Текст книги "Свет мира"

Автор книги: Халлдор Лакснесс

Глава двадцать первая

По мере того как на пароходе оставалось все меньше пассажиров, становилось легче запоминать каждого человека. Все разбились на компании. Прежде внимание привлекали важные господа типа покорителя сердец, а теперь на линию нападения вышли форварды второго разряда. По палубе между Берой и еще одной девушкой разгуливает толстый веселый студент, едущий в первом классе. Он что-то рассказывает. Льоусвикинг издали следит, как она дарит свои улыбки и взгляды этому ничтожеству, словно наконец-то нашла того, кого понимает. Для скальда это неожиданность, но отрицать это бесполезно, да, в обществе этого человека она чувствует себя как дома, в ней нет недоверия и сдержанности, сомнения или страха, ей, безусловно, приятно. Редко Оулавюр Каурасон понимал так хорошо, где он находится. Скальд и ученый – грош этому цена. В мире побеждают только жирные болтуны, мир с его прекрасными женщинами принадлежит им, их самодовольная манера держаться вызывает отвращение, но что с того? Бог обожает их, именно поэтому он и создал их так много и еще никогда не случалось, чтобы он отправил кого-нибудь из них в ад. Скальд ушел с палубы и долго сидел, уставившись в одну точку. Когда немного спустя он прошел мимо двери ее каюты, оттуда слышались веселые голоса и смех; юноши, девушки, вино, он прекрасно слышал, что громче всех смеялась сама Бера. У него потемнело в глазах. Вот как воплотился в жизнь его зимний сон! Бездумный, легкомысленный девичий смех – вот цена жизни скальда.

Вечером пароход снова подошел к пристани. Шел дождь. Скальд стоял на палубе и смотрел на дождь. В летних сумерках уличные фонари отражались в лужах на мостовой, скользкой от рыбьих отбросов. Веселые пассажиры в плащах ждали, когда пароход причалит, чтобы спуститься на берег.

– Мы хотим пойти в кафе, – сказала Бера. – Пойдешь с нами?

На одно мгновение она положила свою руку на руку скальда.

– Нет, спасибо, – сказал он. – Я не хожу в кафе. Я лучше останусь и буду смотреть на дождь.

– Он скальд, – сказал студент. – Одни зовут его Льоусвикинг, другие – Бервиквикинг. Какое имя ты предпочитаешь?

– Пошли, – сказала она.

– Где ты пропадал весь день? – спросила ее подруга.

– У себя, – ответил он.

– Он целый день провел у себя, – сказал студент. – Он скальд. Хи-хи-хи!

Одна из девушек подошла и спросила:

– А приятно быть бервикским скальдом?

Другая сказала:

– Напишешь про меня стихотворение?

– Пошли, – сказала Бера. – Мы собирались в кафе.

– «Оп-ля-ля» он закричал, разбежался да упал! – сказал студент. – Ты понял, в чем тут смысл, а, скальд?

Взрыв смеха, и вся компания отправилась на берег. Он стоял у поручней и смотрел на огни города. Дождь лил не переставая. На Бере был новый почти белый плащ и черная шапочка, она была очень стройная и чуть-чуть семенила при ходьбе. Возле самого дальнего фонаря она оглянулась, вокруг нее серебрился дождь, будто она стояла внутри арфы с серебряными струнами, – на кого она смотрела? На секунду скальду показалось, что она хочет позвать его, но она не позвала. Неужели она оглянулась на него, нет, это невозможно. Она пошла дальше вместе со всеми.

Но когда Бера скрылась, его охватила тревога, и он спустился на берег один. Сперва он шел по главной улице, потом свернул в сторону. Когда он видел красивый, хорошо освещенный дом, ему казалось, что это и есть кафе, в его представлении подобные заведения были связаны с роскошью и светом. Скальд заглядывал в окна, тайком поднимался по лестницам, прислушивался, но ее голоса нигде не было слышно; он встревожился еще больше, побежал, угодил в лужу и весь выпачкался, а дождь все лил и лил. Навстречу скальду из одного двора вышел человек и спросил сердито:

– Ну, чего тебе?

Скальд остановился, точно в него выстрелили, он стоял перед этим человеком, запыхавшийся и виноватый, словно преступник с обагренными кровью руками.

– Чего ты несешься, как угорелый, парень? – спросил человек.

– Я ищу, – ответил скальд.

– Кого?

– Одну женщину.

– Какую женщину?

– Ты не видел тут компании, они пошли в кафе: толстый молодой человек и светловолосая девушка в шапочке?

– В шапочке? – спросил человек. – Нет, не видел. А кафе уже давным-давно обанкротилось. Теперь кафе не окупается. Сейчас тяжелые для общества времена. Зато, если хочешь, я могу продать тебе прекрасного сушеного палтуса, он белый, словно падший ангел, и вдвое дешевле, чем в столице. Можешь заключить выгодную сделку. А если хочешь кофе, я сейчас разбужу свою старуху. Это задаром. Могу также показать тебе знаменитую весеннюю пикшу, она вся розовая, как непорочная дева, это самая лучшая рыба из всех созданных Господом Богом.

Скальду пришлось пустить в ход всю свою деловую смекалку, чтобы вырваться из рук этого любителя сравнений, не нагрузившись запасом вяленой рыбы. Когда скальд наконец отделался от него, он решил идти медленно, чтобы больше не пугать ни себя, ни других. Через город протекала река. Вся компания стояла на мосту и разговаривала, стараясь перекричать шум воды.

– Льоусвикинг, – сказала Бера и взяла его за одну руку, а ее подруга за другую. – Почему ты не пошел вместе с нами?

– «Оп-ля-ля» он закричал, разбежался да упал, – сказал студент. – Ты понял, а, скальд?

Все пошли дальше, кроме этих двух девушек и скальда, они отделились от всех и остались стоять на мосту; скальд так и не понял, как это получилось, но они стояли на мосту, склонившись над перилами, – он в середине – и смотрели, как в полуночных сумерках течет река и идет дождь. Ему хотелось, чтобы этот миг длился вечно. Мимо пролетела незнакомая птица. Неужели девушка прислонилась к нему? А если и так, что могло быть естественнее? Гордости скальда не было предела.

Неожиданно раздались голоса, вся компания их поджидала:

– Вы что, хотите здесь остаться? Пароход скоро уходит!

– С вашего разрешения, сколько вам лет? – спросил студент. – Вы уже забыли, что я вам сказал: маленькие девочки должны опасаться скальдов из Бервика.

Оулавюр Каурасон вздрогнул, словно ему в тело воткнулся нож; что им рассказал этот человек? Только теперь скальд понял, что все спутники, конечно, знали, кто он такой: исландский народ мал, всем все известно обо всех; он один умудрился забыть об этом. Он выпустил руки обеих девушек.

– Идите, – сказал он. – Я останусь.

– Ты можешь опоздать на пароход, – сказала Бера.

– Это неважно, – сказал он.

Она схватила его за руку и сказала:

– Идем!

Тогда он шепнул:

– Бера, разреши мне потом поговорить с тобой наедине.

Больше они не успели обменяться ни словом. Как только вся компания поднялась на борт, Бера исчезла с палубы; вскоре пароход вышел в море.

У скальда на душе тревожно. Уже далеко за полночь пассажиры разошлись по каютам, в ночных сумерках скальд продолжает бродить по палубе, дождь прекратился, выглянула одна звезда.

Если на то пошло, он не имел права думать, будто кого-то ждет, он ни с кем не договаривался о встрече, он даже не знал, слышала ли она, о чем он просил, и поняла ли, что это серьезно. Но он был слишком взволнован, чтобы спуститься вниз и лечь спать, он пытался отвлечь мысли, глядя на эту единственную звезду, которая светила над черной водой, но и эта звезда не могла успокоить его. Спит ли она?

Если студент все рассказал ей, то что она думает о нем, скальде? Почему она позволила преступнику пожать ей на мосту руку и даже прислонилась к нему? А если она спит, с какими мыслями она заснула? Почему Бог в придачу ко всему возложил на него и это, почему он явил ему этот образ, когда волна его жизни находится на спаде?

В холодном сыром ветре уже чувствовалось дыхание нового утра, скальд озяб, но когда он решил спуститься вниз, она вдруг оказалась рядом с ним. На плечи она накинула плащ, ветер трепал ее длинные волосы, лицо было бледнее, чем обычно, в предрассветных сумерках ее глаза светились незнакомой тайной – женщина ночи, за ее плечами – страна бессонницы; быть может, она уже давно стояла и смотрела на море, только он не замечал ее.

Она не взглянула на него, пока он дважды не окликнул ее по имени.

– Это ты? – спросил он. – Или мне мерещится?

– Я не могла уснуть, – медленно ответила она.

– Бера, как ты можешь стоять рядом со мной после того, что ты услышала?

– А что я услышала? – спросила она.

– Ты не презираешь меня? – сказал он.

– За кого ты меня принимаешь? – спросила она.

– Что говорил про меня студент? – спросил он.

– Я не слушала.

Она долго смотрела на него глубокими спокойными глазами. Если раньше ему казалось, что он непременно должен все объяснить ей, теперь, под этим взглядом, он понял, как пусты и ненужны все обвинения или извинения. Глаза красоты, которые мудрее всех книг, могут в одно мгновение развеять горе, вину и терзания всей человеческой жизни. Она пришла к нему этой таинственной ночью, чтобы оправдать его, дать ему права гражданства в новой жизни, где будет властвовать одна красота. Под ночным ветром он обнял ее тонкую талию и поцеловал ее горячие губы. После этого он испуганно оглянулся. Она ничего не боялась и не оглядывалась. Но в тот же миг она исчезла.

Осталась лишь одна-единственная звезда, уже совсем бледная в предрассветных сумерках, и засверкавшее теперь новым светом воспоминание о той минуте, когда он впервые увидел ее три утра тому назад.

 
Нас двое.
И неведомое судно.
И осень тихо бродит по лугам.
Мы рады «здравствуй!» крикнуть берегам,
С которыми прощаться будет трудно.
Стоим, молчим.
А солнце осушает
Туман холодный над морской водой
И на дороге тех, кто поспешает
На празднество иль попросту домой.
К тебе я обращаюсь: «Здравствуй, чудо!»
А может, я прощаюсь, чтоб отсюда,
От самого себя, опять уйти?
Не знаю: я пришедший?
Уходящий? Но знаю: красоте твоей светящей
Я буду верен до конца пути.
 

Глава двадцать вторая

Самый прекрасный цветок растет в укромном месте, мало кто обращает на него внимание, многие даже не знают его ценности, но тот, кто однажды обнаружит его, уже никогда не захочет смотреть на другие цветы. Он будет думать только о нем. Будет грезить о нем во сне. И умрет с его именем на устах. Болтливый студент приметил Беру и теперь не отходил от нее ни на шаг. Он был одарен теми качествами, которых не хватало Льоусвикингу, казалось, что его веселость можно было измерить только лошадиными силами, от полнокровия его в любую минуту мог хватить апоплексический удар, у него всегда была наготове шутка, он мог беседовать одновременно со всеми, говорил он непринужденно и гладко, без малейшего внутреннего усилия, тогда как скальд за каждое свое слово должен был платить длительными мучениями, а за стихи, даже плохие, – безысходной тоской. Рядом с этим человеком скальд испытывал физическую боль, словно ребенок, который в первый раз попал на лесопилку. Он убегал, если Бера и студент приближались к нему, но не следить за ними было выше его сил.

Кто мог разобраться в этом сердце? Вчера вечером она по доброй воле осталась на мосту, отказавшись от общества студента, а наутро она дарила ему свой доверчивый взгляд, который сам по себе был сокровищем, улыбалась ему трезвой дневной улыбкой, подставляла его влюбленному взору золотисто-нежную кожу щек и легкие завитки волос – казалось, что только дневная стеснительность мешает ей протянуть ему губы. Неужели неверность в такой же степени, как и жестокосердие, непременная спутница красоты, неужели верность – это лишь оправдание уродства? Или скальду только показалось, что она приходила к нему на палубу под прикрытием ночи?

Вечером пароход вошел в длинный фьорд и причалил к пристани небольшого городка, здесь выходило много народу, приготовился прощаться с Оулавюром Каурасоном и последний сосед по каюте. Оказалось, что среди зеленых и красных домиков, утопавших в красивых садах, был дом и этого дамского угодника: Оулавюр Каурасон слышал, как он приглашал девушек повеселиться вечером у него дома. Его мать, высокая крупная женщина, поднялась на борт, чтобы встретить своего сына, это были важные люди; мысленно скальд уже видел, как в огромных залах богачи с радостью, словно королеву, приветствуют Беру, в воображении скальда вечеринка у студента смешалась с праздником калифа из «Тысячи и одной ночи», а сам он был одним из бродяг, стоявших на улице. Вечернее солнце сверкало ослепительным металлическим блеском, вдобавок на небе показался молодой месяц, закат внес свою щедрую лепту в представление доверчивого скальда о восточном великолепии этого городка. На окнах домов в глубине фьорда отражалась широкая долина с бескрайними лугами, река, бегущая по долине, серебрилась в лучах заходящего солнца, заросшие склоны и желтые, недавно скошенные луга розовели от блаженства.

– Я зайду за вами в десять часов, – сказал дамский угодник, снял шляпу и поклонился, и Бера простилась с ним со своей спокойной улыбкой, которая не допускала и мысли о лукавстве и заставляла верить в незыблемость каждого обещания.

Как легкий пух, опустились нежные летние сумерки на горячие скалы и спокойное море, луна и звезды захватили власть над небом и землей. Скальд размышлял, не пойти ли ему одному на берег, чтобы осмотреть город, но говоря по правде, его ничто не интересовало, редко его собственная незначительность была с такой силой придавлена счастьем других людей. И вдруг он увидел девушку, стоявшую неподалеку, она была без шапки, в своем светлом пальто. Сначала она, казалось, не замечала его. Она оперлась о поручни и смотрела на берег, время близилось к десяти, скоро дамский угодник придет за своими гостьями и увезет их к себе. У Оулавюра Каурасона не хватало смелости показать, что он видит ее, и тем более заговорить с ней. Но вот она перестала делать вид, будто не замечает его. И поскольку он не подошел к ней, она сама подошла к нему.

– Льоусвикинг, – сказала она, и ее улыбка, и голос, и легкие волосы, и бледность щек, и летние сумерки, и свет молодого месяца сразу слились воедино.

Он ничего не ответил.

– Почему ты за весь день не сказал мне ни слова? – спросила она.

У нее была простая и безыскусная, хотя чуть своенравная манера разговаривать, которая очень подходила к ее семенящей, тоже чуть своенравной походке, а выговор ее отличался благородной близостью к просторечью, выдавая в ней сельскую жительницу.

– Ты нашла себе кое-что получше меня, – сказал он мрачно.

– Ох, ну зачем ты так говоришь? – спросила она с упреком, но не сердито.

– Он одарен, образован, весел, хорошо одет и, конечно, богат, – сказал скальд.

– Кого ты имеешь в виду? – спросила она.

– Студента, – ответил скальд.

– Да, – сказала она. – Он славный малый.

– И собирается устроить в твою честь вечеринку, – сказал он.

– Который час? – спросила она.

Скальд:

– Он должен уже скоро прийти.

– Мне не хочется идти туда, – сказала она. – К тому же это вовсе не в мою честь.

– Но ты с благодарностью приняла его приглашение, – сказал он.

– Я ему ничего не обещала, – сказала она. – Это другие девушки обещали.

Тогда он спросил с надеждой:

– Значит, ты не пойдешь на эту вечеринку?

Она подняла на скальда глубокие прекрасные глаза и сказала:

– Нет. – Одно только слово.

– А на берег пойдешь? – спросил он.

– Не знаю, – ответила она. – А ты?

– Пойдем вместе на берег, – предложил он.

– Да, – сказала она.

Но когда они оказались на берегу, он потерял дар речи, он был слишком взволнован, и, кроме того, он не умел говорить на ее языке, она даже не слушала, когда он говорил, хотя с другими она весело шутила и непринужденно болтала, казалось, что рядом с ним она перестает что-либо чувствовать и понимать. Некоторое время они шли молча, потом он снова завел свое:

– А я думал, что ты влюбилась в этого студента.

Она коротко и еле слышно:

– Почему ты так решил?

– Ты говорила с ним весь день.

– Он не оставлял меня в покое.

– Какое он произвел на тебя впечатление?

– Да, собственно, никакого.

– Тогда, значит, он не произвел на тебя и плохого впечатления.

– Да, пожалуй.

– Ну вот, раз он не произвел на тебя плохого впечатления, значит, ты вполне могла влюбиться в него.

– Зачем ты все это говоришь? – спросила она.

– Прости.

– Если уж ты хочешь знать, – сказала она, – мне он кажется очень скучным. Он ведет себя так, словно я принадлежу ему, а я этого не выношу. И давай не будем больше говорить о нем. Скажи лучше что-нибудь прекрасное.

Так много слов за один раз она перед ним еще не произносила, и он был даже удивлен, что она говорила так долго.

– Бера, – сказал он. – Когда я иду рядом с тобой и особенно когда я смотрю на тебя, тогда все, что я хочу сказать, кажется мне пустым и пошлым. Но все-таки я только теперь понял, ради кого – нам светит солнце.

– Ради кого? – спросила она.

– Ради тебя, – сказал он.

Она долго не отвечала, но ее вид был красноречивее любых фраз, игра ее лица говорила больше, чем слова, на нем снова появился и мучительный вопрос, и чуждое ей выражение, и предчувствие долгого горя. Наконец она сказала:

– Так не должен говорить ни один человек.

– Еще раз прошу тебя о прощении, – сказал он. – Но может быть, я вовсе и не человек.

– Да, – сказала она. – Ты ни на кого не похож. А я, наоборот, самая обычная девушка, только не очень хороша собой. Разве ты не видишь, какой безобразной я становлюсь, когда закрываю рот, а еще все говорят, что я чересчур плоская, что у меня слишком длинная талия, косолапые ноги и некрасивые руки.

– Да, – сказал он. – Возможно, ты одноглазая и на носу у тебя бородавка, а ногти вросли в тело. Но если так, значит, у меня обман зрения, и он наградил тебя красотой, а мое невежество говорит, что солнце создано ради красоты, и мое безумие утверждает, что красота принадлежит тем местам, где нет понятия «смерть». Но если и так, я не хочу излечиваться от этого.

– Не говори «безумие», – попросила она. – Это некрасиво.

– Моя любовь отказывается верить во что-нибудь меньшее, чем бессмертие, – сказал он.

– Молчи, – сказала она и на мгновение вложила свою руку в его. – Некоторые люди думают, что надо непременно говорить, а надо молчать.

Широкие ровные луга с благоухающими копнами сена; вечерняя звезда и лунный свет отражались в зеленом болотце и в заросшем камышами озерке, блестели на спокойной глади реки, и это простое украшение небес властвовало над всей землей; но вот в летних сумерках с болотца поднялись белые хлопья тумана и медленно поползли по низинам. В таком именно свете и родилась душа.

Они остановились на спуске к реке и смотрели, как утки-каменушки плавают в лунном сиянии, издалека с заболоченных лугов доносилась песня морянки – уа-уа-уа, и так без конца.

– Чудная птица, – сказала девушка. – Как тебе кажется, что она говорит?

– Она говорит «нужно», – сказал скальд.

– Нет, – сказала девушка. – Как тебе могло прийти в голову, что птица говорит такие глупости?

– Птицы чудные, – сказал он.

– Да, но все-таки не такие чудные, как ты думаешь.

Они уселись на берегу реки под стогом сена, опьяненные летним благоуханием земли, он хотел поцеловать ее, но она отвернулась.

– Нужно, – сказал он.

– Нет, – сказала девушка, – не нужно.

Потом они поцеловались. А вечер все длился.

– Ты совсем не разговариваешь со мной, – сказала она через некоторое время. – Почему ты ничего не говоришь?

– Ты запретила мне говорить, – сказал он.

– Все-таки мне больше хочется, чтобы ты говорил мне то, что я могу понять, чем столько целовал меня, – сказала она. – Я не могу так много целоваться. Боже милостивый, если бы мой дядя знал об этом.

– А ты поймешь, если я скажу, что люблю тебя…

– Пожалуйста, оставь меня в покое.

«Ну-у-жно! Ну-у-жно!» – кричала птица все больше растягивая «у».

– Нет, – сказала девушка, – не нужно.

Любовь – как это просто и понятно, однако природа сделала женщину чрезвычайно сдержанной по отношению к своему первому возлюбленному. Хотя, может быть, по-настоящему женщина любит только своего первого мужчину. Во всяком случае, его она любит, несмотря на боль, в этом есть нечто общее с родами; она любит его в ущерб самой себе, это жертва. Тому, кто придет потом, достанется ее радость, но не ее жертва, и скорее всего она будет любить самое себя больше, чем его. Многие пытались завоевать ее, но лишь одному она могла быть дана, одному на всю жизнь, сколько бы их ни пришло потом. Те, кто пришел потом, что это было? Случай, прихоть, потребность?

Первый, он не был твоей прихотью, еще меньше твоей потребностью, как все остальные, он был самой Песнью Песней. Твоя любовь – это боль, твоя любовь в кровавых одеждах, твоя любовь – глубочайшее унижение твоего тела, жертва твоей совести, самый гордый дар твоей души. Ты уже не та, какой была минуту назад, и никогда уже не будешь прежней.

– О мой дядя, – сказала она.

Она плакала и тихонько стонала, а потом отвернулась от него и спрятала лицо в складках рукава, она не двигалась, лишь вздрагивала изредка от рыданий, словно море, затихающее после волнения. Он сидел рядом с ней, и пытался утешить ее, и говорил красивые слова, ведь чем красивее слова, тем глуше совесть. По дороге к пароходу она прижалась к нему и опиралась на него, точно совсем не могла идти без его помощи.

– Я только одно могу подарить тебе в знак своей любви, – сказал он. – В тот день, когда ты больше не захочешь меня видеть, я исчезну для тебя навсегда.

– До этого не дойдет, – сказала она. – Через один день и одну ночь я покину тебя, и мы никогда больше не увидимся.

Вместо того чтобы отпустить его, она обхватила его еще крепче, словно хотела удержать его на всю жизнь, она прижалась к нему, и так, бок о бок, они шли через этот чужой город светлой летней ночью, она не замечала людей, которые смотрели на них, этих людей не существовало.

На следующую ночь она пришла к нему в каюту и осталась у него до утра. Утром она сказала:

– Я рада, что покину тебя сегодня. Если бы мы дольше были вместе, мне было бы труднее расстаться с тобой.

– Можно, я буду думать о тебе? – спросил он.

– Да, – ответила она.

– Всегда? – спросил он.

– Только не ночью, – попросила она. – А когда светит солнце. Думай обо мне, когда светит солнце.

В то же утро пароход бросил якорь в пустынном заливе возле маленького торгового местечка, и с берега к пароходу поплыла лодка. В лодке сидел высокий, почтенного вида мужчина, с седыми усами, в черном пальто и с тростью с серебряным набалдашником. Он проворно поднялся на борт, обнял свою племянницу, взял ее чемодан и помог ей спуститься в лодку. Она сидела рядом с ним на корме серьезная и молчаливая, и утренний ветер играл ее длинными волосами. Гребцы взялись за весла.

Когда она уехала, скальд обнаружил, что она забыла у него свое зеркальце. Это было маленькое круглое зеркальце, какие обычно носят в кармане или в сумке. Оно стоило всего несколько эйриров, но зато в нем отражался самый прекрасный облик, какой только смертный человек мог видеть в своей жизни. Об этом скальд писал целый день.

 
Вот зеркало, в нем твой прекрасный лик,
Прекраснейший из обликов земных,
А может быть, и обликов иных,
О звездный взгляд, о чистоты родник,
Вот зеркало, в нем твой прекрасный лик.
В том зеркале есть Всё и есть Одно:
Одно – к чему стремился я, больной,
А Всё – тут и блаженство и покой —
Всё, что в придачу к Одному дано.
В том зеркале есть Всё и есть Одно.
В том зеркале живет чудесный сон,
В нем глаз твоих невинных глубина,
Прозрачность в нем и тайная страна,
В которой скальд бессмертным наречен;
В том зеркале живет чудесный сон.
И это зеркало забыла ты,
Богатство на ладони бедняка,
И жизнь полна, и нежность глубока,
У сердца спрятан образ красоты…
И это зеркало забыла ты.