Текст книги "История всемирной литературы Т.7"

Автор книги: Георгий Бердников

сообщить о нарушении

Текущая страница: 96 (всего у книги 102 страниц)

Стихи и прозопоэтические (характеризующиеся ритмом и даже рифмой) произведения Нгуен Динь Тьеу после начала затянувшейся на десятилетия захватнической войны колонизаторов чутко отзывались на страдания народа, звали его на борьбу с поработителями. В сложном сочетании идущего от жизни и традиционного предстают многие прозопоэтические произведения поэта, например «Памяти воинов, павших при Канзуоке» (1861), в котором воссоздан впервые во вьетнамской литературе собирательный образ повстанца – народного воина, лишь недавно оставившего соху и взявшегося за оружие: «Мотыгой работать привык, ходить за сохой, за бороною ходить умеет, рассаду на поле сажает искусно». Драматическое звучание этого произведения усиливается потому, что в нем говорится о погибших героях. Крестьянин «даже и не видал никогда, не знает, как надо дротик метать, стрелять из ружья, как пикой владеть, под флагом ходить». Но он не страшится колонизаторов и их «кораблей оловянных и кораблей из бронзы, грохочущих пушками».

В книгу сочинений Нгуен Динь Тьеу, поэта и врача, по праву включены своеобразные «Беседы рыбаря и дровосека о врачевании», уникальный медицинский трактат в стихах, обрамленный сюжетным повествованием: эта книга приносила реальную практическую пользу неграмотным вьетнамским крестьянам, учила их не только начаткам искусства «врачевания», но и любви к родине.

Патриотическим стихам Нгуен Динь Тьеу присуща аллегоричность. Они отличаются оригинальной рационалистической поэтичностью:

Сколь ни велик груз добродетели,

лодка скользит легко.

Кисть не истреплешь, предателей пронзая в самое горло.

Строки эти воспринимаются как программные для всего творчества поэта.

Важное место в литературе того времени занимает творчество поэтов-сатириков. Уродливые колониальные порядки, бесчинства угодничавших перед колонизаторами, превращение императорского двора в сборище марионеток – все это было почвой для возникновения целого течения обличительной сатирической поэзии. Ее наиболее известными представителями по праву считаются Нгуен Кхюен (1835—1909) и Ту Сыонг (1870—1907).

Нгуен Кхюен воспринимал как болезненное, чудовищное извращение «естественного порядка вещей» все те перемены в стране, которые принесли с собой колонизаторы. Некоторые его стихи построены на сатирическом приеме уподобления живого неживому, настоящего игрушечному. В стихотворении «Каменный болван» поэт уподобляет феодальных правителей Вьетнама, бессильных и равнодушных к судьбам страны, воинственным изваяниям, охранявшим ворота вьетнамских храмов. От Нгуен Кхюена идет традиция вьетнамской литературы сравнивать императорский двор, утративший власть, с труппой недалеких и бесталанных актеров, которые возомнили себя вершителями судеб страны («Слово жены старого актера»). Нгуен Кхюен создал также замечательную пейзажную лирику, его стихи о доле крестьянина ознаменовали новый этап в демократизации вьетнамской поэзии.

Ту Сыонг в своих стихах запечатлел перемены в жизни портового города – родного ему Намдиня, в котором раньше, чем где-либо еще, сказывались тогда новые веяния. Поэт сознавал, что в жизни все как бы перевернулось, стало иным и отчасти сожалеет о прошлом, видя в нем утраченную ныне гармонию. Его стихотворение «Засыпанная река», имеющее аллегорический подтекст, в определенной мере можно считать программным:

Речная заводь здесь была когда-то,

а ныне – кукуруза и бататы,

Стою и удивляюсь поневоле:

откуда здесь дома и это поле?

Тишь... Кваканье лягушек лезет в ухо.

Я вздрагиваю: кто-то рядом глухо

Паромщика, мне кажется, зовет,

Вот-вот он отзовется, подплывет.

(Перевод Г. Ярославцева)

Но у Ту Сыонга не было безоглядной приверженности к старине. Переоценка прежних моральных и социальных ценностей видна, например, в стихотворении «Их новогодние пожелания», где иронически обыгрываются пожелания почестей и благ, которые поэту отнюдь не представляются притягательными. В стихах Ту Сыонга намечены обличительные образы угнетателей: колониального чиновника-лихоимца, ловких проходимцев, пользующихся своей близостью к колониальным властям, чтобы обирать своих же соотечественников, циничных торговцев и торговок.

Вьетнамская поэзия во второй половине XIX в. шла своим путем к литературе современного типа, она наполнялась новым жизненным содержанием, новым мироощущением, новыми идеями, но продолжала развиваться в рамках старой жанровой системы.

*Глава восьмая*

ЛИТЕРАТУРА ИНДОНЕЗИЙСКОГО АРХИПЕЛАГА И МАЛАККСКОГО ПОЛУОСТРОВА

В напечатанном в 1860 г. в Амстердаме публицистическом романе «Макс Хавелаар, или Кофейные аукционы Нидерландского торгового общества» выдающийся писатель-гуманист Мультатули (в прошлом – колониальный чиновник Эдуард Дауэс Деккер) пишет: «Так называемая Нидерландская Индия... делится на две очень отличающиеся друг от друга части. Одна состоит из племен, князья и князьки которых признали господство Нидерландов. Там управление в большей или меньшей степени оставалось в руках туземных главарей. Другая же часть, к которой принадлежит и Ява, всецело подчинена Нидерландам, за одним ничтожным и, может быть, лишь кажущимся исключением (княжества центральной Явы. – В. С.)».

Продолжая посылать военные экспедиции и укрепляться во «внешних провинциях», голландцы, монополизировав внешнюю торговлю, изолировали их от экономических и культурных связей с остальным миром. Теплившаяся в этих районах культурная жизнь по своим формам и идеологическому содержанию отвечала сохранившимся добуржуазным общественно-экономическим формациям. Даже в центре колонии, на Яве и Мадуре, возможности для серьезных преобразований в сфере духовной культуры оставались ограниченными. Окончательно утвердившийся здесь после подавления восстания Дипонегоро (1825—1830) метод государственно-крепостнической эксплуатации природных и людских ресурсов с опорой на зачисленную на службу феодальную верхушку не способствовал вызреванию буржуазных элементов в туземном обществе (крестьян заставляли выращивать почти бесплатно на своих участках кофе, сахарный тростник и другие сельскохозяйственные культуры для Нидерландского торгового общества).

В этих условиях бурные события в Европе в 1848 г. не могли еще вызвать какого-либо отклика у индонезийцев. Но эти события активизировали общественную жизнь голландской общины, особенно после отмены в том же году запрета на ввоз печатной продукции из метрополии и разрешение частноиздательской инициативы в самой колонии. Быт и нравы натурализовавшихся или уже родившихся здесь, в Индонезии (в том числе от смешанных браков), голландцев получили отражение в так называемой колониальной литературе, затрагивавшей также конфликты в туземной среде. Представляя собой составную часть собственно голландской литературы, это ее ответвление было порождено иной, отличной от метрополии культурной и социальной средой и впитало в себя стилистику устного повествования колонистов (застольные и прочие рассказы). Но можно говорить и о влиянии традиционных литератур Индонезии (особенно прозы), ориентировавшихся скорее на слушателя, нежели читателя, а также местного ораторского искусства. Эти стилевые черты свойственны и самому выдающемуся (хотя отнюдь не типичному в идейном плане) «колониальному» роману «Макс Хавелаар, или Кофейные аукционы Нидерландского торгового общества» Мультатули, который не случайно включил в него панегирик малайским пидато (выступлениям перед аудиторией).

Гневное разоблачение в нем преступлений «маленькой страны с большим ртом» в ее заморских владениях и призыв покончить с феодальной заскорузлостью немало способствовали усилению кампании за отмену системы «принудительных культур». Поскольку же она явно становилась невыгодной для окрепшей голландской промышленности, заинтересованной в колониальном рынке для своих товаров, в начале 70-х годов был принят ряд законов, которые открыли дорогу в Индонезии рыночному хозяйствованию. Все это создавало больше возможностей для втягивания местного населения в орбиту современного развития, хотя то обстоятельство, что посреднические функции для европейского капитала взяли на себя тамошние китайцы, ставило существенный предел вызреванию мелкой и средней туземной буржуазии и самого буржуазного уклада жизни. Поэтому процесс национального пробуждения индонезийцев и литературное обновление обозначились только в XX в., т. е. позже, чем в большинстве соседних колониальных же стран.

В целом для литературного процесса Индонезии второй половины XIX в. характерны центробежные тенденции, четко проявившиеся к концу XVIII в. Литературные надъязыки – яванский на Яве и Мадуре и классический («высокий») малайский во внешних провинциях – все определеннее уступают место творчеству на родных языках каждой народности: сунданском, мадурском, ачехском и т. д. Одновременно в портовых городах Явы и других островов продолжала бытовать и набирала силы литература на вульгарном («низком») малайском языке (койне), который в XX в. станет основой для формирования общенационального индонезийского языка. Во второй половине XIX в. на этом койне записываются в арабской графике шаиры (поэмы) о Крымской войне 1854 г., о голландской военной экспедиции в Банджермарсин (о-в Калимантан) и немало прочих манускриптов. Появляются также книги, напечатанные латинским шрифтом: переводы Библии, сборники миссионерских притч; аллегорико-назидательные поэмы «Шаир о ленивцах» (1863) Мухаммеда Хуссена, «Шаир о рыбах» (1865) Саида Ахмада, чисто дидактический «Шаир о чиновниках...» (2-е изд. – 1881) Багинды Мараджалана и др. Основной вклад в заметно активизировавшуюся после реформ 70-х годов прессу и литературу на «низком» малайском языке внесли представители голландской и китайской метисских общин. Преобладали пересказы произведений китайской и европейской литературы и их версификации. Создавались также «информационные» шаиры о текущих событиях и свершениях, например «Шаир о строительстве железной дороги» (1890) плодовитого Тан Тенгки. В 1884 г. журналист и литератор Ли Кимхок (1853—1912) в грамматике «Батавский малайский» предпринял небезуспешную попытку унификации норм «низкого» малайского языка. Ему же принадлежит немало оригинальных романов, действие которых развертывается, однако, в Китае, где сам писатель никогда не был. Освоение же прозой местной действительности начинается к середине 90-х годов.

В самой развитой и богатой среди всех традиционных литератур – яванской – усиливаются кодифицирующиеся тенденции. Так, правитель одного из «независимых» центрально-яванских княжеств и видный поэт Мангкунегоро IV (правил – 1853—1881) создает на основе театрализованных версий яванизированной «Махабхараты» поэму «Трипомо» – свод феодальных добродетелей, включающих принцип неоглядной верности воина-ксатрии сюзерену. Другая его поэма – «Ведатомо» – по сей день остается наиболее авторитетным собранием доктрин так называемого яванского мистицизма (агама джава) – эзотерического учения, вобравшего автохтонные индо-буддийские и суфийские элементы, которое наложило заметный отпечаток на мировосприятие яванцев.

Мистико-эсхатологические мотивы, а также приемы подачи материала, свойственные традиционным книгам предсказаний, характерны и для крупнейшего истинно народного по охвату социального материала и пафосу яванского поэта Р. Н. Ронгговарсито (1802—1874). Среди его многочисленных произведений выделяются критически заостренная поэма «Век безвременья» (1860) и оставшаяся незавершенной, обширная прозаическая псевдохроника «Книга раджей», объединяющая в общую картину индо-буддийские и автохтонные мифы и предания с реальными (хотя также переработанными народным сознанием) историческими событиями.

Поэт тесно сотрудничал с голландским яванистом, составителем первых школьных учебников на яванском языке Ф. Винтером и принимал участие в издававшейся им с 1855 г. яваноязычной газете «Бромортани», а его произведения были в числе первых печатных изданий второй половины XIX в. Тем не менее говорить о четких рационально-просветительских тенденциях в творчестве Ронгговарсито сложно, хотя именно он был зачинателем прозы на новояванском языке (обращение к прозе – характерная черта азиатской просветительской литературы этого периода). Индонезийские и голландские филологи объясняют консервативные черты его творчества устойчивой привязанностью яванских писателей к традиционным формам, идеям и образам, что и в дальнейшем препятствовало существенному обновлению яванской литературы по сравнению с зависимой от нее и типологически близкой сунданской.

Существенный вклад в упорядочение сунданского письма и нормализацию языка внес Раден Хаджи Мохаммад Муса (1815—1884). Писателю принадлежит значительное число дидактических вавачанов (поэм) и несколько прозаических книг. Среди них наибольший интерес представляют повести «Завещание» и «Опозорившийся послушник», в которых писатель критикует суеверия и отстаивает рационалистические принципы отношения к действительности.

Пожалуй, самым неожиданным явлением в контексте культурной и идеологической жизни Индонезии третьей четверти XIX в. было творчество батака Вилема Искандера (ок. 1840—1876), писавшего на батакском языке, имевшем хотя и древние, но слабые традиции письменности. С 1854 по 1861 г. он обучался в Голландии, где получил диплом школьного учителя, и, вернувшись на Суматру, возглавил крохотный правительственный педагогический колледж в Тано-Бато, где составил для учеников две книги для чтения («Знание и умения европейцев» и «Пестрые истории») со сведениями, почерпнутыми во время пребывания в Европе, вперемежку с назидательными рассказами на местные темы. Еще одна книга Вилема Искандера – «Искренность и согласие» – примечательна включенными в нее стихами («Мандаилинг», «Советы отца сыну, направляющемуся в школу» и др.), в которых он воспел свою любовь к родному краю и пользу знаний.

В литературе на классическом («высоком») малайском языке в обозреваемый период не появляется фигуры, равнозначной просветителю первой половины века Абдуллаху бин Абдулкадиру Мунши. Даже в «Рассказе о плавании» (1872) его сына и единственного восприемника Мунши Мохаммеда Ибрагима (1845—1904), содержащем описание его поездки в качестве переводчика генерал-губернатора в княжества Селангор и Перак, нет столь решительной критики феодального обскурантизма, как в произведениях отца. Созданные же во второй половине XIX в. поздние родословия Джохора, Кедаха, Келантана и некоторых других княжеств «опекаемого» англичанами Малаккского полуострова полны вымысла и часто больше напоминают волшебные прозаические хикаяты, чем исторические хроники. Излюбленным жанром оставались и стихотворные шаиры, в которых усилились черты бытовизма: например, «Шаир о глупом купце» и «Шаир о шмеле, подобном Индре» сестер Кальсум и Сафии.

Элементы реализма, рационализм и авторское начало свойственны в какой-то мере произведениям Али Хаджи ибн Раджи Хаджи Ахмада (1809—1870) из княжества Пеньенгата (подконтрольный Голландии арх. Риау), которого называют последним малайским классическим писателем. В его прозаических «Родословиях бугов и малайцев» (1860) и «Бесценном даре» (1865) подробно комментируются исторические факты и выражается скептическое отношение к волшебным сюжетам старых хроник. Видный богослов и политический деятель Раджи Али менее всего был склонен к прямому восприятию европейских просветительских идей. Порицая упадок нравов, он отнюдь не стремился к радикальным переменам, а, наоборот, призывал к упрочению феодальных институтов и возвращению к «истинному» учению пророка Мухаммеда, очищенному от суеверий и «нововведений». Но именно в этих призывах проглядывают будущие установки реформаторов ислама в Малайе, которые вскоре встанут у истоков обновления малайской (малазийской) литературы.

*Глава девятая*

ФИЛИППИНСКАЯ ЛИТЕРАТУРА

Существенным фактором внутренней ситуации на Филиппинах с середины 50-х годов XIX в. было организованное освободительное движение либерально-националистического толка. Испания к этому времени окончательно утрачивает былое положение одной из ведущих европейских держав. Она вынуждена уступать натиску торгового капитала развитых европейских держав и САСШ. К середине прошлого века на Филиппинах несколько ограничивается власть крупных землевладельцев; заканчивается формирование нового класса местных помещиков-феодалов – касиков. Местная знать составила наиболее привилегированную, наряду с испанцами, социальную группу – принсипалия. Повысился социальный статус испанских и китайских метисов, из числа которых рекрутировалась городская мелкая буржуазия, а также небольшая прослойка пролетариата. Растет социальная дифференциация и имущественное неравенство. Увеличивается число смешанных браков и метисация населения. В этническом развитии филиппинские ученые отмечают лидерство тагалов.

Если на протяжении всего предшествующего периода колонизации администрация, и в особенности испанское духовенство, решительно отказывала абсолютному большинству местного населения в праве на просвещение, даже запрещая изучать испанский язык, то с 1863 г. в соответствии с реформой образования было введено всеобщее начальное обучение, в конце 60-х годов дети представителей местных имущих слоев, принсипалии, получили доступ в закрытый для них прежде старинный доминиканский Университет св. Фомы в Маниле, а также стали завершать свое образование в испанских вузах. Существенным для данного периода оказалось появление филиппинской разночинной интеллигенции как одного из главных носителей национального сознания и национально-освободительной идеологии. Начавшийся в 40-х годах рост филиппинской периодики продолжился во второй половине столетия, способствуя распространению националистических, реформаторских и либеральных идей. Всего к началу 60-х годов на Филиппинах издавалось около двадцати периодических изданий, в том числе десять газет. Однако их тираж был незначительным, а издание на испанском языке делало их доступными лишь узкой прослойке образованных людей. С 1864 г. газета «Эль Пасиг» наряду с материалами на испанском стала помещать также статьи на тагальском – одном из наиболее распространенных местных языков. Двуязычной была также издававшаяся известным литератором М. дель Пиларом Ф. Кальво в 1882 г. «Диарионг Тагалог» («Тагальская газета»), выходившая на тагальском и испанском языках. В 1889 г. был организован выпуск первой газеты на илоканском языке – «Эль Илокано» («Илоканец»).

Политическое бесправие и национальное угнетение наносили ущерб экономическим интересам местной помещичье-буржуазной элиты, все более ухудшали положение народных масс. К стихийным возмущениям крестьянства прибавилось оппозиционное движение за реформы умеренно-либеральных представителей филиппинских помещиков и буржуа, интеллигенции и духовенства. К концу 60-х годов обозначился угрожающий накал всеобщего недовольства, завершившийся первым серьезным взрывом – восстанием солдат и рабочих артиллерийского гарнизона и арсенала в Кавите в январе 1872 г. Потопленное в крови, оно тем не менее оказало преобладающее влияние на все последующее развитие освободительного движения вплоть до национально-освободительной революции 1896—1898 гг.

Из-за жесточайших репрессий, последовавших за подавлением Кавитского восстания, либерально-буржуазное движение за реформы в значительной части переместилось в Испанию. Филиппинцы за рубежом и испанские либералы создали в 1888 г. Испано-филиппинскую ассоциацию и наладили в 1889—1895 гг. выпуск двухнедельной газеты «Ла Солидаридад» («Единство»), сыгравшей большую роль в объединении освободительных усилий и развитии боевой публицистики. Пик этого «движения пропаганды» приходился на середину 80-х – начало 90-х годов. Во главе его стояли выдающийся филиппинский мыслитель, политический деятель и писатель Хосе Рисаль (1861—1896), публицисты Марсело И. Дель Пилар (1850—1896) и Грасиано Лопес-Хаэна (1856—1896). Их антиколониальные и антиклерикальные статьи и памфлеты сыграли большую роль в пробуждении национального самосознания у соотечественников. Они принимали и практическое участие в сплочении патриотических сил на родине, взрастили революционеров-разночинцев. Так, на месте созданной Х. Рисалем в 1892 г. Филиппинской лиги, которая распалась в связи со ссылкой ее организатора, возникла первая тайная революционная организация «Катипунан» (полное название – «Высочайший и досточтимый союз сынов страны»), которую возглавил член Филиппинской лиги Андрес Бонифасио (1863—1897), также известный своей литературной деятельностью, прозванный «Великим плебеем». (Отметим, что подобное же романтическое наименование носило и созданное в 1816 г. первое общество декабристов – «Общество истинных и верных сынов Отечества».)

Испанская классическая литература довольно рано стала известна в подлинниках представителями филиппинской элиты и оказала влияние и на становление литературы на местных филиппинских языках, и в первую очередь тагалоязычной литературы.

Тагальская литература во второй половине XIX в. значительно пополняется переводными произведениями церковного и светского содержания, а также родственными им национальными адаптациями.

Хоакин Туасон (1843—1908), один из самых плодовитых тагальских религиозных писателей и журналистов, выпустил при жизни не менее четырех десятков различных книг. В их числе помимо новен – стихотворных текстов библейской нравоучительной тематики – жития католических (главным образом филиппинских) святых, популярные проповеди для тагалов, изложения основных духовных истин, морально-этические наставления и т. п.; одновременно из-под его пера вышел и двухтомный тагальский вариант «Нового Робинзона» (1879—1880), а также авит (романическая поэма) «Элисео и Ортенсио» (1872).

В этот период систематически переводились и ставились пьесы испанской классической драматургии XVI—XVIII вв., что дало толчок развитию собственно филиппинской драматургии и театра современного типа. С середины века на Филиппинах получает развитие испанская народная музыкальная комедия или мелодрама – сарсуэла. Одной из первых филиппинских сарсуэл на испанском языке стала пьеса «Игра с огнем», поставленная в 1878 г. Появляется и сарсуэла на национальных языках, которая, начав с изображения любовных коллизий, к концу века постепенно приобретает социальное звучание. Сценическое воплощение литературных произведений часто было единственной возможностью ознакомления с ними филиппинцев.

На этот же период приходится завершающий этап творчества Франсиско Балагтаса (1788—1862), основоположника современной тагальской поэзии, написавшего много комедий, фарсов, моро-моро. В 1861 г. выходит третье (последнее прижизненное и наиболее известное) издание его главного литературного труда, ставшего классическим, – поэмы-авит «Флоранте и Лаура». Творчество Балагтаса оказало существенное влияние на многих тагальских поэтов Филиппин конца XIX – начала XX в.

Зачатки филиппинской художественной прозы на тагальском языке можно видеть уже у Фр. Балагтаса. Однако подлинным пионером тагалоязычной прозы и автором первого тагальского романа стал священник Модесто де Кастро, родившийся в начале или в середине 40-х годов XIX в. Известный проповедник и богослов, в истории филиппинской литературы он занял важное место как автор первого эпистолярного дидактического романа на бытовой сюжет «Переписка Урбаны и Фелисы» (1863—1864). В этом пронизанном богословскими идеями романе достаточно четко прорисованы характеры обеих героинь, выведена знакомая современникам автора с детства обстановка и близкие им бытовые ситуации. Книга написана подлинно тагальским языком, близким разговорно-бытовому. Значительно позже, в 1885 г., один из участников движения за реформы, Педро А. Патерно (1857—1911), опубликовал в эмиграции в Испании один из первых романов на тагальском языке «Нинай». В истории филиппинской литературы упоминается также тагальский роман отца Мигеля Люсио Бустаменте «Старик Басио Макунат» (1885).

Значительным явлением илоканской литературы XIX в. стало творчество Леоны Флорентино (1849—1884), драматурга и поэтессы лирического и сатирического склада. Из ранних илоканских поэтов известен также священник Хусто Клаудио Фохас (род. – 1855), писавший стихи с налетом религиозного мистицизма. Во второй половине 80-х годов в илоканскую литературу вступают их младшие современники, известные затем общественные и политические деятели страны Игнасио Вильямор (1863—1933) и Исабело де лос Рейес (1864—1938). Первый прославился своей книгой в фольклорном стиле, написанной народно-разговорным языком, «Как говорят мудрецы», вобравшей в себя илоканскую народную мудрость. Второй писал по-илокански стихи и прозу. Кроме того, на илоканском в это время писались новены, а также пасьоны – истории на темы из жизни Христа и Девы Марии, в которых они представлены не столько божественными персонажами, сколько обыкновенными людьми с присущими им чувствами и помыслами.

Себуанская (сугбуанонская) литература этого времени представлена в основном различными видами национальной драмы: комической (балитау), народно-бытовой (вагамундо), ритуальной (колилиси) и др. Аналогично развивалась панаянская (хилигайнонская) литература. Литератор М. Перфекто написал в 1884 г. панаянский пасьон, явившийся первой книгой, созданной на этом языке его носителем (до этого религиозные книги на панаянском писали испанские монахи). Просветительские тенденции в этой литературе отражает творчество писателя-моралиста Корнелио Иладо (1837—1919), автора первой на этом языке драмы «Идеальная женщина» (1878), в 90-е годы он написал книгу нравоучительных рассуждений по различным морально-этическим вопросам и книгу философских этюдов.

Зачинателем пампанганской литературы был выдающийся писатель, поэт и драматург Хуан Крисостомо Сото (псевдоним – Криссот, 1867—1918). Он перевел на родной язык «Ромео и Джульетту» Шекспира (в национальной адаптации – «Брак мертвых»); «Фауста» Гете и др. Он же стал основоположником пампанганской сарсуэлы, писал традиционные сенакуло и пр.

Филиппинская литература на испанском языке сложилась в единую систему во второй половине XIX столетия в результате расширения образования и изучения испанского языка и литературы. Ее упрочению способствовало чтение в испанских переводах художественной классики (Шекспира, Мольера, Дюма, Жюля Верна, Золя) и общественно-политической литературы.

Среди первых филиппинских испаноязычных литераторов, журналистов и публицистов выделялись местные теологи Педро Пелаэс (1812—1863) и Хосе А. Бургос (1837—1872) (казненный после подавления Кавитского восстания).

Хосе Рисаль

Фотография. 1890 г.

Главной заслугой последнего является приписываемая ему первая филиппинская повесть на испанском языке – «Черная волчица» (1869), названная в подзаголовке «историческим романом». Сюжет повести основывается на подлинном драматическом эпизоде из истории страны, связанном с острым конфликтом между светскими и духовными властями колонии в начале XVIII в. Автор задался целью не только изобразить злоупотребления церковников, изобличить социальную и национальную дискриминацию, но и показать, как колониально-церковный режим порождает повстанческое движение и ведет к насилию в борьбе против беззакония и несправедливости. В заключительной части повести, носящей симптоматичное название «Будущее Филиппин», он излагает результаты своих раздумий о путях преодоления социальных пороков, в частности посредством «справедливого правления», распространения просвещения, соблюдения равенства всех «перед богом и законом».

Испаноязычные филиппинские священники, не ограничиваясь статьями на религиозные темы и публицистическими очерками, делают первые попытки создать филиппинский испаноязычный рассказ (Габриэль Рейес, М. Севилья-и-Вильена и др.). В 80-е годы появились и два первых малоудачных романа на испанском языке: «Ангельский сад» Хосе М. Чангко и «Повесть о Пурисиме Консепсьон» Хосе М. Саморы. Грасиано Лопес-Хаэна (1856—1896) написал по-испански и по-тагальски сатирическую повесть «Брат Ботод» и романы «Дочь монаха» и «Надежда» антиклерикального направления, но они также оказались слабыми в художественном отношении.

Главное место в литературе второй половины XIX в. принадлежит выдающемуся филиппинскому писателю и мыслителю, ученому, общественному и политическому деятелю Хосе Рисалю, внесшему заметный вклад в мировую литературу на испанском языке. Хосе Рисаль-и-Алонсо родился в 1861 г. в г. Каламба (провинция Лагуна). С 1872 г. учился в иезуитской коллегии Атенео в Маниле, а в 1877 г. поступил в Университет св. Фомы, но в 1882 г. вынужден был эмигрировать в Испанию, ибо своими стихами и речами навлек на себя подозрение в неблагонадежности. Хосе Рисаль окончил медицинский (1884) и философский (1885) факультеты Мадридского университета. Один из наиболее активных и влиятельных участников Испано-филиппинской ассоциации и газеты «Ла Солидаридад», Рисаль оказал революционизирующее влияние на своих соотечественников и стал признанным лидером националистического антиколониального движения своего народа. Возвратившись в 1892 г. на родину, он создал первую филиппинскую политическую организацию – Филиппинскую лигу, но вскоре был на три года отправлен в ссылку. С началом революции он пытался в качестве врача выехать на Кубу, где уже шла война, но был возвращен с дороги и после непродолжительной комедии суда расстрелян 30 декабря 1896 г. в Маниле.

Идейное, эстетическое воздействие Рисаля ощущается и поныне в самых различных областях филиппинской культуры, но прежде всего он был писателем, публицистом, переводчиком, редактором, просветителем и реформатором националистического толка, сторонником мирных средств борьбы за демократические преобразования, подразумевавшие «ассимиляцию» Филиппинских островов «матерью-Испанией». В конце жизни Рисаль фактически порвал с официальной религией, но остался верен «собственной вере», он сделался деистом, исповедующим «религию разума».

Факсимильные фотокопии рукописи и отдельного листа

романа Х. Рисаля «Не прикасайся ко мне».

Титульный лист нарисован автором

Литературные труды Хосе Рисаля, как отметил английский исследователь Остин Коутс, являются составной частью его «политической в целом жизни». Это хорошо видно по его переписке и таким публицистическим статьям и памфлетам, как «Филиппины через сто лет» (1889—1890), «О праздности филиппинцев» (1890), «Видение брата Родригеса» (1889), «По телефону» (1889), «Филиппинцам» (1892) и некоторым другим. Международную известность Рисалю принесли романы, демонстрирующие развитие его художественного метода от романтизма к реализму. Реалистическое изображение современной ему жизни и страстный обличительный пафос сразу же привлекли читателей за рубежом и на Филиппинах, куда его романы «Не прикасайся ко мне» (1887) и «Флибустьеры» (1891) доставлялись нелегально.