Текст книги "Свет мира"

Автор книги: Халлдор Лакснесс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 26 (всего у книги 46 страниц)

– Какое там к черту общество! – крикнул Йенс Фаререц.

– Общество грабителей! – язвительно пояснил кто-то.

Староста сказал, что были примеры, когда в других округах создавались союзы, направленные против человеческого общества.

Кто-то заметил, что уже давно пора бы добраться до этих жадных псов, которые без конца грабят людей. А что скажет на это Оулавюр Каурасон Льоусвикинг? Ведь он поэт.

– Правильно! Оулавюр Каурасон! – зашумели все собравшиеся и приготовились слушать вдохновенную речь.

Оулавюр Каурасон ничего не ответил, но сердце его учащенно забилось, когда он услышал свое имя. Он чувствовал, что все глаза устремлены на него. Люди призывали его высказать свое мнение. Дочь Хьортура смотрела на него с таким напряженным ожиданием, которое, казалось, приказывало ему встать и что-то сделать.

– Что я могу сказать? – спросил Оулавюр Каурасон.

– Но ведь ты же поэт! Встань и произнеси речь, – сказали собравшиеся.

Скальд, привыкший делать то, что ему велят, встал и огляделся в замешательстве, у него закружилась голова, он провел рукой по лбу, по глазам, по лицу, как бы стирая паутину, и тяжело вздохнул.

– Как я могу что-то сказать, ведь я в стороне от всего.

Но собрание не хотело позволить ему сесть, раз уж он поднялся.

– Принимать помощь от прихода ты не гнушаешься, что же ты гнушаешься принять участие в делах прихода?

И тогда скальд начал свою речь.

– Мне трудно говорить, – сказал он. – По-моему, все мы тут в поселке слепы. Если уж вы хотите услышать мое мнение, так мне кажется, что надо всем нашим поселком господствует почти всесильный враг, который изо дня в день требует нашей жизни, а мы, как мне кажется, не видим ни поля битвы, на котором находимся, ни самого врага, что господствует над нами, и все оттого, что мы слепы. Иногда я думаю, что враг этот – частица нашей собственной души. А может, и нет никакого врага, кроме слепоты нашей? Может, мы стали бы свободнее, если бы избавились от своей слепоты? Я не знаю. Как вы думаете?

– Продолжай, продолжай! – закричали скальду. – Попробуй сделать выводы!

Тогда скальд сказал:

– Мне так трудно говорить. Я уже сказал, что я слеп. Я уже сказал, что мы тут все слепы. Но самый слепой – это я, и мне еще хуже, чем тем, кто лишился своей снасти, и тем, кому угрожает снижение заработной платы за переноску камней, и даже тем, кто остался совсем без работы. Я скальд. Я тот человек, который не может таскать камни и для которого уж и вовсе немыслимо иметь хоть какую-то долю в рыболовных ботах. Именно это я и имел в виду, когда сказал, что я в стороне от всего. Я тот никчемный прихожанин, над которым все потешаются, потому что он сидит по ночам и пишет книги о таких же никчемных людях, как он сам. Но зато нет на свете такого вора, который мог бы у меня что-нибудь украсть. Некоторые говорят, что я получил работу на сушильнях потому, что я подлизываюсь к директору Пьетуру Паульссону, но это неправда, я ни разу ничего не сделал для директора, если не считать, что я написал для него двенадцать поминальных стихотворений, а это самое малое, что можно сделать для человека. Но если бы епископ или даже сам король приказали мне высушить весь их улов и обещали бы за это золото и драгоценные камни, мне и в голову не пришло бы прикоснуться хотя бы к самой маленькой рыбешке, если бы эта рыбешка не играла всеми цветами радуги и если бы ее запах не напоминал о далеких морских просторах.

Скальда начали прерывать замечаниями, но теперь Оулавюр Каурасон разошелся и уже не хотел остановиться.

– Да, – продолжал он. – Я слышу, что вы говорите. Я никогда не собирался быть ничем, кроме скальда и философа, и поэтому мне безразлично, как меня называют люди: дураком, лодырем, болваном или каким-нибудь другим бранным словом. Но как бы меня ни называли, это не изменит того, что скальд и философ любит мир больше, чем все остальные люди, хотя он никогда не будет совладельцем бота и не способен даже на то, чтобы таскать правительственные камни. Так уж ведется, что быть скальдом и писать о мире – гораздо труднее, чем быть просто человеком и жить в этом мире. Вы за ничтожную плату таскаете камни, и воры крадут остатки вашего добра, а скальд – это нерв мира, и в нем сосредоточены горести всех людей. «Из копыта проклятого мира вырви, Господи, мелкие гвозди», – говорится в старом псалме. Скальд – живое мясо под этим копытом, и никакие удачи, вроде увеличения заработной платы или хорошего улова, не могут излечить скальда от его раны, он излечится, только если мир станет лучше. В тот день, когда мир станет добрым, скальд перестанет ощущать боль, не раньше. Но в тот же день он перестанет быть скальдом.

Он замолчал, огляделся и обнаружил, что паутина с его лица исчезла. Он увидел перед собой широко открытые голубые глаза, горящие жаждой великих событий. Не они ли вдохновили его на это красноречие? Но он сказал еще далеко не все.

– Быть скальдом – это значит до конца дней своих быть гостем на дальнем берегу. А там, в моем краю, куда я никогда не попаду, там у людей нет никаких забот, потому что хозяйство там идет само собой и никто не пытается красть у ближнего. Мой край – это земля изобилия, это мир, каким природа подарила его людям, мое общество – это не общество грабителей, там нет больных детей, дети там здоровые и веселые, там исполняются все желания юношей и девушек, потому что это естественно. В моем мире возможно исполнение любого желания, поэтому там все желания добрые по своей природе, совсем не так, как здесь, где человеческие желания называются дурными только потому, что их нельзя исполнить. Там человек может наслаждаться, лежа в траве и слушая, как журчит ручеек в лощине, или глядя, как облака отражаются в море. А когда бушует шторм, люди подбрасывают в огонь побольше топлива и радуются, что у них крепкий дом. И мы слышим Голос, и в нем нет никакой боли, никаких требований, но прекраснее всего этот Голос зазвучит тогда, когда умолкнет последний скальд; там его слышат все люди. А здесь, на этом берегу…

Люди завозились, начали шарить по карманам в поисках табака, казалось, им причиняет физическое страдание слушать, как человек обнажает свою душу. Но Йоуа, дочь Хьортура, внезапно поднялась, подошла к скальду, протянула ему крепкую узкую ладонь и сказала:

– Это мечта о счастье. Отец девушки громко заржал.

Все снова заговорили наперебой. Скальд почувствовал, что никто не понял его, кроме этой девушки, но ведь она и была причиной этой речи, хотя он и не был уверен, что она правильно поняла его; ее неожиданное рукопожатье еще жгло ему пальцы, ладонь у нее была больше, чем у него, и, безусловно, сильнее. Но самое неприятное было то, что скальд возбудил ревность в Йенсе Фарерце, ибо влюбленный капитан вдруг встал и заявил, что все, о чем тут говорил Оулавюр Каурасон, есть не что иное, как пустые поэтические бредни; такие вещи, сказал он, покупают, если нужно, и платят за них столько, сколько они стоят; он же пришел сюда не за тем, чтобы слушать эту ерунду, а за тем, чтобы принять какие-то меры и положить конец несправедливости и насилию и добраться наконец до этого общества грабителей. Многие шумно выразили ему поддержку.

– Сейчас речь идет о том, что надо объединиться, – сказал Йенс Фаререц, – основать союз, выбрать надежного руководителя, начать борьбу.

Скальду стало не по себе. Вскоре он вышел.

Только на улице он понял, как душно было в доме. Стоял обычный апрельский вечер, не отличавшийся особенной красотой, прекрасный только тем, что он сулил весну, – юной девушке тоже вовсе не обязательно быть красивой. Скальд подумал, что раз уж он без особого труда получил позволение уйти из дому, то надо воспользоваться случаем и пройтись по берегу фьорда. Какого черта он притащился на это собрание, где спорили о бабушке Пьетура Три Лошади, и начал изливать там свое сердце? Конечно, его рассказ о стране благоденствия могли понять как насмешку; хорошо еще, если это сочтут просто глупостью. Он готов был откусить себе язык, но что сказано, того не вернешь. В вечерней тишине на берегу моря он мог признаться самому себе, что никогда не произнес бы этой речи, если бы у девушки не было таких глаз. Люди поделились с ним своими заботами, а он отблагодарил их тем, что сочинил для девушки сказку о стране грез. Но досадней всего было, что он вроде как бы украл эту девушку у Йенса Фарерца. Йенсу он продал обычный ключ к ее сердцу, а сам открыл ее сердце золотым ключом, так что она даже подошла к нему в присутствии многих людей, протянула ему руку и заговорила с ним. Но, если уж говорить начистоту, он должен был оправдаться в глазах этой девушки за то, что позволил днем вернуть себя с носилками. Только вот имеет ли он право оставить себе те пять крон, которые получил от капитана бота?

Глава четвертая

Пройдясь немного вдоль берега, скальд повернулся и пошел назад; когда он проходил мимо Вегхуса, ему навстречу попалась девушка. Она возвращалась с собрания. Он сделал вид, что не узнал ее в сумерках, снял шапку и спросил, кто это, она подошла к нему и снова протянула ему свою сильную руку.

– Это я, Йоуа, – сказала она.

Она стояла совсем рядом с ним, и скальд чувствовал, какая она сильная, она наверняка могла бы взвалить его себе на спину и нести.

– Прости, что я при всех подала тебе руку, – сказала она. – Но, к сожалению, я не всегда умею владеть собой.

– Тут не в чем извиняться, – ответил скальд. – Это я должен извиниться перед тобой, по-моему, я сам не понимал, что говорю.

– Это неважно, – сказала она. – Я тебя поняла. Другого всегда легче понять, чем самого себя. Поэты выражают мысли человека лучше, чем он сам. Я написала роман, триста пятьдесят страниц почтовой бумаги, он называется «Мечта о Счастье», поэтому я и поняла тебя. Я люблю людей и всегда стараюсь понять их. Поэтому прости, пожалуйста, что я сегодня в сушильне вмешалась в твои дела.

– Да, я позволил, чтобы меня вернули. Может, это и нехорошо. Но, мне кажется, нужно что-то делать и для тех, кому доставляет удовольствие возвращать людей с дороги.

Некоторое время она задумчиво смотрела в сумерки, размышляя над его словами, потом сказала:

– Какой ты умный! Я не такая умная. И все же, когда ты сегодня вечером говорил, мне казалось, что ты высказываешь то, что у меня на сердце, по крайней мере я об этом мечтала, когда была маленькой. В моем романе говорится о юноше и девушке, которые всю свою округу превратили в мечту о счастье, совсем как у тебя.

– Я тоже напирал роман, он называется «Заселение дальних островов». Там шла речь о двух молодых людях, друзьях, один из них был бедный, другой богатый. Они не могли перенести, что на свете творится столько несправедливости, что так плохо понимают человеческую личность, и отправились искать в океане необитаемый остров, нашли такой остров и остались там жить.

– Только вдвоем? – спросила девушка.

– Вначале да. Но поблизости был другой остров, на нем жила достойная супружеская чета, у них были две взрослые дочери. Эта чета тоже поселилась на пустынном острове, чтобы в уединении вести спокойную жизнь. Молодые люди женились на девушках, и в конце романа дальние острова превратились в настоящий рай на земле.

– Совсем как у меня в романе, только у меня был огромный поселок, – сказала девушка. – Вот уж никогда не думала, что встречу человека, который думал бы точно так же, как я в детстве. До чего странно слушать, как другой говорит о твоих самых сокровенных мечтах. К тому же ты нашел слова, которые мне всегда хотелось сказать, но я не могла найти их. Давай пройдемся немного по дороге.

Он повернулся и пошел рядом с ней.

– Меня всегда очень огорчало, – сказала девушка, – что я не умею писать стихи. А мне так хотелось бы написать вису. Но сколько я ни пыталась, я никак не могла найти ни нужных аллитераций, ни подходящих слов. Что надо делать, чтобы находить нужные слова? Я, например, уже несколько дней бьюсь над стихотворением к одному мужчине. Я знаю, что нужные слова носятся в воздухе, вокруг меня, но сколько ни стараюсь, не могу ухватить их.

– Может, это потому, что тебе недостает настоящего чувства? – спросил скальд. – Если чувство настоящее, нужные слова приходят сами собой.

– Мои чувства всегда настоящие, – сказала девушка почти оскорбленно, и скальд испугался, что обидел ее.

– Ты его любишь? – спросил скальд.

– Почему ты так прямо об этом спрашиваешь?

– Если ты его любишь, я могу сочинить ему стихотворение от твоего имени, это будет стоить всего полторы кроны.

– Ты веришь в любовь? – спросила она.

– Как ты можешь так говорить, мне даже страшно, – сказал скальд.

– Почему ты ищешь отговорки?

– Это не я, а ты спрашиваешь слишком прямо. Он готов воевать с кем угодно.

– Да, он, разумеется, подходит тебе. Я уверен, что ты его любишь.

– Он прислал мне стихи, он вполне мог сам их написать.

– Угу, – сказал скальд.

– У него есть собственный бот, а дом принадлежит ему пополам с матерью, ну и, конечно, деньги в банке. Он много плавал на иностранных судах. Это неважно, что он немного старше, чем я. Мне никогда не нравились слишком молодые люди. А тебе нравятся молоденькие девушки?

– Сколько тебе лет? – спросил он.

– Двадцать три, – сказала она. – А когда я написала «Мечту о Счастье», мне было всего семнадцать. Последние пять лет, что была жива моя тетка, мне приходилось так много работать, что некогда было сочинять романы. На мне был весь дом.

– Дом, – сказал скальд, – это мне понятно.

Они подошли к калитке.

– Ты заставила меня вернуться, – сказал скальд.

– Спасибо, что ты проводил меня, – сказала она.

– Сегодня я дважды разрешил, чтобы меня вернули.

– Нужно что-то делать и для тех, кому доставляет удовольствие возвращать людей с дороги, – заметила она.

– Никогда не забывай свою мечту о счастье.

– Я никогда не забуду, с каким удовольствием я слушала твою речь. Буду думать об этом, пока не засну.

– Ну, до свидания и спокойной ночи.

Но, пройдя несколько шагов, он обернулся и крикнул:

– А что мы решили со стихотворением?

– Я и забыла, – отозвалась она уже возле дома. – Об этом надо подумать.

– Каким должно быть стихотворение? – спросил скальд.

– Каким хочешь, – ответила она.

– Ты хочешь, чтобы оно было длинное?

– Как сочтешь нужным.

– Многие хотят за свои деньги получить стихи подлиннее.

– Ну, пусть это будет три строфы или пять, но только не больше семи. А вообще-то как сочтешь нужным.

– Истинная любовь немногословна, – заметил скальд.

– Кто знает, может, моя любовь настолько истинна, что даже скальд не сможет отыскать для нее нужных слов.

– Тогда тебе не пришлось бы просить меня сочинять за тебя стихи.

– Ты смеешься надо мной, – сказала она, открыла дверь и захлопнула ее за собой. Скальд остался на дороге перед домом, так и не поняв ее. Трудно было при таких обстоятельствах писать любовные стихи, обращенные к Йенсу Фарерцу.

Глава пятая

В Небесном Чертоге горел свет. Скальд решил, что у его невесты уже сидит какая-нибудь сплетница и рассказывает ей о том, как молодая девушка при всех подала ему руку. Что он может сказать в свое оправдание, и тем более если ей стало известно, что его видели прогуливающимся в темноте с этой девушкой? Новости в поселке распространяются с быстротой молнии. Но это была не сплетница. Не кто иной, как сам директор Пьетур Паульссон, сидел у изголовья ребенка, с пенсне на носу и золотой цепочкой на животе.

– Ты не поверишь, но этот святой человек принес нам целый пузырек эликсира жизни для нашей малютки, – сказала невеста скальду. – Осподи, вознагради добрых людей на веки вечные.

– О таких мелочах и говорить не стоит, добрая женщина, – заметил директор. – Разве мы все не истинные исландцы?

– Конечно, и надеюсь, Бог даст, мы всегда будем истинными исландцами, – сказала невеста, и скальд вытаращил глаза, услышав эту неуместную молитву.

– А разве в нашей власти перестать быть исландцами? – спросил он с беспокойством, не понимая, чем вызван неожиданный приход Пьетура Паульссона.

– Вот это мне приятно слышать от нашего скальда, – сказал директор. – Теперь я вижу, что ты свободный исландец, а не какой-нибудь грязный стихоплет.

– Мне так досадно, что я не могу предложить нашему благословенному директору чашечку кофе, – сказала невеста.

– Да пропади он пропадом, этот яд, – сказал директор Пьетур Паульссон и сделал рукой жест, свидетельствующий об отвращении. – Мы, исландцы, потомки древних викингов, которые утоляли жажду собственноручно натопленным рыбьим жиром, а в случае чего не гнушались и его осадком. Я слыхал о старых охотниках на акул, которых зимой выбросило кораблекрушением на шхеры, они вместо водки пили горячую тюленью кровь. Это были не какие-нибудь там ирландские рабы, мой милый, это были свободные исландцы из Исландии, которым никогда бы не пришло в голову организовать союз краснобаев и убийц, направленный против нашей экономики. Наоборот, они всегда заботились о чистоте своего ореола.

– Да, – сказала невеста скальда, – это были достойные люди, царствие им небесное.

– К сожалению, я не знаю, что такое ореол, – заметил скальд. – Я ведь так мало читал.

– Быть скальдом и не знать, что такое ореол? – удивился директор. – Не много же ты знаешь, мой милый. Вот мы, я и мой управляющий, знаем, что такое ореол, у нас есть первоклассная книга из Англии. По ореолу сразу видно, настоящий исландец человек или нет. Кто в нынешние трудные времена не хочет отдать все свои силы ради нашей экономики, не может быть истинным исландцем. Послушай, ты же скальд, давай немного посочиняем вместе, я как раз задумал написать пьесу, загляни ко мне завтра или послезавтра, мы с тобой обсудим ее за стаканчиком рыбьего жира. Надеюсь, ты не употребляешь табак?

– Нет, – ответил скальд. – К сожалению. Наверно, я многое теряю?

– Что ты, что ты, откуда такие порочные взгляды, мой милый? – Директор взмахнул рукой, как будто хотел заставить скальда замолчать. – Разница между ореолом в табачном дыму и ореолом, чистым от табачного дыма, такая же, как между пышными оладьями и подгорелыми блинами. Вот поэтому мы не должны употреблять табак. Вместо табака у нас должны быть идеалы. Мы должны быть патриотами, а не табачниками. Но в то же время мы обязаны здесь, в Свидинсвике, сделать что-нибудь и для культуры. Чего нам здесь не хватает, так это высокой культуры. Культуры будущего. Послушай, а что ты скажешь, если поставить у нас в Свидинсвике маяк культуры, который горел бы день и ночь, напоминая о Тоурдуре из Хаттардаля или о каком-нибудь другом древнем мудреце?

– О ком же? – спросил скальд.

– Да о ком угодно, на этот счет мы всегда успеем договориться, важно придумать что-нибудь, чтобы отвлечь внимание людей от болтовни всяких безродных проходимцев, пока наша экономика окончательно не пришла в упадок. Между прочим, а что было сегодня вечером на собрании? Организовали союз?

– Я даже не знаю, – ответил скальд. – Вообще-то говорили, что надо организовать Союз Рабочих, но я рано ушел с собрания и прошелся немного по берегу, чтобы подышать свежим воздухом.

– Союз Рабочих, – сказал директор Пьетур Паульссон. – Они, видно, считают меня болваном. Они, видно, считают, что заткнут мне рот, если организуют свой вшивый союз дармоедов и бездельников. Ну, пусть пеняют на себя. Я им скажу, что если они организуют Союз Рабочих, я организую Союз Квалифицированных Рабочих, а если они организуют Союз Квалифицированных Рабочих, я организую Союз Выдающихся Людей. Пусть не думают, что им удастся организовать против меня союз материалистов, они у меня дождутся, я пущу в ход такие духовные силы, что им долго потом не опомниться. Мы, истинные исландцы Свидинсвика, должны начать борьбу за то, чтобы наконец построить у себя приличную церковь. Я уже подумываю в связи с этим об одном человеке, я имею в виду старого Йоуна Табачника, которому французы подарили землю, ему, собственно, уже давно пора бы помереть, и, несомненно, он скоро это сделает, после смерти он будет стоить пятьдесят тысяч крон, это уж точно, если к этому прибавить еще церковные фонды… Кроме того, мы должны купить для Свидинсвика самолет, чтобы поднимать людей в воздух, или по крайней мере арендовать самолет. Вот тебе две кроны для малютки, милая Яра. Слушай, старина, чтобы больше уже к этому не возвращаться, который из болванов, по-твоему, главный во всем этом деле? Неужели эта крыса староста? Один человек, ушедший с собрания, чтобы посмотреть, какая завтра будет погода, сказал мне, что там была и эта девка из Вегхуса, которой я дал работу у себя в сушильнях. И последний вопрос: как ты думаешь, не получил ли этот дурак и крыса Йенс Фаререц письма от проклятого Эрдна Ульвара, который допустил, чтобы его родители подохли тут как собаки?

– Но ведь Эрдн Ульвар находился все это время в туберкулезном санатории, – заметил Оулавюр Каурасон.

– Плевать я на них хотел! Эти лодыри и неудачники, которые не желают работать ни на себя, ни на других, только и делают, что разлеживаются по санаториям. Там их откармливают, словно графов да баронов, и за государственный счет вешают им на головы наушники. Но он еще узнает меня, этот ирландский раб, этот безродный проходимец, десять лет я помогал его родителям, чтобы они не попали на попечение прихода, а он строчит против меня письма и даже пытается втереться ко мне в семью, ну, берегись он вместе со всеми своими друзьями! Я их всех в порошок сотру, я им еще покажу! Чего нам здесь недостает, так это красивой церкви с колоннами и витражами на окнах, которые отражали бы историю нашей округи по крайней мере со времен епископа Гвюдмундура Доброго, ведь именно здесь он потерпел кораблекрушение и сломал ногу. Вот чего недостает Свидинсвику. Но, как скальды и идеалисты, мы должны прежде всего думать о будущем; церковь – это еще не все, нам необходимо воздушное сообщение.

– Как тебе известно, я всегда причислял себя к людям, имеющим идеалы, – сказал скальд. – Самое важное – это поднимать людей над земным. Но не кажется ли тебе, что эти вещи нельзя смешивать: церковь должна быть сама по себе, а самолет – сам по себе?

– А в чем, по-твоему, разница между христианством и авиацией? – спросил тогда директор Пьетур Паульссон.

Но скальд не, смог ответить на этот вопрос.

– Вот видишь, мой милый, – сказал директор, – ты не знаешь, в чем разница между христианством и авиацией. Некоторые говорят: христианство, но не авиация, другие – авиация, но не христианство. Я же не только говорю христианство и авиация, я не колеблясь говорю: христианство – это авиация, а авиация – это христианство. Послушай, если тебе нужны бесплатные витамины для ребенка, приходи в лавку к моему управляющему. Я могу даже достать тебе разноцветные бумажки из Германии, на которые надо мочиться.

– Большое спасибо, – сказал скальд, а его невеста еще раз попросила Иисуса, чтобы он поддержал директора. – Только об одном, Пьетур, я необразованный скальд из народа, хочу спросить тебя: зачем нам здесь в Свидинсвике самолет?

– Зачем нам самолет? – возмущенно повторил директор. – Ты что, мой милый, рехнулся? Неужели ты не понимаешь, зачем нам самолет? Да чтобы летать по воздуху, чудак ты этакий! Самолет – это новые времена.

– А я думал, что новые времена – это прежде всего еда и одежда, – сказал скальд.

Директор был ошеломлен. Он беззвучно открыл рот, как будто Оулавюр вдруг заговорил по-китайски, и от удивления у него вытекла из уголка рта и поползла по подбородку струйка темной от табака слюны.

– Постой, постой, мой милый, – сказал директор, придя немного в себя и всосав слюну обратно. – Сразу видно, где ты был сегодня вечером. Русского духа не скроешь. У них в душах одна косность. А тебя я предупреждаю: поэты, которые хотят стать ирландскими рабами, пусть поостерегутся. Еще никто никогда не заступался за скальдов, мой милый. Дом скальда может взлететь на воздух, может и сгореть. Ты сильно заблуждаешься, если считаешь, что новые времена – это прежде всего еда и одежда. Новые времена – это чувство гражданственности, это значит, что у человека есть родина, ради которой он готов голодать и даже утонуть, если этого потребует ее экономика. Новые времена – это готовность пожертвовать последней каплей крови ради прошлого своего народа и ради его будущего. Новые времена – это значит не быть русским. Новые времена – это значит не быть ирландским рабом, не имеющим родины. Вспомни, что сталось с Сигурдуром Брейдфьордом. Вспомни, что сталось с Йоунасом Хатлгримссоном, мой милый.

– Это слишком большие имена, чтобы их упоминать в таком маленьком доме, – сказал скальд. – Если они по заслугам умерли в голоде и нищете, преследуемые и презираемые всеми, то чего же заслуживаю я?

– Знаешь, мой милый, если ты отучишься от этой бессмысленной болтовни, ничего плохого не случится. Ведь если разобраться как следует в твоих словах, кто же это у нас в Свидинсвике не имеет хлеба и одежды? Насколько мне известно, я всех одеваю и кормлю здесь, в Свидинсвике. Я демократ. Я всегда был хорошим социалистом. Я всегда придерживался новейших научных открытий. Вот сейчас я закупил для поселка витаминов более чем на тысячу крон. Пусть тот, кто владеет другими хозяйствами, поступит так же. Наша экономика требует трудовой повинности, а не поденщины, когда люди привыкают молоть всякий вздор, направленный против их родины; будь их воля, они, как ирландские рабы, убили бы нас, свободных граждан, и отдали бы исландцев в руки датчан и русских. Послушай, а не поставить ли этот маяк культуры на мысе Ульва Немытого в память об этом первопоселенце?

– Но ведь тогда маяк заведет корабли прямо на берег, – сказал скальд.

– А ты не дурак, – заметил директор. – Ты, брат, хитер. Ладно, мы лучше поставим свидинсвикский маяк культуры за церковной стеной, чтобы не подвергать наши суда никакой опасности. Мы все сделаем для наших дорогих моряков. Самое главное – это иметь идеалы, а также горячую, кипучую веру в жизнь. О, если б у меня были крылья! Мораль новых времен требует не только здоровой, но и святой жизни – совсем как в древности, требует духовной зрелости, света. Надо держать ореол в чистоте, сказал мне недавно в столице на спиритическом сеансе дух Скарпхедина, сына Ньяля[16]16
  Герой саги о Ньяле.


[Закрыть]. Да-а, значит, эта чертова Хьортурова девка тоже околачивалась там сегодня? Вот это новость! У нее французская болезнь, это уж точно. Ну, я ей покажу! Держись от нее подальше, мой милый.

– Осподи спаси и помилуй, – сказала невеста скальда, – с какими это людьми ты якшаешься, Оулавюр?

– Что? – пробормотал скальд и покраснел до ушей.

– По-моему, я имею право знать, с кем ты водишь компанию, – сказала невеста, – ведь все-таки ты отец моего ребенка.

– Ну-ну, не будем сейчас из-за этого пререкаться, – сказал директор, – это завело бы нас слишком далеко; изменять так, чтобы все было шито-крыто, – большое искусство. Что-то я еще хотел спросить у тебя… Да! Не нужен ли тебе новый костюм? Или белье? Поговори завтра с моим управляющим. И скажи мне в двух словах, о чем главным образом говорили на собрании, пока ты не ушел оттуда?

Несмотря на свои идеалы, директор обладал замечательной способностью время от времени спускаться на землю, подобно морской птице, которая вдруг падает с неба и ныряет за рыбой.

– Да ну, ничего интересного не говорили, – сказал скальд, – пережевывали одно и то же, и знают, что нет никакого смысла говорить, а все равно говорят: и что пробавляются одним маргарином да цикорием, и что дома того и гляди развалятся, ни одного целого стекла нет, и что зимой только богачи могут позволить себе роскошь покупать уголь. Говорили, что власти, которые правят Свидинсвиком, должно быть, ненавидят людей, и удивлялись: до чего живучая тварь человек, если он уцелел во всех этих передрягах…

– Безродная скотина всегда живуча, гнать их всех надо с работы, – прервал его директор. – Ну, а еще что?

– Удивлялись, почему свидинсвикцы не могут ловить рыбу так же, как иностранцы. Ломали себе голову, отчего это наши шхуны тонут на рейде из-за ржавчины, крыс и привидений или идут ко дну вместе со всем экипажем, а иностранные миллионеры продолжают грабить богатства исландцев прямо у них на глазах.

– Сразу видно, что они получили приказ от русских, – сказал директор. Напыжившись, он встал. – Иными словами, здесь организовалась партия, которая явно собирается бороться против народа. Я не сомневаюсь, что в поселке получено письмо с указаниями от одного известного лица, которое, по новому постановлению, не имеет даже права на помощь от нашего прихода и, следовательно, не имеет никакого права совать свой нос в то, что я делаю в своем собственном владении – хочу вешаю, хочу режу. Но я еще до него доберусь! Дал ли я две кроны для малютки, а? Я спрашиваю, дал ли я две кроны для малютки?

– Дал, дал, да вознаградит тебя Осподь за это, – ответила невеста скальда.

– Послушай-ка, милая, мне кажется, что тебе нужен новый Псалтырь, – сказал директор, засунул руку в нагрудный карман, вытащил оттуда новенький Псалтырь с золотым обрезом и протянул его женщине. У нее на глазах показались слезы.

– Жаль, что у вас нет фисгармонии, – заметил директор. – Как хорошо было бы на прощание спеть всем вместе псалом.

Невеста скальда со слезами на глазах рассматривала драгоценность, она не могла вымолвить ни слова, как благодарный ребенок она бросилась на шею директору и расцеловала его.

– Давайте споем «Хвалите Господа с небес, хвалите Его в вышних», – предложил директор. – Ни один псалом не способен так быстро настроить душу на возвышенный лад, как этот.

Пьетур Паульссон взял Псалтырь, полистал его, нашел псалом, и сразу же на лице его появилось благочестивое выражение.

– Я боюсь, что мы разбудим ребенка, – заметил скальд. – Бедная девочка так больна, минуты, когда она спит, дороже золота.

– Тот, кто просыпается от пения псалма, просыпается на небесах, – возразил Пьетур Паульссон, пробуя голос. Потом он засунул большие пальцы в карманы жилета, встал посреди комнаты, широко расставив ноги и надвинув на глаза шляпу, выпятил живот и запел, раздувая щеки так, что лицо его налилось кровью. Голос у него был очень громкий. Невеста скальда пыталась подпискивать ему. Это была настоящая церковная церемония. Но случилось то, чего, так опасался Оулавюр Каурасон: девочка проснулась и начала плакать, ему пришлось взять ее на руки и качать, чтобы она немного успокоилась. Наконец псалом кончился. Директор снял пенсне, чтобы ничто не мешало текущим по лицу слезам.

– Как хорошо может сделаться на душе от одного-единственного псалма, – сказал он. – Мне всегда кажется потерянным тот день, когда я не спел ни одного псалма.