Текст книги "История всемирной литературы Т.7"

Автор книги: Георгий Бердников

сообщить о нарушении

Текущая страница: 100 (всего у книги 102 страниц)

Новым в общественной жизни Кореи 60—70-х годов было зарождение кэхва ундон (движение за реформы), явившегося развитием в новых исторических условиях идеологии сирхак. Реформаторы жаждали практических дел и готовились к активной борьбе за свои идеалы, рассчитывая осуществить намеченную программу путем захвата политической власти. Если сирхак был чисто идеологическим течением, то кэхва ундон со временем превратилось в движение политическое.

Обострение социальных конфликтов и наступление феодальной реакции, конечно, тормозили развитие корейской культуры. Однако наличие в обществе достаточно влиятельных прогрессивных движений (сирхак, кэхва ундон) позволило деятелям науки, литературы и искусства не только сохранить достижения прошлого, но и внести весомый вклад в сокровищницу национальной культуры.

В целом литературу второй половины XIX в. в какой-то степени можно рассматривать как итог, как последнюю ступень развития старой литературы, после которой начинается литература новая. В идейно-художественном отношении литература этого периода почти ничем не отличается от литературы предшествующего периода. Темы, идеи и приемы их выражения, выработанные в эпоху средневековья, находят широкое применение и сейчас. В литературе по-прежнему преобладают идеальные герои, с присущей им традиционной характеристикой с позиции конфуцианского нравоучения, традиционный конфликт и традиционное его решение. Вместе с тем наметившееся в предыдущую эпоху качественное изменение литературы в ряде случаев усиливается, появляются первые признаки реалистического изображения.

В литературе второй половины XIX в. известно довольно мало имен. В то время гораздо шире распространялись анонимные произведения. Это главным образом объяснялось разгулом феодальной реакции в стране. Стихотворения, повести и новеллы в рукописном варианте ходили в народе, находя особенно активного читателя среди простых тружеников городов и сел. Большой популярностью пользовались произведения, рассказывающие о безрадостной доле трудового народа, его делах и заботах.

В поэзии на смену жанру трехстиший (сидждо) приходит длинный сиджо (чжан сиджо) и каса (этот процесс начался еще в XVIII в.). Такова, например, любовная лирика «Син Джэхё» (1812—1884). Однако эти поэтические жанры постепенно теряют былое значение, они повторяют старые мотивы (антология «Песни о великом спокойствии в Намхуне», «Родник поэзии» Пак Хёгвана и Ан Мунъёна).

В прозе основным жанром оставалась повесть. Создавались новые произведения, переиздавались старые, нередко в современной обработке (например, «Повесть о Чхунхян», «Повесть о Хынбу»). Очень популярными в этот период были анонимные новеллистические сборники «Новеллы страны Зеленых холмов» и «Бродячие рассказы», в которых в традиционной манере описаны анекдотические, смешные случаи из жизни народа, высмеиваются человеческие пороки: жестокость, жадность, лицемерие и т. д.

Однако в новеллистике второй половины XIX в. постепенно происходят существенные изменения. Простая имитация, прямолинейная характеристика поступков людей и событий уже не удовлетворяли литературу. Намечается стремление показать человека более реальным, а его поведение обусловленным окружающей средой.

Внешне произведения Ким Джегука и Пак Чонсика ничем не отличаются от классических образцов средневековой новеллы. Достоинство этих писателей – не столько в проповеди каких-то новых идей, сколько в совершенствовании средств выражения этих идей, в стремлении к более достоверному изображению действительности, внутреннего мира персонажа, его психологии («Из благодарности отрезал нос своему благодетелю» Пак Чонсика, «Чхве Гён, или Сутяга», «Месть свахи, или История о том, как подрались сваты» Ким Джегука). Есть у этих авторов и очень короткие произведения, содержащие всего один эпизод («Милостыня нищего», «Пропил шляпу» Ким Джегука, «Охотник» Пак Чонсика), есть и многоэпизодные, приближающиеся к жанру повести («О том, что случилось между семействами Ли и Ким» Ким Джегука).

Большинство новелл Ким Джегука и Пак Чонсика схожи с народной новеллой, где доминирует плутовской характер. Однако плутовство в новеллах этих авторов обычно служит не достижению корыстной цели, а защите от несправедливости, исправлению человеческих пороков. В этих произведениях писатели, совершенствуя традиционные приемы изображения, особое внимание уделяют мотивировке действий персонажа. Поэтому в известной мере можно говорить о зарождении в Корее психологической новеллы во второй половине XIX столетия.

В то же время это период расцвета пхансори – лирико-эпического жанра песенного сказа, который используется актерами – квандэ (певцами, музыкантами, жонглерами, акробатами). Сложившееся ранее (XVII—XVIII вв.) исполнительское мастерство было продолжено плеядой выдающихся актеров.

К этому времени относится проникновение пхансори на театральную сцену. Важное историческое значение для дальнейшего развития и превращения его в подлинное сценическое искусство имела реформаторская деятельность теоретика и практика пхансори Син Джэхё. Он изучил и обобщил опыт своих предшественников, разработал программу реорганизации исполнения пхансори, записал и отредактировал наиболее популярные либретто: «Песнь о Чхунхян», «Песнь и Симчхон», «Песнь о Хынбу», «Песнь о фазане» и др. Впервые в практике исполнения пхансори Син Джэхё ввел разделение ролей между несколькими квандэ, а также исполнительниц женских ролей, воспитав ряд талантливых артистов.

Во второй половине XIX в. под воздействием реформаторских движений в корейской литературе происходят заметные сдвиги. Литература постепенно отказывается от идеального героя, следующего конфуцианским догмам. Ее начинает привлекать простой человек с его земными помыслами, слабостями и неудачами. Эти новые черты корейской литературы позднего средневековья нашли дальнейшее развитие в литературе син сосоль конца XIX – начала XX в.

*Глава четвертая*

МОНГОЛЬСКАЯ ЛИТЕРАТУРА

Монгольская литература второй половины XIX в. развивалась в условиях продолжавшегося господства маньчжурской династии и феодальной раздробленности страны. В этот период обстановка в Монголии не раз обострялась вспыхивавшими восстаниями, а усиление колонизации активизировало общественное и нравственное самосознание нации. Эта ситуация по-своему воздействовала на ход развития литературы. В ней появляются новые направления. Меняется содержание и качество устойчивых форм средневековой литературы. Просвещенные люди обращаются к страницам истории монгольского народа, его славному прошлому, которое было запечатлено в «Сокровенном сказании монголов» (XIII в.).

К этому историческому и художественному памятнику обратился в своем творчестве Ванчинбал (1794—1847), когда разрабатывал план и начал писать обширную историко-этическую хронику «Синяя книга великой Юаньской династии», более известную под сокращенным названием «Синяя книга». Однако он успел написать лишь восемь глав из задуманных. Работу над книгой в течение двенадцати лет продолжал и завершил в 1882 г. его сын – Инджаннаш (1837—1882).

Семья Ванчинбала жила в Южной Монголии, где ее глава занимал пост местного управителя. Он серьезно занимался историей и литературой. Его дети получили образование, традиционное для семьи, стоящей на достаточно высокой социальной ступени. Инджаннаш был седьмым сыном в семье. Два его старших брата – Гулранса (1820—1851) и Гунначуг (1833—1866) – были поэтами. Наиболее известны антивоенные стихотворения Гулрансы, созданные в дни разлуки с отцом, ушедшим на войну, и лирические четверостишия («оборванные строки» в стиле Бо-Цзюйи) Гунначуга, а также его заметки о монгольском стихосложении. Однако самый заметный след в истории монгольской литературы из всех сыновей Ванчинбала оставил Инджаннаш. Он неутомимо изучал монгольские, тибетские, китайские, маньчжурские исторические материалы, литературные источники, легенды, документы – все, что имело отношение к монголам периода Юаньской династии.

События в «Синей книге» охватывают 74 года в истории страны. В центре повествования – Чингисхан и созданное им государство. В сочинении чувствуется влияние «Сокровенного сказания»; может быть, именно оно навеяло замысел будущей книги. Автор явно не стремился ограничиться показом рода Чингисхана, для него важны были прежде всего идеи развития национально-освободительного движения монголов против маньчжурских поработителей и объединения разрозненных монгольских племен. По исторической канве, обогащенной художественной фантазией, в «Синей книге» создана картина жизни всего монгольского народа. Конечно же центральная фигура книги – Чингисхан, глава государства, воин-полководец; однако наряду с подлинными героями автор вводит в действие и вымышленных – мужественных воинов, людей, наделенных светлым умом и добрым сердцем. Интересны женские образы. Среди них – простая девушка Хогордзул. Придя в военный отряд, она выдает себя за юношу, не уступает мужчинам ни в лихой скачке на коне, ни в стрельбе из лука, становится смелой воительницей. По-девичьи мягка и лирична пленница Солонго. Перед завоевателями же она тверда и непреклонна. При некоторой – естественной для Инджаннаша – идеализации образа Чингисхана автор говорит и об ужасающей жестокости военных походов.

В «Синей книге» проза чередуется со стихами. Открывают и завершают каждую главу стихотворные заставки, в которых дается краткое содержание событий. Стихотворные фрагменты часто вводятся в авторские отступления, в дидактические сентенции, нередко и речь героев передается стихами. В текст включены магтаалы (восхваления) и ёроолы (благопожелания) – произведения в стиле панегирической народной поэзии. Хотя в «Синей книге» еще немало страниц, написанных в летописной манере, автор, несомненно, сказал новое слово в монгольской литературе. Художественные особенности этого монументального сочинения дают основание многим исследователям считать его предтечей монгольского исторического романа.

Инджаннашу принадлежит дилогия – два бытовых романа «Одноэтажный павильон» и «Палата красных слез». Они созданы под непосредственным влиянием китайской романистики, хорошо знакомой автору. Первое произведение является прямой творческой переработкой «Сна в красном тереме» Цао Сюэ-циня, второе по своему сюжету самостоятельно. Кроме того, Инджаннаш был автором новелл («Обман книжника», «Критика каменного изголовья») и лирических стихотворений, также испытавших влияние китайской литературной традиции.

Во второй половине XIX в. большое распространение получают песни о «благородных разбойниках» («сайн эр» – букв. «добрый молодец») – например, ордосская «Разбойник Джимба», чахарские «Стражи богатого начальника», «Алтансан», «Хуухэн-хутухта». Они отражают рост социального протеста среди монгольских скотоводов; у некоторых персонажей есть исторические прототипы. Особенно популярны и любимы были песни и предания о Торой-банди (настоящее имя – Нанджад, 1830—1904), который на протяжении многих лет грабил китайских торговцев, богатых монгольских князей и скотовладельцев. Песни-диалоги (Харилцаа дуу) исполняются от лица Тороя и его возлюбленной Шармани (или Джигджид), они составляют целый цикл, в котором отражены эпизоды легендарной биографии героя. Согласно традиции, авторами и исполнителями некоторых из них были Торой и Шармани. Таких возникших в рассматриваемый период «диалогических» лиро-эпических, балладных песен существует несколько: «Сынок Тиана», тематически близкая к «Торой-банди», социально-бытовые «Князь Сумьяа», «Девушка Ванли», «Восьмидесятилетний Насан-гуай».

Продолжают развиваться в монгольской поэзии традиционные жанры панегирической поэзии – магтаалы и ероолы. Это относится к творчеству халхаских поэтов Лувсандэндуба (известного также по прозвищу Лу-джанджун – полководец Лу, 1854—1909), Шагдара (или Джаба, 1846—1926) и особенно Гэлэгбалсана (1846—1923), создавших большое количество широко известных произведений, как связанных с народной и церковной обрядностью, так и независимых от нее. Эти поэты воспевали в своих стихах природу родного края.

Дальнейшее развитие в рассматриваемый период получает жанр уг (речей). Произведения этого жанра еще близки к народной сказке и к басне. Среди их авторов был, в частности, лама Ишисамбуу (1847—1906/1907), ему же принадлежат стихотворения «О вреде алкоголя», «Хвала VIII Богдо (Джэбдзундамба-хутухте)» и дидактическое произведение «Благозвучные слова, сообщающие средство против влечения к женщине, мелодия, вызвавшая улыбку супруги бога Эсроа». Аллегорическим рассказом в стиле уг является и сочинение Гэндэн-мэйрэна (1822—1882) «Сказка о собаке, кошке и мыши». В иносказательной форме автор критикует современную ему действительность. В его ритмизованное повествование вводится драматически заостренный диалог. Гэндэн-мэйрэном написаны также «Сказка о кулане, вороне и волке», сургаал (поучение) «Ясное зерцало».

Для монгольской литературы этого периода характерны продолжающиеся связи с Тибетом, а также существование тибетоязычной литературы, что не в последнюю очередь определялось деятельностью ламаистских монастырей. Некоторые произведения бытовали параллельно на монгольском и тибетском языках. Существовали, наконец, и такие монгольские сочинения, которые записаны тибетской графикой. Это обстоятельство объясняется тем, что ламы часто плохо знали монгольскую письменность и фиксировали монгольский текст с помощью тибетского алфавита. Наибольшее число таких «тибетобуквенных» памятников относится к XIX – началу XX в.

Особого внимания в тибетоязычной литературе Монголии заслуживает комментаторская литература. С ней тесно связан процесс обмирщения религиозной словесности, в нее вводятся светские рассказы, нередко заимствованные из фольклора и авторски обработанные, а иногда и новые.

Известны переводы художественной литературы с китайского языка, выполнявшиеся большей частью по заказу. Переводились на монгольский язык романы, новеллы, театральные пьесы: они бытовали только в списках и никогда не печатались. Была еще одна форма популяризации литературных произведений – устный пересказ. Этот жанр – книжные сказы (бэнсэн улигэр) – связан с творчеством сказителей-музыкантов (хурчи), которые передавали (главным образом в Южной и Восточной Монголии) сюжеты китайской повествовательной литературы, переработанные в стиле монгольского народного эпоса.

Таким образом, главные приметы литературного процесса в Монголии второй половины XIX в. можно видеть в растущей индивидуализации творчества, увеличении числа авторских произведений, в устойчивых связях с определенными восточными литературами, в продолжении живых фольклорных традиций.

*Глава пятая*

ТИБЕТСКАЯ ЛИТЕРАТУРА

Во второй половине XIX в. произошло некоторое ослабление позиций цинского Китая в Тибете, вызванное общим кризисом маньчжурской императорской династии и ее системы управления.

Китайско-маньчжурский сюзеренитет над Тибетом, прочного установления которого Цины добились в конце XVIII в., еще существовал, но теперь уже не мог активно препятствовать как росту и укреплению национального сознания тибетцев и стремлению к политической независимости, так и практическим шагам тибетского правительства в этом направлении. Уже в 60-е годы XIX в. центральное тибетское правительство с помощью военной силы подчинило своей власти тибетские княжества восточного Тибета, которые ранее находились под верховным управлением губернатора китайской провинции Сычуань.

С этого времени главная цель лхасского правительства – полная независимость Тибета от Китая. Но в XIX столетии она не была достигнута.

События второй половины XIX в. не нашли отражения в тибетской литературе, скованной традициями и нормами средневекового литературного творчества, подчиненного религиозно-дидактическим целям и задачам.

В литературе этого времени не было сколько-нибудь заметных перемен в сравнении с первой половиной века. Литературная деятельность продолжает оставаться делом отцов церкви, в первую очередь – деятелей секты гелугпа, которая по-прежнему была центром политической и литературной жизни Тибета.

Форма и содержание литературных произведений находятся в рамках устоявшейся к началу XIX в. традиции, которую можно считать своего рода каноном творчества. Это не могло не замедлять ход развития литературы. Как и раньше, литературные сочинения посвящались темам, которые так или иначе имели отношение к самым разным вопросам истории, догматики и культа буддизма в его ламаистской форме. Не было светской истории страны, была история буддизма в Тибете; не было биографии человека, было описание его победоносного движения по пути «спасения от страданий», т. е. достижения нирваны.

Возможности ксилографического размножения литературных произведений были ограниченны. Это трудоемкий дорогостоящий процесс. Потому издательская деятельность продолжала концентрироваться в крупных и богатых монастырях, находясь под постоянным контролем церковных властей. Это также определяло содержание сочинений, составляющих письменную литературу.

Во второй половине XIX в. продолжалась активная литературная деятельность в Амдо и других частях страны, расположенных на северо-востоке и востоке Тибета.

Заметную роль в литературной жизни центрального Тибета стали играть выходцы из этих регионов.

Авторы религиозно-философских сочинений продолжают комментировать самые различные стороны буддийского вероучения. Основателем тибетской эристики и автором первых основополагающих учебных пособий по этому предмету был Чава Чхойчи-сенге (1109—1169). Его многочисленные последователи вплоть до конца XIX в. создавали тщательно разработанные курсы такого обучения. Главная задача – научиться выигрывать спор с противником буддизма и ламаизма, а затем – убеждать сомневающихся.

В рассматриваемое время несколько учебных пособий по эристике создал выходец из Амдо по имени Пари Рабсал (ум. в 80-е годы XIX в.), он также автор крупных сочинений, в которых ортодоксально трактует экзотерические учения буддизма.

Многие крупные церковные деятели Тибета считали своим долгом писать религиозно-философские сочинения.

Во второй половине XIX столетия это были V Панчен-лама (1853—1882); Контул Лодой-тхай (1813—1899); Ловсан Цултим (ум. 1901), наставник XIII Далай-ламы; Пурвучог Джампа-джамцо (1825—1901); Сертог-хутухта Ловсан Цултим-джамцо (р. 1845), 48-й настоятель монастыря Гумбум (область Амдо); Таший Одзер (1836—1910); уроженец Амдо Гедун Тандзин-джамцо (1852—1910); Мивам-джамцо Джамгонджу (1846—1912) и Мивам Чоглай Нампарджалва (1846—1914), которые жили и писали в восточном Тибете (область Кам или Кхам); Ронта Ловсан Дамчой-джамцо (1857—1915); Шакъя Шри (1853—1919).

Как и ранее, религиозно-философские произведения не выходят за рамки комментирования аналогичных работ тех предшественников, мнения которых приобрели непререкаемый авторитет. В первую очередь к ним относятся Цзонхава (1357—1419), Кхай-дуб (1385—1438), Джал-цаб Дарма Ринчен (1364—1432), т. е. основатели и основоположники секты гелугпа. Композиция, лексика, стиль изложения этих сочинений традиционны. Простотой и доходчивостью языка выделяются лишь немногочисленные сочинения, созданные в Монголии и Бурятии и рассчитанные на самый широкий круг читателей и слушателей.

В целом развитие тибетской литературы в XIX в. явно замедляется, уменьшается количество создаваемых произведений, которые все более и более повторяют аналогичные работы предшественников, превращаясь в схоластические трактаты.

РАЗДЕЛ ДЕСЯТЫЙ

-=ЛИТЕРАТУРЫ АФРИКАНСКОГО КОНТИНЕНТА=-

ВВЕДЕНИЕ

Вторая половина XIX в. ознаменована интенсивной колониальной экспансией Запада на Африканском континенте. Неуклонное продвижение колониальных войск завершилось в конце века разделом большей части африканской территории между европейскими империалистическими державами. Исключение составила Эфиопия, в 1896 г. разгромившая итальянскую армию в битве при Адуа. Африканские страны, потерявшие независимость, превращаются в источник дополнительного обогащения западного капитализма, безжалостно эксплуатирующего их природные ресурсы; население этих стран жестоко притесняется.

Нанеся народам Африки неисчислимый ущерб, колонизация в то же время ликвидировала замкнутость традиционного африканского общества, объективно создав предпосылки для его модернизации, которая, однако, не могла быть осуществлена в рамках колониальной системы. Под натиском товарно-денежных отношений, развивающихся в первую очередь в быстро растущих колониальных городах, началось постепенное разрушение традиционных общественных структур. В странах Африки зарождаются новые социальные классы и группы: буржуазия, наемные рабочие, интеллигенция, ставшая проводником передовых общественных идей, а затем возглавившая освободительную борьбу африканских народов, завершившуюся крахом колониального режима.

Но в середине XIX в. на континенте в целом (за исключением отдельных стран Северной Африки) еще не начинается новый, а завершается предшествующий этап историко-культурного развития его народов. В мусульманском регионе и в христианской Эфиопии это этап феодального общества, на остальных территориях – этап родоплеменных и раннефеодальных отношений. Соответственно и характер культуры в большинстве африканских стран еще не претерпевает радикальных изменений.

Тем не менее изменившаяся в сравнении с началом XIX в. социально-политическая реальность африканских стран непосредственно повлияла на их культурное развитие. Уже в середине столетия в странах Тропической Африки не наблюдается такого яркого подъема литературного творчества, как в эпоху джихада в Западном Судане или борьбы Момбасы против оманского султана на восточноафриканском побережье. Однако литературная традиция еще не вступила в эпоху упадка, доказательством чего служит продолжающийся в этот период процесс развития художественного творчества на африканских языках (фула и хауса, суахили, амхарском), оспаривающих права книжных языков, недоступных огромному большинству населения африканских стран: арабского в мусульманском регионе Тропической Африки, языка геэз в Эфиопии.

Особый характер имеет литература Южной Африки: это творчество буров (потомков нидерландских поселенцев, впервые основавших свою колонию на южной оконечности материка в середине XVII в.), проникнутое антибританскими настроениями ввиду все возрастающей остроты конфликта между бурами и потеснившими их позиции более поздними колониальными поселенцами – англичанами. Замкнутость бурской фракции населения Южной Африки, противопоставлявшей себя как пришельцам англичанам, так и коренным африканцам, обусловила узконационалистический характер большинства произведений бурских авторов рассматриваемого периода.

*Глава первая*

ЛИТЕРАТУРА НА ЯЗЫКЕ ХАУСА

Центр развития хаусанской словесности – халифат Сокото – во второй половине XIX в. был крупным феодально-теократическим государством. Его правящий слой по преимуществу составляла аристократия фульбе, мыслившая себя поборницей истинного ислама; события начала века, приведшие к созданию этого государства, – джихад (священная война) Османа дан Фодио – оставались важнейшим фактором духовного развития страны. Правящая элита была тесно связана с элитой ученой, представлявшей сословие мусульманских богословов и проповедников, коранических учителей, на языке хауса называемых маламами. Противопоставлявшие себя культурному миру хауса, в которых они видели «ненастоящих» мусульман (для таковых существовало специальное фульбское именование: хабе – «рабы, язычники»), сристократы фульбе были тем не менее прочно аращены с хаусанской культурой; составляя этническое меньшинство, они следовали во многом ее нормам и стереотипам, все шире использовали язык хауса (постепенно заменявший фула). Этот процесс продолжал углубляться.

Жизнь халифата характеризовалась значительной самостоятельностью составлявших его эмиратов (частично совпадавших с территориями традиционных хаусанских городов-государств). Усиливались противоречия между фульбской верхушкой и крестьянским хаусанским в своей основной массе населением. К концу века обстановка осложнялась событиями за пределами государства: акциями старых и новых африканских врагов, победами европейских колониальных войск. В халифате, как и во всем мусульманском Судане, в этот период усилились махдистские течения, которым официальное Сокото было враждебно.

Духовное развитие страны в значительной мере определялось взаимодействием двух культурных потоков: один из них принадлежал традициям, восходившим к общемусульманской арабской средневековой учености, другой – традициям национальным, выраставшим на собственно африканской почве, в первую очередь – хаусанским (далее определения «хаусанский», «хаусанцы» относятся к представителям рассматриваемого общества в целом вне зависимости от их этнической принадлежности). Никак нельзя сказать, что культура верхов в хаусанском обществе, пронизанная мусульманской ученостью, была совершенно космополитична. Национальные черты неизбежно существенно окрашивали характер самого утвердившегося здесь ислама, даже его официальной доктрины. Наряду с творчеством в арабо-мусульманских традициях, национальный субстрат в высокой культуре проявлялся и в более «чистом» виде, например в продолжавшемся при дворах эмиров составлении хроник на базе старых, доджихадовых, традиций. При этом, естественно, национальное в значительной степени переосмыслялось в категориях мусульманских ценностей, либо вытеснялось в сферу народной культуры. И именно творчество, лежащее в русле национальных традиций, осознается как своего рода «мирская» сфера, становится каналом для тематики не собственно религиозной, светской (в хаусаязычном высоком творчестве в рассматриваемый период достаточно ограниченной). В свою очередь, народная культура, в целом сохранявшая внеисламские представления хауса (и соответствующие «языческие» обряды), воспринимала систему мусульманских символов, создавала культы мусульманских святых, усваивала мусульманскую обрядность.

Активизация взаимодействия общемусульманского и национального в словесном творчестве хаусанцев – его существенная особенность в рассматриваемый период. В письменной, ученой словесности это отразилось в возрастающей значимости национальных традиций. Одновременно здесь повышается статус творчества на языке хауса. Основным языком высокой литературы оставался арабский; но сочинения на хауса – прежде всего поэзия, родившаяся в существенной мере как средство обращения к массам в эпоху джихада, – теперь становятся привычной и более широкой сферой творчества; порой они играют роль своеобразной «отдушины», эксперимента рядом с более «серьезной», высокой арабоязычной литературой. Это период расширявшейся переводческой деятельности (с арабского и с фула), охватившей как важную часть традиционные хроники хауса. Отмеченные процессы затронули и ученые колонии так называемой хаусанской диаспоры, особенно в городах Западной Африки (на Золотом береге, в Того).

Указанное взаимодействие активизировалось и в хаусанской устной словесности. Эта словесность не принадлежала исключительно сфере народной культуры и не сводима к собственно фольклору. Значительное место в ней занимали жанры, связанные с развитием индивидуального творчества и авторского самосознания. В описываемую пору в устной литературе упрочивается пласт, восходящий к ученой традиции (например, в творчестве странствующих маламов). Но и непосредственно не связанное с ученой традицией устное творчество окрашивается религиозно-мусульманской образностью, использует соответствующие сюжеты.

В целом хаусанское словесное творчество в этот период типологически было более всего близко средневековому. Об этом свидетельствует как состав словесности, так и синкретизм ее «утилитарных», религиозно-философских, научных, дидактических, художественных установок. Это творчество в большой степени было ориентировано на прототипы и авторитеты и выработало (или вырабатывало) свои каноны. Средневековые по своему характеру представления обусловливают и специфику содержания этой словесности.

Характер ряда жанров в большой мере определялся особенностями понимания их создателями хода истории. Прозаическую словесность на языке хауса практически полностью составляли произведения исторического содержания; идея художественного вымысла (за пределами сказочной прозы) была чужда хаусанскому сознанию того времени; ценность имели лишь «были».

Традиционные придворные хроники сохраняли светский характер. Среди образцов этого жанра наиболее изучены хроники городов-государств, которые можно назвать династийными. Их строение достаточно обнажено: они имеют сравнительно обособленное, «отмеченное», начало, связывающее обычно историю соответствующего города-государства с общехаусанским истоком и пронизанное мифопоэтической образностью (оно основывается, как правило, на легенде о Баяджиде – родоначальнике хаусанских династий); оно связано с современностью цепью в принципе единообразных по структуре историзованных описаний царствований. Демонстрация непрерывности этой связи с «началом истории» через преемственность поколений и власти, неизменности мироустройства на протяжении времен; отождествление самой длительности исторического времени с протяженностью этой цепи поколений; конкретизация истории, заполняемой событиями, наделяемой смыслом – вот пафос таких произведений.

Писаные хроники, очевидно, в большой мере основывались на придворной устной исторической традиции. Устные исторические рассказы бытовали и в народной среде, представляя собой как бы развернутые сюжетные «фрагменты» государственной истории. Основная коллизия этих преданий – борьба между хаусанскими городами-государствами, феодальные усобицы; сюжет – героические деяния правителей и их высокопоставленных подданных, моменты их биографии: рождение, предзнаменование великого будущего, смерть. Такова большая часть произведений устного прозаического жанра лабари. Как фольклорный жанр лабари в местной классификации, ассоциируясь с достоверным, противопоставлялся сказкам (татсуниа). Жанр, очевидно, представлял в рассматриваемый период достаточно продуктивное направление словесности. Типологически в таких преданиях можно усмотреть устный аналог «постклассическим» формам героического эпоса, подобным исландским сагам (хотя собственно классической эпики хаусанская словесность, видимо, не знает). В этих произведениях описываются события как давней, так и недавней истории; временна́я дистанция при этом в существенной мере игнорируется. Исторические события видятся здесь в первую очередь как обладающие неким социально значимым, своего рода этическим содержанием: рассказы трактуют, в частности, вопросы военной доблести, вассальной преданности, славы, но подчеркивают и волю судьбы.