Текст книги "Милюков"
Автор книги: Георгий Чернявский
Соавторы: Лариса Дубова
Жанр:
Биографии и мемуары
сообщить о нарушении
Текущая страница: 35 (всего у книги 42 страниц)
Само же РДО возникло именно по инициативе Милюкова, стремившегося сплотить сторонников своей «новой тактики», в основе которой лежал расчет на внутреннее перерождение большевистского режима. Они имелись среди русских эмигрантов в различных странах. Парижский центр, который Милюков назвал Республиканско-демократической группой Партии народной свободы{794}, постепенно приобретал «партийную периферию» во французской провинции, а также в Берлине, Лондоне, Константинополе и других городах. В некоторые группы входили не только бывшие кадеты, но и сторонники социалистической ориентации – правые эсеры, народные социалисты.
Милюков рассчитывал сблизиться с «родственными группировками» эсеров, кооператоров, казачьими, студенческими общедемократическими организациями. Еще летом 1922 года по проекту высланных из России Е. Д. Кусковой и С. П. Прокоповича в Берлине был образован Республиканско-демократический союз, поддержанный Милюковым. В 1924-м в связи с переездом Кусковой и Прокоповича в Чехословакию деятельность союза была перенесена в Прагу. От него и подобных ему организаций Милюков требовал налаживания сотрудничества с эсерами, «выделения социалистических групп, склонных к коалиционной политике, из своих партий, подобно тому, как выделилась из Партии народной свободы демократическая группа», настаивал на активной работе. Так, 1 августа 1923 года он писал Кусковой: «Рад, что Вы вообще не отказываетесь от образования политической группы. Но Вы своей медлительностью действительно ставите меня в необходимость вести шаги по организационной работе, не дожидаясь Вас; это весьма печально…»{795}
Стремясь наладить устойчивые связи с эсерами, Милюков обращал особое внимание на необходимость выработки четких позиций по отношению к крестьянству. Той же Кусковой он писал 27 августа 1923 года о необходимости предохранить «аграрный вопрос от народнических увлечений и «утопий», характерных для «старого кадетства», не занявшего «ту социальную позицию – защиты мелкого и среднего крестьянина, которую я считаю необходимой сохранить, ибо только она соответствует демократическим тенденциям старой партии и ее нового продолжения – нашей группы»{796}.
Именно свою группу Милюков считал подлинно демократической, мотивируя тем, что она стремилась не отрываться от реалий внутреннего развития России. После нескольких неудачных попыток создания «демократического объединения» или «демократического блока» беспартийное РДО стало тем политическим инструментом, через который Милюков стремился пропагандировать свои идеи.
РДО, судя по документам, располагало значительными финансовыми возможностями – пользовалось поддержкой американских благотворительных фондов (в частности фонда Рокфеллера), французских либералов, а также распоряжалось некоторыми суммами, переведенными Временным правительством в зарубежные банки{797}.
В основе деятельности РДО лежал курс на внутреннее разложение большевистской власти. Его активный член, бывший правый эсер, а затем кадет, писатель Михаил Андреевич Осоргин заявлял о необходимости стимулирования «закулисной» деятельности внутри России: «Нэповский «экономический Брест большевизма» придал деятелям этой закулисы уверенность в том, что сама спонтанная жизнь страны будет исподволь подтачивать основы большевистских порядков в обществе… Да, там тюрьма. Но отсюда решеток ее не перепилишь, дверей не выломаешь. Там же, на месте, много копошится у стен ее зубастых крысенят, ходы роют, балки и скрепы грызут – повалят когда-нибудь и эту бастилию. И говорю я это не о какой-нибудь специфически революционной работе, имеющей свалить таких-то у власти и посадить на их место таких-то, а просто о жизни, о настоящей большой и малой культурной работе, об укреплении мощи и сопротивляемости народной, о работе на благо страны. Там и робкий заглушенный голос – борьба, а здесь потоки негодующих слов – папиросный дым на ветру»{798}. Милюков одобрил эту позицию, отметив, что доводам Осоргина «нельзя отказать в значительной доле справедливости»{799}. Такой курс, называемый эмигрантами «обволакиванием» большевистской власти, многие из них рассматривали как наиболее целесообразный путь подготовки ее крушения.
Благодаря активности Милюкова и близких к нему деятелей РДО это движение смогло развернуть значительную издательскую деятельность: было опубликовано свыше двух десятков книг и брошюр, главным образом пропагандистского характера{800}, в том числе несколько книг самого Павла Николаевича, включая «Эмиграцию на перепутье», «Национальный вопрос», «Республика или монархия?». Да и газета «Последние новости» в течение некоторого времени рассматривалась Милюковым как орган РДО – во всяком случае, он заявлял, что занял пост ее главного редактора именно для пропаганды идей РДО{801}.
В действительности, однако, «Последние новости» никогда не были узкогрупповым изданием. Став главным редактором, Милюков приложил все силы, чтобы превратить его в респектабельный печатный орган преимущественно непартийного, информационно-аналитического характера с широким освещением проблем культуры, науки, общественной жизни и качественным художественным отделом.
В 1929 году он принимал активное участие в попытке создать на широкой межпартийной основе эмигрантский Комитет по сбору денег в фонд печати. Переговоры координировал эсер Андрей Александрович Аргунов, живший в Чехословакии, но выезжавший в другие страны. В Комитет предполагалось включить Марка Алданова, Бориса Зайцева, Николая Авксентьева, Сергея Мельгунова и других представителей разных общественных течений и видных деятелей культуры{802}. Судя по тому, что переписка по этому поводу заглохла, не успев развернуться, из затеи ничего не вышло.
С первых лет существования РДО в его рядах зрело желание превратить объединение в политическую партию, однако Милюков и близкие к нему деятели не считали нужным форсировать этот процесс, полагая, что новая республиканско-демократическая партия должна быть создана уже на родине. Поэтому платформа, принятая еще в 1922 году, не предусматривала преобразование РДО в партию в близкой перспективе{803}. Но время шло, сроки возвращения становились всё более неопределенными. В этих условиях Милюков на общем собрании РДО 11 марта 1933 года объявил о тенденции «постепенного превращения РДО в открытую политическую партию». Однако было ясно, что деятельность РДО не имеет серьезных перспектив – добиться массового вовлечения в свои группы непартийных демократических сил ей так и не удалось. Объединение постепенно захирело и без объявления о самороспуске прекратило существование{804}.
По данным М. В. Соколова, Милюков участвовал в организации тайных поездок в СССР эмиссаров эмиграции, которые везли антибольшевистскую литературу, в том числе брошюры Милюкова, пытались наладить контакты с оппозиционными элементами внутри страны{805}. Средства на нелегальную работу предоставляли власти Польши и Чехословакии. В 1924 году в Праге Милюков участвовал в совещаниях с ответственными чиновниками, в частности, по вопросу о финансировании секретных поездок. Однако вскоре он убедился, что агенты были некомпетентны, быстро оказывались в руках чекистов, и с досадой узнал, что даже план их отправки стал известен ГПУ. Он писал: «У меня возникли сильнейшие сомнения, следует ли осуществлять принятое нами в Праге решение»{806}. Однако коллеги убедили его, что агентов надо продолжать засылать, и это делалось еще примерно год по существовавшим каналам, а затем от случая к случаю. Правда, организовать подпольные антисоветские группы им не удавалось – в лучшем случае они собирали информацию о внутреннем положении в СССР. Большинство агентов терпели неудачу: некоторых захватывали на границе, о других сообщали спецслужбам те, с кем они пытались установить связи. Во многих случаях агенты оказывались просто авантюристами, которые тратили предоставленные им средства, вели благополучный образ жизни в соседних с СССР странах, даже не предпринимая усилий для перехода границы. Об этом можно судить, в частности, по письмам, которые Милюков получал от М. С. Аджемова (он занимался засылкой агентов «по совместительству», являясь юридическим посредником французских коммерческих фирм), а также по отчету агента Борисова, пытавшегося оправдать расходование немалых денежных средств на поездку в Таллин (по привычке город был назван Ревелем), а затем, после провала попытки перейти советскую границу, на обратный путь через Штеттин в Париж{807}.
В 1929 году Милюков вновь мрачно комментировал один из таких случаев: «Уже не в первый раз я задаю себе вопрос: стоит ли овчинка выделки?»{808} К началу тридцатых годов засылка агентов в СССР окончательно прекратилась. Это было одним из свидетельств нереалистичности расчетов Милюкова на создание в СССР эффективно действующей подпольной оппозиции.
Стремясь как можно теснее сплотить левую и центристскую части эмиграции (хотя подчас он сам выступал инициатором если не раскола, то ухудшения отношений с эмигрантскими группами), Милюков в начале 1920-х годов установил связь с некоторыми авторитетными эмигрантами-меньшевиками. Особо важными были его встречи в Берлине с видным историком Борисом Ивановичем Николаевским, с которым он познакомился, по-видимому, у профессора Александра Семеновича Ященко, издававшего в германской столице журнал «Русская книга»{809}.
Николаевский, которого Милюков высоко ценил как вдумчивого коллегу и зоркого политического наблюдателя, отвечал ему сдержанной симпатией, видя его существенные недостатки и как личности, и как политолога-журналиста. Их первая содержательная беседа состоялась в самом начале 1927 года, когда Милюков приехал с лекциями в Берлин. Встречу организовал их общий старый знакомый Борис Исаакович Элькин, сотрудничавший в газете Милюкова (через много лет Элькин станет его душеприказчиком и одним из редакторов его воспоминаний). Николаевский писал другому видному меньшевистскому деятелю Ираклию Георгиевичу Церетели 13 января 1927 года, что Милюков подробно рассказал ему о борьбе внутри кадетской фракции Госдумы: «Этот рассказ существенно дополняет мои сведения, освещая события с иной стороны».
Милюков поведал Николаевскому, что РДО издало и нелегально переправило в Россию брошюру для крестьян, которую «с руками рвут». Николаевский, однако, скептически отозвался о «легкомысленном отношении» Милюкова к перспективам событий в России: «Он к весне ждет восстаний крестьянских и верит в существование мощно раскинувшегося по Руси Всероссийского крестьянского союза». «И всё же, – сообщил Николаевский в письме Церетели, – впечатление от него неплохое, почти бодрое. Мне кажется, что объяснение этому нужно искать в успехах «Последних новостей» среди эмигрантов. Здесь он чувствует почву под ногами… И газета, действительно, становится очень неплохой во всех смыслах»{810}.
Церетели ответил: «Ваши впечатления от Милюкова очень интересны, и сопоставляя с моими собственными прежними впечатлениями то, что Вы теперь пишете, я хорошо себе представляю его настроение. Влияние большинства политических лидеров держится на их собственной уверенности в самих себе и в близком успехе их дела. Одни добросовестно имеют обе эти веры, другие делают вид, что имеют. Второй тип очень распространен в восточных странах, но Милюков, по моим впечатлениям, принадлежит к первому типу. И при всей его учености я его в моральном отношении всегда ставил выше, чем в интеллектуальном»{811}.
Действительно, Милюков искренне верил в свою правоту – даже тогда, когда круто менял позицию и союзников, а лидерских амбиций ему было не занимать. Впрочем, в другом письме Церетели давал ему более критическую оценку – правда, только в связи с его книгой «Национальный вопрос: Происхождение национальности и национального вопроса в России», вышедшей в Праге в 1925 году. Николаевский же и позже продолжал считать Милюкова «приличным демократом-эмигрантом». Они вновь встретились в 1929 году в Берлине, причем Милюков поведал, что к нему специально приезжали представители Лейбористской партии Великобритании, чтобы получить сведения о первом секретаре советского полпредства во Франции Григории Зиновьевиче Беседовском{812}, ставшем в 1929 году невозвращенцем. Таким образом, Милюкова считали весьма компетентным экспертом в советских делах.
Всё это свидетельствует о правоте М. В. Вишняка, писавшего: «П. Н. Милюков был комбативной (то есть боевой. – Г. Ч., Л. Д.) и твердой натурой. Политике он подчинял личные отношения и не прощал несогласия с ним – особенно тем, кого считал себе близким. Он воспринимал такое несогласие как бунт или восстание против себя или даже как измену или злоупотребление доверием. Через всю жизнь пронес он неприязненное отношение к социализму. Это не мешало ему иметь друзей среди умеренных социалистов… и нередко искать соглашения и коалиции с социалистическими группировками»{813}.
Глава вторая
НОВАЯ ПОЛИТИКА И «ПОСЛЕДНИЕ НОВОСТИ»
Изменение отношения к Советской Россиии связанные с ним конфликты
Главная задача, которая была в начале 1920-х годов поставлена Милюковым перед своими сторонниками и прежде всего перед самим собой, – разработать основы, а затем и детали новой политики по отношению к Советской России и попытаться убедить в ее правильности как можно более широкие круги эмигрантов.
Сам Милюков продолжал называть этот комплекс идей «новой тактикой», но, по существу дела, речь шла о новой политике, даже о новой стратегической линии. Он медленно, постепенно приходил к выводу, что большевики утвердились в России всерьез и надолго, что им удалось привлечь на свою сторону основную часть рабочих, а после введения нэпа – и большинство крестьянства, что оставшаяся в стране интеллигенция принимает, хотя и со скрипом, реалии новой власти, что тайные организации внутри страны почти полностью разгромлены, а уцелевшие превратились в замкнутые группы, которые ограничиваются малоэффективными попытками разоблачения отдельных мероприятий новой власти, главным образом распространяют слухи и антибольшевистские анекдоты. Таким способом, без крупных экономических, социальных, политических, международных потрясений разрушить советскую систему было невозможно. Более того, становилось понятно, что и в случае отстранения большевиков от власти необходимо будет создавать новую Россию на имевшейся базе, совершенно не соответствовавшей планам, которые ранее строили либеральные силы.
Некоторые эмигранты, по-прежнему считавшие русский большевизм «дьявольским наваждением», отрицательно относились к бурным дискуссиям, развернувшимся между Милюковым и его оппонентами. К примеру, известная в прошлом кадетская деятельница А. В. Тыркова-Вильямс в ноябре 1922 года писала философу Николаю Александровичу Бердяеву: «Так называемая политика, т. е. споры между милюковцами и антимилюковцами, эсерами и большевиками, желанье тех или других объявить себя Учредилкой… всё это волнует меня отдаленно и тупо. Я хочу России, свободной от большевиков, я их ненавижу всей душой, но я давно поняла, что они – следствие многолетнего искривления русских мозгов, главным образом интеллигентских»{814}.
Милюков постепенно пришел к убеждению, что следует решительно отказаться от любых попыток разгромить большевистскую власть силой оружия, и теперь настаивал на признании основных результатов Октябрьского переворота и мероприятий большевиков: республиканского строя, федеративного устройства, решения аграрного вопроса путем распределения земли между крестьянами.
Из положений нового курса Милюкова проистекал главный практический вывод: надо отказаться от сохранения белой армии за рубежом, распустить еще сохранявшиеся воинские части, ликвидировать военные эмигрантские организации, перевести солдат и офицеров на положение беженцев, содействовать возвращению рядовых эмигрантов на родину на основании декрета об амнистии, принятого в Москве в ноябре 1920 года в честь третьей годовщины Октябрьской революции.
Свою новую линию Милюков всё более активно пропагандировал на собраниях эмигрантов и в печати. В 1922–1923 годах он посетил ряд городов Франции, побывал в Германии и Чехословакии, где выступал с лекциями, которые были частично изданы отдельными брошюрами или публиковались в эмигрантской печати. В Праге он говорил: «Интеллигенция должна научиться смотреть на события в России не как на случайный бунт озверелых рабов, а как на великий исторический переворот, разорвавший с прошлым раз навсегда»{815}. В то же время Милюков считал, что социально-экономическая и политическая система Советской России нежизнеспособна и должна будет в силу реальных потребностей эволюционировать, приспособиться к объективным законам рынка, усилившим свое действие при нэпе, хотя и в искаженном виде. Теперь он возлагал главные надежды на крестьянство, составлявшее абсолютное большинство населения России. Носители рыночных отношений – сельские производители – представлялись ему наиболее последовательными выразителями народной, в основе антибольшевистской стихии.
Новые взгляды Милюкова встретили осторожную критику со стороны бывших кадетов и других представителей либеральной эмиграции и ожесточенные нападки правых военно-монархистских группировок, из среды которых стали распространяться лживые слухи о его тайном сотрудничестве с большевиками. Такая враждебная кампания однажды даже привела к покушению на его жизнь.
В конце марта 1922 года Милюков приехал в Берлин для выступления перед эмигрантами по случаю пятой годовщины Февральской революции. Остановился он у своего старого знакомого, в прошлом активного деятеля кадетской партии, адвоката Бориса Исааковича Элькина. (Тот на протяжении ряда лет оказывал ему разнообразную помощь: снабжал новейшими изданиями на русском языке, которые в Берлине были в двадцатые годы более доступны, чем в Париже; от его имени передавал через советских граждан, приезжавших в Берлин, деньги для поддержки преследуемых в России коллег и знакомых. Посредницей в СССР часто выступала Прасковья Семеновна Ивановская – сестра жены В. Г. Короленко, активный деятель Политического Красного Креста{816}.) Доклад состоялся 28 марта в одном из крупнейших залов германской столицы Оберлингхалле – главном зале филармонии. Вход был платным, собранные средства предназначались голодающим Поволжья. В зале присутствовало около 1200 человек, не для всех нашлись места, многие стояли возле стен и колонн. Послушать Милюкова собрались сливки русской эмиграции в Берлине – от эсеров и меньшевиков до правых монархистов. Естественно, присутствовали бывшие кадетские деятели. Старым соратникам Милюкова В. Д. Набокову и И. В. Гессену, решительно отрицавшим «новую тактику», но продолжавшим с уважением относиться к Милюкову за его большие заслуги перед российской демократией, были забронированы места в первом ряду. Набоков, в то время один из руководителей антисоветского Русского национального союза, выступил на его учредительном съезде в июне 1921 года с докладом «Идейные основы борьбы против большевизма».
Нам неизвестно, на основании каких источников Н. Г. Думова утверждает, что Милюков приехал в Берлин по приглашению Набокова{817}. С учетом ухудшения их отношений это утверждение представляется недостоверным. По всей видимости, Берлин просто входил в лекционный тур Павла Николаевича. Тем не менее в этот день в газете, издаваемой Набоковым, появилось приветствие Милюкова, которое, по словам И. В. Гессена, «дышало надеждой на восстановление былого дружеского согласия»{818}. Действительно, и Милюков, и Набоков весьма сожалели о политических расхождениях. Когда Милюков незадолго до описываемых событий стал редактором «Последних новостей», Набоков послал ему приветствие, адресованное «другу-противнику»: «По сравнению с тем многолетним прошлым, которое связывает нас с Милюковым… эти наши последние расхождения, как бы серьезны они ни были, всё-таки получают эфемерное значение»{819}.
Достижение «дружеского согласия» было, однако, делом почти утопическим, по крайней мере в условиях того времени. Да и сам доклад Милюкова, несмотря на объявленную тему, был посвящен обоснованию «новой тактики»{820}. В центре внимания находился вопрос о форме государственного устройства России – лектор стремился аргументировать свой решительный переход на республиканские позиции. Монархисты, совершившие на него покушение, поняли его слова так: «Пусть есть кровь и развалины в России, пусть половина населения вымерла, но завоевания революции остались. Нет места для пессимизма»{821}.
Покушавшихся было двое – Петр Шабельский-Борк и Сергей Таборицкий, в прошлом члены Союза русского народа, бывшие офицеры царской армии, участники Гражданской войны на Украине, причем Шабельский-Борк был трижды ранен. В конце 1920 года они бежали в Германию, жили в Мюнхене.
Ряд материалов газеты «Последние новости» представлял следующую картину происшедшего в берлинском зале. Около десяти часов вечера Милюков закончил свою полуторачасовую лекцию, которую читал, как обычно, спокойно и уверенно, и объявил, что после перерыва будет отвечать на вопросы, которые просил задавать в письменном виде. Когда он подходил к столу президиума, Шабельский-Борк, сидевший в третьем ряду, начал стрелять. Кто-то из членов президиума подскочил к Милюкову и толкнул его на пол. Вскочившего на сцену Щабельского повалили, но он смог вырваться. Когда патроны в одном пистолете закончились, он достал из кармана другой и продолжил пальбу. Всего он выпустил больше десятка пуль. На сцену бросился Набоков, схватил стрелявшего и сильно ударил по руке, в результате чего тот выпустил пистолет. В этот момент Таборицкий открыл стрельбу по Набокову. В зале возникли паника и давка, часть зрителей побежала к выходам. Слышен был крик Шабельского: «Я мщу за царскую семью!» Огнестрельные ранения получили девять человек, в том числе председатель берлинской группы кадетов Леонид Евгеньевич Эльяшев и один из редакторов газеты «Руль» Август Исаакович Каминка. В Набокова попала одна пуля, но она пронзила сердце. Он скончался на месте. Убийцы пытались скрыться, но на выходе были задержаны толпой. Всё это, вспоминал Гессен, «потребовало не больше одной минуты»{822}.
В других газетах, как это обычно бывает, приводились версии, различавшиеся деталями (в каком ряду сидели покушавшиеся, количество произведенных выстрелов и т. д.) – у свидетелей преступления, находившихся в состоянии стресса, складывались субъективные, порой фантастические впечатления. Одно не подлежит сомнению – это было спланированное покушение именно на Милюкова, который остался невредим лишь по счастливому стечению обстоятельств, Набоков же был убит случайно.
Таборицкий на следствии показал, что должен был убить Милюкова, если бы это не удалось Шабельскому, но считал, что тот как старший товарищ имел на это «преимущественное право». Преступники заявили следователям, что, уезжая из Мюнхена, уничтожили свою частную переписку, а перед тем как направиться в зал, где выступал Милюков, попрощались друг с другом в уверенности, что один из них или оба будут убиты.
Согласно обвинительному акту, инициатива покушения принадлежала Шабельскому, решившему убить Милюкова еще после его знаменитой речи 1 ноября 1916 года. Но скорее всего, план убийства созрел в связи с призывами Милюкова отказаться от военной интервенции против Советской России. На это, естественно, накладывались мысли, что сама большевистская власть возникла в результате «предательства» либералов, прежде всего Милюкова, и именно его действия привели к «анархии» в отечестве.
«Последние новости» утверждали, что покушавшиеся состояли в партии монархистов, съезд которой должен был начаться в те дни в Берлине. При этом газета осветила и реакцию самих монархистов во главе с бароном Михаилом Александровичем фон Таубе: они отрицали свою причастность к совершенному террористическому акту. И всё же милюковская газета акцентировала внимание на связи покушения с давними замыслами монархических кругов, причем убийство Милюкова должно было стать, по мнению ее редактора и одновременно объекта покушения, сигналом для других терактов.
Указывались, но ничем не подтверждались дата (10 марта) и место собрания в Мюнхене, на котором якобы был разработан план покушения, что должно было служить доказательством хорошей организации дела. Выдвигалась даже версия связи обоих преступников с германскими монархистами, недовольными Милюковым, критиковавшим за сотрудничество с ними крайне правые российские эмигрантские круги. Сам же Милюков считал: «Никаких политических доказательств связи этих лиц с группой крайних монархистов в Берлине пока не имеется. Но есть основания думать, что группа Маркова-2-го, недовольная настроением более умеренных монархистов, решила в последнее время перейти к террористической деятельности»{823}.
Процесс по делу о покушении на Милюкова и убийстве Набокова проходил 3–7 июля 1922 года в уголовном суде берлинского района Моабит. Следствие установило, что Набокова убил Таборицкий. Он был приговорен к четырнадцати годам каторжной тюрьмы за соучастие в покушении и умышленное нанесение Набокову тяжелых ранений, послуживших причиной его смерти. Шабельский-Борк, признанный виновным в покушении на убийство Милюкова с заранее обдуманным намерением, получил 12 лет каторжной тюрьмы. Других соучастников преступления следствие не выявило.
Через много лет американский историк Уолтер Лакер убедительно показал, что Шабельский и Таборицкий были «молодыми помощниками» известного деятеля российской эмиграции генерала Василия Викторовича Бискупского, уже в то время сотрудничавшего с Гитлером, а позже являвшегося доверенным лицом нацистского Министерства внутренних дел. Еще до переезда в Мюнхен они создали в Берлине организацию наподобие «черной сотни»{824}. Оба террориста после прихода нацистов к власти были освобождены раньше срока и продолжили свою деятельность в Германии. Шабельский-Борк в 1930-х годах работал у Бискупского, в то время начальника Управления делами российской эмиграции нацистской Германии. Таборицкий в 1938 году стал помощником руководителя Русского национального союза участников войны генерала А. В. Туркула.
С момента покушения Милюков стал серьезно опасаться за свою жизнь. По неофициальным каналам, через старых знакомых в Министерстве иностранных дел Франции, он обратился к французским властям за защитой. Парижская полиция установила за Павлом Николаевичем и Анной Сергеевной «патронирующее» наблюдение по месту жительства и работы. Ничего подозрительного, однако, замечено не было. Информация самих Милюковых, «подавленных постоянным страхом», по мнению полицейского префекта, не давала оснований для продолжения наблюдения, и оно было снято{825}.
После покушения Милюков получил массу поздравлений, свидетельствовавших, что, несмотря на занятую им политическую позицию, многие известные и рядовые эмигранты продолжали относиться к нему с пиететом. К одному из таких писем (из Константинополя) был приложен рисунок «Птенцы реакции», изображавший мало похожего на себя Милюкова, которого с одной стороны клевал монархист, а с другой большевик, и подписью: «Они рады выклевать глаза один справа, другой слева»{826}.
Тем временем Милюков продолжал активно пропагандировать основы своей новой политики, стремясь убедить в ее правильности кадетские, эсеровские и другие круги в Западной Европе. На одном из совещаний он говорил: «После крымской катастрофы с несомненностью для меня выяснилось, что даже военное освобождение невозможно, ибо оказалось, что Россия не может быть освобождена вопреки воле народа. Я понял тогда, что народ имеет свою волю и выражает это в форме пассивного сопротивления»{827}.
Он продолжал вести беседы на эту тему как с отдельными эмигрантами, так и с их объединениями. Норвежский исследователь эволюции взглядов Милюкова в эмиграции Е. П. Нильсен отмечает: ««Новая тактика» была выдвинута Милюковым, но в то же время она несомненно отражала настроения целой группы политиков из кадетской партии, которые на основе личных переживаний и опыта Гражданской войны пришли к убеждению, что методами белых генералов нельзя свергнуть большевиков, что вооруженная борьба «безнравственна и ничего не дает»{828}.
В наиболее полном и концентрированном виде новые взгляды Милюкова изложены в 1925 году в книге «Эмиграция на перепутье», где были собраны его выступления последних лет. Пропагандируя основы новой политики, Милюков неуклонно подчеркивал, что она отнюдь не означает пассивность: оружие не следует складывать, но его надо поменять, опираться на «активные силы» внутри страны, которые могут быть противопоставлены большевизму. Он напряженно искал, но так и не смог найти и четко определить эти «активные силы», и в этом состоял основной порок новой политики. Рассчитывая на внутреннее перерождение большевистского режима, он говорил: «Я не знаю, как мы придем в Россию, но я знаю, как мы туда не придем»{829}.
Считая необходимым продолжать борьбу против большевистского всевластия новыми средствами, он причислял к врагам и реставраторско-монархические круги, в первой половине 1920-х годов каждую зиму объявлявшие, что предстоящей весной отправятся в новый военный поход за освобождение родины.
Отвергая планы новой военной интервенции, Милюков в то же время с пиететом относился к белым генералам, находившимся в эмиграции, критикуя их реставраторские взгляды по возможности косвенно. Например, Врангеля и его армию он характеризовал как «геройски защищавших до конца идеал русского возрождения»{830}. Но теперь, разъяснял Павел Николаевич, армия просто не может существовать – ни одно правительство не потерпит, чтобы на территории его страны функционировали иностранные вооруженные формирования. Армейские кадры армии, которые могут пригодиться новой России, необходимо сохранить, но лишь в форме эмигрантских общественных организаций. Он возлагал надежду, что после того как большевистский режим истлеет под грузом внутренних противоречий, эти кадры могут быть призваны на службу родине при условии признания ими «завоеваний революции».
Выражение «завоевания революции» было впервые употреблено Милюковым в начале 1923 года{831}, а затем многократно повторялось в книге «Эмиграция на перепутье», вызывая резкие отклики со стороны эмигрантов-монархистов. К «завоеваниям революции» Милюков относил теперь даже федеративное устройство России, против которого решительно возражал много лет, особенно в бытность министром иностранных дел, упорно подчеркивая свою приверженность имперскому убеждению в необходимости сохранения единой и неделимой страны, считая ошибочным разделение ее по национально-территориальному принципу, поскольку «под лозунгом федерации будет вестись работа по расчленению России»{832}. Теперь же Павел Николаевич решительно отказался от «имперской идеи», стал проповедником федерализма.
