Текст книги "Милюков"

Автор книги: Георгий Чернявский

Соавторы: Лариса Дубова
сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 42 страниц)

Глава третья
ЛИДЕР ДУМСКОЙ ОППОЗИЦИИ

Депутат и руководитель фракции

Следующее десятилетие Милюков не раз называл «потерянными годами». В каком-то смысле это соответствовало действительности, так как, целиком занятый политикой, он прекратил научную работу и даже стал намного меньше читать научную и художественную литературу. Какое-то время Павел Николаевич еще надеялся, что удастся сочетать думскую работу с расширением круга знаний. Он брал из библиотеки Госдумы огромное количество книг, но надолго задерживал их или возвращал непрочитанными, так как библиотека обращалась к нему с «покорнейшими просьбами» вернуть книги, сроки возврата которых давно прошли^{402}.

Но в то же время это был период его дальнейшего политического развития, овладения мастерством ведения борьбы в сложнейших условиях, когда необходимо было сочетать усилия, направленные на сохранение сделанных властями уступок и на компромиссы с правительством во имя сохранения возможностей легальной деятельности.

Милюков, оставаясь руководителем партии, был ближе к ее левому крылу, тогда как в партии усиливалось правое течение, наиболее ярким выразителем позиций которого был член ЦК Василий Алексеевич Маклаков. Опытный адвокат, депутат Госдумы, он наиболее решительно стоял за диалог с правительством. Между Милюковым и Маклаковым особенно часто вспыхивали споры на заседаниях ЦК и думской фракции, в работе которой неизменно участвовал Павел Николаевич, хотя депутатом не был. Споры Милюкова и Маклакова по поводу прошлого партии вспыхнут с новой силой в эмиграции, когда каждый из них станет обвинять оппонента в провале российского либерализма.

Надо было определить тактику партии перед выборами в Государственную думу третьего созыва, назначенными на сентябрь 1907 года. Было ясно, что из-за нового избирательного закона лидирующее положение кадетов в Думе сохранить не удастся, перевеса добьются более правые силы, из которых наиболее близкими к Партии народной свободы были октябристы. Некоторые кадетские деятели полагали, что нужно объединиться с Союзом 17 октября, возглавляемым А. И. Гучковым. С открытым письмом по этому поводу к Милюкову и Гучкову обратился известный философ и правовед, профессор Московского университета князь Е. Н. Трубецкой, к тому времени покинувший ряды кадетов и основавший Партию мирного обновления. Обращение к Милюкову было не совсем корректно, ибо Евгений Николаевич не только ушел из его партии, но и, так сказать, сменил Павла Николаевича в роли поклонника Маргариты Морозовой. 28 июня Милюков опубликовал его письмо в своей газете, чтобы иметь возможность на следующий день напечатать ответ, выдержанный в ледяном тоне официального этикета, в данном случае носившего издевательский характер.

Не исключая предвыборной блокировки с октябристами на местах и общей с ними позиции по отдельным вопросам в будущей Думе, Милюков высмеял возможность объединения с правой партией. Более того, именно после этого в «Речи» появились материалы, подчеркивавшие, что кадеты не видят врагов слева, что в будущем парламенте возможна их блокировка даже с социал-демократами. При этом особенно уважительно Милюков высказывался о патриархе русских марксистов Георгии Валентиновиче Плеханове, который в это время примыкал к меньшевикам и не исключал сотрудничества с кадетами, в то время как левые социал-демократы, особенно большевики, чернили «буржуазных либералов» и прежде всего Милюкова. Впрочем, вопрос о коалиции с социал-демократами отпал для Милюкова сам собой, когда выяснилось, что в Думу попало лишь 19 представителей этой партии, причем шестеро из них через некоторое время вышли из фракции.

Победы на выборах добились октябристы, получившие 154 мандата. Кадеты заняли 54 кресла – вдвое меньше, чем во Второй Государственной думе. Несколько группировок правых получили в общей сложности около 150 мест. Не случайно Столыпин в ряде заявлений выразил полное удовлетворение результатом проведенной им избирательной реформы.

Накануне открытия Думы состоялся V съезд кадетской партии (24–27 октября 1907 года). Как мы видели, до этого съезды созывались каждые несколько месяцев; теперь же открытая деятельность либеральной партии оказалась крайне затруднена, и следующий был проведен только в 1917 году.

Открывая съезд в качестве председателя ЦК, Милюков во вступительной речи попытался опровергнуть слухи о расколе в партии, хотя и признал существование оппозиционных групп, которые, однако, лояльны к руководству, а отношения между ними никак не напоминают борьбу между большевиками и меньшевиками. Признав, что никогда еще партия не находилась в таком сложном положении, он заявил: «Но формальное поражение не означает морального поражения», – и выразил уверенность, что при честном избирательном законе партия добилась бы победы. Его выступление, проникнутое убежденностью в том, что Партия народной свободы является основным выразителем интересов подавляющего большинства населения России, завершилось словами: «Позволю себе закончить свою речь полным уверением, что партия доживет до лучших дней и сохранит для них нерушимо все свои стремления и свои задачи»^{403}.

Вряд ли Милюков действительно был настроен столь оптимистично. Но как иначе должен был держать себя партийный лидер, который собирался теперь не руководить думской фракцией «из буфета», а непосредственно ее возглавлять, ибо он был впервые избран в Государственную думу?

Милюков выступил на съезде с докладом от имени ЦК партии о тактике кадетов в Третьей Государственной думе. Он призвал защищать права народных избранников, подходить к внесению законопроектов с точки зрения реального соотношения сил, возможности их прохождения, идя на разумные компромиссы. Такая позиция показалась части делегатов слишком слабой, в результате чего появился проект резолюции двадцати делегатов, упрекавших ЦК в отсутствии твердости. Подавляющее большинство, однако, поддержало докладчика. Когда он поднялся на трибуну для ответа критикам, присутствующие встали и несколько минут рукоплескали, а завершение речи вновь встретили «продолжительными аплодисментами»^{404}.

Убежденностью в силе партии было проникнуто и слово Милюкова при закрытии съезда. В его финале звучало: «Сознание ответственности, лежащей на нас, и чувство доверия, оказанное нам, – вот та внутренняя наша связь, которая позволяет не бояться никакого раскола и посеять уверенность в том, что и при неблагоприятных внешних условиях партийное кровообращение будет совершаться вполне правильно»^{405}.

Впрочем, позиция Милюкова была должным образом оценена не всеми делегатами; в результате он, вроде бы восторжествовавший на съезде, при избрании ЦК оказался лишь шестнадцатым из сорока по числу поданных голосов (против него проголосовали десять участников съезда из 125)^{406}.

Милюков был избран в Думу от Санкт-Петербурга. «Русский европеец стал представлять наиболее европеизированный город империи», – писал его американский биограф Т. Риха^{407}. Упоминавшийся выше С. Е. Крыжановский, по существу, повторил в своих воспоминаниях фразу, которую произнес при встрече с Милюковым перед зданием Таврического дворца, когда открывалась Первая Государственная дума: «Милюков был значительно более опасен вне Думы, чем в качестве ее члена. Его главный недостаток – бестактность – часто ставил партию в неудобное положение в Думе»^{408}.

Третья Дума начала работу 1 ноября 1907 года, а первое выступление Милюкова состоялось 13 ноября. Он принял участие в прениях по проекту ответа на тронную речь, которую от имени императора зачитал Столыпин. Лидер партии кадетов сосредоточил внимание на двух вопросах – на отсутствии в ответе слова «конституция» и игнорировании интересов национальных меньшинств, уступках великорусскому шовинизму как в речи, так и в думском ответе. Милюков высмеял тех, кто отрицал необходимость употреблять слово «конституция» по причине его нерусского происхождения: «Говорят, что конституция – это иностранное слово, а некоторые люди не любят иностранных слов. Но, господа, император, – это тоже иностранное слово. Монарх, царь – также иностранные слова и даже автократ – это перевод с греческого»^{409}.

Милюков, естественно, стал руководителем парламентской фракции кадетов. Под его руководством фракция старалась вести себя достойно, а сам он обычно не поддавался на провокации, нередко звучавшие с думской трибуны со стороны левых и особенно крайне правых депутатов.

Особенно усердствовал Владимир Митрофанович Пуришкевич – один из лидеров черносотенного Союза русского народа, депутат от Бессарабской губернии, к эпатажным выходкам которого депутаты почти привыкли. Одно из своих выступлений он начал словами из басни Крылова, смотря в упор на Милюкова:

 
Павлушка, медный лоб, приличное названье,
Имел ко лжи большое дарованье^{410}.
 

Павлу Николаевичу стоило огромного труда сделать вид, что оскорбительный выпад не имеет к нему никакого отношения. С непроницаемым лицом он сидел на своем месте, отлично понимая, что любая реакция поставила бы его в смешное положение.

В другой раз Пуришкевич во время своего выступления, заметив на лице сидевшего в первом ряду Милюкова ироническую улыбку, схватил стоявший на трибуне стакан с водой и бросил в него. Стакан разбился у ног Милюкова, который даже не пошевельнулся, а председательствовавший октябрист Гучков удалил Пуришкевича с заседания.

Более серьезный инцидент произошел во время весенней сессии 1908 года, когда Милюков после возвращения из Соединенных Штатов (об этой поездке речь пойдет ниже) взошел на трибуну для очередного выступления. Очевидно, все правые фракции по инициативе Пуришкевича договорились об устройстве ему бойкота, считая его поведение в Америке «изменой родине». Когда Милюков начал речь, они все как один направились к выходу. Гучков вроде бы последовал их примеру, но, вспомнив, что он всё же замещает председателя Думы[7]7
  Первым председателем Думы был октябрист Николай Алексеевич Хомяков, Гучков сменил его в марте 1910 года.


[Закрыть], возвратился на место и объявил перерыв. После перерыва Милюков вновь появился на трибуне, и история повторилась, после чего Гучков объявил об окончании дневного заседания^{411}.

Газета «Русское слово» писала: «Кулуары полны толков об инциденте с Пуришкевичем. Всех более волнуются крайне правые, которые страшно недовольны тем, что Пуришкевич нарушил партийную дисциплину. Как рассказывают различные депутаты этой фракции, на последнем заседании бюро постановлено подождать прихода американских газет со стенографическим отчетом речи Милюкова в Америке, чтобы внести запрос о том, совместимо ли с достоинством члена Думы такое поведение… Пуришкевич покинул зал, не останавливаясь ни с кем по дороге и избегая встреч и бесед. Маклаков, улыбаясь, говорит: «Сегодняшним днем могут быть довольны одни журналисты»^{412}.

На следующее утро появился очередной номер газеты «Речь», в котором Милюков не только опубликовал свою непроизнесенную речь, но и прокомментировал безответственное поведение думского большинства. Вслед за этим текст выступления вышел отдельным изданием^{413}.

После открытия очередного заседания Павел Николаевич поднялся на трибуну в третий раз. Правые депутаты, то ли поняв бессмысленность новой демонстрации, то ли сочтя, что свое отношение к лидеру кадетов они уже выразили, остались на своих местах, и выступление состоялось.

Позже произошел весьма неприятный инцидент с участием Гучкова. Сочтя, что какое-то место в выступлении Милюкова носит для него оскорбительный характер, этот неисправимый дуэлянт направил к нему своих секундантов – бывших офицеров и членов Думы. Поводом для вызова послужило выступление Милюкова, в котором он заявил, что Гучков «более чем свободно» толкует Наказ Государственной думе, думские прецеденты и намерения партий, при этом несколько раз употребил слово «неправда», из чего его оппонент сделал вывод, что Милюков сознательно обвинил его во лжи. Милюков, относившийся к дуэлям крайне отрицательно (об этом было широко известно, и Гучков явно рассчитывал на отказ, которым кадетский лидер поставил бы себя в унизительное положение), вызов принял, сочтя, что в противном случае уронит свой авторитет даже в глазах членов собственной партии. Тыркова-Вильямс вспоминала: «Гучков стрелять умел, был спортсмен, драчун. Милюков, мешковатый, кабинетный, вряд ли знал, как держать револьвер».

В качестве секундантов Павел Николаевич пригласил думца-кадета Александра Михайловича Колюбакина и другого однопартийца, члена Думы первого созыва Алексея Александровича Свечина (оба в прошлом были офицерами). В то время как Гучков и Милюков всерьез собирались драться (накануне предполагаемого поединка, намеченного на 9 мая 1908 года, Милюков вспоминал арию Ленского из «Евгения Онегина»!), секунданты, отлично понимая, какой политический вред причинит эта дуэль российскому парламентаризму, напряженно искали способ примирить их. До настоящего поединка дело не дошло. Секунданты долго совещались и в конце концов нашли формулировку, удовлетворившую обе стороны: Гучков имел основание считать себя оскорбленным, но Милюков не хотел его оскорбить^{414}. Тыркова-Вильямс вспоминала: «Дуэль не состоялась, но по крайней мере неделю вокруг нее шел по Таврическому дворцу гул»^{415}.

«Петербургская газета» писала 10 мая в развязном стиле: «Хотя конфликт между г. Милюковым и г. Гучковым закончился благополучно для обоих лидеров, но из-за этой «дуэли» поплатились здоровьем два журналиста. В ту ночь, когда ожидалась дуэль, двое журналистов на автомобилях с фотографическими аппаратами в руках чуть ли не десять часов дежурили на улицах: один у подъезда квартиры г. Гучкова, другой у подъезда квартиры г. Милюкова. Ночь, как нарочно, была сырая и холодная. Оба журналиста продрогли до мозга костей. Утром обе жертвы чужой «дуэли» заболели. Оба журналиста во время «дежурства» на автомобилях схватили жестокие флюсы».

Через день после назначенной, но не состоявшейся дуэли на Милюкова, возвращавшегося вечером домой из редакции газеты, напали несколько человек, повалили на тротуар и нанесли многочисленные удары. К счастью, внутренние органы не были повреждены, и пострадавший отделался большими синяками. Из реплик напавших он понял, что это были то ли ремесленники, то ли приказчики, ослепленные шовинистической пропагандой и подогретые направленными против Милюкова статьями крайне правой газеты «Новая Русь», которую в это время стал выпускать старший сын крупнейшего издателя А. С. Суворина, провозгласивший поход против проникновения иностранного капитала в Россию и вообще против иностранщины и объявивший Милюкова предателем отечества. Тотчас было подано заявление в полицию, но хулиганы так и не были обнаружены. По этому случаю милюковская фракция внесла в Думу запрос; он был передан в комитет по интерполяциям и просто позабыт, а сами кадеты решили не настаивать на его рассмотрении.

А еще раньше, 7 ноября 1907 года, был дуэльный случай на самом высоком уровне, в котором Милюков оказался замешанным, правда, в тот раз косвенно. После первого выступления председателя правительства Столыпина, оправдывавшего политику жестких репрессий по отношению к террористам и прочим преступникам, сочетавшим открыто уголовные действия с политическими мотивами (такие экспроприации, или «эксы», обычно организовывали большевики для пополнения партийной кассы), кадетская фракция решила выступить с энергичным протестом. Чтобы уберечь руководителя партии от возможных эксцессов, фракция поручила выступить не ему, а Федору Измайловичу Родичеву, известному ораторским даром и страстностью выступлений, однако не учла, что того подчас «заносит».

Именно так произошло на этот раз. Родичев произнес сильную и довольно аргументированную речь против смертных приговоров, выносившихся военно-полевыми судами, но так распалился, что закончил ее выражением «столыпинские галстуки» и к тому же обвел рукой вокруг головы, изображая повешение.

(Кстати, с этого времени выражение «столыпинские галстуки» прочно вошло в революционную пропаганду социал-демократов и эсеров. Появились даже язвительные куплеты:

 
У нашего премьера
Ужасная манера —
На шею людям галстуки цеплять.)
 

Впечатление, произведенное финалом речи Родичева, было настолько сильным, что Дума на несколько мгновений замерла. Затем Столыпин, сидевший в правительственной ложе, молча поднялся, с шумом отодвинул кресло и вышел из зала. Проправительственное большинство, включая октябристов, проводило премьера бурей аплодисментов вставших депутатов. Непонятно, какая стихийная сила подняла в этот момент и Милюкова, тогда как все остальные кадеты (и, естественно, депутаты более левых организаций) остались сидеть. Фракция смотрела на своего главу с недоумением.

Столыпин же, удалившись в правительственное помещение, тут же направил к Родичеву своих секундантов, сообщивших, что глава правительства глубоко потрясен и не желает остаться в глазах своих детей «вешателем». Милюков ловко воспользовался своим неудачным поведением – на собравшейся тут же фракции (Гучков объявил перерыв в заседании) он заявил, что его поступок устранил из происшедшего общественный момент и дает возможность Родичеву принести личные извинения. Хотя высказывались и противоположные мнения, фракция приняла именно такое решение. Родичев, подчиняясь партийной дисциплине, направился к Столыпину и выразил сожаление по поводу своего поступка. Столыпин холодно бросил депутату: «Я вас прощаю» – и отвернулся.

Во фракции и в руководстве кадетской партии шли бурные споры по поводу этого инцидента. Официальное решение вынесено не было. Родичев считал поступок Милюкова чуть ли не предательским. Правда, вечером «партийные дамы» внешне примирили их, преподнеся каждому букет цветов. Сам же Милюков так и не смог однозначно оценить свое поведение: «…я испытывал двойное ощущение, что поступил правильно и иначе поступить не мог, но в итоге только создал для Родичева унизительное положение»^{416}.

Поведение Милюкова вызвало ожесточенную критику со стороны революционных кругов. Кадетская пресса, как могла, защищала руководителя партии. Но чувствовалось, что и в этой среде им были недовольны. «Вестник Партии народной свободы» опубликовал изложение речи Родичева, сохранив выражение «столыпинские галстуки», за что секретарь редакции Александр Юльевич Блох был приговорен к годичному тюремному заключению^{417}. Арест Блоха был преддверием конца партийного журнала – 3 февраля 1908 года он был закрыт властями: упоминание о «столыпинских галстуках» стало последней каплей, переполнившей чашу терпения премьера.

В определении думской тактики кадетов и в целом направлений и форм их политической борьбы немалую роль играли партийные конференции (в условиях резкого усиления охранительного курса правительства не удавалось организовать партийные съезды). Партконференции предполагалось созывать дважды в год, однако в 1910, 1912 и 1914 годах состоялось только по одной конференции. При этом они проводились полулегально, официально именовались совещаниями думской фракции с представителями местных групп и проходили в служебных помещениях партийной фракции в Думе. Всего в 1908–1914 годах было проведено 11 конференций. Милюков руководил ими – выступал с докладами о работе кадетов в Думе, о партийной тактике, об избирательной платформе, направлял ход прений.

Хотя на всех конференциях шли бурные дискуссии, Милюкову вместе с другими членами ЦК и фракции удавалось найти единую линию, предотвратить раскол. Павел Николаевич неизменно подчеркивал на конференциях исключительную важность сохранения думского представительства, его влияния на развитие событий в стране и на саму партию.

На конференции в мае 1909 года он говорил, что выступления кадетов в Думе «есть воздух, которым дышат» по всей стране. «Работа Думы является единственной организующей работой и для страны»^{418}, – провозглашал Милюков.

Зарубежные поездки внешнеполитического эксперта

Став депутатом Государственной думы, П. Н. Милюков не прерывал деятельности на международной арене, где получил сравнительно широкую известность в предыдущие годы. В 1908–1909 годах он предпринял три зарубежные поездки. Лидер кадетов становился признанным экспертом по внешней политике.

Первой была краткая поездка в США, уже третья по счету. На сей раз Милюкова пригласил Гражданский форум – авторитетная общественная организация, в которую входили видные деятели, главным образом из Демократической партии. Приглашение он получил еще до выборов и дал согласие, скорее всего, полагая, что и на этот раз не попадет в Думу. Теперь же приходилось приспосабливаться к обстоятельствам. Не желая нарушать свое обязательство, Милюков использовал двухнедельные думские рождественские каникулы. Тот факт, что пришлось 12 дней провести на пароходе ради всего лишь трех дней в самой Америке, свидетельствует, какое значение он придавал лекции о новом политическом положении в России.

Выступление в Карнеги-холле – одном из крупнейших помещений Нью-Йорка, предназначенных для общественных инициатив, – состоялось 14 января 1908 года по новому стилю, то есть в первый день года по действовавшему тогда в России юлианскому календарю. В отчете о лекции, опубликованном в качестве приложения к ее американскому изданию^{419}, говорилось: «Зал был полностью заполнен аудиторией, которая составляла почти 400 человек, представлявших наиболее влиятельные слои города». Поскольку Карнеги-холл в то время был рассчитан как раз на 400 человек, можно с уверенностью утверждать, что сам Милюков в эйфории от оказанного ему приема в полтора раза преувеличил число присутствовавших – дважды сказал о шести сотнях слушателей, с которыми он должен был поздороваться за руку и обменяться любезностями, прежде чем подняться на трибуну^{420}.

Лекция была посвящена длительному кризису во внутренней жизни России, его результатам и роли в нем кадетской партии. «Наша позиция как силы, находящейся в положении политического центра, ныне значительно ослабела. Другие партии, значительно более консервативные, чем наша, ныне играют роль умиротворителя». Оратор выразил уверенность, что созданная таким образом стабильность непрочна в силу слишком больших компромиссов с царским режимом и знатью. Анализ соотношения классовых сил в России, политики правительства Столыпина, деятельности оппозиционных группировок позволил Милюкову прийти к выводу, одновременно оптимистическому и предостерегающему: «Если революция в России нечто потеряла в своем внешнем драматическом характере, это произошло не потому, что движение уничтожено, а в результате того, что оно пустило значительно более глубокие корни в низшие социальные слои. На кону ныне социальная структура будущей России. Ныне определяется судьба [России] на ближайшие столетия. И это объясняет, почему массы, которые кажутся немыми и безгласными, всем своим сердцем надеются на нынешние движения, которые не прекратятся, пока тем или иным путем не будут решены основные проблемы». Таким образом, сообщил Милюков американской аудитории, неминуемо основательное преобразование страны, по возможности мирным путем, но не исключены и крайне нежелательные насильственные формы.

Собрание не только выразило благодарность Милюкову, но и единодушно поддержало резолюцию, одобрявшую его подход к решению основных задач, стоявших перед Россией. Павел Николаевич, как указывалось в американском издании лекции и как он повторил в воспоминаниях, был очень доволен впечатлением, произведенным его докладом на весьма влиятельных американцев. Добавим, что, несмотря на все негативные отзывы, которые раздались в его адрес после возвращения из Америки, эта поездка серьезно укрепила его политическое положение на родине – в том смысле, что, поскольку правительство Столыпина нуждалось в развитии экономических, а следовательно, и политических отношений с быстро растущей заокеанской державой, репрессии против лидера кадетов теперь могли быть восприняты в Вашингтоне и Нью-Йорке как своего рода недружественный акт в отношении самой Америки. Очевидно, именно поэтому российский официальный представитель в США барон Роман Романович Розен не просто подозрительно смотрел на визит Милюкова, но отрицательно отнесся к идее его приема американским президентом Теодором Рузвельтом (считалось, что тот благожелательно относится к России; он стал лауреатом Нобелевской премии мира за посредничество в подписании Портсмутского мирного договора между Россией и Японией).

Протокол требовал, чтобы «добро» на прием президентом США иностранного общественного деятеля дал официальный представитель соответствующей страны. Когда же американцы обратились к Розену, он ответил, что не получал никакой просьбы Милюкова, но в случае поступления таковой рассмотрит ее. Ему, однако, было известно заявление Милюкова, сделанное в Нью-Йорке, что, как представитель оппозиции, он не станет обращаться к послу, полагая, что ему будет отказано в рекомендации.

Милюков приехал из Нью-Йорка в Вашингтон, видимо, надеясь, что сам посол проявит инициативу. Но тут коса нашла на камень. В гостиницу к упрямому кадету приходили разные посредники, убеждали его, что американский президент хотел бы с ним встретиться, что посол, безусловно, даст соответствующее рекомендательное письмо. Посетители удивлялись «непонятливости» Павла Николаевича, но на поклон в посольство он так и не пошел.

Вместо приема у Рузвельта состоялась неофициальная встреча с депутатами Конгресса США. Здесь не было никакого доклада, присутствовавшие задавали вопросы, в основном фактического характера, из которых Милюков понял, как мало знали о России даже высокопоставленные американские государственные деятели.

Розен 6 (19) февраля 1908 года написал в российский МИД огромное письмо-отчет об этом инциденте, представив дело так, будто сам Рузвельт не хотел принимать Милюкова и только искал предлог для отказа. Президент, мол, сам сообщил ему, что «примет г-на Милюкова лишь в том случае, если об этом к нему обратится с просьбою российский посол». Якобы вслед за этим на обеде, данном дипломатическому корпусу, Рузвельт заявил Розену: «Мой дорогой барон, я должен рассказать вам о том, как веселился сегодняшним утром, отказывая этому мистеру Милюкову в приеме». Скорее всего, это была выдумка посла. В то же время Розен послал в Петербург текст лекции, прочитанной Милюковым в Карнеги-холле, и добавил: «Воздерживаясь от критического разбора этой речи, скажу лишь, что она и по тону, и по содержанию была весьма искусно рассчитана на то, чтобы понравиться американской публике, и имела поэтому известный успех»^{421}.

После молниеносного визита почти неделю продолжалось морское путешествие на родину. Свой рассказ о поездке в США Милюков завершил в воспоминаниях словами: «Как раз тогда на океане разразилась серьезная буря, единственная, которую я испытал. Гигантские волны хлестали через стеклянную вышку, в которой помещался музыкальный салон. Зрелище было увлекательное – и страшное. О том, как меня встретила Дума, рассказано выше»^{422}.

Второй зарубежный вояж был предпринят на Балканы. Как мы знаем, Милюков уже не раз бывал в этом сравнительно небольшом, но сотрясаемом раздорами и конфликтами регионе Европы и с особым вниманием относился к происходившим там событиям, которые могли привести не только к войне между странами опасного региона, но и крупному международному военному противостоянию. Милюков стремился оценить ситуацию на Балканах не только по печатной информации, но и на основании собственных впечатлений и осведомлять о ней общественность. Безусловно, в то время он был самым крупным русским специалистом по истории, культуре, внутриполитической жизни, международным отношениям Балканских стран. Немаловажную роль в его решении совершить новую поездку сыграли и воспоминания о пребывании в Болгарии, которая дала ученому и начинающему политику приют и профессорскую должность, когда ему грозила тюрьма.

Новой поездке кадетского лидера предшествовали его выступления в Госдуме по внешнеполитическим вопросам. Некоторые видные однопартийцы, в частности депутат от Воронежа Андрей Иванович Шингарев, возражали против участия кадетов в дебатах по внешнеполитическим вопросам, так как в этом случае они вынуждены были бы выражать солидарность с дипломатическими акциями министра иностранных дел Извольского, тем самым отходя от оппозиционного курса^{423}.

Милюков выразил решительное несогласие с Шингаревым, подчеркивая необходимость ответственного, государственного подхода ко всему спектру жизни страны, включая международные аспекты. В выступлении по поводу доклада Извольского о политике России на Дальнем Востоке он показал пример по возможности объективного, до определенной степени «внепартийного» анализа. Милюков заявил: «Несогласие оппозиции с точкой зрения некоторых министров очень часто вырастает до размеров острых принципиальных противоречий. Но я должен сказать, что такого несогласия в отношении представителя нашего Министерства иностранных дел нет, когда он выступает с этой трибуны как посланец мира и представляет нам точку зрения, которая защитит русский народ»^{424}.

Но наибольшее внимание Милюкова в это время привлекали не дальневосточные дела – там после заключения Портсмутского мира опасность нового военного столкновения не грозила, – а положение на юго-востоке Европы, где на национальные движения и межгосударственные противоречия накладывались амбиции крупных европейских держав. Он не раз вспоминал Берлинский конгресс 1878 года, на котором Россия была частично лишена плодов своей полной победы в войне над Турцией, а Австро-Венгрия вознаграждена за неучастие в войне передачей ей в управление Боснии и Герцеговины.

Теперь на Балканах назревали новые конфликты, связанные с теми же Боснией и Герцеговиной, противоречиями великих держав и свержением султана Абдул-Хамида. Тайные организации политического движения младотурков, созданные главным образом в армейских частях, размещенных в Македонии, в июле 1908 года объявили о неподчинении правительству, при поддержке болгарских и албанских формирований захватили власть в Салониках и других македонских городах, а затем заставили султана отречься от престола. Было объявлено о созыве палаты депутатов. 24 июля появилась на свет конституция, вводившая некоторые либеральные нормы. Вслед за этим младотурки потребовали возвращения Боснии и Герцеговины. Было ясно, что события в Турции ускорят полную аннексию этих славянских территорий Австро-Венгрией. Кризис, который мог привести к катастрофическим результатам, был налицо, и Милюков не мог удержаться от искушения проследить его развитие собственными глазами.