Текст книги "Свет мира"

Автор книги: Халлдор Лакснесс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 46 страниц)

– Будь добр, покажи мне, где живет староста, – попросил юноша.

Незнакомец подвел скальда к калитке, показал ему загон, огород и дом, откуда слышался стук молотка. Он еще раз выразил огорчение по поводу того, что скальд снова отказался отведать живой воды. Будь его воля, незнакомец затянул бы прощальное рукопожатие до самого вечера. Наконец скальду удалось освободить свою руку из его дрожащей ладони и дать понять, что он не может дольше задерживаться ничего не поделаешь, жизнь зовет, их пути разошлись; это была тяжелая минута. Незнакомец, рыдая, обнял его на прощание у калитки старосты. Иисусе, брат мой, поднять якорь!

Глава четвертая

Юноша стучал долго, дверь чуть-чуть приоткрылась, и какая-то женщина спросила через щелку, что означает этот адский грохот. Он поздоровался, но женщина не ответила на его приветствие. Тогда он спросил, нельзя ли поговорить со старостой.

– Не знаю, – ответила женщина, – меня это не касается.

– Может, его нет дома? – спросил юноша.

– Под юбкой я его не прячу, – ответила она и захлопнула дверь прямо перед носом у юноши.

Удары молотка доносились из сарая, стоявшего рядом с домом юноша пошел туда и увидел старосту за работой: к бровям у него прилипли опилки, волосы были в стружке.

– Какого черта тебе здесь надо? – спросил староста. Юноша всегда терялся, когда с ним разговаривали грубо. Обычно он старался подыскать достаточно смиренный и христианский ответ, но случалось, что такой ответ было не так-то легко найти.

– Ну, язык у тебя отсох, что ли? – спросил староста.

– Эту ночь мне пришлось провести на улице, – сказал юноша, надеясь своей жалобой пробудить сочувствие в этом черством сердце.

Но староста ответил:

– Поделом тебе.

– Я решил попросить у тебя помощи, – сказал скальд.

– Помощи? От меня ты ее не дождешься, черт бы тебя побрал. Работать надо. Отправляйся таскать камни! Ты совершенно здоров! И больше не приставай ко мне!

Другого ответа скальд не получил, а продолжать разговор, занимая столь невыгодную позицию, у него не хватило смелости. Но он все-таки еще постоял немного в дверях, когда староста снова вернулся к своей работе. Вот тебе и кофе с хлебом. Все просящие всего мира стояли так с незапамятных времен, они толпились у скальда за спиной, невидимые, но в то же время более реальные, чем все, что можно было увидеть человеческим глазом, тысячи миллионов голодных, продрогших, ночевавших под открытым небом людей, которые, к сожалению, не были ни полоумными, ни умирающими, ни парализованными. Скальду стало немного не по себе, когда он подумал обо всех этих людях. Потом он побрел прочь.

Дети были уже на ногах, они гомонили в канавах и на заборах. Теперь у скальда не было никакой определенной цели. Дом в Скаульхольте был единственным местом, где его, очевидно, приютили бы, но ему было еще не настолько плохо, чтобы он захотел назваться сыном старухи, которой так повезло в жизни. Однако он сам не заметил, как оказался на том же месте, где стоял накануне. И девушка из домишка на другой стороне дороги стояла там же, где и вчера, прислонившись к одному косяку и уперев ноги в другой; она смотрела на дорогу, волосы у нее были растрепаны, на щеках цвел румянец юности, грудь была высокая, на ногах дырявые чулки. Пустяки, что на ней старые туфли, она была прекрасна и богата, стоя в дверях своего дома. У юноши затрепетало сердце, и он вмиг позабыл о своих бедах, но сегодня девушка не смотрела на него, она даже не заметила его, вглядываясь куда-то вдаль.

– Добрый день, – сказал он.

Она не ответила, по-прежнему глядя вдаль, и когда он наконец поздоровался с ней еще раз, она подозрительно, искоса взглянула на него.

– Моросит сегодня, – заметил юноша. Она опять ничего не ответила.

– Хоть дождь и небольшой, а мало-помалу промокнешь до нитки, – сказал он и кашлянул, словно у него начиналось воспаление легких.

Молчание.

Ах, как ему хотелось бы растопить лед, сковывавший ее юную душу, и получить у нее хотя бы глоток горячего кофе, но девушка больше не желала ни слышать его, ни видеть. Она стояла в дверях своего дома, закованная в ледяной панцирь, несмотря на то, что весна была в полном разгаре и сама она была похожа на юный, только что распустившийся цветок.

Тогда он сказал с горечью, на какую только был способен:

– Тяжело, когда не имеешь, где приклонить голову.

Она взглянула на него из своего бесконечного далека и спросила:

– Не имеешь чего?

– Дома.

– А-а-а… Правда? А почему?

Это было похоже на телефонный разговор между двумя отдаленными городами.

– Тот, у кого нет дома, – сказал он, – в сущности, потерял душу.

– Ха, потерял душу! – сказала она. – В жизни не слышала ничего подобного. А разве ты не можешь жить у старой Туры в Скаульхольте, по ту сторону дороги?

– Нет, к несчастью, я больше не прикован к постели и я не парализован, хотя бы частично, – ответил он с возрастающей горечью.

– Послушаешь тебя, в дрожь бросает, – сказала она. – Видно, все-таки правда то, что о тебе говорят.

– А что говорят?

– Да что ты тронутый.

– Кто так говорит?

– Да все. Ты и выглядишь как ненормальный. Почему вот ты такой высокий?

– Потому что я много лет пролежал в постели.

– А почему у тебя такие странные волосы? И почему ты под курткой повязан платком? И почему у тебя такие длинные руки? Нет, ты ненормальный, это точно.

У юноши не было сил опровергать столь обоснованнее обвинения, и он неподвижно стоял на дороге, измученный, окоченевший, сжимая под мышкой свои книги.

– Ну ладно, – сказала она: видно, совесть не позволила ей добивать лежачего, – все-таки я приглашу тебя выпить чашечку кофе, если только он у меня найдется, да если и не найдется – тоже, ха-ха-ха!

– Большое спасибо, – сказал он.

– Вряд ли у тебя есть деньги, чтобы купить баранок? – спросила она.

– Нету, – ответил он. – У меня никогда в жизни не было денег.

– Никогда не было денег? – удивилась девушка. – Брось трепаться!

– Честное слово, – сказал он. – Я даже не смогу отличить одну монету от другой. Я только один раз видел монету. Она была золотая.

– Золотая? Да ты рехнулся!

– Такие монеты получают великие скальды и мудрецы в других странах, когда состарятся, – объяснил он.

– Нет, ты точно ненормальный, – решила девушка.

Домик, в котором она жила, был небольшой, переднюю половину занимала кухня, заднюю – комната. Девушка усадила Оулавюра на ящик рядом с плитой. Здесь была горячая вода в котелке, блаженное тепло, особенно после ночи, проведенной на улице, и никаких огорчений, покой и отрада для бездомного сердца, которому некуда податься.

– Собственно, угощать мне нечем, – сказала девушка, – у меня есть лишь полпачки цикория. Вообще-то цикорий не так уж плох для таких бедняков, как мы, ха-ха-ха, даже слишком хорош, хотя мы и не желаем его пить; зато я могу тебе дать ржаной лепешки, а ржаная лепешка– это всегда ржаная лепешка. И маргарина тоже немного найдется, мажь, если хочешь.

– Нет слов, чтобы выразить мою благодарность за твое сердечное отношение к чужому человеку, – сказал скальд. – И пожалуйста, не извиняйся, ведь самое главное – сердечность, а не кофе или цикорий.

И он поведал ей обо всем, что с ним случилось с тех пор, как они расстались: он оказался непригодным таскать камни, ночь он провел под открытым небом, утром воскресил покойника, староста прогнал его ни с чем. Вдобавок ко всему его начало мучить сомнение, действительно ли Богу так необходимо испытывать именно того, кого он любит.

Она слушала юношу, дивясь его голубым и я глазам, правильным чертам лица и необыкновенным волосам. Она даже попыталась разрешить его участь и устроить его будущее, заявив, что, когда ему нечего будет есть, он всегда найдет у нее кусок соленой рыбы. Он поинтересовался, как ее зовут, ее зовут Вегмей Хансдоухтир, или просто Мейя из Брехки, дом их называется Фаграбрехка, а корову зовут просто Буренка, ха-ха-ха! Он как завороженный смотрел на нее, потом спросил:

– Прости меня, пожалуйста, а ты помолвлена с кем-нибудь?

– Почему ты об этом спрашиваешь? – быстро спросила она и невольно скользнула по себе взглядом, словно испугавшись, что по ней что-то заметно.

– Да просто мне трудно себе представить, чтобы такая красивая и благородная девушка была еще ни с кем не помолвлена.

– Нет, вы только послушайте его! И это говорит человек, который не годится даже на то, чтобы таскать камни!

– Зато я мог бы сочинить о тебе стихотворение, – сказал он.

Она повернулась к нему, взглянула на него весело и удивленно, всплеснула руками и спросила:

– Ты скальд?

– Да, – ответил он серьезно и надменно.

– Тогда я сбегаю к соседке и попрошу взаймы немного кофе и баранок, если у нее есть, – сказала девушка и убежала.

А он, пока она бегала за кофе и баранками, принялся сочинять о ней прекрасное стихотворение, и когда она вернулась, стихотворение было уже готово. В нем упоминалась и величественная морская дева и золотое ложе. Таких чудесных стихов девушке еще не доводилось слышать. Она принесла горсть кофейных зерен, высыпала их в мельницу и начала молоть, разнесся крепкий аромат кофе.

– Вот теперь я уже придумала, кем тебе стать, – заявила она. – Ты должен стать пастором.

Он задумался над ее словами, потом сказал:

– Не знаю, достаточно ли искренне я верю в Бога и достаточно ли я добр. Со мной произошло чудо, а мне кажется, будто ничего особенного и не случилось. Я даже не испытываю чувства благодарности. А иногда я начинаю сомневаться в том, что добро победит.

– Ну, это пустяки! – заявила девушка. – Какое имеет значение, во что верят пасторы, некоторые люди говорят, что они вообще ни во что не верят. Самое главное, что ты станешь благородным человеком и важным господином, а ты непременно должен им стать, это я тебе говорю. Как можно заставлять человека с твоими руками, твоими глазами и твоими волосами таскать камни? Это позор! Послушай, я знаю, что тебе следует сделать, как только ты напьешься кофе. Ты должен тут же отправиться к пастору Брандуру, он уже старый и, конечно, скоро умрет; скажи ему, что ты хочешь учиться на пастора, чтобы, когда он умрет, занять его место.

Она приняла горячее участие в его делах и была полна решимости сделать из него настоящего человека. Никогда в жизни он не пил более вкусного кофе, и она больше уже не вспоминала, что он ненормальный.

– Ешь скорей баранку, пока эта ненасытная орава не сбежалась, – сказала она.

– Большое спасибо.

– И иди сейчас же к пастору.

Он был готов делать все, что она скажет. Встав из-за стола и поблагодарив ее, он задержался в дверях, не в силах оторвать от нее взгляд. Она подошла к нему близко-близко и заглянула ему в глаза.

– Раз уж тебе так хочется это знать, – сказала она, – ни с кем я не помолвлена. Зимой я была немного помолвлена с одним человеком, уж очень он ко мне приставал, я ничего не могла с ним поделать, но потом он уехал, и я сказала: «Слава Богу, что он уехал! Пусть катится к черту!» Я обручилась с ним просто потому, что мне было скучно, ха-ха-ха! Ну вот, я рассказала тебе даже больше, чем собственному отцу, а все потому, что у тебя такие голубые глаза и такие рыжие волосы. И тебе не стыдно?

Она подошла к нему вплотную, и, пока она открывала дверь, он на мгновение ощутил ее всю и увидел в ее глазах те горячие немые мечты, мелькающие иногда в глазах у девушек, когда они смотрят на мужчину. Потом она захлопнула дверь; юноша стоял на дороге и смотрел как зачарованный на ее дом, точно это был не дом, а неземное видение, – он любил этот дом. Может быть, это было самое прекрасное утро в его жизни.

Глава пятая

Поселок был уже на ногах. Оказалось, что со вчерашнего дня жизни в нем нисколько не убавилось, дети бежали по пятам за незнакомым путником, кричали, что он псих, а то и кое-что похуже, дразнили его за рост и одежду. Они знали множество разнообразнейших проклятий и чудовищных ругательств. Подростки стояли группками, прислонившись к изгородям или стенам домов, засунув руки в карманы, они переругивались друг с другом или же задирали прохожих, иногда они издавали дикие вопли и выли нечеловеческими голосами.

– Следуешь ли ты заветам Христа, дружок? – спросил пастор, снял кончиками пальцев с носа пылинку и чихнул.

Юноша сразу почувствовал, в каком тоне следует вести разговор, и ответил, что с Божьей помощью он надеется следовать заветам Христа, если на то будет воля Святого Духа.

– Хм-хм, – сказал пастор и насторожился. – А кто твои родители?

Оулавюр назвал имена отца и матери, но тут же прибавил, что самыми близкими считает Господа Бога и тех добрых людей, у которых он вырос.

При этих словах лицо пастора сделалось холодным и непроницаемым, он трижды хмыкнул – хм-хм-хм – и спросил:

– А что же привело тебя ко мне, молодой человек?

Юноша рассказал пастору историю своей жизни, подбирая поучительные сравнения и самые благочестивые выражения, какие только знал, особенно он напирал на то, что тяжелый недуг долго приковывал его к постели, в чем явно было доказательство милости Божьей; под конец он прибавил, что самым ценным в этом мире считает душу.

– Божественное откровение всегда было моим утешением, – сказал он. – И я уверен, что связь с Богом – это единственное, что важно для человека. Поэтому я и пришел к тебе и прошу тебя помочь мне.

Пастор рассеянно слушал это жизнеописание и счищал с себя пылинки, но, когда юноша произнес последнее слово, он оставил пылинки в покое и стал серьезным, даже удивился. Он поправил очки и сказал:

– Надо привыкнуть обращаться к вышестоящим на «вы», а обращаясь к государственным служащим, надо прибавлять и их должность. Меня надо называть пастор Брандур Йоунссон, ведь я главный священнослужитель Свидинсвика, и мне все должны говорить «вы».

Юноша думал, что нашел тот единственно правильный тон, каким подобает разговаривать со служителями Господа Бога, и теперь был глубоко разочарован, он вспыхнул от стыда и долго не мог выдавить ни слова.

– О чем ты еще хотел поговорить со мной, дружок? – спросил пастор.

– О том, что я питаю огромную склонность к поэзии, – сказал юноша, стараясь скрыть смущение.

– Фу-у! От этого ты должен избавиться любой ценой, – заявил пастор, начав снова счищать пылинки. – В наши дни молодые люди должны иметь перед собой одну цель – не быть обузой для других. Поэтому они должны прежде всего предъявлять требования к самим себе, а не к другим. Есть у нас в поселке один человек, именно с него молодежи и следует брать пример, – это старый Йоун Табачник, которому французы подарили землю. Этот человек показал, чего можно достичь трудом, усердием и бережливостью, и он еще никогда не предъявлял никаких требований к другим.

– К сожалению, у меня нет ничего, к чему я мог бы относиться бережливо, кроме моей жизни, – заметил скальд, не стараясь больше подбирать благочестивые выражения.

– Вот именно так думать и не следует, дружок, – возразил ему пастор. – Собственная жизнь – это единственно, чего не следует беречь, старый Йоун Табачник никогда не берег своей жизни; тридцать лет он уже сидит в своей каморке и крошит табак для Господа Бога и всех желающих с шести утра до одиннадцати вечера, и, хотя крошить табак для людей не считается особенно почетным занятием, он к старости стал самым богатым человеком в округе. Человек должен работать, пока солнышко светит; в молодости надо поставить себе одну цель – никогда не попадать на попечение прихода. И еще надо привыкнуть не предъявлять никому слишком высоких требований, особенно если ешь чужой хлеб; в прежние годы этого никогда не делали; правда, в те времена почти у всех был кусок хлеба, тогда люди еще не взяли в привычку круглый год сидеть у прихода на шее да требовать невозможного от Бога и от людей.

– Вчера я попробовал таскать камни, – сказал юноша, – но, к сожалению, у меня не хватило для этого сил. Я тут же свалился.

– Если человек падает, дружок, он должен тут же встать, – сказал пастор. – Долг каждого христианина встать, если упал. Ты знаешь, сколько вытерпел в молодые годы Йоун Табачник? А Иисус Христос семь раз падал под тяжестью креста.

– Да, но он все-таки был сын Божий, – заметил скальд.

– Хм-хм, сын Божий? Что, собственно, ты хочешь этим сказать? Что ты строишь передо мной умника? Молодые люди должны привыкнуть не отвечать дерзко.

– Простите мне мою глупость и необразованность, – сказал скальд. – Значит, вы не верите, что Бог хочет помочь мне?

– Помоги себе сам, тогда и Бог тебе поможет, – ответил пастор.

– Мне бы так хотелось сделаться ученым и скальдом! – сказал Оулавюр Каурасон.

– Ха! А деньги у тебя есть? – спросил пастор.

– Какие деньги? – не понял скальд.

– Обыкновенные, – ответил пастор и снял с рукава пылинку. – Учение стоит денег, дружок.

– А я считал, что истинная образованность состоит в том, чтобы делать что-то даром для тех, кто жаждет света, – сказал юноша.

– Ошибаешься, мой милый, – сказал пастор. – Мне ничего даром не досталось. Старый Йоун Табачник тоже ничего не получил даром. Бог карает всех, кто пытается получить что-нибудь даром. Даже сын Божий ничего не получил даром, кроме одного осленка, которого они забрали у его хозяина в субботу накануне вербного воскресенья. А к чему это привело?

Оулавюр Каурасон уже давно понял, что разговаривать дальше бесполезно. Наступило молчание. Скальд чувствовал себя как человек, которого поджаривают живьем. Пастор продолжал откашливаться и счищать с себя пылинки.

– Значит, вы думаете, что Бог не захочет помочь мне, пастор Брандур? – спросил Оулавюр Каурасон.

– Я не считаю, что такая возможность совершенно исключена, может быть, это и произойдет в свое время. Ведь научился же ты говорить мне «вы» и обращаться как подобает. – Пастор встал и показал в окно: – Видишь вон ту женщину? Это Бродяжка Хатла. Она рожала детей от многих мужчин. Помоги ей прополоть мой огород, получишь на обед тарелку супу.

– Говорят, если носить в кармане лугового конька, то разбогатеешь, – пробормотала Бродяжка Хатла, не поднимая головы.

Вновь прибывший не понял и смущенно переспросил:

– Что, что?

Дождь все еще моросил, густая изморось покрывала поля и огороды; хотя штаны у скальда были ветхие, он боялся запачкать их, встав коленками на мокрую землю; он наклонился, выдернул маленький кустик мокрицы и осторожно, чтобы не измазать пальцы, положил его рядом.

– Они подбирают даже собачье дерьмо, – продолжала Бродяжка Хатла, – кладут его в карман, а сами приговаривают: «Авось когда-нибудь да сгодится». Но сколько бы они ни копили, ни скряжничали, ни отказывали себе в самом необходимом, все равно они не сделаются богаче, чем мелкий воришка, промышляющий в рыбных сушильнях, не говоря уже о тех, кто крадет что попало на берегу.

– По-моему, ты немного преувеличиваешь, добрая женщина, – сказал юноша, выпрямляясь – у него уже заболела спина. – Во всяком случае, мне не верится, что человек может быть настолько скупым, что будет подбирать с дороги собачье дерьмо и набивать им карманы.

Женщина перестала полоть, посмотрела с удивлением на юношу и спросила:

– Откуда ты здесь взялся?

Она дала ему мешок постелить на землю под колени и показала, как надо выдергивать сорняки. Сперва она держалась с ним довольно холодно, так как не знала, что он за человек, но, когда он рассказал ей свою историю, она мало-помалу прониклась к нему сочувствием.

– Горемыка ты несчастный, – сказала она ему. – Уж лучше бы ты еще год пролежал на своем чердаке.

– Надеюсь, что со временем у меня все-таки появится какая-нибудь крыша над головой, – мужественно сказал он. – А постепенно я, может быть, приобрету и кое-какую одежду.

На это женщина ничего не ответила, и мысли юноши перенеслись ко всяким роскошным вещам, которые он надеялся со временем приобрести.

– А еще может случиться, – сказал он громко, – что где-то отыщется важный господин, который захочет позаботиться о человеке, попавшем в беду, и поможет одинокому юноше выйти в люди.

– Всякое бывает, – сказала женщина, взглянув не без жалости на юношу и продолжая полоть. – А только, – прибавила она, – говорят: кто ляжет спать с собакой, встанет с блохами.

– Не понимаю, что ты этим хочешь сказать, – возразил скальд. – Разве мы с тобой говорили о собаках? Я сказал «важный господин». Неужели ты никогда не слышала о важных господах, про которых говорится в знаменитых книгах?

– Нет, – ответила она.

– Да что ты? – удивился он. – Вот странно. По-видимому, это был как раз один из тех печальных случаев, когда два человека решительно не понимают друг друга.

– Знаешь, мой мальчик, – сказала женщина после некоторого молчания, – я в жизни не очень-то много читала. Зато я жила в двенадцати приходах и родила девять человек детей. Может быть, об этом и забыли написать в книгах, но я могу сказать тебе, если ты никогда не слыхал об этом раньше, что детей моих, всех до одного, смешали с грязью, едва они появились на свет Божий. И я никогда не слыхивала про важных господ, о которых ты говоришь; может, они и есть, но только в книгах, а в наших краях про них ничего не известно. Важные господа, с которыми мне довелось познакомиться, все как один ценили пресмыкающихся негодяев гораздо больше, чем одиноких юношей, которым хочется выйти в люди. В мое время встречались старосты приходов и даже пасторы, – я думаю, что кое-кто из них жив еще и до сих пор, – которые жалели, что у нас в стране отменен Великий суд.

– Великий суд? А что это такое?

– Да, собственно, был только один Великий суд, по его приговору людей топили в реке Эхсарау.

– Какое счастье, что теперь с этим покончено, – сказал юноша.

– Покончено? – повторила Бродяжка Хатла. – Как бы не так! Думаешь, у нас человеческая жизнь дорого ценится?

– Кто ж виноват, что человек беден и не имеет дома? – спросил юноша. – Разве не Бог правит миром?

– Конечно, самое легкое всю вину взвалить на Бога, – ответила Бродяжка Хатла. – Но миром, в котором я прожила всю свою жизнь, правил кто угодно, только не Бог.

– Я слышал, как одна почтенная женщина говорила, что пока здесь был государственный советник, он всем помогал и людям жилось хорошо, – сказал скальд.

– Да, но государственный советник забыл об одном, – сказала Бродяжка Хатла. – Он забыл всех нас заколоть перед отъездом. Когда корова перестала давать молоко, он, вместо того чтобы заколоть ее, выгнал на мороз, а сам сбежал к королю в Данию вместе со своим миллионом и титулом государственного советника.