Текст книги "Милюков"

Автор книги: Георгий Чернявский

Соавторы: Лариса Дубова
сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 42 страниц)

Однако здесь Милюков шел на явную хитрость, ведь Учредительное собрание, приняв основополагающие законодательные акты, должно было самораспуститься, чтобы были проведены выборы в новый законодательный орган, а предсказать их результаты было еще труднее, чем верно оценить перспективы предстоявших выборов в Думу. Создание же Думы с учредительными функциями означало, что после вотирования главных законодательных актов – изменения избирательного закона и законодательного закрепления гражданских свобод, обещанных манифестом 17 октября, – Дума должна продолжить работу^{351}.

Правда, на съезде и справа, и слева раздавались предложения о роспуске Думы после принятия учредительных документов, об установлении единства с социал-демократами и социалистами-революционерами и т. п. Но подавляющее большинство съезда поддержало предложения Милюкова, что дало ему возможность в заключительном слове с удовлетворением заявить: «Партия нашла сама себя, почувствовала в себе наличность коллективной мысли и воли… Это чувство солидарности и сознания каждым ценности самого факта принадлежности к большому целому явилось на съезде чувством новым, которого мы давно и нетерпеливо ждали и с восторгом приветствуем». В этих словах была определенная степень идеализации, что Милюков отлично сознавал, но стремился во что бы то ни стало хотя бы частично обеспечить единство коллективной воли партии в будущем парламенте. Доклад завершился заверением, что работа в Думе «может быть лишь частью нашей общей деятельности в целом освободительном движении»^{352}.

Милюков активно участвовал в предвыборной агитации в Петербурге, доходчиво разъясняя разным категориям населения платформу своей партии. Его выступления пользовались такой популярностью, что, скажем, в Соляном городке (в этом районе до середины XIX века находились склады соли) он по настоянию избирателей общался с ними три раза – 17, 19 и 22 января 1906 года^{353}.

Важнейшую роль в предвыборной борьбе, а затем во всей деятельности партии сыграл ее постоянный печатный орган – ежедневная газета «Речь», начавшая выходить 23 февраля 1906 года. Вначале газету щедро финансировал богатый железнодорожный подрядчик инженер Юлиан Борисович Бак, который значился ее издателем. Бак придерживался либеральных убеждений, не являлся членом кадетской партии, но считал ее политику соответствующей задачам прогрессивного развития России. В редакционный курс он не вмешивался. Позже газета стала настолько популярной, что окупала себя, да и Бак остыл к своему детищу. Новыми издателями газеты стали видные кадеты В. Д. Набоков и И. И. Петрункевич, редактором – Борис Осипович Харитон, который нес перед официальными властями ответственность за публикуемые материалы. Курс печатного органа определяли его фактические редакторы Милюков и Гессен, которые обозначались в рекламных объявлениях как «ближайшие сотрудники» газеты, а помогал им всё тот же опытный журналист Ганфман. В редколлегию также входили члены ЦК Август Исаакович Каминка, Александр Самойлович Изгоев, Константин Николаевич Соколов.

«Речь» официально не была связана с кадетской партией, что, между прочим, вскоре вызвало нарекание Ленина – в июне 1906 года он поставил вопрос: «Не пора ли сказать, что «Речь» есть официальный и главный орган партии? Не пора ли печатать резолюции ЦК кадетской партии?»^{354}

Милюков был автором почти всех передовых статей газеты – по собственному ироническому высказыванию, «бессменным передовиком»^{355}. Его материалов было так много, что они составили вскоре изданный том объемом около шестисот страниц^{356}. Правда, туда были включены и наиболее важные статьи, написанные до появления «Речи», и важнейшие выступления, но основу сборника составляли именно газетные передовицы, опубликованные до июня 1906 года и фактически являвшиеся хроникой событий революции и первого российского парламентского опыта. Авторитету газеты способствовал обширный художественный и литературно-критический отдел, с которым, в частности, сотрудничали М. М. Пришвин и К. И. Чуковский^{357}.

Между тем, по наблюдениям Милюкова и его соратников, к весне 1906 года предвыборная обстановка стала меняться в пользу кадетов. Страх перед революцией постепенно проходил, и недовольство существовавшим порядком вещей принимало в основном легальные формы. Во время развернувшейся на собраниях выборщиков политической агитации неизменно усиливалось звучание голосов в пользу тех, кого считали главными инициаторами созыва Думы.

В конце марта стало ясно, что на выборах в Петербурге и Москве кадеты получат большинство голосов. Милюков вспоминал, как менялся тон правительственных и правых центральных газет. Непосредственно после собраний выборщиков в обеих столицах послышались призывы к забвению прошлого и заявления, что кадеты – желанные гости в Думе, если прибудут туда не с революционными намерениями. Когда эти призывы не встретили позитивного отклика (Милюков высмеял их в нескольких передовицах «Речи»), стали раздаваться заявления, предрекавшие быстрый конец Думы, если она дискредитирует себя радикализмом.

Глава вторая
БАТАЛИИ В ДУМЕ И ВОКРУГ НЕЕ

Лидер за кулисами

На выборах в Государственную думу первого созыва партия Милюкова добилась успеха, которого ни он, ни его товарищи не ожидали: ее представители получили 179 мест из 478, то есть свыше трети кресел в Таврическом дворце, предоставленном для заседаний Думы. Конституционные демократы, таким образом, оказались самой многочисленной фракцией и смогли, согласно процедуре, занять большинство думских постов.

Председателем Думы был избран член ЦК кадетской партии С. А. Муромцев, товарищами председателя – члены ЦК князь П. Д. Долгоруков и профессор Н. А. Гредескул, секретарем – член ЦК князь Д. И. Шаховской (Милюков, как мы помним, не баллотировался).

Между тем в преддверии созыва Думы, с полным основанием полагая, что она займется разработкой конституционных актов, правительство Витте торопилось с подготовкой проекта основных законов империи, чтобы поставить Думу перед свершившимся фактом.

Проявив чудеса политической и журналистской оперативности, редакция «Речи» смогла раздобыть в типографии печатавшийся проект (он предназначался для обсуждения высшими чиновниками), опубликовала его и подвергла критике в ряде статей Милюкова и других авторов.

Наряду с разработкой своей версии конституционного акта Павел Николаевич и его коллеги сосредоточили усилия на подготовке аграрного законодательства, которое в это время в наибольшей степени беспокоило правых политиков, так как неизбежно привлекло бы на сторону кадетов основную часть крестьянства, составлявшего 80 процентов населения России.

Положение будущей Думы осложнялось изменениями в правительстве. 22 апреля был отправлен в отставку его председатель С. Ю. Витте, опытный и лукавый царедворец, во имя умиротворения страны склонный к политическим компромиссам. Назначение на его место Ивана Логгиновича Горемыкина, считавшегося знатоком аграрного вопроса и отстаивавшего незыблемость сословного состояния крестьянства, было воспринято как предвестие острой борьбы против радикальной земельной реформы, намечавшейся думцами.

В условиях крайне сложного, быстро менявшегося внутреннего положения страны и новизны задач, с которыми теперь сталкивались либералы, образовавшие свою партию и обеспечившие себе относительное большинство в Думе, неудивительно, что кадеты созывали свои съезды примерно каждые три месяца. Естественно, III съезд партии должен был обсудить вопрос о тактике, в первую очередь о поведении в Думе, и с докладом предстояло выступить Милюкову. К этому времени численность партии составляла около 70 тысяч человек – с учетом предшествующей «беспартийности» России это был высокий результат, достижению которого способствовали высокий уровень политической активности деятелей партии накануне выборов и возможность вступать в нее всего лишь на основании устного заявления.

Съезд состоялся накануне открытия заседаний Думы. Основной вопрос доклада Милюкова 5 января – на революционный или парламентский образ действий должна ориентироваться партия, иными словами – следует ли считать революцию завершенной. Для Милюкова, по всей видимости, ответ был ясен – на успех революции после разгрома Декабрьского восстания рассчитывать нечего. Но он воздержался от однозначного ответа, понимая, что в партии найдутся различные суждения, и не желая в очередной раз возбуждать страсти. Отсюда проистекал главный вывод: надо не только войти в Думу, что уже было достигнуто, а оставаться там как можно дольше, не давая правительству Горемыкина и императорскому двору ни малейшего повода для досрочного прекращения полномочий Думы. Милюков предлагал начинать думскую работу с постановки наиболее безопасных, по его мнению, вопросов, прежде всего вопроса о всеобщем избирательном праве. Переустройство местного самоуправления на его основе докладчик считал «необходимым предварительным условием для осуществления демократического строя»^{358}.

Тыркова-Вильямс писала о позиции кадетского руководителя: «…Милюков и на выборах, и в печати напоминал социалистам, что народное представительство, тем более русское, инструмент хрупкий. Для митингов у него был припасен наглядный образ. Он советовал скрипкой гвозди не заколачивать»^{359}.

На этот раз курс Павла Николаевича на сколь возможно длительное сохранение Думы (на полный пятилетний срок он, будучи реалистом, не рассчитывал) не нашел единодушного одобрения у делегатов – многие из них считали, что необходимо требовать принятия закона об ответственности правительства перед Думой, что означало бы прямое ущемление императорской власти, нарушение незыблемости самодержавия и неизбежно привело бы к роспуску Думы. Милюков в заключительном слове подчеркнул, что в условиях, когда революция фактически уже завершилась, выдвигать требования возобновления открытой борьбы крайне опасно. Он убеждал делегатов, что вовсе не игнорировал революционное настроение страны, но предлагал действовать в пределах разумного^{360}.

Двадцать третьего апреля 1906 года были официально опубликованы высочайше утвержденные Основные государственные законы Российской империи – то ли некое подобие конституции (по мнению крайне левых), то ли конституция под другим названием (так полагали большинство политических наблюдателей). Основные законы были подготовлены еще Витте и изданы как раз во время заседаний кадетского съезда накануне открытия Государственной думы^{361}. Они фиксировали сохранение самодержавия, крайне ограничивали права избираемых органов, объявляли частично назначаемый царем, частично избираемый Государственный совет верхней палатой (при этом злокозненное слово «парламент» не произносилось). Царь мог распустить Думу досрочно или объявить перерыв в ее работе и в это время издавать акты, имевшие силу закона. Совет министров был ответствен не перед выборными учреждениями, а перед императором.

В этих условиях склонный к компромиссам Милюков был вынужден под конец съезда изменить тон на несколько более боевой и спешно подготовил проект заключительной резолюции «По поводу опубликования Основных законов», которая завершалась заявлением, что «никакие преграды, создаваемые правительством, не удержат народных избранников от выполнения задач, возложенных на них народом»^{362}. Хотя из рядов делегатов раздавались возгласы, что резолюция не выражает общего боевого настроения, она всё же была принята единогласно, став вместе с более умеренной резолюцией «О тактике партии в Государственной думе» своеобразным наказом кадетской фракции в Государственной думе первого созыва.

Заседания Думы начались 27 апреля в Таврическом дворце. Хотя было общепризнано, что кадеты добились победы, эта победа не была столь уж безоговорочной. Слева им противостояло значительное число трудовиков (107 депутатов – около 20 процентов). Вместе с ними кадеты составляли бы абсолютное большинство. Однако фракция трудовиков была крайне разнородной, спектр воззрений ее членов, в основном крестьян, колебался от социалистических (в основном в эсеровской интерпретации) до верноподданнических. К кадетам была близка только небольшая группа трудовиков, примерно 20 депутатов. В результате думское большинство складывалось случайно, было крайне неопределенным, изменялось в зависимости от обсуждавшегося вопроса.

В качестве одного из руководителей партии, располагавшей наибольшим числом мандатов, Милюков получил право посещать Таврический дворец, находиться в зале заседаний – но не в партере, а в ложе для журналистов или на балконе для зрителей. Направляясь в старинный дворец Потемкина в день открытия Думы, Павел Николаевич встретил у входа Сергея Ефимовича Крыжановского – известного юриста, разработчика многих важнейших государственных актов, в то время занимавшего пост товарища министра внутренних дел. Крыжановский выразил сожаление, что Милюков не избран депутатом, так как он всё равно будет «дирижировать Думой из буфета» и больше вреда принесет, находясь вне Думы, чем в ней. Комментируя эту реплику, Милюков писал: «Я не могу отрицать, что я имел в Думе известное влияние. Как член ЦК партии, я мог участвовать ближайшим образом в деятельности парламентской фракции. В «буфете» у нас был общий стол, за которым во время завтрака обычно обсуждались текущие вопросы дня ввиду перегруженности думской работы… Общение с депутатами отсюда было постоянное. Но всё же «дирижировать» не только всей Думой, но и нашей фракцией я никоим образом не мог. Не мог бы, даже если бы был депутатом…»^{363}Тем не менее Милюков оказывал большое влияние на поведение фракции своей партии, а учитывая ее численность, и на деятельность всей Думы.

Роль Милюкова в Думе определялась его личной близостью с наиболее влиятельными депутатами-кадетами – И. И. Петрункевичем, М. М. Винавером, Ф. Ф. Кокошкиным, Ф. И. Родичевым. К Петрункевичу Милюков относился трепетно, считая его не только патриархом, но и совестью партии. «Он во всех – даже в Милюкове – вызывал не просто уважение, а благоговейное преклонение», – вспоминала Р. Г. Винавер^{364}. Кокошкин концентрировался на общих, принципиальных вопросах, в основном связанных с государственным строительством. «Оратором он был необыкновенным. Несмотря на дефекты речи (он не произносил некоторых гласных), выступления Кокошкина слушались с напряженным вниманием. Говорил он просто, без жестов, даже без повышения голоса, но всё в его речи было ясно и убедительно»^{365}. Отношения же с Федором Измайловичем Родичевым порой складывались у Милюкова нелегко. Земский деятель и адвокат, член ЦК кадетской партии, пламенный оратор (его называли соловьем кадетской партии) подчас с думской трибуны критиковал не только правительственную политику, но и руководство собственной партии за недостаточный радикализм. Бывало, что он упорствовал в своих оценках, но чаще под влиянием убедительных рассуждений Милюкова и других коллег признавал правильность центристской линии. Вот отрывок из воспоминаний супруги М. М. Винавера Розы Георгиевны: «Яркая это была фигура! Сама внешность его была своеобразная: высокого роста, с круглой головой, с живыми выразительными глазами, всегда чем-то взволнованный, даже в дружеской беседе говоривший, как с трибуны, с выразительными жестами рук, он производил впечатление необычайной непосредственности»^{366}.

Текущий курс определяли, как правило, Милюков и Винавер – первый с исторической, второй с юридической точки зрения.

В самом начале работы Думы у Милюкова установились деловые отношения с некоторыми лидерами группы трудовиков. Он запомнил троих: Алексея Федоровича Аладьина, Ивана Васильевича Жилкина и Степана Васильевича Аникина^{367}. Но долго контакт с трудовой группой не продержался – она выступала с малореальными требованиями радикального решения аграрного вопроса и этим усиливала опасность роспуска Думы. Характерно, что Милюков запомнил только фамилии руководителей трудовиков (их имена и отчества восстановлены нами по другим источникам^{368}) – как видно, всерьез их не принимал, относился к ним высокомерно, хотя и сдержанно. Для этого у Павла Николаевича, безусловно, имелись основания: он был крупным ученым, знатоком художественной литературы и особенно изобразительного искусства, владел иностранными языками, тогда как трудовики существенно не отличались от тех, кто их послал в Думу, – малограмотных крестьян, скованных крепостническими пережитками.

Можно с уверенностью утверждать, что недостаточное внимание Милюкова и других кадетов к крестьянским представителям, фактический разрыв с ними уже через несколько недель работы Думы были одной из важных причин (наряду с радикализмом значительной части самих трудовиков) того, что в Думе не сложилось устойчивое левое большинство. В конце концов произошел раскол фракции трудовиков – образовалась отдельная крестьянская фракция из сорока депутатов. Милюков надеялся, что с ними удастся наладить какое-то взаимодействие, но времени на это уже не хватило.

Милюков сдержанно относился к деятельности в Думе особой нефракционной группы автономистов – представителей национальных движений поляков, литовцев, латышей и украинцев, – считая, что выдвигаемое ими на первый план требование национально-территориальной автономии на данном этапе не является главным и отвлекает Думу от решения общих для всех народов России задач. Это вызывало недоумение прежде всего у членов наиболее влиятельного национального думского формирования – Польского коло. Формально не входивший в него однопартиец Милюкова депутат-поляк Александр Робертович Ледницкий, которого никак нельзя было упрекнуть в польском национализме (он выступал за национальную автономию всех народностей России), даже обратился к Павлу Николаевичу через газету: почему в ответе на тронную речь не было ни слова по польскому вопросу? Милюков ответил, также в печати, что позиция кадетской партии по этому поводу не изменилась – она по-прежнему отстаивает предоставление Польше национальной автономии. О том, почему кадеты не настояли на включении этого требования в ответ на тронное слово, он предпочел умолчать^{369}.

В то же время Милюков высказывал мысль, что национальное освобождение (или автономия) тесно связано с добровольным вхождением национальных государств в федерацию или конфедерацию, вплоть до весьма отдаленного и труднопредсказуемого соединения всех независимых народов в одну общую конфедерацию. Отодвигая практическое решение национального вопроса в Российской империи, Милюков одновременно предупреждал об опасности национализма, превозносящего только свой народ как единственный в своем роде. Он с полным основанием заявлял, что в итоге национализм становится знаменем политической реакции.

Павел Николаевич всё больше проявлял себя как профессиональный политик, напрямую не жертвующий своими принципами во имя сиюминутной выгоды, но готовый в случае необходимости умолчать о своей истинной линии или даже сделать акцент на частный вопрос, чтобы незаметно отойти от общей проблемы.

Между тем отношения Думы с царем и правительством становились всё более напряженными. С согласия руководства партии Муромцев после избрания его председателем Думы вышел из кадетской фракции и вел себя не просто как беспартийный руководитель представительного органа, а как второе лицо в государстве. В Зимнем дворце такое поведение воспринималось святотатством.

Еще большим нарушением монарших прерогатив был сочтен адрес на имя царя, подготовленный в ответ на выступление Николая II перед депутатами во время приема перед открытием Думы. Работали над адресом Милюков, Кокошкин и Винавер. Документ составлялся в предположении, что роспуск Думы не исключен в самом близком времени, и должен был прозвучать своего рода завещанием будущим представительным учреждениям. Адрес состоял из двух частей – в первой излагались намерения парламента, во второй – просьбы к царю: политическая амнистия, отмена фактического верховенства Государственного совета над Думой, расширение ее законодательных полномочий, необходимость создания правительства, пользующегося доверием большинства Думы и несущего ответственность перед народом в лице его избранных представителей, а не перед императором^{370}.

Верховная власть фактически проигнорировала адрес. Делегация Думы во главе с Муромцевым, которая должна была вручить его, не была принята императором. Ответ был получен не от царя, а от того самого правительства, которое характеризовалось в адресе как не заслуживающее народного доверия. Вслед за этим в течение нескольких месяцев продолжались столкновения правительства с Думой, в которых «из буфета» продолжал деятельно участвовать Милюков.

В самом правительстве и даже в дворцовых кругах не было единодушия касательно Думы. Наиболее непримиримую позицию занимал весьма влиятельный министр финансов Владимир Николаевич Коковцов (позже он станет председателем Совета министров). В то же время недавно назначенный на, казалось бы, технический, хотя и высокий пост коменданта Царскосельского дворца генерал Дмитрий Федорович Трепов, приближенный к императору, заговорил о необходимости уступок обществу. Когда Коковцов и другие члены правительства потребовали от Николая II роспуска Государственной думы, Трепов неожиданно высказался против этой меры, по его мнению, крайне опасной^{371}.

Милюков характеризовал генерала: «Он был… верным слугой царя, но службу свою понимал несколько шире, видел дальше (по сравнению с Коковцовым. – Г. Ч., Л. Д.) – и не скрывал того, что видел. Он тоже ни в коей мере не был «политиком». Но как человек военный он понимал, что иной раз надо быть решительным и выходить за пределы своих полномочий – и даже собственных познаний. В этом своем качестве он и начал разведки о возможных кандидатах в «ответственное министерство»^{372}.

Свои прощупывания Трепов решил начать с Муромцева. Тот, однако, от встречи с дворцовым комендантом отказался, сославшись на то, что не имеет права входить в сношения с правительством без санкции партии. Но скорее всего отказ «патриарха», как его часто именовали, был связан с другими причинами, поскольку, во-первых, Трепов не был членом правительства, во-вторых, как мы уже знаем, став председателем Думы, Муромцев временно вышел из партии. По-видимому, он считал, что закулисные разговоры с генералом с невысокой в либеральных кругах репутацией скомпрометируют его как председателя представительного учреждения.

Милюков повел себя иначе. Получив приглашение на встречу с Треповым, он не колебался ни минуты. Считая необходимым использовать любую возможность для решения задач, которые он перед собой ставил, а также учитывая высокую степень влияния дворцового коменданта на императора и склонность последнего к колебаниям, прощупыванию различных вариантов перед принятием ответственного решения, он согласился на свидание. По всей видимости, он рассчитывал повлиять на генерала, чтобы тот посоветовал царю сохранить Думу.

Свидание состоялось 16 июня в одном из столичных ресторанов. Не проинформировав о нем ни ЦК своей партии, ни ее фракцию в Думе, Милюков нарушил партийную дисциплину. Он оправдывался, что рассматривал встречу как чисто информационную^{373}. В действительности она носила информационный характер лишь с одной стороны. Трепов внимательно слушал собеседника, демонстративно фиксируя смысл его высказываний в записной книжке, и лишь изредка вставлял реплики, выражая согласие или возражая.

Неожиданно Трепов предложил собеседнику принять участие в «министерстве доверия». Милюков ответил тривиально: надо выбирать не лиц, а направление. «Нельзя входить в приватные переговоры и выбирать из готовой программы то, что нравится, отбрасывая то, что не подходит». Милюков удивлялся, что разговор на этом не завершился. Для Трепова, однако, слова о программе оказались поводом для выяснения ее сущности.

Разумеется, царский сановник знал основные требования программы кадетов. Ему, по всей видимости, были важны не столько сами ее пункты, сколько то, как собеседник будет излагать и комментировать их. На отдельные пункты (прежде всего требование образования правительства, ответственного перед Думой) Трепов вообще не реагировал, давая понять их полную неприемлемость. Касательно других он высказывал соображение, что провести их в жизнь можно было бы при некоторых ограничениях; к примеру, на заявление о необходимости всеобщей политической амнистии заявил: «Царь никогда не помилует цареубийц!» – и повторил, что «бомбистам» не может быть пощады. Отдельные программные положения, к удивлению Милюкова, встретили положительную оценку, правда, с оговорками. Так, Трепов высказался за возвращение крестьянам «отрезков», при условии, что крестьяне должны получить их от императора, а не Думы.

Хотя Треповым были отвергнуты важнейшие пункты кадетской программы, тон беседы был таков, что не исключались дальнейшие контакты. На прощание царский приближенный дал Милюкову номер своего приватного телефона, предложив в случае необходимости контактировать напрямую.

Создается впечатление, что генерал всерьез подумывал о привлечении кадетов к власти и умиротворении страны с их помощью. Он даже составил список «правительства доверия», в основном из кадетов. В председатели намечался Муромцев, пост министра иностранных дел предполагалось предоставить Милюкову или Петрункевичу. Только в отношении постов военного, морского министров и министра двора предусматривалось, в соответствии с Основными законами, что они будут замещены «по усмотрению его величества». Наивный служака довел этот список до сведения императора, а тот, разжигая вражду, сообщил его председателю правительства Коковцову. Именно из мемуаров последнего этот список и стал известен^{374}.

Тем временем Милюков был настолько вдохновлен результатами свидания с дворцовым комендантом, что вслед за этим опубликовал статью с требованием создания правительства из членов его партии^{375}.

Усилия Трепова, не столь уж интенсивные, результата не дали. Царь всё более склонялся к силовому варианту – разгону непослушной Думы. В этих условиях для Милюкова совершенно неожиданным оказалось приглашение на еще одно свидание – к Петру Аркадьевичу Столыпину, бывшему саратовскому губернатору, назначенному в апреле 1906 года министром внутренних дел, о котором говорили, что он вот-вот станет председателем Совета министров.

Милюков был очень удивлен приглашением, хотя, по всей видимости, вполне оценил провокационный характер затеи всесильного министра: тому явно требовались дополнительные аргументы, чтобы убедить царя в необходимости распустить Думу, и он рассчитывал найти их в поведении лидера оппозиции.

Встреча состоялась в двадцатых числах июня, на этот раз не на нейтральной территории, а в кабинете Столыпина. Присутствовал министр иностранных дел Александр Петрович Извольский, который, однако, за всё время не проронил ни слова – он явно понадобился Столыпину лишь как свидетель.

Столыпин начал с прямых угроз, рассчитывая, что собеседник ответит грубостью или даже встречными угрозами. Он спросил, понимает ли Милюков, что министр внутренних дел одновременно является шефом корпуса жандармов и, следовательно, «заведует функциями», пока непривычными для кадетов.

Сдержав эмоции, Милюков постарался придать своему ответу полуиронический тон – заявил, что функции власти кадетам прекрасно известны, но их выполнение может быть различным в зависимости от общего направления правительственной деятельности. И. В. Гессен в воспоминаниях со ссылкой на рассказ Милюкова о встрече передавал его ответ совершенно иначе: «Если я дам пятак, общество готово будет принять его за рубль, а вы дадите рубль, и его за пятак не примут». Правда, сам Милюков его решительно отрицал^{376}. Думается, Милюков действительно не мог сказать такое Столыпину – и по той причине, что так не считал, и в силу уважения к министерской должности, и, главное, потому что такое заявление было бы чрезвычайно выгодно Столыпину, послужило бы аргументом для «обвинительного акта».

Несколько вопросов, заданных Милюкову, носили явно провокационный характер. Столыпин поинтересовался, в частности, включаются ли им военный, морской министры и министр двора в число должностных лиц, «назначаемых кадетами», таким образом полупрезрительно-полуиронично выразив убеждение, что последние хозяйничают в Думе. Милюков ответил, что в прерогативы монарха депутаты его партии вмешиваться не намерены. По существу, этим, если не считать нескольких ничего не значивших финальных фраз, встреча и завершилась.

Столыпин немедленно доложил о ней императору, сопроводив отчет собственным мнением, что кадеты и идущие за ними депутаты не желают сотрудничать с высшей государственной властью, а выполнение желаний лидеров этой партии может гибельно отразиться на интересах России. Это был новый аргумент в пользу роспуска Думы^{377}.

Оставалось найти подходящий предлог. Таковым Столыпин, обдумывавший проведение аграрной реформы, счел обсуждение в комиссии Думы вопроса о подготовке законодательства по земельному вопросу, предусматривавшего насильственное отчуждение не только «отрезков», но также государственных, монастырских и излишков помещичьих земель. Еще в конце июня в прессе появилось правительственное сообщение, смысл которого состоял в том, что аграрные преобразования – вопрос, находящийся в компетенции императора и его министров. Столыпин явно ожидал реакции Думы. И она последовала – думские кадеты поддались на провокацию, вопреки мнению Милюкова, что наиболее целесообразно просто не реагировать. На заседание был вынесен вопрос об обращении Думы к народу по поводу аграрных преобразований.

Такое обращение, не входившее в официальную компетенцию Думы, вполне можно было истолковать как революционный шаг. На обсуждение этого вопроса 4 июля на заседание Думы явился Столыпин, молча сидел в правительственной ложе и делал заметки по ходу выступлений. Милюков забил тревогу: в «Речи» появилась передовая статья^{378}, в которой он убеждал фракцию своей партии и Думу в целом быть максимально осторожными, не предпринимать шаги, которые могли бы быть истолкованы как антиконституционные: «Мы, может быть, накануне страшных решений, последние дни, когда еще возможно было установление согласия между законодательной властью и исполнительной, быстро проходят, и с обеих сторон так же быстро растет готовность на крайние решения».

Статья была встречена однопартийцами-депутатами с явным недовольством. Впервые Павел Николаевич почувствовал, что партийная почва начинает уходить у него из-под ног. Пытаясь утихомирить страсти, 9 июля он опубликовал в «Речи» новую передовицу, на этот раз обращаясь к правительству с уверениями в готовности Думы конструктивно работать и одновременно успокаивая общественность заявлением, что слухи о роспуске Думы в ближайшие дни вряд ли соответствуют действительности.