Текст книги "Милюков"
Автор книги: Георгий Чернявский
Соавторы: Лариса Дубова
Жанр:
Биографии и мемуары
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 42 страниц)
Милюков и супруги Янжул выступили с еще одной инициативой – выезда профессоров и приват-доцентов университета и других представителей московской интеллигенции в провинцию для чтения публичных лекций людям, жаждущим знаний, но не имевшим возможности получить высшее образование.
Но такого рода деятельность была отнюдь не безопасной. Охранительные органы внимательнейшим образом следили, чтобы лекции не превратились в политические собрания, обставляли их всяческими ограничениями, главными из которых были запрещение лектору отклоняться от заявленной тематики, недопущение обсуждения и обязанность отводить любой вопрос, не имеющий прямого отношения к теме. Инициаторам публичных лекций было ясно, что нарушения этих инструкций, по всей видимости, избежать не удастся. Тем не менее решено было начать выезды.
К этому времени Московское охранное отделение уже внимательно следило за общественной активностью Милюкова, считая его опасным политическим фантазером. В докладах охранки сообщалось, что он участвует в студенческих вечеринках, выступает за тесные контакты профессоров со студентами и пропагандирует «настоятельную необходимость политического воспитания студентов»{172}.
Об активности Милюкова в поисках контактов со студентами, его боевых выступлениях перед ними вспоминали многие участники этих сходок, в том числе Виктор Михайлович Чернов, будущий виднейший политический деятель, лидер партии социалистов-революционеров (эсеров). Будучи с 1892 года студентом юридического факультета Московского университета, Чернов присутствовал на нескольких нелегальных собраниях, на которых выступал Милюков. Там шли жаркие споры марксистов с народниками. Марксисты, по словам Чернова, видели в литографированном курсе Милюкова сходство со своими взглядами и апеллировали к его авторитету, в частности, по поводу его идеи о государственно-бюрократическом происхождении русской поземельной общины. К их разочарованию, историк отвечал, что взгляды на прошлое общины не мешают ему в настоящее время выступать против насильственного интенсивного разрушения ее, ибо община прочно вошла в быт и нравы российского крестьянства. Общине надо дать свободно развиваться, освободить ее от бюрократического опекунства, полагал он. Естественно, такая позиция вызывала удовлетворение народников{173}.
К середине 1890-х годов имя Милюкова стало известно ведущим русским марксистам Георгию Валентиновичу Плеханову и Павлу Борисовичу Аксельроду. 2 марта 1894 года Плеханов писал Аксельроду: «Кланяюсь всем твоим, а также Милюкову, Лаппо-Данилевскому и прочим нашим. Как они? Умные ребята?» Отнесение Милюкова к «нашим» было, безусловно, мимолетным – вскоре Плеханов убедился, что к учению «основоположников» Павел относится критически, – но сходство воззрений на русскую историю явно прослеживалось. Плеханову и Аксельроду импонировали суждения Милюкова о ведущей роли государства в формировании общественных отношений и бюрократической природе русского феодализма{174}. В любом случае между членами марксистской группы «Освобождение труда» и левым либералом, каковым постепенно становился Милюков, явно намечались точки соприкосновения.
Именно в период постепенной радикализации взглядов Милюкова в направлении «неблагонадежности» и был спланирован цикл публичных лекций в провинциальных центрах.
Первые лекции должны были состояться в Нижнем Новгороде, где, как было известно в Москве, существовал кружок местных и высланных интеллигентов, которые могли оказать организационную помощь. В сентябре 1894 года в Нижнем Новгороде побывал приват-доцент Иван Иванович Иванов, читавший в университете лекции по истории литературы XVIII–XIX веков. Он вел себя очень осторожно, и всё прошло гладко. Следующим в Нижний Новгород должен был выехать Милюков.
Перед самым его отъездом пришла весть – 20 октября 1894 года скончался император Александр III. На престол предстояло вступить наследнику Николаю II. Перед коронацией новому царю поступила масса адресов от земств и городских дум, писем частных лиц, выражавших надежду на политические реформы.
Еще до этих событий Милюков избрал темами своего небольшого лекционного цикла «Общественные движения в России» (сознательно не избегая ограничения хронологическими рамками) и «Распространение университетского образования в Англии и Америке»{175}. Хотя со стороны официальных органов не последовало замечаний по этому поводу, ибо предполагалось, что лектор будет рассказывать именно об истории, он отлично сознавал, что оказался в тяжелом положении, поскольку просто не мог не выразить собственного отношения к возникшему настроению в пользу политических перемен.
В Нижнем Новгороде тогда проживали такие столпы общественного прогресса, как Владимир Галактионович Короленко и видный экономист народнического направления, популярный публицист Николай Федорович Анненский. Узнав, что обоих во время его лекции не будет в городе, Милюков в первый момент огорчился, поскольку рассчитывал на их присутствие на лекциях, а затем надеялся установить с ними непосредственный контакт. Однако, подумав, Павел пришел к выводу, что сложившаяся ситуация более благоприятна для него, ибо ослабит внимание местных властей к его выступлениям.
Организацию лекций взял на себя присяжный поверенный М. А. Лапин, у которого работал писцом начинающий писатель Максим Горький. О Горьком Милюков тогда понятия не имел, но Лапин был в Нижнем уважаемой фигурой – достаточно сказать, что он добился чтения лекций в актовом зале Дворянского собрания. Средства, полученные от платных лекций, было решено передать Обществу вспомоществования учителям Нижегородской губернии{176}.
Милюков прочел шесть лекций в двадцатых числах декабря 1894 года. На них собралась самая разнообразная публика. Зал был полон, лектора встретили горячими аплодисментами, полагая, что он сразу «возьмет быка за рога» и приступит к характеристике современных общественных движений. Слушателям, однако, пришлось примириться с историческим характером изложения. Постепенно аудитория втянулась в эту хронологическую и логическую динамику и с большим интересом слушала рассказ, как зарождалось, а затем медленно, но неуклонно развивалось независимое от государства российское общественное движение. На протяжении всего выступления аудитория жадно ожидала финала. Несмотря на то, что лекции носили научно-популярный, а не политический характер, число слушателей не уменьшалось. Зал, предназначенный в основном для торжественных приемов, был полон до последней лекции.
Милюков так и не перешел к прямым политическим аналогиям. Последняя лекция была посвящена тому, как на протяжении XIX века становились всё более острыми разногласия в обществе, как в России, подобно Западной Европе, общественное мнение отделялось от позиции государства. «Вывод логически вытекал сам собой, без того, чтобы я форсировал тон или сходил с почвы фактического рассказа. Конечно, последняя лекция содержала в себе прозрачные намеки на общие чаяния, и это было подчеркнуто прощальной овацией присутствующих». Лектор употребил даже термин «политическая реакция», которую можно было бы преодолеть, если мобилизовать «провинциальные резервуары и оазисы» культурной жизни, и выразил надежду, что именно из этих оазисов жизнь опять вольется в столицы{177}.
Павел уехал из Нижнего вполне удовлетворенный. Он не придал значения тому, что на лекциях присутствовали вице-губернатор Анатолий Ильич Чайковский, младший брат великого композитора, отличавшийся сугубо консервативными взглядами, и местный архиерей. Он даже счел это своего рода поощрением со стороны властей, тем более что брат композитора, во время лекций делавший заметки, был известным любителем музыки, то есть, в представлении Милюкова, интеллигентом.
Возможно, обошлось бы без последствий, если бы через несколько недель всю страну не облетело жесткое выступление Николая II 17 января 1895 года на приеме делегатов земств, дворянских собраний и городских дум, прибывших поздравить нового царя с восшествием на престол. В заранее составленной речи, которую царь читал в основном по бумажке, он заявил: «Мне известно, что в последнее время слышались в некоторых земских собраниях голоса людей, увлекавшихся бессмысленными мечтаниями об участии представителей земства в делах внутреннего управления. Пусть все знают, что я, посвящая все свои силы благу народному, буду охранять начало самодержавия так же твердо и неуклонно, как охранял его мой незабвенный покойный родитель»{178}.
Обер-прокурор Священного синода, известный реакционер Константин Петрович Победоносцев 2 февраля писал великому князю Сергею Александровичу: «После речи государя продолжается волнение с болтовней всякого рода… Зато на простых людей и на деревни слово государя произвело благотворное впечатление. Многие депутаты, едучи сюда, ожидали бог знает чего и, услышав, вздохнули свободно. Но как печально, что в верхних кругах происходит нелепое раздражение»{179}.
Надо было найти козла отпущения, и тут вспомнили о Милюкове. Постарался, скорее всего, Чайковский. Возможно, существовали и другие доносы, но этот чиновник был самым высокопоставленным представителем власти, присутствовавшим на лекциях Милюкова, и просто невозможно, чтобы дальнейшие события происходили без его участия. Оговоримся, что презумпция невиновности, существующая в правовых нормах, не может распространяться на историческое повествование – историк имеет право на логическое допущение, разумеется, оговорив, что речь идет именно о предположении, а не о доказанном факте.
Так или иначе, но у министра внутренних дел империи Петра Николаевича Дурново сложилось впечатление, что волнения, вызванные лекциями в Нижнем Новгороде, «всё еще не улеглись»{180}.
В результате в начале февраля 1895 года почти одновременно последовали распоряжения двух министерств по поводу Павла Милюкова в связи с его лекциями в Нижнем Новгороде: Министерство народного просвещения предписало ректору Московского университета уволить его с запрещением преподавать где бы то ни было; Министерство внутренних дел 18 февраля объявило о начале следствия, призванного выяснить, не содержались ли в поведении Милюкова во время чтения лекций преступные деяния. До получения результатов следствия министерство предписало выслать подозреваемого из Москвы в административном порядке и запретить ему заниматься преподаванием в любых учебных заведениях ввиду «вредного влияния, которое он оказывает на студентов». По этому поводу Милюков позже замечал, что неизвестно, кто на кого оказывал более «вредное влияние» – он на студентов или студенты на него{181}.
Когда до интеллигенции обеих столиц дошли эти сведения, репутация Милюкова взлетела до небес. Он вспоминал, что газета «Русские ведомости» пригласила его к постоянному сотрудничеству за фиксированный оклад, а редакция научно-популярного петербургского журнала «Мир Божий» по инициативе ее руководителя Виктора Петровича Острогорского предложила начать публикацию его лекций по истории культуры. В журнале были помещены все три части этого труда – в 1895, 1896 и, после вынужденного перерыва, в 1899–1902 годах. Номера журнала с очерками Милюкова расходились мгновенно, число подписчиков «Мира Божьего» превысило 100 тысяч человек – это была невиданная для условий России цифра. Разумеется, не только труд Милюкова способствовал популярности журнала, но он безусловно был в числе публикаций, поднимавших тираж, так что Острогорский явно не прогадал. В свою очередь, редактор журнала «Русская мысль» В. А. Гольцев в речи на очередном банкете пожелал, чтобы Милюков стал историком падения русской монархии{182}.
Анна Сергеевна отправилась в Петербург, чтобы поднять там многочисленных знакомых и коллег на борьбу за смягчение участи мужа. В числе других рекомендательных писем она получила обращение Л. Н. Толстого к известному и влиятельному юристу Анатолию Федоровичу Кони. Писатель вступился за ученого, который, по его словам, собирался ехать за границу, но боялся, что ему запретят возвратиться на родину{183}.
Анне удалось добиться приема у министра народного просвещения Ивана Давыдовича Делянова. Об этом царедворце сохранились разные мнения. Его коллега по правительству граф Сергей Юльевич Витте писал: «Делянов был очень милый, добрый человек, и вопросы Министерства народного просвещения вообще были ему не чужды. Он был человек культурный, образованный… Вообще он лавировал на все стороны»{184}. Значительно более резко высказывался В. Г. Короленко, называвший Делянова человеком, «много лет лежащим гнилой колодой поперек дороги народного образования»{185}.
Аудиенция почти ничего не дала – Делянов заявил, что муж Анны справедливо наказан за вредное влияние на молодежь. В качестве единственной уступки ему было предоставлено право выбора места высылки. Видимо, министру уже стало известно, что речь идет именно о высылке, а не о ссылке (во втором случае определялось точное место пребывания наказуемого, в первом он мог сам решить, где поселится, хотя окончательное решение принималось полицейскими органами). Вначале Павел избрал Ярославль, но ему было отказано, так как там имелось высшее учебное заведение, на студентов которого он мог оказать вредное влияние. В конце концов была избрана Рязань, губернский город, также расположенный недалеко от старой столицы.
Лекции в Нижнем Новгороде, увольнение из университета, предстоявшее следствие и суд, высылка из Москвы превратили Милюкова в фигуру фактически национального масштаба. Он стал своего рода символом сопротивления наследию Александра III, полностью воспринятому его коронованным сыном.
Уже после отчисления из университета ему дали возможность прочитать студентам прощальную лекцию. Это не было открытое политическое выступление, но суждения, что история должна служить современным практическим задачам, воспринимались студентами однозначно. Павел сказал: «Мне приходится покидать эту кафедру при несколько исключительных обстоятельствах. К счастью, эти обстоятельства наступают в такой момент, когда цель моих чтений здесь я могу считать уже выполненной. Я пришел на эту кафедру три года тому назад… Я хотел дать русской молодежи книгу, в которой история не являлась бы сухим набором ученостей, а служила бы пониманию жизни. Мне казалось, что в такой книге чувствуется нужда и что я смогу что-нибудь сделать для удовлетворения этой нужды. Не мне, конечно, судить, в какой степени я выполнил свою задачу, хотя ваше постоянное внимание… ручается мне за то, что мои чтения не пройдут для вас совершенно бесследно… Я прожил три года не даром»{186}.
Отношение общества к Милюкову отчетливо проявилось в день отъезда в Рязань. Хотя по требованию полиции он вроде бы не сообщал никому о дате отъезда, скрыть было невозможно. Достаточно было Анне Сергеевне невзначай сказать об этом кому-то из знакомых, чтобы известие моментально разнеслось. Приехав на вокзал 23 февраля, Павел увидел, что платформа полна провожающих, в основном молодежи. Пришли даже барышни из 4-й гимназии, где он преподавал, разумеется, с цветами. Фактически возникла немногочисленная, но политическая демонстрация – одна из первых в России.
Уже в Рязани Милюкову сообщили суть официального обвинения: чтение лекций преступного содержания перед аудиторией, неспособной отнестись к ним критически. Адвокаты могли бы выставить сколько угодно контраргументов. Однако было очевидно, что власти решили устроить «показательную порку». К расследованию были привлечены авторитетные силы под руководством товарища прокурора Московского окружного суда Алексея Александровича Лопухина, который, с одной стороны, вроде бы придерживался умеренно либеральных взглядов, а с другой – ревностно исполнял волю начальства. Милюков писал: «Либерализм Лопухина не помешал ему провести расследование по всем правилам искусства. Он привез с собой стенографическую копию моих нижегородских лекций (только теперь Павел узнал, что по заданию полиции их тайно стенографировали. – Г. Ч., Л. Д.) с подчеркнутыми красным карандашом криминальными местами и заставил меня раскрыть их смысл, – впрочем, настолько прозрачный, что никакие перетолкования не были возможны»{187}.
Фактический выход Милюкова на общественно-политическую арену, однако, не радовал значительную часть его коллег-историков, которые полагали, что наука теряет серьезного исследователя, и недоумевали по поводу его новых увлечений, повлекших репрессии. 26 февраля 1895 года С. Ф. Платонов раздраженно писал преподавателю Дерптского (Тартуского) университета, историку и правоведу Михаилу Александровичу Дьяконову: «О Милюкове, к сожалению, сведения верны, не одни нижегородские чтения, а всё в нем не нравилось, и наше министерство потому не заступилось за него. Попытки побудить пересмотреть это дело пока даже не выслушиваются»{188}.
РязаньВысылка открыла целое десятилетие, которое Милюков в воспоминаниях назвал «годами скитаний». Как мы увидим, эти скитания отнюдь не были мучительными – Милюков посетил и страны, где уже бывал, и незнакомые края, приобрел новый исследовательский и педагогический опыт, занимался активной общественной деятельностью, обзавелся массой новых знакомств с российскими эмигрантами и зарубежной интеллигенцией. Пока, однако, он оставался в близкой к Москве Рязани. Через десятилетия он признался, что покидал старую столицу, да и Московский университет не с болью, а с облегчением. Ему, стремившемуся к новым методам познания истории и в еще большей мере к общественной деятельности, направленной на обновление России, теперь претила обстановка в столичных мещанских кругах, которые ранее воспринимались как нечто естественное, а теперь вызывали раздражение каждой мелочью.
Особенно неприятны были слухи и сплетни в его адрес. В московских салонах рассказывали, каким неблагодарным оказался Милюков по отношению к своему учителю Ключевскому. Василий Осипович, преподававший историю великому князю Георгию и на этой почве общавшийся с Александром III, опубликовал в «Чтениях Императорского общества истории и древностей российских» заметку в память о почившем царе. Оттиск этого материала стал распространяться среди публики с приложением довольно беззлобной басни Ивана Крылова «Лев и Лисица»:
Лиса, не видя сроду Льва,
С ним встретясь, со страстей осталась чуть жива.
Вот, несколько спустя, опять ей Лев попался.
Но уж не так ей страшен показался.
А третий раз потом
Лиса и в разговор пустилася со Львом.
Иного так же мы боимся,
Поколь к нему не приглядимся.
Публика сочла, что это пасквиль на великого историка, и приписала организацию кампании Милюкову, который, по собственному утверждению, никакого отношения к ней не имел. Думается, он не кривил душой – такие истории были совершенно не в его духе. Он, однако, подозревал, что «добрым людям» удалось убедить Ключевского, что это – дело рук Милюкова. Выведенный из себя, он уезжал из Москвы с букетами цветов, преподнесенными гимназистками, и желанием быть подальше «от этой загнившей атмосферы»{189}.
В голове покидавшего Москву Павла роились противоречивые мысли. Он воспринял свое удаление из Первопрестольной с чувством освобождения от рутины, но в то же время, поскольку следствие по его делу только разворачивалось, вполне резонно полагал, что в конце концов может оказаться если не в тюрьме или на каторге, то в лучшем случае в ссылке, скорее всего в Сибири. Сам того не ведая, историк превращался в творца истории.
К этому времени семья Милюкова пополнилась – родился второй сын Сережа. Анна, занятая заботами о новорожденном и совсем еще маленьком старшем сыне, надеялась, что из Рязани супруга никуда не отправят, и готовилась к переселению в близкую к Москве провинцию.
Создается впечатление, что и сам Павел, наблюдая, как расследуется его дело, со временем стал испытывать надежду, что наказание ограничится высылкой в Рязань. После недолгого проживания в гостинице он переехал в хорошую квартиру в центре города и даже перевез туда свою обширную библиотеку.
Развернулась работа над фундаментальными «Очерками истории русской культуры», которые Милюков начал писать еще в Москве. Ее разделы публиковались в журнале «Мир Божий», а затем готовились для отдельного издания.
За два с лишним года, проведенных в Рязани, Милюков сблизился с несколькими местными интеллигентами, главным образом земскими служащими и краеведами. Особое впечатление произвело на него общение с археологом Алексеем Ивановичем Черепниным. Именно под руководством Черепнина он, по собственному признанию, научился квалифицированно вести археологическую работу – от выбора места полевых исследований до бережного обращения с найденными артефактами и их идентификации.
Чтобы производить собственные раскопки, Павел получил свидетельство (открытый лист) Московского археологического общества на право заниматься археологическими изысканиями по Рязано-Уральской железной дороге{190}. На городище Старой Рязани ему удалось обнаружить интересные следы пребывания угро-финнов, а затем славянские могильники, в результате чего были высказаны предположения о границах русской колонизации. Рязанская губернская архивная комиссия избрала его своим депутатом на X археологический съезд в Риге. Конечно, А. И. Черепнин был крупным археологом, но Милюков представлялся рязанцам более значительной фигурой – в силу наличия у него многочисленных ученых трудов, связей с авторитетными журналами и репутации известного либерала, высланного из Москвы. Вероятно, сыграло роль и то обстоятельство, что ранее Милюков не только участвовал в VIII археологическом съезде, проходившем в Москве, но и написал подробный отчет о нем{191}. Поехать в Ригу, однако, не удалось в силу положения высланного по политическим причинам.
Следствие продолжалось почти два года. Милюков надеялся, что оно завершится сохранением прежнего положения на еще какой-то непродолжительный срок. Но карательные органы при бесспорном содействии Министерства народного просвещения стремились, не поднимая особого шума, избавиться от ставшего известным оппозиционера на более длительное время.
В 1897 году для этого возникли благоприятные условия. После смерти М. П. Драгоманова в Софийском высшем училище (ныне – Софийский университет) открылась вакансия руководителя кафедры всеобщей истории, то есть истории всех стран за исключением Болгарии – отечественную историю преподавали на специальной кафедре. Либеральные руководители училища, хорошо знавшие труды и политическую позицию Милюкова, предложили ему возглавить кафедру на весьма благоприятных условиях: предусматривалось, что в течение пяти лет он будет читать четыре часа лекций и вести два часа практических занятий в неделю с годовой оплатой 12 тысяч левов, что было значительно выше заработной платы болгарских профессоров{192}.
В то же время супруга Милюкова для пересмотра властных санкций весьма активно использовала неофициальные каналы. В решающий момент в дело вмешался В. О. Ключевский, чья близость к императорской семье была общеизвестна: он направил московскому генерал-губернатору великому князю Сергею Александровичу докладную записку, в которой характеризовал Милюкова как талантливого историка и просил дать ему возможность жить и работать в любом крупном городе империи{193}.
Павлу не хотелось уезжать из России. Он надеялся, что ходатайство Ключевского сработает. Милюков писал Платонову: «Из Болгарии мне предлагают официально занять кафедру Драгоманова. Чтобы отнестись определенно к этому предложению, мне нужно было бы знать, считают ли в министерстве мое удаление окончательным или возможно еще, что мои услуги понадобятся в каком-нибудь из русских университетов»{194}.
Власти, однако, были непробиваемы. Милюкову предложили альтернативы, фактически не оставлявшие выбора: год тюрьмы, два года ссылки или высылка на два года за границу. Павел Николаевич не был готов избрать мученический путь. Да и пребывание в близкой по языку, к тому же относительно демократической стране в качестве наследника такой авторитетной фигуры, как Драгоманов, заведование кафедрой в единственном болгарском университете представлялось ему соблазнительным. Он решил, по крайней мере на время, отказаться от общественно-политической деятельности и возобновить на новом уровне и в другой стране научно-педагогическую карьеру.
Двадцать третьего января 1897 года Николай II подписал разрешение на выезд Милюкова за границу для принятия должности в Софийском высшем училище{195}. В феврале Павел смог уехать из Рязани при условии немедленного выезда из России, дав подписку о неучастии в какой-либо политической деятельности за рубежом и отказе от контактов с российскими эмигрантами. Остановиться в Москве ему запретили, разрешив лишь проехать с одного вокзала на другой.
