быть с отношениями между ней и Гвионном? Этот вопрос оставался без ответа. Все становилось слишком запутанным.
Вильям прополз под столом из конца в конец и обхватил колени Арлетты. Слыша голос сынишки – а его только глухой не услышал бы, – леди Петронилла снисходительно усмехнулась. Она просто души не чаяла в своих сыновьях.
Арлетта старалась поменьше смотреть в ее сторону. Эта расфуфыренная женщина была ей отвратительна.
Хотя Арлетта не забыла, как граф обращался с ней в недавнем прошлом, она, в общем-то, была готова простить его, готова попытаться построить семейное счастье по-новому. В конце концов, Этьен был ее мужем перед Богом и людьми. О, если бы она могла родить ему сына и наследника! Это очень обрадовало бы его и, наверняка, глубоко огорчило бесчестную соперницу, леди Петрониллу, нарушив все ее планы.
Сама испугавшись ненависти, с которой думала об этой женщине, Арлетта прикрыла глаза, чтобы никто не прочитал ее мысли. Да что же это с нею творилось? Зачем ей быть столь злопамятной? Как добрая христианка, она должна возлюбить своих ближних. Но как ни старалась, Арлетта не могла найти ни одной привлекательной черты в Петронилле.
Острые серые глазки леди Фавелл цепко осматривали графа, но голос ее был сладок, как мед, который дворецкий намазывал на господский хлеб.
– О, паломничество? – прощебетала она. – Но зачем, дорогой дядюшка? Вероятно, вы желаете вознести за что-то хвалу Пресвятой Деве? Неужели вы хотите порадовать своих гостей известием, что ваша жена наконец понесла?
Серые злые глазки поспешно обшарили фигуру Арлетты.
Нисколько не удивляясь нетактичному поведению госпожи Фавелл, графиня сжала зубы. Вопрос был задан с бесцеремонностью, нарушающей все правила приличия, и Арлетта отлично понимала, что имелось в виду. Петронилла намекала на предполагаемую импотенцию графа. Две жены в могиле, и ни одна из них не родила. Правда, был еще пример ее мачехи, но каждый дворянин во Франции знал, что в том случае вина лежала полностью на Элеанор, а не на ее муже. Арлетта хотела бы знать, мучил граф своих двух предыдущих жен так же, как и ее. Они тоже страдали? Может, они просто были слабыми, болезненными, беспомощными? Или же безвременно сошли в могилу исключительно из-за звериной жестокости господина графа? Арлетта прогнала от себя эти ужасные мысли, тем более что граф начал отвечать на заданный ему Петрониллой вопрос.
– Надо было съездить в Рокамадур, как только я женился в первый раз, – ответил он. – Это мое упущение, и я намереваюсь исправить его, вознеся молитвы мадонне из Рокамадура. У меня приготовлены для нее дары. Я попрошу отпустить мне прошлые грехи и дать благословение на мой нынешний брачный союз, – его рука накрыла лежащую на скатерти руку жены, – чтобы он дал мне наследника.
Когда-то граф вступил в союз с принцем Генри, который умер бесславной и позорной смертью после того, как осмелился разграбить алтарь и гробницы в Рокамадуре. По счастливой случайности граф Этьен не участвовал в том походе. В сердце своем он всегда оставался набожным христианином, и пришел в негодование от святотатства, совершенного принцем. С тех пор его не оставляло чувство вины. Он проклинал себя за то, что по глупости связался с таким богохульником.
На лице Петрониллы зазмеилась усмешка.
– Граф, ваша идея просто замечательна, – сказала она приторно слащавым голосом, в котором явственно сквозило лицемерие.
Про себя же Петронилла думала совсем другое. Интересно, как ему нравится ее вино? Отправившись в паломничество, он не будет ежедневно получать положенную ему порцию отравы и, того и гляди, Святая Дева ему и на самом деле поможет. Петронилла должна была что-то придумать, чтобы отправиться вместе с ними. Было не похоже, чтобы граф был расположен предаваться плотским утехам во время паломничества, а если он намерен сохранять целомудрие, ему явно не обойтись без ее снадобья. Надо принимать меры.
Сэр Жилль, восседающий на противоположной стороне стола, подальше от женщины, которую он некогда любил и на которой хотел жениться, быстро метнул взгляд в ее направлении и с той же быстротой отвел его в сторону. Иногда ему казалось, что это вовсе не та Петронилла, которую он когда-то знал, а какая-то другая женщина. Она так изменилась. После рождения сыновей Жилль не мог найти в ней ни крупинки от той прежней купеческой дочки, которую он любил и которая, казалось, любила его. Вместо этого он видел перед собой законченную интриганку, набившую себе руку в предательстве и кознях, готовую на что угодно, чтобы поскорее добиться своей цели.
Петронилла повернулась к мужу.
– Луи, а может и тебе отправиться в паломничество? Мне кажется, это было бы просто замечательно!
Луи согласно кивнул и поглядел на графа.
– Дядюшка, я и вправду не прочь отправиться с тобой и сопровождать вас в этом долгом и многотрудном пути. Если только ты не возражаешь.
– Возражаю? Зачем же? Я буду только рад, милый мальчик.
– Петронилла, а ты присоединишься к нам? – спросил Луи.
Хитрая бестия, искоса разглядывавшая морщинки на лице Арлетты, перевела взгляд на графа Этьена. С недавних пор она подметила, что сэр Гвионн и графиня что-то уж очень подозрительно обмениваются взглядами, и это послужило отправным толчком для целого сонма подозрений в ее голове. Вот еще одна причина, по которой ей желательно присоединиться к этой поездке.
– Вы сказали, что графиня Арлетта тоже отправляется в Рокамадур? – спросила Петронилла, одновременно прикидывая, возьмут ли с собой и Гвионна. Вероятно, он тоже поедет, и ей представится прекрасная возможность понаблюдать за отношениями этих двоих с близкого расстояния. Арлетта и Гвионн ни в коем случае не должны стать любовниками. Каким бы ни был сэр Гвионн, но он явно не импотент. Если ее подозрения оправдаются, Петронилла без колебаний выдаст их обоих в руки разъяренного мужа-рогоносца.
Теперь она была уверена, что и сэр Гвионн вызовется сопровождать свою госпожу. А уж она позаботится о том, чтобы в дороге и там, на месте, не выпускать эту греховную парочку из виду.
– Да, безусловно, – граф Этьен взял со стола ломоть хлеба. – Моя супруга тоже должна совершить восхождение по ступеням и принести дары вместе со мною.
Чело Петрониллы разгладилось.
– О, я бы с превеликим удовольствием поехала вместе с вами. С самого раннего детства я мечтала посмотреть Рокамадур. Отец Николас рассказывал мне, когда я была еще девочкой, о гробнице святого Амадура и о чудесном колоколе. Я всегда хотела своими ушами послушать, как он звонит.
– Что за чудесный колокол?
Рокамадур имел в христианском мире репутацию святого места, и Арлетта знала, что там находилась статуя мадонны, искусно вырезанная из древесины орехового дерева. Но она никогда ничего не слышала о колоколе, волшебном или обычном.
– О, милочка! – прикрывая зевок ладонью, ответствовала Петронилла. – А я-то думала, что каждая девушка во Франции знает о том колоколе. Он очень древний. Некоторые даже утверждают, что он был отлит из металла еще во времена императора Карла Великого. Сейчас он висит в святилище собора Нотр-Дам, и каждый, кто терпит в море кораблекрушение, услышит путеводный звон этого колокола, если будет призывать на подмогу Пресвятую Деву и даст обет посетить Рокамадур.
– Получается, этот колокол звонит сам собой? – недоверчиво спросила Арлетта. – Рассказ Петрониллы показался ей чересчур фантастичным. Он слишком походил на те выдумки, что распускают толстопузые монахи с целью заманить легковерных паломников.
– Да-да, – ответила Петронилла. – Сам по себе, безо всякого звонаря. Без сомнения, звонит в него никто иной, как ангелы Божии.
Сэр Жилль оторвался от еды, чтобы посмотреть на лицо своей бывшей невесты в тот момент, когда она так беззастенчиво врала Арлетте. Его рот скривился в недоверчивой ухмылке.
А Петронилла продолжала:
– Монахи и простой народ, заслышав удары колокола, отмечают время и день, когда он звонил. А когда являются пилигримы, чтобы поблагодарить Деву за спасение на море, у них узнают, когда те слышали звон колокола, спасший их. И все совпадает.
– Знать бы мне об этом колоколе, когда я плыла сюда, – промолвила Арлетта и с улыбкой поглядела на Гвионна. – Тогда бы мы с этим молодым человеком так сильно не вымокли. Однако в тот раз святая Радегонда все же неплохо справилась со своими обязанностями.
Петронилла, подметившая и взгляд, и улыбку, не на шутку разволновалась.
– Милая моя! Я вижу, ты так и не поверила в историю с колоколом. Но все мы знаем, что это чистая правда. Отец Николас не будет лгать.
Арлетта скептически улыбнулась.
– Красивая сказка, – спокойно ответила она.
– Как бы там ни было, а я мечтаю съездить в Рокамадур. – Петронилла нежно посмотрела на своих сыновей, которые нашли себе занятие возле камина, хлеща друг друга камышами, в изобилии валявшимися на полу. – Мне-то есть за что поблагодарить нашу владычицу, и я найду, что поднести ей в качестве дара.
Лицо сэра Жилля, который внимательнейшим образом прислушивался к этому обмену репликами, потемнело. Он не верил в набожность Петрониллы, и нашел тому дополнительное подтверждение, заметив нервную улыбку на устах Луи Фавелла, ее законного супруга. Все эти дни сэр Жилль старательно избегал общения со своей бывшей зазнобой, однако и со стороны было видно, что она полна коварства и злобы. Без сомнения, Петронилла задумала какую-то пакость, и не только он один это подозревал.
Может быть, он ошибается, но на всякий случай сэр Жилль решил, что будет сопровождать своего господина в это паломничество. Обычно при отсутствии графа на сенешаля оставался замок со всей прислугой и немалым хозяйством, но в этот раз лучше нарушить правила. Сэр Жилль не на шутку боялся за графа. Он не знал, что задумала Петронилла, но был готов поклясться спасением своей души, что она намеревается провернуть какое-то подлое дельце.
Ради блага графа Этьена Жилль обязательно должен отправиться вместе с ним.
В сияющий голубизной апрельский полдень пилигримы собрались во дворе замка. Они решили воспользоваться прекрасной весенней погодой, пока не полили дожди.
Граф настоял, чтобы все участники покаянного паломничества оставили дома льняные и парчовые одеяния и натянули на себя балахоны из домотканого холста, какие обычно носили паломники и пилигримы.
