Текст книги "Милюков"

Автор книги: Георгий Чернявский

Соавторы: Лариса Дубова
сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 42 страниц)

Совместные действия кадетов и октябристов, во многом благодаря парламентско-дипломатическому искусству Милюкова в общении с «соседней» партией, в некоторых случаях давали положительный результат. Каждый год удавалось добиться увеличения расходов на народное образование: в 1908 и 1909 годах на просветительные задачи Дума ассигновала сверх сметы восемь миллионов рублей, в 1910-м – десять миллионов. В 1911 году голосами октябристов, кадетов и левых партий был принят закон о введении всеобщего образования, а в следующем году утвержден финансовый план, который должен был обеспечить к началу 1930-х годов материальную базу для реализации этой грандиозной задачи. Во многих выступлениях Милюков проводил идею «непрерывности школы», преемственности образовательных ступеней, ликвидации преимуществ выпускников гимназий при поступлении в университеты.

Может показаться странным, что бывший университетский профессор значительно слабее реагировал в Думе на правительственные меры против университетской автономии и репрессивную политику против студенчества и профессуры. Между тем именно в годы работы Думы третьего состава конфликты в высшем образовании стали постоянными.

В сентябре 1910 года управляющим Министерством народного просвещения, а в феврале 1911-го министром был назначен Лев Аристидович Кассо. Считая, что высшие учебные заведения создают благоприятную почву для студенческих беспорядков, Кассо в 1911 году утвердил новый университетский устав, по которому восстанавливалось давно отмененное назначение профессоров министерством, сворачивались права органов университетского самоуправления, усиливался надзор за студентами. Эти меры вызвали уход из университетов многих либеральных профессоров. В 1911 году в Московском университете произошли студенческие волнения, которые были жестоко подавлены по распоряжению министра. В знак протеста против расправы над студентами ректор университета А. А. Мануйлов и проректоры П. А. Минаков и М. А. Мензбир подали заявления об отставке. Вслед за ними университет покинули многие профессора, в том числе К. А. Тимирязев, В. И. Вернадский, П. Н. Лебедев, Н. А. Умов. Расправившись с Московским университетом, Кассо принялся за другие высшие учебные заведения: увольнял неблагонадежных преподавателей, заменяя их своими ставленниками, запрещал студенческие собрания, принимал беспощадные меры против оппозиционного студенчества, вплоть до исключения в 1912 году всех слушательниц Московского женского медицинского института (более 1500 человек), в результате чего институт был закрыт.

Милюков в выступлениях не раз упоминал реакционные меры Кассо, критиковал репрессии против студентов. Но все эти выступления не имели той страстности и решительности, какой были наполнены речи по другим вопросам. Представляется, что в студенческих волнениях лидер кадетов видел серьезную угрозу власти, опасался, что за студентами могут пойти рабочие.

Социал-демократы и эсеры, в некоторых случаях идя на контакт с руководителем кадетской фракции, в то же время остро и подчас едко критиковали его уклончивую компромиссную позицию. Особенно острым на язык был великолепный журналист и мастер хлесткого слова Лев Давидович Троцкий. В 1912 году, в разгар репрессий против студентов и профессоров, совпавших с кампанией по выборам в Четвертую Государственную думу, Троцкий написал статью, которую назвал единственным словом «Милюков». Она была опубликована в двух номерах социал-демократической газеты «Луч» – печатном органе той части меньшевиков, которая выступала за максимальное расширение легальной деятельности (большевики называли их «ликвидаторами»)^{448}.

Статья открывалась довольно ярким образом, который, по замыслу автора, должен был крайне отрицательно характеризовать персонажа, но на самом деле отражал реальный облик лидера оппозиционного политического центра: «В одном из сатирических журналов 1906 г. карикатурист дал портрет г. Милюкова. Хитро прищуренный глаз, самодовольная улыбка превосходства и уверенно прижатый к груди портфель лидера кадетской партии или просто портфель редактора «Речи» – не сказано. Но на вид портфель хороший, солидного качества и вместительный. Похож ли Милюков на свой портрет, не знаю, но думаю, что следовало бы ему быть похожим. Просвещенная ограниченность и обывательское лукавство, поднявшееся на высоты политической «мудрости» – эти черты как нельзя более к лицу лидеру кадетской партии». Если не обращать внимания на издевательские публицистические обороты, которыми изобиловала статья, бросается в глаза признание устойчивости Милюкова и его партии, причем, по признанию автора, «трудно даже решить, кто тут кому больше обязан: он ли партии или партия ему».

Этой-то устойчивости – иными словами, верности своей политической позиции – и была посвящена, по существу, вся статья, в которой автор стремился дать прежде всего классовую, «буржуазную», характеристику Милюкова. Павел Николаевич действительно был «буржуазным интеллигентом» в том смысле, что отнюдь не помышлял о выходе России за пределы рыночных и частнособственнических отношений, что особенно возмущало его критика. Троцкий с негодованием отвергал органическое презрение Милюкова к «утопии» (имелось в виду социалистическое будущее, о котором Троцкий мечтал, но не мог прямо его назвать в легальной, подцензурной газете).

Чувствуется, что автор статьи внимательно следил за думской и внедумской деятельностью Милюкова, особенно за теми его речами, в которых отвергались социалистические идеи. Были процитированы две из них: «В Европе рабочие перестали уже верить, что сами они активными выступлениями добьются чего-нибудь»; «Идея диктатуры пролетариата – ведь это идея чисто детская, и серьезно ни один человек в Европе ее не будет поддерживать», – причем обе цитаты были выдернуты из контекста. Первая выдержка относилась не ко всем выступлениям рабочих, а только к «активным», под которыми подразумевались действия, направленные на ликвидацию существовавшего строя; вторая – к оценке идеи диктатуры пролетариата как намерения серьезного, но весьма опасного для общества, за которым, по мнению автора, скрывалось желание установить террористический режим.

Троцкий гневно обвинял Милюкова в стремлении найти общий язык с октябристами (как мы видели, кадеты действительно были готовы сотрудничать с ними по ряду вопросов) и Столыпиным, причем игнорировал острую критику и самим Милюковым, и членами его партии Столыпинской аграрной реформы и других мероприятий правительства. Зато живописалась вышеупомянутая сцена осуждения Павлом Николаевичем чрезмерно острого высказывания его однопартийца Родичева о «столыпинских галстуках».

Троцкому была ненавистна умеренность Милюкова, проявившаяся во время избирательной кампании. Весьма показательно, что единственным вопросом, по которому автор высказал подобие похвалы, было отношение Павла Николаевича к репрессиям против студенчества – здесь уж социал-демократ никак не мог, при всём своем враждебном настрое, отрицать, что руководитель кадетов осуждал политику Кассо (хотя, как мы отметили, как раз по этому вопросу Милюков был особенно сдержан). «Спорит с министрами, иногда недурно спорит, и пишет статьи, в которых обстоятельно доказывает, что г. Кассо лишен истинного государственного смысла», – сквозь зубы констатировал Троцкий.

И сам факт появления этой статьи, и ее содержание свидетельствовали о влиянии Милюкова. Социал-демократы видели в кадетах и их лидере столь же серьезного противника, как и официальные власти.

Разумеется, видный политик принял участие в очередной предвыборной кампании, выступал перед столичными избирателями, обосновывая те главные установки, за которые его фракция вела борьбу в Третьей Государственной думе, завершившей работу 8 июня 1912 года. Созыв новой Думы был назначен на 15 ноября.

Комиссия фонда Карнеги

Нельзя, однако, сказать, что участие в предвыборной кампании было главным занятием Милюкова в эти месяцы. Ему пришлось буквально разрываться между агитационными выступлениями и последними поездками на Балканский полуостров, с которым он уже два десятилетия был связан особыми личными и общественными интересами. Теперь там разворачивались исключительно важные события, ставшие непосредственным предвестием Первой мировой войны.

«Четвертая Государственная дума, – писал А. Ф. Керенский, – начинала свою работу, когда Европа была уже под знаком войны. Зарницы приближающейся грозы всё чаще вспыхивали то там, то здесь»^{449}. Особо явственно эти зарницы видны были на Балканах.

Начавшаяся осенью 1911 года в Африке война между Италией и Турцией за Триполитанию продемонстрировала слабость Османской империи. В этих условиях в Болгарии стали резко усиливаться воинственные настроения за освобождение от турецкого господства территорий Македонии и Фракии. В декабре 1911 года, а затем в июне 1912-го группы членов Внутренней македоно-одринской[8]8
  Одрин – болгарское название Адрианополя (турецкого Эдирне), центра части Фракии, остававшейся в составе Османской империи.


[Закрыть] революционной организации (ВМОРО), добивавшейся воссоединения Македонии и Фракии с Болгарией или, в крайнем случае, их автономии как промежуточного этапа, организовали взрывы «адских машин», от которых пострадали несколько турок (османская пропаганда преувеличила число жертв в сотни раз). В ответ последовала резня болгарского населения Македонии, особенно городов Штипа и Кочани. Все болгарские политические силы проявили невиданную солидарность, признав необходимость освобождения Македонии и Фракии. Правда, левые – две социал-демократические партии и Болгарский земледельческий народный союз – заявляли о необходимости мирного решения проблемы, что было нереально; остальные же политические партии и организации, царь Фердинанд и правительство охотно шли навстречу войне. Претензии к Турции были и у других балканских государств.

Весной 1912 года в результате долгих и трудных переговоров, циничного торга, закулисных махинаций, вмешательства великих держав и подписания нескольких договоров сформировался Балканский союз Болгарии, Сербии и Греции, к которому в сентябре присоединилась Черногория. Соглашаясь на словах с необходимостью автономии Македонии, правительства Сербии и Греции на самом деле добивались присоединения к своим государствам ее частей (а Греция – еще и значительной части Фракии). Балканский союз был результатом крайне неустойчивого компромисса при недовольстве всех его участников и взаимных негласных территориальных претензиях (удивительно, но ВМОРО, активно поддержавшая Балканский союз, наивно рассчитывала, что Греция и Сербия не будут претендовать на македонские территории)^{450}.

Балканский узел противоречий был завязан так, что распутать его было почти невозможно, а разрубить могла в любой момент каждая из сторон, причем скорее всего с кровавыми последствиями.

5 (18) октября 1912 года между Балканским союзом и Османской империей началась война.

Еще до нее, но в тот период, когда конфликт уже явно назревал, Милюков получил приглашение старого знакомого (он даже называл его другом) американца Чарлза Крейна совершить совместную поездку по Балканским странам. Милюков воспользовался промежутком между завершением работы Думы третьего созыва и первой сессией новой (он почти был убежден, что будет избран и на этот раз), чтобы напрямую оценить балканскую ситуацию. Поездом он добрался до Белграда, оттуда пароходом по Дунаю до румынского порта Турну-Мэгуреле, а третий отрезок пути, к Софии, проделал в конном экипаже через Дунайскую долину и затем по ущелью горной реки Искыр в Главном Балканском хребте.

Как раз тогда, когда Павел Николаевич встретился с Крейном в болгарской столице, началась Балканская война. В те же дни стало известно об избрании Милюкова в Четвертую Государственную думу, а значит, ему надо было возвращаться в Россию. Но, узнав о болгарском наступлении и победах в европейской части Турции, он решил совершить краткую поездку вслед за войсками, чтобы встретиться с офицерами и солдатами, своими глазами взглянуть на ход военных действий.

Судя по воспоминаниям, полностью осуществить это намерение Милюкову не удалось. Болгарские войска в это время осаждали Адрианополь, и Павел Николаевич смог доехать только до его дальнего пригорода – железнодорожной станции Мустафа-Паша на реке Марице. Решив сфотографировать местность на противоположном берегу, он достал фотоаппарат, но тут же был схвачен, отведен то ли в полицейский участок, толи, что вероятнее, к какому-то командиру. Подозрения в шпионаже усилились, когда из-за акцента в нем распознали иностранца. Внимательно прочитав фамилию в паспорте, болгарин воскликнул со смесью удивления и восторга: «Господин Милюков, друг Болгарии?» Через 30 лет этот эпизод комментировался так: «Меня почти пробрали слезы от умиления. Вот тут, на маленькой проезжей станции, меня знают как друга и мне верят без разговоров! Это было неожиданно – и трогательно. Это меня вознаградило за годы работы на пользу болгарского народа»^{451}.

Перед самым отъездом Милюкова на родину его принял царь Фердинанд. Встреча состоялась в его ботаническом саду, где он собрал коллекцию экзотических растений, и носила неформальный характер – официальный прием российского оппозиционера стал бы демонстрацией фактического осуждения политики Российского государства, на что болгарский царь в то время никак не мог пойти. Сколько-нибудь существенного впечатления аудиенция на Милюкова не произвела. Сам разговор, не затронувший ни ход военных действий, ни сложные отношения между союзниками, продемонстрировал опытному российскому политику всю сложность местной ситуации.

Действительно, международная обстановка на Балканах и вокруг них становилась всё более напряженной. Германия и Австро-Венгрия не желали полного разгрома Турции, а сами балканские союзники с крайним подозрением относились друг к другу. Такие друзья в любой момент могли превратиться во врагов.

Находившемуся во время Балканской войны в Болгарии Л. Д. Троцкому, являвшемуся корреспондентом леволиберальной газеты «Киевская мысль», кто-то из видных болгарских политиков заявил: «Два корпуса из Одессы сюда на Черноморское побережье Турции под Константинополь – и Балканский полуостров будет очищен от турецкого владычества»^{452}. Милюков также слышал о такого рода утопических планах от многих болгарских политиков-русофилов, веривших во всесилие «дедушки Ивана», и вынужден был разъяснять собеседникам, что Российская империя должна не только учитывать намерения союзников по Антанте, но и считаться с политикой стран противоположного блока, поскольку любые неосторожные действия могут привести к общеевропейской войне.

Поездка Милюкова в Болгарию не осталась незамеченной Троцким, внимательно следившим за всеми перипетиями ситуации. Он в очередной раз бросился в атаку на кадетского руководителя, поставив в печати неудобные вопросы, в частности о насилиях союзных сил над турками, которые замалчивала милюковская газета «Речь»: «Не похожи ли при этих обстоятельствах Ваши протесты против турецких жестокостей, которых я совсем не собираюсь отрицать, на отвратительное фарисейство, вытекающее, надо думать, не из отвлеченных начал культуры и гуманности, а из больших расчетов империалистической корысти?»^{453}

Милюков, отвечая Троцкому, брал Болгарию под защиту. Особенно острой была статья, в которой он, не вступая в прямую полемику, но явно имея в виду публикации Троцкого, утверждал, что болгарские офицеры прилагали все силы для соблюдения принятых норм ведения войны, хотя и отмечал факты «негуманного поведения» сербских и болгарских военных^{454}.

Возвратившись в Россию в связи с началом работы Четвертой Государственной думы, Милюков продолжал внимательно следить за событиями на Балканах и был готов при любом удобном случае вновь отправиться туда. Он воспользовался почти трехнедельными пасхальными каникулами Думы в апреле 1913 года, чтобы посетить Софию.

К этому времени военные действия между Болгарией и Турцией были прекращены. Согласно заключенному в конце марта перемирию, разграничение между двумя армиями проходило по линии Мидия – Энос (примерно в 40 километрах от турецкой столицы).

На этот раз в Софии Павел Николаевич застал совсем иное настроение. Ему, хорошо знакомому со всеми сложностями балканской ситуации, казались весьма опасными шапкозакидательские разговоры, которые велись болгарской элитой полушутя, но явно с серьезными намерениями. «Военная партия» распространяла слухи, что Фердинанд уже приказал подготовить белого коня для торжественного въезда в Константинополь. При этом русофилы добавляли, что, получив ключи от города, он немедленно передаст их русскому царю.

Насколько эти слухи были недостоверными и злонамеренными, выяснилось уже через несколько дней, когда Милюков получил приглашение к Фердинанду. На этот раз аудиенция состоялась во дворце и была обставлена с официальной пышностью. Болгарский владыка начал разговор фразой: «Я знаю, что ваш царь меня ненавидит. Но почему?» Милюков оказался в весьма неловком положении. Как оппозиционеру ему следовало бы критиковать российскую политику на Балканах, но как русский патриот он предпочел избрать дипломатичный ход – стал возражать Фердинанду, успев сказать только, что у русского царя нет предвзятого мнения. Фердинанд перебил собеседника и произнес явно заранее продуманную речь, в которой пытался представить себя русофилом. Милюкову запомнились слова: «Да, я знаю, меня подозревают, считают иностранцем. Но я люблю этот народ – хороший, честный народ. Я хочу слиться с ним. А народ помнит и любит Россию. Я воспитываю сына в православии и в знании русского языка»^{455}.

Встреча завершилась курьезом, свидетельствовавшим, что болгарский монарх совершенно не представлял себе положение оппозиции в России. Он обратился к Милюкову с просьбой убедить Николая II уступить Болгарии город Родосто (по-турецки Текирдаг) на Мраморном море – важный стратегический пункт на подступах к турецкой столице. Милюков чуть не расхохотался, поняв, что Фердинанд считает кадетов «оппозицией его величества», подобной оппозиции в самой Болгарии или в Великобритании, партией, которая может в любой момент образовать свой кабинет, а в собеседнике видел потенциального главу правительства России, с чем и был связан его торжественный прием.

Хотя Милюков прореагировал на эту просьбу лишь вежливым молчанием, вечером того же дня к нему в гостиницу явился один из болгарских министров, повторивший ее, теперь уже от имени правительства. Как на этот раз прореагировал оппозиционер, «близкий к императору», неизвестно – сам он об этом ничего не пишет. Скорее всего, он опять отделался молчанием или в крайнем случае общими фразами. Никаких просьб императору он, разумеется, не передавал.

Милюков побывал в Салониках, где встретился с наследником сербского престола Александром Карагеоргиевичем, командовавшим оккупировавшей город Первой сербской армией. Именно к династии Карагеоргиевичей благоволила в это время официальная Россия, что проявилось, в частности, в 1913 году в награждении Александра орденом Андрея Первозванного. Привлечь Милюкова к поддержке сербских претензий на Македонию Александру не удалось, но эта встреча стала еще одним свидетельством того, что кадетского руководителя считали, по крайней мере в Восточной Европе, весьма влиятельным политиком.

Милюков возвратился в Петербург, не думая, что через несколько месяцев снова окажется на Балканах. Он вспоминал, что в этот, седьмой и последний, раз приехал туда не как историк, политик и наблюдатель, а как «судья». Во взрывном регионе одно за другим происходили бурные события. После недолгого перемирия между Балканским союзом и Турцией военные действия возобновились, и болгарская армия продолжила осаду Константинополя. Туркам пришлось просить мира при посредничестве великих держав. 30 мая 1913 года в Лондоне был подписан мирный договор, по которому Османская империя передавала странам Балканского союза почти все свои европейские владения, кроме столицы и ее окрестностей (статус Албании предполагалось решить позже), в Париже созывалась конференция для урегулирования экономических последствий войны, намечалось заключение ряда договоров по конкретным вопросам – об обмене военнопленными, о торговле и др.

Роковую роль сыграло положение, что страны Балканского союза должны были сами, без иностранного посредничества, поделить завоеванные территории. Но противоречия между союзниками были таковы, что разрешить их мирным путем не удалось. Хотя взаимные претензии предъявляли все страны союза, Сербию, Грецию и Черногорию объединило общее негодование по поводу стремления Болгарии включить в свой состав Македонию и Фракию. Был подписан тайный договор, предусматривавший раздел Македонии между Грецией и Сербией.

Антиболгарский союз поддержала Румыния, претендовавшая на болгарскую Южную Добруджу. С востока Болгарии вновь угрожала Османская империя, стремившаяся возвратить утраченные территории. Попытки нового российского министра иностранных дел Сазонова умерить аппетиты бывших союзников не увенчались успехом, тем более что и сама Россия не отказывалась от своих геополитических целей.

В середине июня 1913 года Болгария начала Вторую Балканскую (Межсоюзническую) войну. Болгарские власти явно не знали реального соотношения сил, и полуторамесячная война завершилась полным поражением. 28 июля (10 августа) был подписан Бухарестский мирный договор, по которому Южная Добруджа отходила к Румынии, почти вся Македония (кроме небольшого Пиринского края) досталась Сербии и Греции, а Османская империя возвратила себе территорию к западу от Константинополя.

Милюков, внимательно изучавший сообщения о балканских событиях, был возмущен авантюризмом царя Фердинанда, болгарских генералов и некоторых политиков, вероломством других стран бывшего союза, фактически спровоцировавших войну. Павел Николаевич понимал, что Болгария была юридически ответственна за Межсоюзническую войну, но оказалась жертвой этого конфликта. Русская и зарубежная печать была полна сведениями о жестокостях и зверствах всех сторон конфликта.

В этих условиях в июле 1913 года американский фонд Карнеги за международный мир[9]9
  Фонд, основанный в 1903 году и названный по имени его главного спонсора американского бизнесмена Эндрю Карнеги, был мощной частной некоммерческой организацией, призванной содействовать международному сотрудничеству.


[Закрыть] выступил инициатором создания специальной международной следственной комиссии для изучения на месте причин и способов ведения обеих Балканских войн. Непосредственным организатором комиссии явился парижский филиал фонда, возглавляемый известным пацифистом бароном Полем д’Эстурнелем, лауреатом Нобелевской премии мира 1909 года. Д’Эстурнель сформулировал ее задачу: добиваться «замены насилия примирением и справедливостью в урегулировании международных разногласий». В предисловии к докладу комиссии он писал: «Можем ли мы допустить, чтобы из этих балканских войн не было извлечено никаких уроков, чтобы мы не знали, не начнутся ли они завтра вновь и не продлятся ли до бесконечности?»^{456}

Комиссию возглавил депутат палаты представителей французского парламента Жюстен Годар, по согласованию с которым в состав комиссии вошли влиятельные ученые и общественные деятели: из Германии – профессор права Марбургского университета Вальтер Шюкинг и профессор Пашковский (второй вскоре отказался от участия в комиссии), из Австро-Венгрии – профессор государственного права Венского университета Иозеф Редлих, из США – профессор Даттон из Колумбийского университета, из Англии – член редакции журнала «Экономист» Фрэнсис Херст и популярный деятель партии лейбористов и журналист Генри Ноэль Брайлсфорд (известный, в частности, тем, что организовывал помощь русским революционерам, в том числе фальшивыми паспортами). Вместе с Брайлсфордом наиболее активным членом комиссии являлся Павел Милюков.

Павлу Николаевичу особенно важна была встреча с Брайлсфордом: блестящий публицист был организатором кампании против турецких зверств на Балканах, его статьи способствовали сбору средств в помощь пострадавшим. Широкую известность имела его книга о положении в Македонии, вышедшая в 1906 году^{457}.

Следственная комиссия начала работу в Белграде 26 августа 1913 года. В течение трех с лишним недель, до 22 сентября, Милюков и Брайлсфорд ездили в Салоники, Афины, Константинополь, Софию, районы недавних военных действий во Фракии и Македонии, беседовали с государственными деятелями, солдатами и офицерами, македонскими беженцами, нашедшими пристанище в Болгарии. Временами члены комиссии расставались, чтобы посетить новые места событий и собрать документальный материал. В этих случаях Брайлсфорд и Милюков обменивались письмами, из которых явствует, что у них было полное единство взглядов на балканские дела^{458}.

Собранный материал (письменные и записанные свидетельства, фотографии, исторические и этнографические карты и др.) убедительно подтверждал наличие случаев антигуманного поведения всех участников конфликта^{459}. Наиболее убедительные данные были представлены о зверствах турецкой армии в районе Адрианополя, об антиболгарской политике Греции и особенно Сербии, о трудностях беженцев в Болгарии. В приложении были приведены статистические таблицы, показывавшие тяжелые экономические и демографические последствия Балканских войн. Доклад был опубликован на английском, французском и болгарском языках и распространялся во многих странах^{460}.

Участие Милюкова в комиссии фонда Карнеги вызвало немалое раздражение в сербских официальных кругах, которые с полным основанием считали его другом Болгарии и даже порой называли агентом врага. Неудивительно, что ему было легче работать в Софии, где, как и раньше, его принимали чрезвычайно гостеприимно. Министерство иностранных дел Болгарии посылало ему разного рода данные о положении в Македонии, а военное министерство выдало «открытый лист» на право свободного передвижения в пределах болгарской части Македонии. Немаловажным источником информации были письма Ивана Шишманова и его супруги, в которых приводилось немало фактов о страданиях болгарского народа в условиях войны^{461}. Думается, что и выводы Милюкова, и материалы комиссии в целом носили более или менее объективный характер.

Как и другие члены комиссии Карнеги, Павел Николаевич вел обширную переписку с государственными и общественными деятелями стран Европы, разъясняя им ситуацию на Балканах, вырисовывавшуюся в ходе расследования^{462}.

Милюков написал для итогового доклада комиссии четыре раздела, составлявшие его сердцевину: «Причины двух Балканских войн», «Болгары, турки, сербы», «Война и народности», «Война и международное право». Используя свой аналитический талант и умение работать с документами, он проследил историю национально-освободительной борьбы на Балканах, подробно рассмотрел национальный состав населения Македонии и Фракии, предшествовавшие войнам договоры и конфликты в их ходе^{463}. Он пришел к выводу, что начало всех бед, постигших болгарский и другие народы Балкан, было порождено крупнейшей ошибкой – разрывом территории Болгарии по условиям Берлинского договора 1878 года, спровоцировавшим последующие события, которые воспрепятствовали «нормальному развитию столь естественной идеи союза балканских народов»^{464}.

И перед балканскими поездками, и после них Милюков не упускал случая выступить и в столичных городах, и в глухой провинции России с рассказом о сущности Балканского союза, его взаимоотношениях с Турцией, о многочисленных кризисных ситуациях и войнах в «пороховом погребе» континента. Афиши и программы лекций свидетельствуют, что общение с аудиторией происходило в Петербурге, Москве, Киеве, Баку, Самаре, Саратове, Царицыне, Астрахани, Пинске и других городах. Он тщательно собирал данные о жертвах, понесенных болгарами и другими народами во время кровавых событий 1912–1913 годов^{465}. Содержание его выступлений четко передает план выступления 1913 года «Война и мир на Балканах». Лектор поднимал темы: происхождение Балканского союза; война освободительная и захватническая; кто виновен в войне между союзниками; денационализация Македонии; Бухарестский договор и новое равновесие на Балканах; ужасы войны в расследовании комиссии Карнеги; Балканы и европейский мир^{466}.

Постепенно тематика лекций расширялась – от балканских проблем оратор переходил к более общим вопросам внешней политики и взаимоотношений держав: «Вооруженный мир и ограничение вооружений», «Идея мира и сокращение вооружений», «Национализм и национальный вопрос», «Национальности и государство», «Национальность и раса». Но вновь и вновь он обращался к болгарской тематике, пытаясь объяснить, почему любимая им страна постепенно отходила от России, а позже оказалась в блоке с Германией.

Павел Николаевич Милюков остался в памяти болгар одним из наиболее выдающихся зарубежных ученых и политических деятелей, защищавших их интересы перед международной общественностью.