Текст книги "Холодная весна"
Автор книги: Кэрол Тауненд
сообщить о нарушении
Текущая страница: 24 (всего у книги 38 страниц)
Глава восемнадцатая
После того как граф Этьен и его шумная челядь убрались со двора, Арлетта покинула свой пост у смотрового окна и спустилась вниз по винтовой лесенке, чтобы осмотреть свою темницу другими глазами. Одно дело – запереться в башне в порыве гнева, совсем другое – сидеть там до получения ответа на написанные ею письма.
Еще несколько минут назад, когда граф Этьен выманивал ее оттуда, она испытывала немалое искушение сразу сказать ему о письмах. Она не сделала этого, так как побоялась, что у графа еще достаточно времени послать парочку рыцарей вдогонку отцу Йоссе. Если бы они нагнали священника, то просто отобрали бы у него письма и привезли их графу. Этого нельзя допустить. Пока ей не будет достоверно известно, что письма попали по назначению, она будет хранить молчание.
Вчера граф назвал Арлетту наивной, и это отчасти соответствовало действительности, но все же она не была наивна настолько, чтобы не понимать, что граф, скорее всего, обойдется с ней в соответствии с законом и правом, если ей удастся привлечь на свою сторону церковь. Граф Этьен был человеком богобоязненным. Он не решится ссориться с церковью. Если считать, что она правильно помнила пункты своего брачного договора, то они, не слишком расходясь в формулировках с писаниями ученых клириков, оставались для Арлетты единственной надеждой. В этот невежественный век влияние церкви ощущалось во всех сферах общества, и граф, если только он хотел сохранить уважение своих сограждан, не мог просто так взять и плюнуть на каноны и предписания. Церковное законодательство в разделе о браке было незыблемо, как скала.
Граф Этьен рассчитывал, что она вскоре сдастся и уступит. Он думал, что сила ее воли не соответствует задаче, которую Арлетта возложила на себя. Арлетта же знала, что он жестоко ошибается. Она останется в этой башне, покуда граф не выполнит условия пресловутого контракта.
В первую ночь в я Тур Брюн Арлетта и Клеменсия тщательно осмотрели место своего заточения – хотя нельзя сказать, чтобы у них было много забот с этим делом. Башня была трехэтажной. Единственный выход на первом этаже вел на замковый двор. Первый этаж был самый темный – там имелось единственное выходящее во дворик окошечко. Мощеный пол был усыпан соломой и сеном, натрусившимися из растрепанных тюков. Каменные стены были серыми и мрачными, хотя и сухими. С одной стороны располагалось возвышение из деревянных чурбаков, поднятое над полом наподобие шляпки гриба. На этой платформе, недосягаемой для крыс, стояло с полдюжины мешков муки. Куча сломанных лопат и вил валялась в темном углу поодаль от входа. Кто-то из конюхов забыл здесь фонарь. При осмотре оказалось, что свечка сгорела до основания и не была заменена новой. Роговое окошечко фонаря было треснутым и запачканным.
– Я почищу его, – вызвалась Клеменсия.
Арлетта улыбнулась.
– Давай подождем. Посмотрим, будут ли нам давать свечи.
В молчании девушки поднялись вверх по узенькой лесенке на первый этаж, подавленные дерзостью того, что они совершили. Они чувствовали нервное возбуждение, и испытывали скорее тревогу, чем радость от первого успеха своего предприятия. Арлетте самой было непонятно, как она не побоялась проделать все это. Она предполагала, что причина заключалась в ее конечной правоте. Но, возможно, все стороны самовольного затворничества еще не открылись ей.
Но она никогда не пойдет на попятную.
На втором этаже было еще одно незастекленное окошечко, тоже выходящее во двор. Именно оттуда выглядывала Арлетта, общаясь утром с графом. Когда она вспоминала об этом разговоре, у нее становилось тяжело на душе. Арлетта сомневалась, не поторопилась ли она так скоро сделать скандал достоянием всей округи. Этим она, конечно, уязвила его гордость и осложнила ему пути к отступлению. Теперь, когда дело было уже сделано, девушка видела это, но в то время она думала только о том, чтобы заставить его почувствовать ту вопиющую несправедливость, которую граф допустил по отношению к ней.
Если уж говорить положа руку на сердце, то ее тогда мало интересовало, что чувствует граф Этьен – ведь она его нисколько не любила. Но если его реакция на происходящее окажется похожей на то, как отреагировал бы ее отец в подобных обстоятельствах, граф Фавелл никогда на простит ее. Только теперь Арлетте пришло в голову, что она может просидеть в этой темнице долгие-долгие годы.
Знатные аристократы, подобно ее отцу и графу Этьену, не могли стерпеть того, что вся Франция увидит, как они будут плясать под дудку какой-то рыжей девчонки, даже если она и собирается стать графиней.
Вздохнув, она оглядела стены и потолок помещения. Если не считать птичьего помета на грязных досках пола, здесь было совершенно пусто. Вероятно, когда-то тут селились голуби. Замазка на стенах была не серой, а грязно-желтой, местами куски ее отвалились, обнажая известняк, из которого была выстроена башня.
Верхний этаж был самый чистый, и они расположились там на ночь. Арлетта решила обосноваться наверху, вместе с подругой, конечно.
Комната была полна воздуха и света – в двух противоположных стенах были стрельчатые окна, а в восточной стене было еще отверстие для стрельбы из лука. Арлетта, высунувшись из этой амбразуры, могла следить за большим участком дороги, ведущей к Ля Фортресс. И окна, и амбразура прикрывались деревянными ставнями, которые стояли тут же, у стены.
– Возблагодарим судьбу за эти доски, – пробормотала Арлетта, проверяя каждый ставень по очереди. – Без них ветер задувал бы прямо в башню и заносил в окна дождь и снег.
– Ты думаешь, мы просидим здесь до зимы? – с опаской спросила Клеменсия.
– Дьявол его знает. Но скажу тебе, подружка: я все равно не сдамся.
Клеменсия, посмотрев на Арлетту, заметила ее поджатые губы и упрямое выражение лица и сменила тему.
– Клянусь всеми святыми, здесь очень пыльно! – и она провела пальцем по выступу в стене.
– Но все-таки чище и суше, чем на других этажах, – произнесла графская невеста, оглядывая пол.
Спали они на мешках, кажется, с овсом, которые они с трудом затащили наверх с нижнего яруса. Наутро, при ясном солнечном свете они рассмотрели, как запачкалась от мешков их одежда. Арлетта передернулась.
– Ты не заметила, есть щетка или метла внизу на складе?
– Ничего похожего не видела.
– Тогда надо будет из чего-нибудь сделать, – продолжила Арлетта. – И вымести по крайней мере два верхних этажа. Думаю, что есть смысл и дальше спать наверху. Ничего, привыкнем. А верхнюю комнатку назовем горницей.
Клеменсия засмеялась.
Арлетта порывисто обняла ее.
– За что это ты благодаришь меня? – спросила Клеменсия.
– За то, что ты настоящая подруга. За то, что приняла мои условия без спора и упрека. За то, что терпишь и ни на что не жалуешься.
– А что мне еще остается? – возразила Клеменсия.
Теперь засмеялась уже Арлетта.
– Ну, ты могла бы и не соглашаться. У тебя-то нет никаких причин оставаться в этой мрачной и пыльной дыре. Я не принуждаю тебя делить со мной заключение, Клеменсия. Уверена, что граф Этьен выпустит тебя, если его попросить. Он в ссоре со мной, а не с тобой. Думаю, он будет только рад, если ты уедешь. Мысль о том, что мое затворничество станет одиночным, покажется ему очень приятной, такое положение устроит его больше нынешнего.
Клеменсия покачала головой, выражая несогласие.
– Мое место рядом с тобой, Арлетта.
– Это может затянуться.
– Значит, придется потерпеть. – Клеменсия поморщилась: – Что тут хуже всего, по-моему, так это запах плесени, который идет снизу. Не стоит оставлять там наши вещи. Может, внесем наверх хотя бы одежду?
– Пожалуй, так и сделаем. Но особой спешки тоже нет. – Арлетта одарила подругу и сообщницу приветливой улыбкой. – Так как я не собираюсь сдаваться, то впереди у нас времени много.
Она подошла к лесенке, соединяющей все три яруса, и поглядела наверх.
– Интересно, сумеем ли мы вылезти на крышу? Здесь есть какая-то дверь. Как ты думаешь, куда она ведет?
Так началось длительное заключение Арлетты в Коричневой башне.
Дважды в день им приносили простую, но питательную еду. В некоторые дни их кормили похуже, принося только хлеб и овечий сыр.
Через две недели с той ночи, как девушки заперлись в башне, граф Этьен и сэр Жилль подошли к башне и остановились у ее дверей. С ними было шесть солдат, которые волокли за собою небольшой таран из дубового дерева.
– С меня достаточно, Жилль, – говорил Этьен, закинув голову вверх и обозревая верхние этажи. – Дело зашло слишком далеко. Я хочу, чтобы она стояла передо мной, а не торчала в окошке.
Сэр Жилль потрогал черную дверь, дерево которой было укреплено железными скрепами, и подозвал к себе жестом солдат.
– Вы собираетесь штурмовать башню, господин?
– Да, если она не отопрет по-хорошему. Посмотрим сначала, сумеем ли мы до нее докричаться.
Сэр Жилль забарабанил в дверь.
– Госпожа! Сэр Этьен желает поговорить с вами!
Прошло несколько минут, и рыжая головка Арлетты показалась из окна.
– Слушаю, господин мой, – ее чистый голос прозвенел в весеннем воздухе, как колокольчик.
– Ну, ты не изменила свое решение? Сама выйдешь, или вытащить тебя за шиворот?
– Я остаюсь.
– Это твое последнее слово?
– Да.
Граф Этьен махнул своим солдатам. Они подняли таран на плечи и приблизились к двери.
– Приготовились! – скомандовал граф, поднимая вверх руку. Он смотрел на Арлетту.
– Дурочка, открой дверь, или мои люди сделают это за тебя.
Последовало минутное молчание.
– Не спешите, господин, – раздалось сверху. – Я спускаюсь. Есть кое-что, что мне хотелось бы обсудить с вами.
С ощущением триумфа граф обменялся взглядами с Жиллем.
– Я говорил, что долго они не протянут, – заявил он.
Заскрежетал засов, заскрипели петли, и в дверном проеме показалась Арлетта.
– Зайдите в гости, граф, – улыбнулась она. – Мне хотелось бы кое-что показать вам.
Граф Этьен вошел в башню и уселся на пыльный мешок сена.
– Ну, в чем дело? Сдаешься?
– Ни в коем случае. Но пришла пора ознакомить вас с письмами, которые я отослала своей мачехе. В них я прошу о помощи. Теперь-то она уже разослала их кому следует. Я оставила себе копии. Вот они, можете их почитать.
Граф остолбенело пялился на куски пергамента, которые девушка разложила перед ним.
– Письма? Ты отослала письма? Клянусь прахом моей матушки, ты не могла этого сделать! За тобой присматривают с той самой минуты, как вы заперлись здесь. Стража давно бы перехватила письма и принесла мне.
Арлетта улыбнулась.
– Так я и думала. Поэтому отправила их с отцом Йоссе в тот самый день, когда пришли новости о несчастьях, постигших моего отца.
– Что-то я тебя не пойму… – Граф почесал в затылке, а затем поднял с пола пергамент и подержал его на расстоянии вытянутой руки, прищурившись, чтобы было легче было разобрать мелкий стремительный почерк.
– Вот, видите, я отписала Элеанор, но также приложила послание епископу Ваннскому, – спокойно продолжила Арлетта. Она показала на письма. – Вот это – другой Элеанор, королеве, это – герцогу Ричарду. А вот это – Папе Римскому. Я и ему написала.
Граф Этьен поперхнулся от изумления.
– Как, ты отослала письмо Его святейшеству?
– Это сделала моя мачеха. Я ничего не говорила вам об этом раньше, чтобы вы не смогли перехватить эти письма. И вашему другу, епископу Кагорскому, я тоже написала. Теперь я рассказываю вам об этом, так как уверена, что бумаги уже достигли адресатов.
– Маленькая сучка!
Голубые глаза Арлетты встретились с покрасневшими глазами графа.
– Нет, граф. Я – женщина! И я борюсь за свои права! Мой отец сейчас бессилен защитить меня, так что я должна заняться этим сама. Меня готовили стать вашей женой, и я знаю, что такое дворянская честь. Я написала все эти письма, так как считаю, что вы решили нарушить вами же подписанные пункты брачного договора, который заключили с моим отцом. Что бы там ни было с моим отцом ныне, этот договор остается в силе. Как человек чести, вы обязаны уважать и соблюдать его!
Граф вдохнул полной грудью.
– И ты рассчитываешь, что эти твои бумажки помогут?
– Естественно. Вы убедитесь сами, что вам не удастся выбросить меня на мостовую, как котенка, и забыть обо мне. Я этого не позволю!
В течение следующей минуты молчали оба, а потом заговорил граф, и голос его был груб и жесток.
– Отлично, маленькая обманщица! Пусть будет по-твоему.
Швырнув скомканные письма на солому, он тяжелыми шагами направился к двери.
– Жилль! Жилль!
Сэр Жилль появился в проходе.
– Звали меня, господин мой?
– Да. Отыщи ключ от этой двери и замкни ее снаружи. И приставь к ней двух стражей.
– Стражей, господин?
– Да. Моя бывшая невеста желает посидеть взаперти. Превосходно. Мы доставим ей это маленькое удовольствие.
Этьен метнул на Арлетту холодный взгляд.
– Ты будешь сидеть здесь, пока твои волосы не побелеют, милая моя. Я выпущу тебя отсюда не раньше, чем ты лично не попросишь меня аннулировать брачный контракт, никак не раньше. Ты будешь сидеть здесь, покуда не скажешь, что контракт отменяется, обручение расторгается, а все твои нынешние глупые действия не имели смысла.
– Долго же мне придется здесь сидеть, – мягко сказала Арлетта.
– Это уж тебе самой решать.
– Но Папа Римский знает, что я взаперти, дражайший граф. Если вы будете плохо обращаться со мной, это станет ему известно.
Граф Этьен еще раз скрежетнул зубами и в гневе захлопнул дверь.
После этого разговора им начали изредка приносить форелей из ручья или ветчину, или гороховый суп с ореховым хлебом. Как-то раз их оделили даже щукой под овощным соусом. Иногда было даже молоко, но редко, так как его в замке приберегали в основном для грудных и маленьких детей. Во множестве давали груши и яблоки. Казалось, последняя реплика Арлетты подействовала, и граф не хотел, чтобы церковники обвинили его в том, что он держал графскую дочь впроголодь.
Как бы там ни было, граф Этьен распорядился, чтобы у его пленницы и ее служанки всегда было что поесть, а также пресная вода. Изредка приносили кувшин или бутылку с вином. Они не голодали.
Однажды, когда на дворе еще была весна, в ворота замка въехал посыльный, и после этого Арлетте дали письменные принадлежности. Граф сухо объяснился с ней, заявив, что она получает эту привилегию по просьбе епископа – церковь занялась ее делом. Но пока она будет оставаться взаперти.
Арлетта воодушевилась. Ее не забыли.
Она заточила перо и использовала предоставившуюся ей возможность для обращения к наиболее влиятельным лицам католической церкви. Она специально выбирала таких, которые были пожаднее и могли бы защитить ее в расчете на богатые пожертвования после того, как Арлетта выйдет на волю. Церковь, кроме того, отлично понимала, что нужно поддерживать справедливость – если мужчины не будут выполнять брачные клятвы, то весь мир Божий рассыплется на обломки.
Снова писала она королеве Элеанор и ее сыну герцогу Ричарду. Она писала и епископу Ваннскому, и Папе Римскому. Послания ее были красноречивы и откровенны – ей нечего было таить. Заодно она излагала суть обвинений, возложенных на ее отца, особо отмечая, что все его земли в Бретани были конфискованы до окончания судебного следствия. Она писала, какие у нее были отношения с отцом, как грубо отказался от нее граф Этьен. Не забывала упомянуть, что отец ее болен, и некому из сильных мира сего защитить бедную девушку от вопиющей несправедливости. Вот на каком основании, объясняла она, ей пришлось взять это дело в свои руки.
Когда посыльные доставили по адресам второй комплект писем, Арлетте оставалось только ждать и надеяться получить ответы и помощь.
– Почему же Этьен пропустил эти письма? – удивлялась Клеменсия. – Ведь на этот раз он мог легко уничтожить их.
– Он не посмел. Ему уже не удастся сделать вид, что меня словно бы и нет на свете, после того, как многие узнали об этом деле. Кроме того, он не может солгать, что никогда не подписывал брачного контракта. Было слишком много тому свидетелей. Не секрет, что Луи отречется от чего угодно, чтобы угодить старику, но есть другие, честные люди. К примеру, мой отец, Хамон ле Мойн, отец Йоссе, моя мачеха. Он не может заткнуть глотки им всем, особенно когда за дело взялась церковь. Если граф хочет, чтобы я родила ему наследника, он должен жениться, но не может этого сделать без церковного благословения. А покуда мы не примиримся, никто ему его не даст.
Она засмеялась:
– Он думал, что я позволю выдворить себя в Бретань. Но я не из таких, и теперь у него нет возможности выбрать другую невесту, кроме меня. Благодарение небу, что я отослала тогда эти письма с отцом Йоссе.
Отрезанная от остальных обитателей замка, Арлетта думала, что безнадежно отстанет от событий, но на самом деле получилось иначе. Голоса далеко разносились в теплом осеннем воздухе, и отчетливо доносились до крыши башни. Щеколда на двери, которая вела на крышу, была старой и ржавой, но некогда ее смазывали, и Арлетта довольно легко справилась с нею. Это дало ей возможность сидеть или разгуливать по башенной крыше, дыша свежим воздухом и оглядывая замок с высоты птичьего полета. Никто не мог ни въехать, ни выехать из замка, не будучи замеченным ею. Она видела, как Гвионн Леклерк выгуливал Звездочку. А иногда – спасибо ему за догадку – и ее Исольду. Изредка он смотрел вверх и, заметив ее пристальное внимание, махал ей рукой. Она махала в ответ.
Многое из того, что случалось в крепости, громко обсуждалось во дворе. Иногда самим графом и его кастеляном, иногда стражниками или конюхами. В первые несколько недель пребывания в башне Арлетта была неплохо осведомлена о том, что происходило вокруг.
Она знала, в какой день граф Этьен решил отпустить менестрелей. Ворча на изменившую им удачу, трое музыкантов неторопливо вышли через ворота, а перебранка их со стражей была отлично слышна на крыше, где грелась Арлетта.
– Я думала, что мы все же заработаем здесь на хлеб с маслом, – говорила девушка, та самая Мишель.
Арлетта подошла к краю крыши и через амбразуру долго следила, как вся троица, вместе со своими флейтами, арфами и лютнями, болтавшимися поверх поклажи, отправилась в путь.
– Так и было бы. Но он нанял нас ради девчонки, а теперь, когда она впала в немилость и сидит взаперти, мы стали не нужны.
– Мы направляемся в Домм? – спросила девица.
Ее отец кивнул.
– Да. Попробуем выудить хоть немного денег из купеческих карманов на рыночной площади.
Они удалялись, голоса их затихли, когда менестрели добрались до развилки дороги и углубились в Голубиный Лес – Ля Форет дез Коломб. Как только они скрылись из виду, над замком, словно дождевые тучи, сгустилась тяжелая, душная атмосфера, как бывает летом перед бурей или грозой.
Но до летних гроз было еще далеко.
Вскоре после возвращения с юга ласточек и стрижей, утром, когда они уже летали над рекой, Госвин и Фульберт прохаживались по дозорной тропе. Фульберт опирался на копье, щуря глаза от яркого утреннего солнышка. Казалось, он не обращает внимания на своего товарища, который что-то твердил о неоплаченных долгах.
– Пойдем, не отставай, – сказал Госвин, коснувшись его рукой. – Так там насчет того, чтобы рассчитаться?
– За что? – Фульберт открыл один глаз.
Госвин указал на башню.
– А те деньги, что ты проспорил. Три недели прошло, а она все там.
– Да, но письма-то она отослала.
– Это не в счет, такого уговора не было. Должна выйти сама, или плакали твои денежки. А она ни разу не переступила порог.
Фульберт открыл второй глаз, и потянулся.
– Это ты проспорил, Госвин, и платить придется тебе. Ты держал пари, что она просидит месяц. Месяц еще не прошел.
– Скоро пройдет. Судя по всему, она там окопалась надолго.
Фульберт ухмыльнулся.
– Что же ты плачешься? Месяц пройдет – получишь и денежки.
– Идет.
Год 1187-й медленно утекал в вечность. Арлетта в башне боролась за свои права, и выходить оттуда не собиралась.
Пища ей доставлялась аккуратно, как и раньше.
Стража у ворот Коричневой башни получила указания, что в случае, если девушка попросится выйти, они должны, не вступая в разговоры, отвести ее прямиком к графу. Он все еще надеялся, что заставит ее подписать документ, освобождающий его от обязательства взять ее в жены, после чего ее с позором отошлют назад в Бретань.
Подружки днем значительную часть времени проводили на крыше башни. Оттуда было прекрасно видно и реку, и пологую лесистую равнину, расстилавшуюся зеленым ковром до самого горизонта. Арлетта продолжала внимательно следить за всем, что происходило в замке. До нее доносилась человеческая речь, куриное клохтание, поросячий визг. Она различала цокание копыт по перекидному мосту, лязгание стали о сталь, когда капитан Жервас обучал новобранцев – все эти звуки достигали вершины башни чуть приглушенными. Она как бы смотрела на мир со стороны и через несколько месяцев с удивлением обнаружила, что ей в общем-то нравится такое замкнутое и отдаленное от суеты существование.
Отец Теобальд, замковый священник, посетил ее и принес копию евангелия, которую собственноручно красочно расписал.
– Я делал это, когда был помоложе. А теперь, видишь… – неторопливо объяснял он и вытягивал перед собой руки, чтобы Арлетта посмотрела на них. Пальцы дрожали, как осенние листья.
Девушка сочувственно посмотрела на пожилого священника.
– Разве эта дрожь никогда не прекращается? – спросила она.
– Нет. В гробу пройдет. Но пока я еще могу вести денежные дела господина и писать для него письма.
– Простите мою неловкость, святой отец, – раскаянно сказала отставная невеста, низко склоняясь над пестро разрисованными страницами. – Миниатюры просто замечательны.
– Спасибо на добром слове, милая девушка.
Подметив, что священник обращался к ней не по титулу, Арлетта искоса взглянула на старика, но вслух ничего не сказала. Кроме него в башню никого не допускали; ей нравилось общаться с мудрым человеком и не хотелось лишать себя его благорасположения.
По простоте своей душевной отец Теобальд потратил немало часов, пытаясь убедить ее принять условия графа:
– Все это ради земли, милая моя, исключительно ради земли, попытайся понять. Графу нужно больше земли.
Арлетта внимательно его выслушивала, незлобиво усмехалась, но дальше этого дело не шло. Она все время повторяла, что ждет решения церковных авторитетов и подчинится ему безоговорочно, каким бы оно не было. Святая Церковь – вот кому, и никому другому, она готова покориться.
И каждый раз отец Теобальд покидал башню, покачивая головой.
Арлетта часто читала принесенное им Евангелие.
Она много болтала с Клеменсией. Ей казалось несправедливым, что ее подруга разделяет с ней заточение, и она послала одного из стражей к графу Этьену – попросить, чтобы ту выпускали время от времени погулять по двору. Арлетта теперь не опасалась, что граф бросит ее в темный подвал и уморит голодом – ее случай получил известность и находился под контролем неторопливого церковного суда. Вероятность решения в ее пользу составляла половина на половину, но, к ее удивлению, граф Этьен согласился. Пока же Арлетта ждала, когда королева Элеанор, герцог Ричард и епископы ответят на ее призыв, а Клеменсия вынюхивала, насколько удавалось, новости окружающего мира.
Этим летом пал Иерусалим, и неверный пес Саладин взял в плен короля Хью. Весь христианский мир взялся за оружие. Была наложена десятина, названная Саладиновой, и в каждой церкви от Венгрии до Исландии поставили шкатулку для сбора пожертвований на крестовый поход. Простой народ с ненавистью встретил новые поборы, а короли и знать горделиво нашивали кресты на мантии, готовясь к Четвертому Крестовому Походу. Среди их подписей поставил свое имя и герцог Ричард.
Арлетте хотелось бы знать, какой ход он дал ее письму. Долго уже она не имела никаких новостей относительно своих обращений.
Поначалу Анна думала, что сойдет с ума от скуки: у нее осталась лишь одна собеседница – Клара. Только забота о малыше немного отвлекала ее от дурных мыслей.
После ухода Бартелеми усадьба казалась покинутым и разоренным гнездом – куда грустнее, чем до его посещения.
Однажды, когда она купала своего сынишку в старой лошадиной поилке, один из возничих, доставлявших нарубленный Мадаленой тростник в Ванн, завернул во двор. Ему было что рассказать, и покуда они с Мадаленой нагружали охапки используемых для подстилки в домах стеблей тростника на старую телегу, болтун говорил непрестанно.
– Есть, есть справедливость на этом свете, Мадалена, подруга моя сердечная, – изливался в нежных чувствах возчик. – Сам Господь навострил стрелы свои, чтобы как следует припечатать де Ронсье!
– Что ты имеешь в виду? Ну-ка, выкладывай! – потребовала Анна, вытаскивая маленькое тельце, с которого ручьями стекала вода, из корыта. Взяв ребенка на руки, завернула его в холстину, заботливо приготовленную заранее, и подошла к телеге. – Граф умер?
Сама Анна не была знакома с графом, но знала, что он будет держать ответ на Страшном Суде за гибель семьи Раймонда. Это он влил желчь и ненависть в душу ее любимого – столько ненависти, что тот без сожаления покинул ее беременной, чтобы мстить. Она графа и ненавидела, и боялась.
– Нет, Господи помилуй, еще не сдох, но то, что с ним стряслось, по мне так еще хуже. Говорят, что это случилось после того, как он до смерти забил служанку за отказ прилечь с ним. – Собственно говоря, это было не совсем так, но возчик был прирожденным рассказчиком, и, повторяя свою историю каждый новый раз, он не стеснялся приукрашивать ее как мог. – И тогда Бог послал ему припадок, и он свалился на пол с пеной на губах. Так с тех пор больше и не шелохнулся. И речь тоже отнялась.
– Мало ему, – промолвила Мадалена, горестно скривив рот. Груз печальных воспоминаний все еще лежал на ней.
– И Господь так посчитал. Граф и его жена были выкинуты на улицу из их большого грязного замка. Живут теперь на милости монахов.
Как только возчик удалился, Анна поспешила обсудить полученные новости с Кларой, которая, если ее удавалось хоть немного оторвать от вечной грусти о былом, оказывалась неоценимым источником информации о Раймонде и его семье. Анна очень жалела, что не узнала о несчастьях своего врага до ухода Бартелеми. Слышал ли Раймонд эти добрые вести? Если он теперь принадлежит к свите Арлетты, как это отразится на нем самом? Мог ли он вернуться домой?
Наконец Анне надоело обмениваться предположениями с немногословной Кларой, которая постоянно говорила одно и то же, в тысячный раз повторяя, что ей просто замечательно жилось в Кермарии до того, как граф Франсуа все порушил и сжег. Эти новости вызвали очередной поток жалоб и стенаний.
– Клара, – уже сердясь, сказала Анна. – Слишком ты любишь оглядываться назад. Попытайся смотреть вперед.
– Но то, что было, уже не вернется, – причитала служанка.
– Того, что было, нет. Будет по-другому, может, еще и получше.
– Не верю я в это…
– О, Клара!
К концу лета Анна совсем намучилась со своей подружкой.
Каждый день она брала Жана на руки и шла смотреть на дорогу; напрягая глаза, высматривала идущих и едущих, начиная от самого горизонта. Она жила надеждой, что ее Раймонд должен вот-вот вернуться. Когда надежды иссякали, молила Бога, чтобы хоть Бартелеми возвратился к зиме.
Наступил декабрь, принеся с собою суровые морозы, но веселого менестреля было не видать и не слыхать. Они не жалели хвороста, разжигая огонь в большом зале как можно жарче, и сидели чуть ли не вплотную к очагу. Но стоило только отодвинуть табурет на шаг от обжигающего жара, как мороз кусал за пальцы рук и ног, за носы и уши. Зал строился с таким расчетом, чтобы в нем жила прислуга рыцаря. Если бы в нем собралось человек двадцать – всем было бы тепло.
Анна отправилась к Джоэлю и Мадалене. Трещину в стене их хижины кое-как заткнули тростником, но выросший от сырости мох на стенах так и остался.
– Я была бы счастлива, если бы вы перебрались в господский дом, – сказала Анна. – Нам троим – Кларе, Жану и мне – в нем очень пусто и одиноко.
Брат и сестра переглянулись.
– Там и намного суше, чем у вас, – продолжала уговаривать Анна. – Чем больше народу будет жить вместе, тем теплее будет всем. Подумайте.
– Чего тут думать? – сказал Джоэль. – Прошлой зимой у моей сестры от сырости заболели легкие. Она прокашляла половину весны. Мы будем рады составить вам компанию – покуда не вернется господин Раймонд.
Анна улыбнулась. Непохоже, чтобы этим летом Бартелеми удалось повидать Раймонда. Что ж, этой зимой они будут распевать песни, которым трубадур научил их, и к ним присоединятся Мадалена и Джоэль.
Может, с Божьей помощью, Бартелеми разыщет милого друга на следующее лето.
Пришла весна.
У Арлетты не было вестей ни от Плантагенетов, которым она писала, ни от епископов, ни от Папы Римского. Ей не оставалось ничего другого, как ждать.
Время тянулось очень медленно.
Клеменсия передала ей, что короли и принцы заняты войной друг с другом.
Король Филипп вторгся в северную Аквитанию, и герцог Ричард прекратил платить оммаж французскому королю. Его отец, король Генри высказал свое неудовольствие по этому поводу, и полоса распрей продолжалась до самого 1189 года, когда король Генри скончался.
А Арлетта все сидела в своей башне.
Королем Англии теперь стал герцог Ричард, он же являлся вассалом короля Филиппа, как правитель Аквитании. Дела запутывались.
Клеменсия собирала для своей госпожи все местные сплетни и слухи. Она сообщила, что общее мнение обитателей замка все больше склоняется на ее, Арлетты, сторону, с каждым новым днем, проведенным ею в заточении. Они в ее честь перекрестили Коричневую башню в Девичью.
Наемник Госвин, в чьем кошельке отроду не было ни одной монетки, по-видимому обнаружил какой-то таинственный источник наживы и относительно разбогател. Ходили слухи, что он вскоре уволится с графской службы и намерен стать купцом.
В начале августа 1189 года у сэра Луи и леди Петрониллы родилось дитя – сын, которого назвали Вильям. Показная радость самой Петрониллы по этому поводу пришлась очень не по душе графу Этьену; он удалился из зала сразу после церемонии имянаречения и не принял участия в торжественном пире. У самой Петрониллы после родов приключилось что-то вроде мигрени, которая чуть не довела ее до сумасшествия. Несколько месяцев она лежала в постели и приходила в себя.
Не удовольствовавшись замосткой своего Парижа – представить только, мощеный город! – король Филипп Французский расширил свою столицу за счет предместий и распорядился строить новую окружную стену.
Кроме того, прибыл новый менестрель, Бартелеми ле Харпур. Клеменсия то и дело краснела, рассказывая Арлетте, как прекрасно он играл на арфе, и как тронули его грустные песни сэра Жилля. Замковый управляющий предложил музыканту пожить у них на полном обеспечении недельку или две.
