Текст книги "Милюков"

Автор книги: Георгий Чернявский

Соавторы: Лариса Дубова
сообщить о нарушении

Текущая страница: 38 (всего у книги 42 страниц)

Уже упоминавшийся Коростовец, перебравшийся из Варшавы в Берлин, в 1930 году попытался намекнуть о предстоящих изменениях в высшем германском руководстве: «Решено, что нынешний МИД уходит и на его место назначат, вероятно… того, кто пил с нами чай». Кто имелся в виду, неизвестно, но информация оказалась неточной, ибо, хотя рейхсканцлер Генрих Брюнинг взял Министерство иностранных дел под личный контроль, министр Юлиус Куртиус сохранил пост.

Бывали случаи, когда к Милюкову обращались за помощью авантюристы, подобные «детям лейтенанта Шмидта», остроумно высмеянным Ильей Ильфом и Евгением Петровым в «Золотом теленке». Например, автор одного послания, начинавшегося с обращения «Господин Ф. Н. Милюков» (вероятно, он даже не знал имя адресата) и подписанного «Ал. Романов», выдавал себя за сына Николая II, который якобы чудом спасся во время расстрела царской семьи, скрывался у крестьян, а затем перешел иранскую границу в районе города Тавриза. При этом он не сообщал, как смог прожить с тяжелейшим генетическим заболеванием – гемофилией^{886}. Такого рода «мольбы о вспомоществовании», естественно, оставались без ответа.

Милюков всё более отдалялся от тех эмигрантских кругов, которые только и ждали часа, когда их «призовут под ружье», и которых высмеивал Дон Аминадо:

 
Живем. Скрипим. И медленно седеем.
Плетемся переулками Passy.
И скоро совершенно обалдеем
От способов спасения Руси.
 

В многочисленных устных и печатных выступлениях Павел Николаевич проводил мысль, что внешняя борьба против большевизма может незаметно превратиться в борьбу против России. При этом он использовал не только логические доводы, но и хорошо запоминающиеся эмоциональные сравнения. Так, он сравнил Россию со стеклянным домом: для уничтожения большевиков извне потребуется вначале разбить эту стеклянную оболочку, то есть разрушить Россию. Поэтому, делал он вывод, избавиться от большевизма можно только изнутри и на основе сохранения «завоеваний революции». В противовес осуждавшим революцию Милюков вновь и вновь внушал эмигрантской публике необходимость признавать ее «как факт и как право народа»^{887}.

По мере поступления информации о практическом осуществлении нэпа Милюков всё больше надеялся, что он будет дополнен постепенным ослаблением большевистской диктатуры, а в конечном счете восстановлением многопартийности.

Сложилась парадоксальная ситуация: большевистские власти явно отошли от классического положения марксизма об определяющей роли экономического базиса и вторичной роли политических и прочих надстроек; Милюков же, ранее в своих исторических трудах (особенно четко в «Очерках по истории русской культуры») предостерегавший от примитивного выведения политики и культуры из экономики, теперь возлагал неоправданные надежды на прямое воздействие экономической ситуации на характер политического режима.

В то же время Милюков был решительно против «сменовеховства»[16]16
  По названию вышедшего в Праге в июле 1921 года сборника «Смена вех», призывавшего эмигрантскую интеллигенцию покаяться перед советской властью.


[Закрыть], которое проповедовали некоторые эмигранты, призывавшие к возвращению на родину, примирению с советской властью и верному служению России при существующем режиме. Сам он надеялся возвратиться в Россию, но не как беспартийный слуга большевиков, а в качестве самостоятельного и влиятельного политического деятеля, ведущего борьбу за тот путь развития, который считал наиболее целесообразным, – путь парламентской демократии, республиканского устройства единой России с автономией национальных регионов, передачи в собственность крестьянам земли, полученной ими в результате разрушения помещичьего хозяйства.

В ряде передовиц своей газеты Милюков подвергал критике общие положения «сменовеховства» и отдельные его проявления. Особую досаду вызывал у него переход к сотрудничеству с большевиками талантливых творцов, среди которых выделялся Алексей Николаевич Толстой. «Случаю Толстого» Милюков посвятил большую статью, опубликованную в двух номерах «Последних новостей»^{888}. По его словам, Толстой был одним из «неискушенных последователей» старой тактики, сразу же, без промежуточных этапов, перешедших к левому примиренчеству.

Решительно отрицая иностранное вмешательство в дела России, Павел Николаевич в то же время резко критиковал лейбористское правительство Великобритании, пошедшее на установление дипломатических отношений с СССР, а затем и последовавшее его примеру французское правительство. При этом он признавал, что в определенных конкретных действиях «Советское правительство представляет Россию, – например, в некоторых случаях внешней политики»^{889}.

В новых обстоятельствах с начала 1930-х годов, продолжая решительно критиковать внутренний курс царского правительства, Милюков в то же время начал положительно отзываться об определенных сторонах его внешней политики. Позитивную оценку теперь стали получать и некоторые важные элементы советской внешней политики, связанные с обеспечением государственной неприкосновенности СССР после японской аннексии в 1931 году северо-восточной части Китая – Маньчжурии. Он отлично понимал неизбежность новых военных конфликтов, которые в той или иной степени отразятся на положении СССР, и считал, что русские патриоты за границей должны рассматривать развитие событий прежде всего именно с этой точки зрения. В начале марта 1932 года он выступил в зале «Адиар» в Париже с докладом «Дальневосточный конфликт и Россия».

Русские эмигранты не исключали, что вслед за захватом Маньчжурии последует японское нападение на СССР. Правые монархистские организации ликовали по этому поводу и даже готовились к записи добровольцев для участия отдельными формированиями в военных действиях на стороне Японии. Милюков же занял противоположную позицию – отнюдь не идеализируя советский режим, он в то же время полагал, что СССР окажется в состоянии отразить японскую агрессию, и заявил: «Я считаю, что есть случаи, когда советская власть действительно представляет интересы России. Пусть белогвардейцы хорошо подумают над тем, что они замышляют… Я считаю, что нам нужно желать, чтобы советская власть оказалась достаточно сильной на Дальнем Востоке. Мы не в состоянии при нынешних условиях сами бороться за нашу землю. Становиться же на другую сторону баррикад было бы для нас преступно. Россия была, есть и будет!..»^{890}

Заявление Милюкова ошеломило эмиграцию. Вслед за правой ее частью к обличению отступника присоединились даже социалисты. А. Ф. Керенский выступил с отповедью в докладе «О Дальнем Востоке, большевиках и России», в котором недвусмысленно высказывался в поддержку новой войны против СССР: «Если бы я знал, что существует иностранная держава, которая готова сбросить диктатуру, губящую мой народ, я бы на коленях пошел просить ее спасти мой народ от поработителей»^{891}. Подавляющее большинство эмигрантов поддержали не Милюкова, а Керенского, считая пригодной любую силу, способную причинить ущерб сталинскому СССР. (Некоторые позже, во время Второй мировой войны, изменили взгляды, но другие пошли на прямое сотрудничество с нацистской Германией и способствовали формированию сил российских коллаборационистов, включая тех, кто входил в военные формирования генерала А. А. Власова.) Бывший соратник Милюкова по кадетской партии, а теперь его ярый политический противник П. Б. Струве в связи с обострением советско-японских отношений заявлял, что отторжение от СССР даже незначительной территории в результате японской агрессии явилось бы сильным ударом по массовому угнетению, которому подвергают русский народ большевистские власти^{892}.

И всё же, по признанию эмигрантской прессы, «маргариновый патриотизм» Милюкова оказывал несомненное «разлагающее» влияние на эмигрантскую молодежь^{893}. Оно также проявилось в следующие годы, когда часть эмигрантов приняли участие во французском движении Сопротивления, а после войны возвратились на родину, которая вознаградила их расстрелами или каторгой.

Корни постепенного перехода Милюкова на частично про-сталинские позиции лежали в его оценке степени реалистичности, интернационалистской революционности и приземленного патриотизма в политике руководителей Коммунистической партии и Советского государства. Он внимательно следил за внутрипартийной борьбой в ВКП(б), конкуренцией двух лидеров – Л. Д. Троцкого и И. В. Сталина. Он видел, что до середины 1920-х годов программно-теоретической основой большевизма был курс на международную социалистическую революцию, хотя на практике руководители Советской России во главе с Лениным стали отходить от этой установки уже в 1918 году, подписав Брестский мир с Германией и тем самым отказавшись от развязывания мировой революции в ближайшее время. Этот отказ получил теоретико-пропагандистское обоснование, когда появилась сталинская теория построения социализма в одной отдельно взятой стране в условиях капиталистического окружения. Ожесточенная внутрипартийная борьба между ее сторонниками и приверженцами теории перманентной революции, выдвинутой Троцким еще во время первой русской революции, продолжалась до конца 1927 года и завершилась полным поражением оппозиции, исключением из партии и ссылкой ее лидеров.

Навязанное ВКП(б) «единство» привело к утверждению власти Сталина, вначале оттеснившего на второй план других партийных и государственных руководителей, а затем, в период Большого террора (1936–1938), перешедшего к истреблению возможных конкурентов – старых партийных кадров, лидеров национальных групп, ненадежных политэмигрантов, а вслед за ними и рядовых интеллигентов, крестьян и рабочих.

Внутрипартийная борьба в ВКП(б) широко отражалась в публикациях «Последних новостей», в книгах, статьях, устных выступлениях Милюкова. Смерть Ленина он воспринял с надеждой, что последует общий крах дела социализма в России, правда, делал оговорку, что очень многое будет зависеть от исхода борьбы в руководстве большевистской партии. Вскоре Милюков пришел к выводу, что «триумвират Сталина, Зиновьева и Каменева лучше Троцкого», а когда «триумвират» приказал долго жить – что Сталин лучше Троцкого и Зиновьева^{894}. Во-первых, он считал Сталина «меньшим революционером» по сравнению с его критиками, политиком, нацеленным на внутреннее развитие СССР, преодоление его экономической и культурной отсталости. Во-вторых, он видел в Сталине не революционного пропагандиста, склонного к утопии, а прагматика, трезво оценивающего реальную ситуацию и в зависимости от нее строящего свои действия. В-третьих, Милюков рано разглядел волевые качества Сталина, его способность расправиться с оппонентами и твердо держать в руках руль управления страной. Это были естественные выводы наблюдателя, ибо в середине и даже второй половине 1920-х годов крайне трудно было разглядеть перспективы сталинской власти.

Однако в следующие годы русский патриот Милюков при оценке сталинской диктатуры фактически принес в жертву свои либеральные установки. Исследователь Е. П. Нильсен был удивлен: «Милюков продолжал настаивать на преимуществах Сталина даже в 30-е годы, т. е. тогда, когда стало совершенно ясно, что режим Сталина по методам и средствам не только не отстает от жестокостей и эксцессов периода Гражданской войны и «красного террора», но далеко их превосходит»^{895}. Мы полагаем, что ничего удивительного здесь нет. Два главных свойства Милюкова – либерализм и патриотизм – далеко не всегда можно было гармонично совместить. Мы уже не раз видели противоречия его взглядов и политики. Будучи прагматиком, он в зависимости от обстоятельств выдвигал на первый план то свои либеральные симпатии, то патриотические чувства. Увы, извечное моральное осуждение лозунга «цель оправдывает средства» в политике во многих случаях не срабатывает.

После выхода книги бывшего французского коммуниста, а теперь левого политолога Бориса Суварина, которая при всех неточностях являлась первой более или менее объективной биографией Сталина^{896}, Милюков, вопреки своей привычке не откликаться на отдельные издания, написал большую и в целом положительную рецензию на нее, свидетельствовавшую, насколько неустойчивым и противоречивым было его собственное отношение к советскому диктатору. Милюков назвал книгу Суварина обвинительным актом, прибавив, что «прокурор обвиняет подсудимого по всей справедливости»^{897}. Одновременно обращалось внимание на разногласия между Суварином и Л. Д. Троцким, изгнанным из СССР по приказу Сталина.

Сам Троцкий комментировал: «Газета Милюкова «Последние новости» посвятила передовую статью разногласиям между Суварином и Троцким, причем, конечно, полностью и целиком стала на сторону Суварина. Если Суварин не поймет, в какое болото он залез, то он погибнет для революционного движения на ряд лет, если не навсегда»^{898}.

Милюков соглашался с оценкой Сталина как «беспринципного интригана» и с утверждением, что идеи индустриализации и коллективизации сельского хозяйства тот заимствовал у «левой оппозиции», стремясь обезоружить своих оппонентов принятием их «крайне левой программы»^{899}. Все эти суждения, навеянные книгой Суварина, были более достоверны, нежели определение Сталина как прагматика. Но прошло несколько лет, и Милюков возвратился к прежней оценке советского диктатора, как будто ни книги Суварина, ни его собственной рецензии на нее не существовало.

В конце января 1937 года Милюков выступил в парижском клубе Республиканско-демократического объединения с докладом «Международное положение и Россия». Игнорируя уже поступавшие на Запад данные о массовом терроре в СССР, Милюков вновь добродушно и в общем снисходительно рассуждал о том, что Сталин, не будучи теоретиком, не может быть фанатиком, а следовательно, и подлинным революционером: «Сталин силен не умом, а простецким инстинктом, связывающим его с реальными требованиями дня и волей к действию». В конце доклада был поставлен вопрос: кто должен быть доволен и кто недоволен сталинским руководством? К последним автор отнес в первую очередь Троцкого, высланного из СССР и незадолго перед этим выпустившего книгу «Преданная революция». Саркастически высмеяв утопистов, подобных Троцкому, Милюков делал вывод: «Революция не пошла тем путем, как предполагала доктрина, а, пойдя другим путем, тем самым изменяет свое содержание в направлении, которое не нравится»^{900}.

В надежде, что Сталин полностью откажется от социалистической фразеологии и элементов социализма, действительно существовавших в СССР, Милюков был готов закрыть глаза на кровь невинных людей, пролитую по всей огромной стране.

О судьбе некоторых старых большевиков, даже соратников Троцкого, газета Милюкова писала с оттенком сочувствия. Ей явно импонировал, например, Христиан Раковский, один из руководителей антисталинской оппозиции, который, находясь в ссылке, не пошел на капитуляцию перед генеральным секретарем ВКП(б)^{901}. Газета информировала о передаче Раковским за рубеж аналитических статей о сущности сталинского режима. Опубликовав сообщение о кончине Раковского (слух оказался ложным, социалистический ветеран был расстрелян по приказу Сталина в 1941 году), «Последние новости» писали в явно не типичных в отношении большевиков выражениях: «Подточенное беспокойной жизнью и тяжким трудом, его здоровье не выдержало сурового климата». Почти через год агентство Рейтер опровергло сведения о смерти Раковского, сообщив, что он продолжает находиться в сибирской ссылке, и «Последние новости» исправили допущенную ошибку^{902}.

Впрочем, далеко не все погибшие от рук сталинских палачей во время Большого террора были, с точки зрения Милюкова, невинными. Он исправно откликался на судебные процессы над «врагами народа» в Москве 1936–1938 годов, начиная с суда над Каменевым, Зиновьевым и другими соратниками Ленина. Он считал судебный спектакль и расстрел бывших партийных лидеров полным крахом большевистской революционности и торжеством государственника Сталина^{903}, а это для него было главным.

Сходными были и оценки январского процесса 1937 года и мартовского 1938-го. Милюков был вполне удовлетворен их жестоким исходом, пытаясь оправдать его необходимостью в условиях грозящей войны ликвидировать в СССР нацистскую «пятую колонну». Это была нелепость, которую тогда же разоблачил вначале Троцкий, а за ним и многие западные наблюдатели.

Но Милюков игнорировал вскрытие объективными наблюдателями противоречий и фальшивок, чтобы подогнать действия Сталина под свои «патриотические» установки, сделать их более приемлемыми для той небольшой части эмиграции, которая совмещала патриотические чувства с готовностью признать кровавый режим в СССР.

Милюков отлично понимал, что в СССР идет расправа с массой людей, в подавляющем большинстве не имевших никакого отношения к политике, однако пытался убедить не только читателей «Последних новостей», но и своих ближайших сторонников, да и самого себя, что речь идет лишь о ликвидации старого партийного слоя, который Сталин решил истребить перед лицом военной опасности^{904}.

В номере «Последних новостей» от 6 февраля 1937 года была опубликована милюковская передовица «Уроки московского процесса»: признав «некоторую искусственность процесса» и «постыдный характер саморазоблачения», автор утверждал, что признательные показания К. Б. Радека и Г. Л. Пятакова «носят отпечаток подлинности», а «троцкисты» действительно проводят подрывную работу. О том, что полностью деморализованные подсудимые просто пытались при помощи своих показаний, от начала до конца лживых, вымолить себе жизнь (Радек действительно получил длительный тюремный срок вместо расстрела, но вскоре был убит в тюрьме по личному приказу Сталина), умудренный знаток истории и политики Милюков просто не желал задумываться – это в данный момент было ему политически невыгодно. По существу, он оправдывал расправу тем, что Радек и его товарищи «шли по стопам Ленина в дни Брест-Литовского мира». Вновь и вновь жестокость режима оправдывалась в глазах Милюкова его историческими оценками мира с Германией в 1918 году как капитуляции России.

Как показал исследователь Е. П. Нильсен, Милюков и в следующие годы продолжал придерживаться таких взглядов на сущность московских процессов. Даже после гибели Троцкого от рук сталинского агента в августе 1940 года он не ставил под сомнение его соучастие «в самой криминальной части конспирации, покаранной процессом 1938 г.»^{905}.

Это не значит, однако, что Павел Николаевич полностью оправдывал Большой террор. Отношение к нему и в целом к сталинскому единовластию оставалось значительно более сложным, что видно из разнообразных материалов «Последних новостей», в частности, одобренных главным редактором карикатур на Сталина. На одной из них, опубликованной 3 апреля 1932 года, Сталин жалуется, что трудно расстрелять 140 миллионов человек, а в другой, в номере от 16 октября 1938-го, проводится параллель между диктатурами Сталина и Гитлера.

В 1937 году под редакцией Милюкова начал выходить «толстый» литературно-художественный и политический журнал «Русские записки». Его редакционным секретарем стал эсер Марк Вениаминович Вишняк, ведущий член редакции издававшихся с 1920 года «Современных записок». Вокруг «Современных записок», как и вокруг милюковских «Последних новостей», группировался цвет русской эмиграции. Вишняк вспоминал, что на просьбу его редакции «дать свое понимание кадетского прошлого» бывший лидер Партии народной свободы немедленно ответил согласием и представил статьи «Суд над кадетским либерализмом» и «Либерализм, радикализм и революция». По словам Вишняка, Милюков был неоценимым сотрудником: «В любой срок он мог написать на любую тему, не делая из этого ни проблемы, ни события. Он был сговорчив и не мелочен, не обращал внимания, на каком месте появлялась его статья или каким шрифтом она была набрана»^{906}.

В силу теплых отношений с Павлом Николаевичем Вишняк решил совместить работу в «Современных записках» и новом журнале.

В «Заявлении от редакции» Милюков провозглашал, что будет стремиться перейти от традиционного «русского» типа «толстого журнала» «к типу, приближающемуся к обычным иностранным Revues с подбором статей преимущественно актуального информационного характера».

Из этого, однако, ничего не получилось. По справедливой оценке Р. Гуля, особенностью «Русских записок» была их подчеркнутая атеистичность, «секуляритивность»^{907}. Поэтому с изданием отказывались сотрудничать (да Милюков и не приглашал) такие видные авторы, как религиозный и политический философ Николай Александрович Бердяев, историк и религиозный мыслитель Георгий Петрович Федотов, либеральный теолог и историк церкви Антон Владимирович Карташев, что значительно обедняло его содержание и вызывало очередную волну неприязни к его редактору со стороны не только правой части эмиграции, но и тех, кто, сохраняя демократические позиции, придерживался христианских взглядов. По воспоминаниям Гуля, историкА. А. Кизеветтер как-то назвал Милюкова «семидесятилетним комсомольцем», и это прозвище повторялось эмигрантами – кем-то добродушно, другими – с ненавистью^{908}.

Вишняк же обращал внимание на то, что Милюков в качестве редактора «Русских записок» не придавал значения шероховатостям стиля и даже языковым погрешностям, а когда кто-то обращал на это его внимание, отделывался словами: «Ну, что блох ловить? Не люблю искать блох у других, не люблю, чтоб и у меня искали!»^{909} Это было еще одним поводом для критики милюковского журнала другими эмигрантами, относившимися к чистоте русского языка значительно более трепетно.

Милюкову удалось издать лишь двадцать одну книгу «Русских записок». Издание было оборвано в 1939 году в связи с началом Второй мировой войны и прекращением финансирования.