Текст книги "Холодная весна"
Автор книги: Кэрол Тауненд
сообщить о нарушении
Текущая страница: 31 (всего у книги 38 страниц)
– Грубая одежда – не главное, – ворчала Петронилла, просовывая голову в вырез кусачего мешкообразного одеяния. Идея разгуливать по первоцветью весны в подобном старье пришлась ей совсем не по нраву. Ее совсем не радовала перспектива провести целый день, а то и два, в бессмысленной и утомительной поездке в Рокамадур. Но придется потерпеть – слишком многое поставлено на кон. Ей приходится думать о будущем двух своих чудесных, замечательных мальчиков. Если бы не забота об их благе, она наплевала бы на все святые мощи и на графскую набожность, но ради сыновей она была готова вытерпеть любые неудобства. Ради своих детей она была готова на все, и мысль о том, что в один прекрасный день Вильям сядет на место графа Этьена, согревала ее пуще апрельского солнца. Когда-то она сомневалась, надо ли сыпать отраву в бонэское, но теперь была уверена, что все сделано правильно.
Скорчив гримасу, Петронилла одернула полу своего хитона.
– Взгляни только на окраску, Луи! Отвратительно. Какое убожество! Разве тебе не противно щеголять во всем этом?
Луи молча подал ей дорожный посох и шляпу с широкими полями – излюбленный головной убор паломников, так как она хорошо защищала их набожные головы от жаркого южного солнца.
Петронилла сморщилась от отвращения.
– И что мне делать с этой гадостью, скажи на милость?
– Это твоя трость, иначе говоря, посох, – хладнокровно пояснил жене Луи. – Паломники обычно привязывают к загнутому концу свои ценности, чтобы по дороге не упускать их из виду ни на одно мгновение.
Луи давно понял, что с его женой можно развлечься и иным способом, не прибегая к постельным утехам. Он наслаждался, поддразнивая ее. Спокойным тоном и простыми словами ему иногда удавалось доводить свою взбалмошную супругу просто-таки до белого каления.
Она и теперь ярилась, но про себя. На нарумяненном лице ее гнев никак не отражался. Петронилла перешла на громкий шепот:
– Скажи, Луи, ведь мы поедем верхом, не правда ли? Не может быть, чтобы этот старый набожный придурок решил тащиться пешком все двадцать миль до монастыря.
На самом деле туда было больше двадцати миль – тяжелое испытание, учитывая дорожную пыль, жаркое солнце и безветренную погоду.
– Воину пыль не страшна, – сказал Луи тем же назидательным тоном, которым разговаривал со своими детьми, когда те капризничали.
– Какой еще воин? Я вовсе не воин!
– А я-то думал, что ты теперь воительница армии Христовой…
– Ну да, – спохватилась Петронилла. – Конечно, это так, но пешком…
Луи решил не перегибать палку, не то они поругаются. Он махнул рукой в направлении конюшен, откуда Якоб уже выводил оседланных лошадей.
– Успокойся, дорогая. Мы едем верхом. Эта прогулка на пару дней отвлечет нас от пьянства и чревоугодия. Ну, в крайнем случае, на три. Между Филиппом Французским и герцогом Ричардом снова черная кошка пробежала, и граф хочет вернуться в свое гнездо как можно скорее.
– Свара между Филиппом и Ричардом? А разве не ты болтал, что они вроде бы заключили перемирие?
– Перемирие перемирием, но мой дядя считает, что это только до тех пор, пока не соберут достаточно войска. Герцог может призвать мужчин к оружию в любую минуту.
– Значит, паломничество решено проделать в кратчайший срок?
– Именно. До конца недели мы будем уже дома. Если хочешь, жена, используй свой посох вместо погоняла. Но не потеряй его. Во-первых, плохая примета. Во-вторых, когда будем в Рокамадуре, он поможет тебе карабкаться по ступенькам к гробнице, если ты, конечно, не захочешь проделать это на коленях.
Ее чуть было не вывернуло наизнанку.
– На коленях? О, дьявол, я предоставлю это старому козлу и его женушке, сухой бесплодной щепке.
Луи усмехнулся.
– Этот скакун – для тебя. – Он сложил ладони лодочкой, чтобы жена могла ступить на них и взобраться на чистенькую караковую кобылку. – И запомни, ни на минуту нельзя снимать эту шляпу.
С тоской взглянув на него, Петронилла с решимостью обреченной нахлобучила бесформенное соломенное уродство на голову в тот самый миг, как граф Этьен и его супруга появились у входа в донжон.
Молодая графиня тоже надела покаянные одежды и широкополую шляпу. Серый цвет домотканой материи лишь подчеркивал румянец и белизну ее щек. И, к удивлению и огорчению Петрониллы, убогая паломничья шляпа не уродовала ее, а скорее украшала. Вероника соорудила на голове Арлетты высокую прическу, закрепив ее шпильками, а потом на нее осторожно надели головной убор. Графиня выглядела очаровательно. Петронилле чуть плохо не стало. Соперница непринужденно чувствовала себя в простой, но чистенькой дорожной хламиде.
А где же сэр Гвионн? Петронилла знала, что отец Теобальд исповедал всех пилигримов и дал им отпущение грехов, но не была уверена, ходил ли к духовнику на исповедь молодой рыцарь.
Согласно обычаю, если паломник отправлялся в странствование, церковь брала на себя ответственность за все его земные богатства на время путешествия. Граф Этьен послал записку епископу Перигорскому, а также письмо своему другу, епископу Кагора. Каждый из князей церкви направил в помощь отцу Теобальду по дьякону – управлять замком на время отлучки настоящего хозяина. Облаченные всеми графскими полномочиями, трое прелатов будут исполнять обязанности сэра Жилля на время паломничества.
Граф Этьен был не только верным сыном святой римской церкви, но также и неплохим воякой. Человек неглупый и практичный, он знал, что во времена беззакония чаще всего правым оказывался тот, кто сильнее, и поэтому, на всякий случай, исполняющим обязанности командующего гарнизоном замка был назначен сэр Вальтер Веннер. Этот рыцарь, до сих пор считавший себя слугой леди Арлетты, принес клятву верности графу Этьену еще до того, как Арлетта заперлась в Коричневой башне. За прошедшие годы он показал себя человеком в высшей мере заслуживающим доверия. Он должен был наблюдать за дисциплиной и несением службы, а капитан Жервез выделялся ему в помощь.
Паломники, собравшиеся во дворе, выглядели очень внушительно: пусть на них были надеты немудрящие домотканые робы, но легконогость и изящество их коней выдавали в них персон весьма высокого ранга.
Из главной башни вышли сэр Жилль и сэр Гвионн.
– Бретонец тоже отправляется с нами? – как бы невзначай спросила Петронилла.
– Думаю, да. А также леди Клеменсия, – отвечал ее муж.
Еще утром дядя распорядился, что служанок брать в паломничество не дозволяется. Луи, предчувствуя скандал, сообщил об этом своей жене.
– Петронилла…
– Что?
Она наблюдала, как рыцари садились в седла.
– Граф Этьен приказал, чтобы Роза и прочие девушки оставались дома. – Он ожидал вспышки гнева. – Говорит, что они будут нас только задерживать.
Но, к его великому изумлению, губы жены лишь слегка расплылись в улыбке.
– Совершенно справедливо, – произнесла она. – Наверное, так оно и было бы.
Глава двадцать третья
Напрямую до Рокамадура было чуть больше двадцати миль, но Тропа Пилигримов петляла, повторяя все изгибы Дордони, извивающейся серебристой лентой по лесистой долине – в результате путешествие заняло в два раза больше времени, чем если бы дорога была прямой, как стрела или как древние мощеные римские тракты.
Им повезло с погодой – стояли погожие апрельские деньки. Дождя не было, и ласковое весеннее солнышко согревало им плечи и лица.
По мере приближения к монастырю паломников становилось все больше. Кое-кто ехал верхом, наподобие их, но большинство тащилось по Тропе пешком. Дряхлых и больных везли вверх по течению на габарах или в повозках с запряженными в них волами. Поскольку Дордонь не подходила под самые стены монастыря, любителям речных прогулок на конечном этапе все равно приходилось пересаживаться в носилки или в телеги, которые с готовностью сдавали в наем в Белькастеле – деревушке, где река и Тропа Пилигримов – расходились.
Были прочитаны молитвы, принесены жертвы у каждого алтаря в каждой церквушке по дороге.
На тополях и ольхах, росших по обеим сторонам дороги, проклевывались молодые клейкие листочки. Вокруг деревьев пестрели среди пожухлой прошлогодней травы яркие лютики, переплетаясь стебельками с крохотными голубыми цветочками вероники. Янтарного цвета бабочки вылезали из своих коконов, сушили крылышки на солнце и ветерке и отправлялись в полет в поисках первоцвета. На диких яблонях появились белорозовые бутоны, и Арлетта увидела первую ласточку наступающей весны 1195 года.
Но ее не занимали, как когда-то, проявления буйно обступающей ее со всех сторон весны, весны побеждающей, неумолимой. Ей хотелось, чтобы круговорот времен остановился. Она желала замкнуться в себе самой и восседала на лошади хмурая и неразговорчивая. Сердце ей грыз червячок тревоги, настойчивый, как навязчивая мысль.
Ее месячные должны были начаться три недели тому назад.
Но она не могла забеременеть. Каждый раз, когда они с Гвионном барахтались под покрывалом, она принимала меры предосторожности. И на всякий случай возносила молитвы Господу.
С чего же ей быть беременной?
Словно погребальное заунывное пение, это слово – бе-ре-мен-на – повторялось в ее сознании, слышалось в цокании ее верной старой лошадки Изельды.
Она не могла быть беременной.
Она старалась не замечать Гвионна. Не потому, что сердилась на любовника. Винить его было не за что. Подобно ей самой, он был ослеплен страстью. Нет, она не смотрела в его сторону, чтобы сосредоточиться на том, что же ей теперь делать.
Если она беременна, говорить об этом ему пока не следует. Но ей нужно с кем-то посоветоваться.
Прикрыв глаза ладонью, она поглядела в сторону Клеменсии, трясущейся на своем жеребчике позади эсквайра, восседавшего на одной из графских лошадей. Клеменсия так и не обучилась верховой езде и, выйдя за человека, у которого никогда не было денег купить лошадку достаточно выносливую, чтобы ездить на ней вдвоем, она не прибегала к поездкам верхом, разве только в случаях крайней необходимости. Ей еще повезло, что сэр Вальтер дозволил ей ехать позади него и задавать своей лошади шаг, ориентируясь на человека более опытного. Многие рыцари посчитали бы для себя бесчестьем, что женщина, еле-еле держащаяся в седле, прицепилась, словно репей, к хвосту их лошади.
Арлетта слегка вздохнула. Вот и еще одну тайну она не могла доверить лучшей подруге. Если она, Боже упаси, беременна, этот свой крест ей придется нести самой до тех пор, пока она не изнеможет под его тяжестью.
Что ж, придется уповать на Бога, если не на кого на земле.
Граф Этьен по-настоящему мог начинить ее только один раз, в первую брачную ночь. Если она окажется беременной, он тотчас же поймет, что не от него. Что он тогда сделает с ней? В лучшем случае ее заклеймят прелюбодейкой и изгонят с глаз подальше. В худшем…
Она без труда могла припомнить добрую дюжину рассказов, когда с презренных прелюбодеек заживо сдирали кожу под крики и улюлюканье толпы, как женщин, после прилюдного освидетельствования, забрасывали камнями, травили собаками. На дворе был двенадцатый век. Правда, он шел к концу. Может быть, поэтому ее муж немножко опомнился и начал разыгрывать роль цивилизованного супруга как в опочивальне, так и на людях. Он прекратил истязать ее бедное тело. Впрочем, хорошо и то, что за недели страданий граф ни одного раза не унизил ее на виду у всех. Обычно это было просто холодное безразличие.
Мили оставались за спиной, часы уплывали в вечность. Возможно, ее месячные нарушились из-за того, что она слишком нервничала, опасаясь, что их с Гвионном тайна будет открыта. Хорошо бы проснуться завтра, ощутить знакомую резь в животе, и знать, что пока все сходит с рук.
Гвионн вел Звездочку медленной рысью. В Ля Фортресс у него была запасная лошадь, подарок графа Этьена – массивный боевой конь по кличке Титан. Звездочка уже дряхлела и была слишком хрупкой, чтобы нести на себе воина в полном боевом облачении, доспехах, шлеме и кольчуге. Но сегодня Гвионн был налегке, вместо кольчуги на нем была кожаная куртка, вместо панциря – балахон паломника. Мастерски управляя лошадью, он получал удовольствие, то пуская ее рысью, то заставляя идти медленным шагом. Каждая клеточка в Арлетте вскипала от его присутствия. Чтобы не выдать себя, она опустила взгляд на заплетенную в косички гриву Изельды.
– Извините, господин граф, – вежливо обратился к своему сеньору молодой рыцарь. – Хочу сообщить вам, что эти дома там, вдали – Белькастель. Здесь дорога поворачивает от берега реки.
– Благодарю тебя, Леклерк. Сколько еще нам осталось пути?
– Мили две, от силы три.
– Отлично. Значит, мы будем в Рокамадуре до темноты?
– Без особой спешки, господин.
Арлетта даже спиною чувствовала горячий взгляд Гвионна.
– Вы не устали, госпожа графиня? – вежливо спросил он, и несмотря на то что она смотрела в сторону, он видел, как ее зеленые глаза заблестели при звуках его голоса.
– Нет, я не утомлена, сэр Гвионн, но мне хочется побыстрее добраться до Рокамадура, – последовал ответ.
Расставшись с видом на речную гладь, по которой путешествовали немощные пилигримы на своих барках и лодчонках, паломники направились по дороге, ведущей через поля, и вскоре достигли другой речки, скорее ручейка, с названием Альзу. Двигаясь по ее долине, они вскоре увидели проход между холмами, откуда в монастырь вела прямая дорога. Слева от них в небо вздымался утес из белого известняка, а под самыми облаками кружила пара орлов. Наверное, их гнездо было где-то в расселинах этой скалы.
Рокамадур не было еще видно, но он должен был находиться где-то за поворотом скалы, поскольку в долине, где даже днем было пасмурно от нависающих скал, стояла деревушка, кишмя кишевшая одетыми в черное монахами и пилигримами в серых хламидах. От десятков очагов в весеннее небо поднимались дымки, но жареным мясом не пахло – в деревне варили похлебку из одних бобов и гороха, так как еще не кончился Великий пост. Вся долина Альзу была усеяна палатками паломников.
Нищие вытягивали к новоприбывшим искалеченные конечности, откидывали на затылок истрепанные до последней степени капюшоны, открывая взору бельма вместо глаз.
– Милостыню! Во имя блаженного святого Амадура, милостыню! – наперебой кричали они.
Между пилигримами вертелись разносчики и уличные торговцы, выкрикивая свои товары – хлеб, кислое вино, памятные медальоны, по-французски называвшиеся sportelles, а на языке longue d’oc – senhals.
Разрешение на торговлю этими медальончиками давалось аббатом Тулля, в чьем непосредственном подчинении находился монастырь и паломничий городок, и часть дохода шла по закону в церковную казну. Их имели право покупать только пилигримы, полностью завершившие паломничество и получившие отпущение грехов, но как обычно бывает, часть этого товара попала в руки бродячих торгашей, которые торговали ими направо и налево дешевле, чем сами монахи. Расходились они с завидной скоростью, не хуже горячих пирожков в ярмарочный день. Арлетта удивлялась людям, которые, считая себя верующими, покупали неосвященные безделушки у первого встречного-поперечного.
Эти senhals на обратном пути надевались пилигримами как свидетельство того, что они и на самом деле посетили Рокамадур и оставили там часть своих сбережений. Это был предмет особой гордости паломников того далекого века – нашивать такие эмблемки себе на плащи или шляпы. Значок Рокамадура был овальной формы, с грубо отлитым барельефом, изображающим Деву на троне с младенцем на руках.
Графиня заметила, что кое-кто из паломников гордо носит просверленные в нескольких местах раковины морского гребешка – это означало, что они возвращались из Сантьяго-де-Компостелла. Некоторые нацепили ключи святого Петра – свидетельство о том, что они оставили бремя грехов в Риме. Те, у кого была вся шляпа в значках, расхаживали между палатками с важным видом. Среди пилигримов то и дело возникали свары и склоки по самым незначительным поводам.
Арлетта с любопытством искала взглядом пилигримов с засохшей пальмовой веткой, что значило, что они были в самом святом изо всех святых мест – в городе Иерусалиме. Но таких не находилось.
Парень с целым ворохом неосвященных эмблемок словно из-под земли вырос перед самым носом у Изельды, шустро протиснувшись между Арлеттой и ее мужем. Его макушку украшала копна свалявшегося черного войлока, некогда бывшего волосами, никогда в жизни не мытыми и не чесаными. Кислая вонь, шибанувшая в нос Арлетте, подтверждала это. Его серая туника была изорвана в лохмотья, и казалось, что если ее попытаться выстирать, то она разлезется на лоскутки. На кожаном шнурке, повязанном крест-накрест на плечах и под мышками, болтался большой грубо вырезанный деревянный крест, ударяя владельца по груди при каждом его движении.
– Sportelle, мадам? – заискивающе предложил он, и кривые пальцы с желтыми грязными ногтями сунули серебряную эмблемку прямо графине под нос. Он облизнул губы и оскалился в улыбке. Оказалось, у торговца не хватает передних зубов, как и у ее мужа.
– Нет, не нужно, – отвернулась Арлетта, задерживая дыхание, чтобы не чувствовать запаха протухшей кислятины. Женщина учтивая, она старалась не показывать открыто свое презрение.
– У меня есть и золотые, если серебряные для вас слишком дешевы, высокородная дама!
Торговец, не встретив сочувствия, переключился на графа Этьена, который исподлобья посматривал на его уродливую физиономию.
– Может вам, господин хороший? Прекрасный senhal из Рокамадура.
– Отстань. Мы купим в монастыре, у людей поприличней тебя, – сказал граф и пришпорил коня, чтобы поскорее проскочить неприятное место.
Арлетта последовала примеру мужа.
Но в толпе быстро ехать было невозможно, а юркий торговец не отставал от них, следуя буквально по пятам.
– Вы потратите лишние деньги! – кричал он. Он запыхался, и дикая вонь гнилых зубов добавилась к ароматам давно немытого тела. – Мои будут дешевле!
Граф Этьен дал знак Гвионну.
– Леклерк, прогони этого приставалу.
Его шпоры вонзились в бока лошади, и та вынесла графа Фавелла вперед. Арлетта последовала за ним.
От удара плеткой разносчик повалился на спину и, обернувшись назад, Арлетта увидела, что Гвионн тащит его за шиворот к палаткам.
– Зачем нам его подделки? – сказал граф минуту спустя. – Их потом не ототрешь. – Он удостоил жену одной из своих особенных улыбок, ни злых, ни добрых, и в глазах старого графа заблестел тот же огонек, что Арлетта так любила в очах своего милого. – Мы купим в городе. Конечно, можно было сэкономить пару денье, но тогда наши молитвы не будут услышаны. А нам необходимо, чтобы небо их услышало, не так ли, милочка?
– Вы правы, господин, – с готовностью согласилась леди Арлетта, чувствуя себя Иудой Предателем.
Они завернули за поворот, и там, словно жемчужина между створками раковины, их взору предстал монастырь Рокамадур.
Его здания, казалось, вырастали прямо из голой скальной породы, и располагались в несколько ярусов. Хотя вечерние тени уже скрыли часть открывшейся перед ними панорамы города, все равно от прекрасной картины у путников захватило дух.
Арлетте было известно, что горожане – кузнецы, торговцы, купцы, содержатели постоялых дворов, – никак не связаны с церковью. Они жили в своих халупах на нижних ярусах, в то время как прелаты и монахи Святого Города обитали в более удобных зданиях повыше.
Когда Арлетта готовилась отправиться в паломничество, отец Теобальд подробно описал ей часовни и молельни Святого Города. У Арлетты были острые глаза и хорошая память, так что она могла без особого труда рассказать своим спутникам о каждом из зданий, которые представали перед ними. Маленькое неприметное каменное строение, притулившееся под нависающей скалой, и казавшееся высеченной из нее же, должно быть, судя по описаниям, часовней святого Михаила. Здание побольше рядом с ней было посвящено Святой Деве. Базилика спасителя была чуть поодаль. Пилигримам победнее позволялось ночевать внутри нее. Арлетта разглядела и церковь святого Амадура.
Все часовни и молельни в городе были сооружены из камня. Ниже Святого Города, по скальным уступам, располагался окружающий его посад, где жил простой люд – неразбериха домов, домиков и домишек, по большей части деревянных, вкривь и вкось понастроенных у подножия скалы.
Городская стена еще только сооружалась – кое-где были недостроенные участки, на которых копошились строители.
Арлетта перевела взор вверх, на цель поездки и с любопытством принялась разглядывать часовню Святой Девы. Там стояла ее ореховая статуя – та самая, которой молва приписывала возможность творить чудеса. Если кому-нибудь было надобно чудо, шли прямо к ней.
Она виновато взглянула на мужа. Он смотрел туда же. Но чудеса, о которых они собирались молиться, уж очень отличались друг от друга. Будь ты хоть четырежды Богородица, а выполнить обе их просьбы одновременно было никак невозможно.
Она смотрела, как ее муж истово крестится, и ждала того момента, пока он кончит бормотать покаянный псалом.
– Пойдем сегодня на всенощную? – предложила она.
– Давай не сегодня. В нижней части деревни есть постоялый двор. Там мы проведем ночь. Я уже не тот юноша, каким был в твоем возрасте; мне нужно отдохнуть и набраться сил перед тем, как мы поползем по Via Sancta[12]12
Святая Дорога (лат.).
[Закрыть].
Via Sancta состояла из двухсот тридцати трех ступенек, ведущих с нижней террасы на самый верх, и наиболее ревностные паломники завели обычай восходить по ней на коленях.
Озадаченная Арлетта нахмурилась.
– Петронилла, помнится, говорила, что паломники побогаче могут остановиться в аббатском дворце.
Граф только фыркнул.
– Должно быть, эта расфуфыренная дура тоже надеялась расположиться там. Но дворец слишком высоко, – он показал пальцем в небо. Мать Господа нашего спала в хлеву, и там же родила свое чадо. Жена моего племянника не развалится, если проведет одну ночку на постоялом дворе.
Граф Этьен Фавелл и его жена, проехав через Porte Basse[13]13
Низкие Ворота (фр.).
[Закрыть], оказались на запруженной повозками улице Ля Ру де ля Короннери, где их тотчас же окружили люди, наперебой предлагающие свои услуги. Граф обычно высылал вперед сэра Гвионна или сэра Жилля, чтобы те распорядились относительно помещения для ночлега, но в этот раз они отстали из-за скандала с торговцем неосвященными эмблемками, и граф Этьен решил сам договориться насчет ночлега.
– Вы направляетесь в Святой Город, господин? – спросил какой-то парень, по виду, похоже, конюх, с редкими волосами цвета имбиря, острыми голубыми глазами и большими оттопыренными ушами. Как и торговцы медальонами в палаточном городке, здешние обитатели, не разбирая титулов и званий, обращались к каждому проезжающему «мой господин».
– Завтра, – резко ответил граф.
В глазах парня вспыхнула заинтересованность.
– Вам надо где-то поставить на ночь вашего скакуна, господин?
Вмешался второй, горбун с кудрявой черной шевелюрой и красивым, с тонкими чертами, лицом:
– Возможно, вы ищете, где переночевать, отдохнуть, поужинать?
– Сегодня я пощусь, – услышали они в ответ. – Но жена поужинает.
Смущенная такой заботой, Арлетта искоса поглядела на своего супруга. Он одарил ее еще одной милой улыбкой. Она была готова сквозь скалу провалиться от снедающего ее чувства стыда.
Горбун отвесил поклон – дело нелегкое для человека, носящего на спине такое украшение.
– Конечно, конечно, господин мой. Вы хотите выспаться, или собираетесь бодрствовать?
– Мы должны как следует отдохнуть. – Граф Этьен смерил горбуна взглядом.
– Не угодно будет вам завернуть в один из наших постоялых дворов? – Горбун указал жестом на вывеску неподалеку.
– Да-да, господин, здесь все останавливаются. Он называется L’Ange d’Or[14]14
Золотой Ангел (фр.).
[Закрыть], – подхватил лопоухий парень.
Граф скользнул взглядом по желтому ангелу на вывеске, установленной перпендикулярно фасаду дома.
«Золотой Ангел» располагался в одной из немногих каменных построек на нижних ярусах. В приземистом домике было два этажа. Черепица на крыше в основном была новая, темно-красного цвета. Старых, выцветших от времени и непогоды плиток, затянутых подушками темноватого мха и светло-зеленого лишайника, было совсем немного. Видимо, хозяин постоянно заботился о поддержании своего владения в относительном порядке.
Водосточный желоб отводил дождевую воду с крыши в канаву, которая была перекрыта деревянным настилом – большая редкость в те времена. Дверь трактира была покрашена в тот же ярко-желтый цвет, что и ангел на вывеске; по одну сторону входа стоял небольшой горшочек с розмарином, по другую – с лавровишней. Как всегда, перед входом прямо на проезжей части громоздилась гора костей и всяческих отбросов. В ней рылись, распугивая полчища мух, черного цвета дворняжка и двое подросших котят.
Окончив придирчивый осмотр «Ангела», граф Этьен повернулся к зазывалам. Их одежда выглядела довольно-таки чистой и не очень ветхой.
Глазки горбуна поблескивали, из чего Арлетта заключила, что он был доволен вниманием, уделенным графом его персоне и его заведению.
– Ну, что скажете, господин? У нас лучшая таверна в городе. Вход в конюшни с заднего двора.
– А конюшни кто-нибудь охраняет? – Лошади графа стоили целого состояния, и Этьен не хотел распрощаться с ним за здорово живешь.
– Конечно, благородный господин. Только у нас ваши лошади будут в безопасности.
– У вас есть отдельные спальни?
– Только одна, господин. Как раз сегодня она свободна.
– А кровать в ней есть?
Карлик гордо выпрямился, насколько позволял его огромный горб.
– Вы нас обижаете, господин. Конечно, есть!
Граф бросил поводья конюху и спешился.
– Ладно, остановимся здесь. Но со мной еще несколько человек. А вот и они, въезжают через Низкие Ворота. Жаль, что спальня только одна. Ну ничего, переночуют в гостиничном зале. – Граф подмигнул Арлетте и язвительно добавил: – Это очень порадует леди Петрониллу.
Арлетта поднесла руку к лицу, чтобы скрыть улыбку, и последовала за супругом.
Наверху, в спаленке с низким потолком, граф бросил плащ и шляпу на постель и взял жену за руку.
– Знаешь, милочка, – произнес он, – я очень раскаиваюсь, что так дурно обходился с тобой в первые недели нашего брака. Сам не понимаю, что на меня нашло. Должно быть, я был одержим целым полчищем бесов. Ты готова простить меня?
– Да.
– Это больше не повторится. Даю тебе обещание, – продолжил он.
Арлетта не знала, что ответить. Конечно, намного легче жить, не испытывая постоянного страха, что муж будет истязать ее ночью. Но он еще не знает, что она беременна, и от кого. Граф не бил ее уже несколько месяцев, и они почти не вспоминали о его былой жестокости. Но ужас перед тем, что он в любой момент снова пустит в ход плеть и кулаки, отравлял Арлетте существование. Может быть, именно под влиянием этого страха она оказалась бессильна противостоять чарам обольстителя Гвионна.
Наконец она сказала:
– Благодарю вас, господин.
Граф Этьен ласково улыбнулся.
– Завтра, когда мы пойдем в часовню, я буду молиться, чтобы ты понесла от меня. Святая Дева не услышит меня, если ты будешь ходить избитая и в ожогах.
– Я тоже буду молиться, супруг мой.
Вот, значит, о чем заботился старый граф, принося ей свои извинения. Не чувство вины заставило садиста просить прощения у своей жертвы. Выгода, всегда только выгода. Тем лучше, ее не будет мучить совесть.
Граф Этьен поднял руку жены к губам и поцеловал ее пальчики.
– С завтрашнего дня наша жизнь переменится, – пообещал он.
Петронилла, в кровь искусанная блохами в общем зале, проснулась ни свет ни заря. С остервенением расчесывая укусы на руках, она попробовала устроиться поудобнее, однако соломенный матрас был жестким и весь в бугорках от комков слежавшейся соломы, и, должно быть, мышиных гнезд. Все равно что спать на стерне, покуда отава еще не выросла.
Прошлой ночью граф Франсуа постился, и Петронилле пришлось поломать себе голову, чтобы придумать, как споить ему положенную дозу ивового экстракта. Едва ли он полезет к жене во время святого паломничества, но на всякий случай Петронилла вечером отнесла графу в спальню жбанчик приправленного травами и ивой любимого им вина. Она надеялась, что Этьен опорожнил его.
Рядом с ней похрапывал Луи. Как только ему удавалось спать среди такого обилия блох? Позавидовать можно.
Она думала о своих мальчуганах, по которым уже начала скучать; ей очень хотелось увидеть их, узнать, что у них все хорошо. Скоро, скоро они уже смогут встретиться все вместе, надо подождать только двое суток, от силы трое. Если бы не приходилось заботиться о питье господина графа и проследить за его женой, разве уехала бы она от своих-то детей на поклонение каким-то сухим костям? Чем скорее граф закончит это паломничество, тем лучше.
Опять почувствовав зуд от укуса, теперь уже на бедре, Петронилла вздохнула и вновь принялась чесаться.
Единственная радость, которую она ожидала от наступающего дня, это удовольствие понаблюдать, как граф и графиня со стертыми в кровь коленями будут карабкаться по ступенькам в одних сорочках. Петронилла слышала, что самые фанатичные из верующих навешивали себе на шеи толстенные цепи, символизирующие тяжесть совершенных грехов, но вряд ли любовь господина графа к Господу Богу зайдет столь далеко. Жаль, конечно, однако созерцать графа с Арлеттой в одних тоненьких рубашонках на пронзительном апрельском ветру – это уже кое-что. Даже если Этьен настоит, чтобы они с Луи тоже ползли наверх, умоляя Бога о зачатии сына, она все равно получит удовольствие. Это хоть немного вознаградит ее за ночь, проведенную среди блох во второсортной таверне.
Оставшиеся в Ля Фортресс Анна и Бартелеми потихоньку беседовали, укрывшись от посторонних взглядов в уголке зала.
– Анна, не делай глупостей. Подожди, пока он вернется, – увещевал ее Бартелеми мягким голосом.
Анна высыпала содержимое своего кошелька на ладонь, тщательно пересчитала и положила обратно.
– Нет. Я и так сколько лет ждала.
– Но он твой муж. Перед Богом и людьми, – прошептал менестрель. – Подумай о своем сыне. Это и его сын тоже.
– О нем-то я как раз и думаю. Что это за жизнь для него: считать, что его родной отец – это ты, в то время как его настоящий кровный отец только и делает, что увивается вокруг этой проклятой графини, словно пчела возле горшка с медом?
– Но Анна…
– Я достаточно терпела от него оскорблений. Я была слепа. Слепая на оба глаза – ради него я прошагала с ребенком пол-Франции. Если бы он любил меня, то сам давно вернулся. Но… – ее голос прервался, затем снова окреп: – Я так хотела, чтобы он любил меня, и не видела очевидных вещей, даже когда он смотрел мне прямо в лицо, глаза в глаза.
– А что, если он и в самом деле любит тебя?
Анна скатала запасной плащ и, перевязав его тесемкой, засунула в мешок.
– Любит? Да знает ли он вообще, что такое любовь? Он холоден, Бартелеми, холоден как ледышка, как булыжник. А если он и любит кого, так это самого себя.
