Текст книги "История всемирной литературы Т.7"

Автор книги: Георгий Бердников

сообщить о нарушении

Текущая страница: 102 (всего у книги 102 страниц)

Эти две тенди (в более поздних переработках они объединяются в один связный текст) находятся в одном ряду с другими более ранними дидактическими произведениями суахилийцев, в которых органически соединены, с одной стороны, типично африканское начало (традиция песен-наставлений при обрядах), с другой – мусульманские доктрины и сюжеты. Этот синтез в условиях усиливавшегося влияния арабо-мусульманской культуры во всех областях жизни суахилийцев отражал общественную необходимость переводов, переложений на суахили мусульманских сюжетов и историй.

В суахилийской литературе второй половины XIX в., где появились новые сюжеты, отразившие историческую действительность того времени («Песнь об Акиде»), продолжали создаваться нравоучительные произведения, насыщенные мусульманской тематикой и образами. Однако важно подчеркнуть, что создавались они по-прежнему в традиционной поэтической форме (тенди), столь характерной для суахилийского словесного творчества более раннего периода. Это относится и к многочисленным поэтическим произведениям, в которых воплотилась тема столкновения с колонизаторами: завоевание немцами восточноафриканского побережья, попытки местного населения противостоять им. И эти тенди, включив новые темы и образы, сохранили все черты, типичные для старинных произведений этого жанра. Они составляют отдельный пласт суахилийской литературы следующего исторического периода.

*Глава четвертая*

ЭФИОПСКАЯ ЛИТЕРАТУРА

В 1855 г. верховную власть в Эфиопии захватил некий Каса Хайлю, отпрыск обедневшего рода, взяв себе в качестве царского имени имя царя Феодора, чье появление предрекалось в апокрифическом «Сказании Иисуса». В первой половине XIX в. идея сильной царской власти носилась в воздухе, и новоиспеченный царь вынашивал самые смелые планы. Объективной целью радикальных реформ Феодора, направленных против крупных феодалов, было создание национального государства с сильной самодержавной властью во главе.

Однако в ту пору, когда до разложения феодализма было еще очень далеко, эта цель не могла быть ни понята, ни принята большинством его земляков, что в конечном счете и предопределило падение Феодора. Сталкиваясь с постоянными препятствиями в осуществлении своей грандиозной задачи объединения страны, Феодор метался по стране, предавая огню и мечу восстающие области и пытаясь то неожиданными милостями, то необузданной жестокостью добиться своего. В результате он восстановил против себя и феодальную знать, и церковников, и народ, уставший от постоянных войн и разорений, и Англию, на которую Феодор возлагал большие надежды, пытаясь преодолеть отсталость своей страны. Поэтому, когда англичане послали против него экспедиционный корпус, эфиопский царь оказался в полной изоляции. Его крепость была окружена, и, поняв, что она не выдержит английской осады, 18 апреля 1869 г. Феодор распустил свои войска и застрелился.

Бурные события царствования Феодора, потрясшие страну, самым непосредственным образом отразились на развитии эфиопской литературы, и в первую очередь на развитии историографического жанра. Известны три произведения этого жанра, посвященные его царствованию. Первое принадлежит перу канцлера и личного секретаря Феодора – Занеба, который по старинной традиции исполнял также и обязанности официального царского историографа, и представляет собой интереснейший памятник переходного периода в развитии эфиопской литературы.

Хроника Занеба была задумана как продолжение хроник царей Гондарского периода (1632—1789). Все произведение пронизывает мысль, что Феодор с детства был избран богом на царство и что его воцарение должно спасти Эфиопию от смуты и погибели. Занеб приводит даже явно вымышленную генеалогию, возводящую царя к соломонидам, чтобы утвердить таким образом его «законные права» на эфиопский престол. Подобно «царским хроникам» Гондарского периода, сочинение Занеба, апологетичное по духу, выдержано в строго хронологической летописной манере с точной датировкой событий. Это неспешное и подробное изложение, однако, заканчивается событиями ноября 1859 г., после чего следует торопливая концовка, сделанная, судя по всему, сразу же после гибели царя. Новшеством является язык произведения: это не мертвый литературный геэз, а живой разговорный амхарский язык. Его внедрение в эфиопскую литературу, объясняемое конкретно-историческими причинами, знаменует новый этап ее развития.

Смутное время и ожесточенная борьба за власть породили в стране усиленное внимание к историографическому жанру, который приобрел почти публицистическое звучание. Это внимание вышло далеко за пределы узкого круга книжников, знакомых с древним литературным языком. В то же время, сталкиваясь с непониманием и противодействием своим реформам, и царь, и его ближайшее окружение были заинтересованы в том, чтобы ознакомить со своей интерпретацией событий возможно более широкий круг людей. Подобные же пропагандистские цели ставили и политические противники царя Феодора, и поэтому они также выбирали для своих историографических произведений живой амхарский язык. Такова, например, история царя Феодора, принадлежавшая перу клирика Вальда Марьяма, опытного книжника из окружения митрополита, прекрасно знакомого и с древним языком и искушенным в литературном труде, но тем не менее написавшим свое произведение по-амхарски.

Разница между этими двумя произведениями велика. Занеб, через чьи руки проходила вся царская переписка и государственные бумаги, точен в датах и прекрасно осведомлен в государственных делах. Вальда Марьям же писал спустя восемнадцать лет по смерти Феодора. К тому же при жизни этого царя он был заключен в крепость вместе с митрополитом. Поэтому повествование Вальда Марьяма уступает хронике Занеба в точности. Однако оно выигрывает благодаря необыкновенной живости описания. Не будучи скован жесткой хронологической канвой летописной манеры, присущей официальным хроникам, Вальда Марьям целиком сосредоточился на изображении характера царя – это было совершенно новым явлением для эфиопской литературы.

Основная идея Вальда Марьяма, которую он последовательно и ненавязчиво внушает читателю, прямо противоположна идее Занеба – это мысль о том, что простой человек, не соломонид и, следовательно, не рожденный для царства, достигнув высшей власти, неминуемо должен превратиться в жестокого тирана, мучителя подданных, независимо от своих личных качеств, пусть даже весьма недюжинных. В этой трагической борьбе личности и рока личность неизбежно терпит поражение, мучительно осознавая собственную деградацию. Здесь описываемые события, как реальные, так и легендарные, служат лишь историческим фоном для этой борьбы. Феодор начинает как царь-благодетель, а кончает как тиран.

Свободная манера повествования, где причудливо переплетаются вымысел, личные впечатления и исторические факты, подчиненные единой авторской идее, превращает сочинение Вальда Марьяма в произведение скорее художественное, нежели историческое, хотя влияние старого сложившегося историографического жанра ощущается вполне отчетливо.

Свободно от этого влияния принадлежащее анонимному автору третье сочинение, посвященное царю Феодору. Это уже не хроника, а сборник исторических анекдотов из жизни царя. Автор, будучи сам тигрейцем и приводя некоторые анекдоты так, как он их слышал (т. е. на языке тигринья), свое сочинение пишет тем не менее по-амхарски. (Амхарский язык принадлежит к южной ветви эфиопских языков. Тигринья же, как и мертвый язык геэз, служивший языком литературы и литургии, принадлежит к северной ветви. На тигринья говорят в областях Тигре и Эритрея.) Таким образом, амхарский язык начинает выступать в стране в качестве общенационального литературного языка. Это, разумеется, еще не литературная традиция, а робкая тенденция, однако тенденция, имевшая не только большое будущее, но и определенные историко-культурные предпосылки. Амхарский язык был не только языком амхарского народа, но и традиционным языком эфиопского двора, во всяком случае при официальных и парадных обстоятельствах, несмотря на его этнически неоднородный и разноязыкий состав. Немаловажное значение имело также и то, что по всей Эфиопии в церковном образовании (а иного Эфиопия не знала) Писание изучалось на мертвом литературном языке, но комментарии к нему заучивались наизусть исключительно по-амхарски, в какой бы части страны та или иная церковная школа ни находилась.

Поэтому литературное творчество на амхарском языке продолжалось и при переходе верховной власти в стране к северянам из области Тигре, как это было в 1872 г., когда после ожесточенной борьбы за власть, последовавшей за смертью Феодора, императором стал северянин, принявший царское имя Иоанна IV. Его царствование (1872—1889) было в определенном смысле феодальной реакцией на смелые реформы его предшественника. Иоанн также стремился к возрождению своей страны, которое, однако, представлялось ему не в виде «неслыханных новшеств» Феодора, а в восстановлении былой славы и мощи эфиопских феодальных монархов прошлого. Он пытался жить по-старому: строил церкви, щедро жаловал землями своих сторонников, умело сталкивал между собою опасных соперников и желал от окружающего мира только одного – чтобы оставили в покое его и его страну. Но внешний мир не собирался оставлять в покое Эфиопию, и Иоанн вынужден был, напрягая все силы, бывшие в его распоряжении, отражать нападения сначала египтян, затем итальянцев, пока 9 марта 1889 г. он не погиб в битве с махдистами. Таким образом, страна не знала мира и в царствование Иоанна, и напряженное историографическое творчество, посвященное недавним бурным событиям в жизни страны, продолжалось, далеко выходя за пределы узкого придворного круга.

Это не означает, что оно не велось и в его пределах. Несмотря на то что по всеобщему убеждению Иоанн не любил официальной историографии, считая ее льстивой и лицемерной, вскоре после своей коронации он приказал начать писать историю собственного царствования. Для выполнения этой работы были выбраны три человека: глава придворного духовенства Мэрави Текле Эстифанос, настоятель Троицкого собора в Адуа Бэрхан и настоятель Сионского кафедрального собора в Аксуме Иясу. История Иоанна писалась на традиционном литературном языке геэз по всем канонам пространных царских хроник Гондарского периода. Она начинается, как и положено, с рождения героя повествования и описывает его юность, борьбу за власть и торжественную коронацию в Аксуме. По неизвестной причине вскоре после этого повествование обрывается. Рукопись этой официальной хроники хранилась не при дворе, а в церкви Дабра Бэрхан Селласе, построенной Иоанном в Адуа. Так старинные гондарские традиции с трудом прививались при дворе Иоанна, несмотря не явное желание возродить их со стороны царя и его ближайшего окружения.

Тем не менее литературное творчество традиционного типа продолжалось в царствование Иоанна, только не при дворе, а в тех соборах Адуа и Аксума, которым он всячески благоволил. В Сионском кафедральном соборе Аксума некий Хайле Марьям посвятил этому царю свое сочинение, которое напоминает скорее не историю, а житие. Там Иоанн, павший в битве с махдистами, прославляется как мученик за веру и живописуется не только как мужественный воин, но и вероучитель, проповедник, креститель народов и «прогонитель» бесов. Заканчивается произведение, как и положено житию, перечнем чудес, совершенных Иоанном. В другом аксумском соборе, Троицком, любимом храме Иоанна, хранилась не дошедшая до нас целиком другая хроника этого царя. Ее автор, настоятель Марша, был человеком искушенным в литературном творчестве. Ему принадлежали еще два жития святых. Житийный стиль чувствуется и в этом его произведении, особенно в пространных и цветистых риторических отступлениях религиозного характера. Тем не менее и по композиции, и по содержанию это именно царская хроника, а не житие. По стилю и манере изложения это сочинение приближается к произведениям официальной царской историографии, хотя, будучи написано по памяти уже после гибели Иоанна, в точности и информативности оно уступает сочинениям придворных хронистов.

Наряду с вышеперечисленными историографическими сочинениями, посвященными царствованию Иоанна, которые происходили из придворных, главным образом клерикальных, кругов, близких царю, в стране параллельно развивалась и более независимая историография. В этих произведениях, написанных как на геэз, так и на амхарском языке, однако уже вдали от царского двора, царствование Иоанна рассматривается уже в одном ряду с его предшественниками на эфиопском престоле. Повествование здесь становится гораздо суше и короче, а главное – целью его оказывается описание не столько деяний царя, сколько истории страны. Уступая официальным и полуофициальным произведениям как в объеме, так и риторических красотах, эти сочинения много выигрывают в объективности изложения. Так вслед за изменением отношения к историографии меняются и произведения этого жанра.

Впрочем, эти изменения, заметные лишь при внимательном рассмотрении эфиопской историографии, не носили сколько-нибудь решительного характера. В целом эфиопская литература во второй половине XIX в. по-прежнему оставалась литературой средневековой и пребывала в состоянии застоя. Развитие, робкое и небыстрое, наблюдается только в пределах историографического жанра, да и здесь оно весьма незначительно. Однако грядущие изменения были неотвратимы. Эфиопия уже стояла на пороге того нового и опасного времени, которое впоследствие историки назвали временем «раздела Африки. Очень скоро страна оказалась перед жестоким выбором, когда нужно было или меняться и приспосабливаться к новым временам империалистической эспансии, или погибнуть в неравной борьбе. Для Эфиопии начинался новый период ее истории. Для развития эфиопской литературы этот период ознаменовался скорым концом старой средневековой литературы и весьма нескорым и постепенным развитием принципиально новой литературы, литературы Нового времени.

*Глава пятая*

БУРСКАЯ ЛИТЕРАТУРА

Во второй половине XIX в. в Южной Африке нарастают политические и экономические противоречия между английской горнопромышленной буржуазией и бурским фермерством, усиленные национально-языковой рознью. Они особенно обострились, когда в последней трети века на бурских территориях были найдены большие природные запасы золота и алмазов. Столкновение интересов привело к англо-бурским войнам 1880—1881 и 1899—1902 гг., лишившим буров административного самоуправления.

Этот социально-исторический конфликт нашел свое преломление в так называемом первом африканерском движении, средоточием которого стало Общество истинных африканеров, основанное в 1875 г. Целью Общества было: перевод Библии на бурский язык, издание словаря, грамматики и учебников о родном и на родном языке буров. Однако в его деятельности проявились националистические чувства, религиозный (кальвинистский) фанатизм, расистские настроения бурской фракции населения страны, предопределившие первые шаги профессиональной литературы на языке африкаанс, произведения которой публиковались на страницах печатного органа «истинных африканеров» – журнала «Патриот» (1876—1904).

Позицию журнала ярко иллюстрируют патриотические «Народная песня» – коллективное сочинение редакции, «Трансваальская песня свободы», «Как голландцы заняли Кап» и «Ночь и заря в Матабелеленде» С. Дю Туа, любовная лирика – баллада «Хендрик и Фиделия» К. Хогенхаута, «Санни Бейерс» (обработка «Афинской девы» Байрона); многочисленные пародии (на гимн «Правь, Британия...»), шуточные стихи и поэмы, эпиграммы, религиозные песни. Художественный уровень этой поэзии весьма невысок, важна была ее пропагандистская, дидактическая функция.

Африканерская литература рождается в полемике и нередко увязает в ней, даже тогда, когда обращается к истории. Таков, например, один из самых заметных образчиков африканерской прозы того периода, роман пастора С. Дю Туа «Царица Савская, или Золотые копи царя Соломона в Замбези» (1898), где историческое повествование переплетено с путевыми впечатлениями. Художественная ткань романа страдает рыхлостью; этим отличается и историческая драма того же автора «Магрита Принсло, или Любовь, верная до смерти» (1897). Особенно четко выявляется политическая позиция Дю Туа (он был лидером движения «истинных африканеров») в романе «Любовь на войне» (1900—1902) и публицистических сочинениях («История африканерского языкового движения», 1880; «Путешествие по библейским странам», 1883; «Снова в пути», 1886, и др.).

В тех же пропагандистских целях брались за перо не только священники, как, например, президент Оранжевой республики Ф. Рейтц, в своих «Пятидесяти избранных африканских стихах» (1888) воспевающий боевые доблести буров в сражениях с англичанами и «кафрами», т. е. автохтонным африканским населением. Рейтц писал также популярные среди простых читателей шуточные стихи и поэмы, перерабатывая сюжеты европейской литературы; самая известная – «Клаас Гезвинт и его лошадь» (по балладе «Том О’Шантер» Р. Бернса, 1870).

Пастор К. Хогенхаут (1843—1922), один из основателей Общества истинных африканеров и первых переводчиков Библии на африкаанс, также был писателем по необходимости. Его проза, например первая книга на африкаанс «История Иосифа, написанная другом для африканских детей и домочадцев на их родном языке» (1873) или первая новелла на африкаанс «Катарина, дочь адвоката» (1879), как и его стихи, играют прикладную роль.

В то же время часть литераторов-африканеров продолжала писать на нидерландском языке, адресуясь к более образованной (городской) части бурского населения. Таковы, например, семь сборников «Смешные истории и другие стихи» (1893—1909) Мелта Бринка (1842—1925). Однако сам нидерландский язык Бринка, претерпевший значительные изменения и далеко отошедший от «высокого голландского», был аргументом от противного в пользу африкаанс как единственно живого языка бурского народа. На нидерландском языке писал и Ян Лион Каше (1838—1912), автор исторических романов в духе Я. Ван Леннепа «Домашний очаг гугенота» и «Верность до смерти», а также дидактических новелл цикла «Семь дьяволов, и что они творят» (полностью опубл. в 1907 г. на африкаанс), обличающих семь смертных грехов. Голос африканера «с африканерским сердцем» (а таковых и считали истинными – в отличие от африканеров с «английским» или «голландским» сердцем) звучит в его программно-аллегорической поэме «Африканерский язык». Ему принадлежит также серия юмористических миниатюр на внутриполитические темы, которую он печатал в «Патриоте». Как и африканерский «папаша Катс» (прозвище Мелта Бринка), «дядюшка Ян», как звали Каше, хорошо знал жизнь и психологию обывателя, был мастером бытописания, знатоком и любителем терпкого народного юмора.

В целом литература второй половины XIX в., несмотря на бесспорное влияние реакционных, прежде всего расистских и кальвинистских, идей, на этапе своего становления обогащается и демократическими элементами. Буржуазный африканерский национализм, находившийся тогда на ранней стадии развития, искал опоры у народных масс. К ним апеллируют, их учат, у них учатся и первые профессиональные бурские литераторы.

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Сравнительно короткий исторический промежуток, охваченный VII томом, представляет собой чрезвычайно насыщенный и богатый период в истории мировой литературы.

Складывающаяся в этот период мировая капиталистическая система, которая втягивает в себя самые отдаленные уголки земного шара, бурное развитие техники, в частности средств транспорта и связи, также сближающее между собой далеко расположенные друг от друга точки планеты, обусловили гораздо более интенсивный культурный обмен, а это повлекло за собой последствия, существенно определяющие литературный процесс в целом.

Ни одна литература мира уже не может в этот период рассматриваться вне сложной системы литературных связей, и те направления в национальных литературах, которые складываются с некоторым опозданием, сохраняя свою автохтонность, в то же время несут на себе отпечаток этих интенсифицировавшихся контактов. Тут же кроется и причина еще одной особенности мирового литературного процесса в рассматриваемый период – его значительное ускорение.

Такое убыстрение темпа развития порождено изменившимся ритмом самого движения мировой истории. Действительно, к середине XIX в. капиталистическая система в западноевропейских странах, а несколько позднее и в США достигает стабилизации и определенной зрелости, а уже в конце XIX в. проявляются ощутимые признаки ее кризиса, ознаменовавшие наступление эпохи империализма. Разные части планеты потрясают революционные и национально-освободительные движения.

Убыстрившиеся темпы литературного процесса проявились в одновременном развитии или быстрой смене литературных направлений. Реализм, достигший в этот период значительной зрелости, во многих случаях сосуществует с продолжающим свой путь романтизмом, порой играющим роль в становлении реалистического метода (например, в литературах стран Центральной и Юго-Восточной Европы, Латинской Америки, некоторых народов России). С другой стороны, реализм в странах Западной Европы приходит в соприкосновение с получившим в этот период значительное распространение натурализмом и с возникающими новыми нереалистическими направлениями, как символизм, поэзия парнасцев, неоромантизм, во многом отмеченными кризисными чертами. Эти новые явления дают о себе знать в западноевропейских странах, прежде всего во Франции, однако в дальнейшем наблюдается проникновение такого рода направлений даже в те литературы, развитие которых шло несколько замедленно (скандинавские, итальянская, испанская и др.). Процессы «стяженного развития» наблюдаются в литературах Центральной и Юго-Восточной Европы, а также в США, Латинской Америке и некоторых странах Востока.

Таким образом, можно говорить о тенденциях синхронизации литературного процесса. Однако эти тенденции не снимают той заметной неравномерности литературного развития, которая продолжает давать о себе знать и во второй половине XIX в. Эта неравномерность сказывается и в развитии того направления, с которым связаны высшие достижения мировой литературы этого периода – реализма.

Высочайшего подъема достигает русская реалистическая литература, развивавшаяся в обстановке необычайно интенсивных общественных сдвигов и превращения экономически отсталой, полуфеодальной России в центр мирового революционного движения. Необычайная популярность русской реалистической литературы и то огромное значение, которое имели художественные открытия Толстого, Достоевского, Тургенева и других классиков реализма для многих писателей в разных странах, являются одной из существенных примет мирового литературного процесса того времени. В различных культурных сферах воздействие русской литературы преломлялось по-разному. Чрезвычайно интенсивны связи с русской литературой и влияние русской революционно-демократической критики в литературах народов, входивших в состав России. В этих литературах идет интенсивный процесс становления реализма, появляются писатели, ставшие национальными классиками, – И. Франко, М. Налбандян, И. Чавчавадзе, Мирза-Фатали Ахундов. Для литератур Центральной и Юго Восточной Европы, где также ведется борьба за торжество реализма, существенно влияние русских революционеров-демократов, а также знакомство с творчеством Гоголя и Тургенева. В Латинской Америке русская литература воспринимается как союзница в борьбе за национальное освобождение и национальную культуру. В странах, где развитие реализма осложнялось в это время натуралистическими и декадентскими импульсами, наибольшую роль сыграло творчество русских классиков, прежде всего Толстого и Достоевского, в борьбе за сохранение и развитие реалистических традиций. Это воздействие дает о себе знать в эпоху, охватываемую данным томом, но наиболее интенсивно оно проявляется в последующий период.

Хотя во второй половине века в литературах Западной Европы имеет место известное влияние позитивизма, ограничивающего возможности реалистического видения мира, а в дальнейшем натурализма и порой декадентских тенденций, творчество таких мастеров, как Флобер, Мопассан, Гарди, Фонтане, Ибсен, свидетельствует о продолжении реалистической традиции и поступательном развитии реализма. Хотя к концу рассматриваемого периода позиции реализма на Западе оказались несколько потесненными натурализмом и декадентскими воздействиями, однако его новый расцвет и качественное изменение, начавшееся на рубеже веков и обозначившееся творчеством Франса и Шоу, Генриха и Томаса Маннов, Роллана и Голсуорси, происходит с учетом больших достижений реализма во второй половине XIX столетия.

Особенно остро неравномерность литературного развития проявилась в странах Азии и Африки. Вторая половина века, когда обостряется соперничество капиталистических держав в борьбе за колонии, рынки сбыта, сферы приложения капитала, была временем дальнейшего преодоления былой замкнутости и обособленности азиатских и африканских стран. Здесь идет процесс складывания и развития национального самосознания, стимулируемый как развитием местного капитализма, так и усилившимся колониальным гнетом. Поэтому наиболее характерными чертами рассматриваемого периода в этом регионе был рост как взаимопритяжения центров и периферии всемирной капиталистической системы, так и сил отталкивания, находивших свое выражение в антиколониалистских движениях и в неприятии норм и ценностей западноевропейской буржуазной цивилизации. При этом отмеченные процессы интеграции и дезинтеграции протекали в странах Азии и Африки несинхронно, и это определило значительные различия в уровне литературного развития. Тенденции постепенной синхронизации литературного процесса, характерные для других регионов, в странах Азии и Африки в этот период еще не находят места, и, напротив, происходит (при общем поступательном движении большинства азиатских и африканских литератур) все более ощутимый отрыв литератур-лидеров от других литератур. Так, в турецкой, бенгальской, японской и ряде других литератур осваиваются принципы реалистического метода, но одновременно во многих литературах Азии и Африки еще создаются полноценные в художественном отношении произведения в духе средневековой традиции.

Тем не менее в восточных литературах активно идет процесс усвоения европейского литературного опыта. Благодаря вовлечению литератур Азии и Африки в мировой литературный процесс возникают предпосылки для устранения стадиально-типологического различия между большинством из них в ходе сложного и противоречивого их развития в будущем. В то же время Запад ищет теперь на Востоке не только экзотику, он движим не только стремлением понять «восточную душу», свойственным в прошлом тенденциям «ориентализма» в европейской культуре. На Западе стремятся изучить новые тенденции развития и ознакомиться с литературными ценностями, создаваемыми на Востоке.

Многие тенденции литературного развития рассматриваемого в данном томе периода оказываются чрезвычайно продуктивны для будущего и во многом определяют судьбы литературы в XX в. В западном литературоведении высказывается мнение, что наиболее значительную роль сыграли в будущем нереалистические течения и декаданс. Не приходится сомневаться в том, что эти направления получили свое многообразное продолжение и в первые десятилетия XX в. и определили многое в дальнейшем литературном развитии. Необходимо учитывать и то, что наряду с болезненными кризисными тенденциями в этих направлениях многие художники, с ними связанные, внесли свой вклад в обновление и развитие преимущественно поэзии. Однако наиболее перспективными для литературных судеб XX в. были в этот период заветы реализма, достигшего выдающихся успехов в правдивом изображении человека и аналитическом осмыслении законов общества. Существенно то, что именно во второй половине XIX в. в ряде литератур была создана наиболее зрелая реалистическая классика. Это относится к русской и многим западноевропейским литературам, к некоторым литературам Центральной и Юго-Восточной Европы и других регионов. Изучение реалистической классики XIX в. позволяет противопоставить обоснованные научные аргументы тенденциям представить реализм как нечто устаревшее и архаичное.

Важной для будущего оказалась и получившая в рассматриваемый период не столь широкое распространение литература, воодушевленная идеями социализма. Роль этой традиции для литературного развития двадцатого века чрезвычайно велика.

Можно сказать, что определение того места, которое литература периода, охваченного данным томом, занимает в цепи литературного развития человечества, опровергает то противопоставление культуры XIX и XX вв., которое сейчас имеет значительное распространение.

notes

1

Переводы, кроме особо оговоренных, выполнены автором главы

2

«Табор» – по-чешски «лагерь» и одновременно название города, который был центром гуситского движения в XV в.