Текст книги "Милюков"
Автор книги: Георгий Чернявский
Соавторы: Лариса Дубова
Жанр:
Биографии и мемуары
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 42 страниц)
Получение премии позволило Милюковым совершить заграничную поездку, тем более что в это время Павел завязал приятельские отношения с французским славистом Полем Буайе, который проходил своего рода стажировку в Москве, совершенствуясь в русском языке, что было необходимо для получения кафедры славянских языков в Сорбонне – Парижском университете.
Нельзя сказать, что лето 1893 года прошло только в праздном отдыхе на французском северном побережье в курортном местечке Плугану, недалеко от города Бреста. Верный себе Милюков по дороге заехал в Париж, где встречался с несколькими русскими эмигрантами. Две встречи были особенно важными.
Павел, всё больше интересовавшийся политическими проблемами, особенно левой оппозицией, посетил одного из известнейших теоретиков народничества Петра Лавровича Лаврова, сторонника эволюционного пути преобразования русского общества. Милюков, у которого постепенно формировались либеральные взгляды, считал, что вполне возможно какой-то отрезок политического пути пройти вместе с умеренными социалистами. Знакомясь с новейшими воззрениями русских и зарубежных социалистов, он убеждался, что многие из них видят социалистическую цель только на весьма отдаленном горизонте, готовы вести борьбу за демократизацию российского политического строя, за быстрое развитие капиталистических отношений или же крестьянской общины как зародыша социализма.
Встреча с Лавровым, однако, в известной мере разочаровала Милюкова. Старый народник, зная, что его гость – историк, сосредоточил беседу именно на вопросах прошлого, правда, не российского, а французского. Лавров в это время очень интересовался средневековой поэзией, фаблио (баснями) – своеобразным жанром французской городской литературы XII – начала XIV века, где грубоватый юмор соседствовал с моральными поучениями. Авторами были люди различного социального положения, часто священнослужители, еще чаще жонглеры и клоуны. Хотя Милюков, к стыду своему, должен был признаться, что о фаблио он впервые услышал от Лаврова, он явно ожидал от встречи большего.
Павел с нетерпением ждал свидания с еще одной известной личностью – Михаилом Петровичем Драгомановым, приехавшим в Париж на краткое время (он был в это время профессором Софийской высшей школы в Болгарии), и на этот раз предчувствие его не обмануло. Видный ученый-обществовед широкого профиля, яркий представитель украинской интеллигенции, Драгоманов был твердо убежден в необходимости признания и развития украинского языка и культуры, отстаивал принцип славянской федерации в демократическом сообществе. Его либерально-конституционные взгляды были близки Милюкову, который еще в России познакомился с публикациями Драгоманова. Милюков вспоминал: «Мы сразу как-то близко сошлись на одних и тех же идеях, и я страшно жалел, что это знакомство не продолжалось дальше»{153}. Всего лишь через год Драгоманов окончит свой жизненный путь, а Милюков сменит его в Софийской высшей школе – предшественнице университета.
Встреча с Драгомановым в Париже укрепила критический взгляд Милюкова на славянофильство, выраженный совсем недавно в обширной лекции и статье, опубликованной затем в виде брошюры{154}, и в то же время разожгла его интерес к истории и культуре других славянских народов – прежде всего украинского, но также и болгарского, так как Драгоманов нашел в Болгарии близкую среду и даже породнился с будущим выдающимся ученым – литературоведом и этнографом Иваном Шишмановым, женившись на его дочери.
Сразу по возвращении в Москву Павел узнал о кончине матери. Нельзя сказать, что это событие стало для него трагедией. Отношения были вконец испорчены вскоре после женитьбы. Лишь очень редко Павел наносил матери, по-прежнему жившей в гостинице на Козихе, формальные визиты.
Мария Аркадьевна умерла в Ярославле – поехала на похороны сестры, простудилась и уже не смогла подняться. Сыну был передан конверт с небольшой суммой на похороны. Несколько слов в воспоминаниях о поездке в Ярославль в связи с кончиной матери прерываются буквально на полуслове рассказом, как у какого-то старьевщика он увидел грамоты северных монастырей и приобрел их за бесценок. Характер отношений с родителями с юности приучил Павла к душевной жесткости, если не черствости, и хотя временами у него прорывались добрые чувства, в основном он смотрел на окружающих сквозь призму своей работы, вначале научной, затем политической, а в конце жизни, в эмиграции, публицистической и политологической.
Став магистром истории, Милюков расширял круг общения с московской интеллигенцией, главным образом с той ее частью, которая была связана с умеренно либеральным журналом «Русская мысль», выходившим ежемесячно с 1880 года и пользовавшимся популярностью – число его подписчиков доходило до 14 тысяч человек.
Основателем журнала был выходец из купеческой семьи Вукол Михайлович Лавров, известный литературными переводами с польского языка. Лавров был очень осторожен в политическом отношении, конституционные взгляды проводились им в журнале с оглядкой, но всё же цензурное ведомство два раза официально «предупредило» редакцию (после третьего предупреждения печатный орган мог быть закрыт). В первый раз предупреждение последовало за «Петербургские письма» в декабре 1883 года (в них усмотрели неуважение к императорскому двору), во второй – в ноябре 1893 года за статью редактора журнала Виктора Александровича Гольцева «Социология на экономической основе», в которой якобы содержался намек на возможность изменения социального строя.
В редакции Милюков установил наиболее тесные отношения именно с Гольцевым, прежде всего потому, что они были коллегами. Окончив Московский университет, Гольцев подготовил магистерскую диссертацию о помещичьем быте XVIII века, основанную исключительно на мемуарных источниках. Профессура сочла, что работа не соответствует требованиям, и Гольцев от защиты отказался. Не преуспев в ученой карьере, он полностью отдался журналистике, проявив хороший вкус, организаторские способности, умение налаживать необходимые контакты. Милюков писал, что Гольцев «стал центром, к которому сходились нити московского либерализма в левой окраске. Гольцев был недурным публицистом, но главную свою славу приобрел в роли застольного оратора»{155}.
Еще до защиты магистерской диссертации Павел стал публиковать в «Русской мысли» критические отзывы на исторические сочинения. Первая его рецензия появилась в апрельском номере 1886 года. Павел в целом позитивно рассмотрел только что вышедшую книгу маститого историка Дмитрия Ивановича Иловайского, известного своим учебником российской истории, по которому учились многие поколения гимназистов и который использовал сам Павел, работая в гимназии и Техническом училище. В новом сочинении, продолжившем труд, опубликованный десятью годами раньше{156}, Иловайский решительно выступал против норманской теории происхождения Русского государства. Его аргументацию Милюков счел в целом доказательной, хотя и отметил спорные моменты{157}. Эта рецензия была его первой печатной работой, и он вспоминал, с каким волнением разрезал только что полученный номер журнала, чтобы посмотреть, как выглядит печатный текст. «И – о ужас! – Я нашел в тексте целых две опечатки! Я был ужасно огорчен»{158}.
По всей видимости, рецензия понравилась редакции и читателям. Милюков стал систематически публиковаться в журнале в качестве критика исторической литературы. Бывало, что в одном номере публиковались три-четыре его рецензии на самые разные темы, как сравнительно узкие – история Сибири и колонизация степных территорий, развитие отдельных городов и местностей, персоналии, так и общие проблемы истории России, развития права в Русском государстве. Особое внимание Милюков уделял публикациям документов, в частности летописей, оценивая как анализ документов, так и подход публикаторов, их комментарии и оценки. Павел быстро заслужил репутацию вдумчивого критика исторической литературы. В «Русской мысли» были напечатаны десятки его рецензий, в основном на литературу по российской истории и лишь в незначительной части по другой тематике (в частности по истории западных и южных славян).
Став, по собственному выражению, «своим человеком» в редакции «Русской мысли»{159}, Милюков фактически возглавил историческую часть библиографического отдела журнала, хотя, конечно, преувеличивал, говоря, что вся библиография перешла в его распоряжение; во всяком случае, художественную литературу он не рецензировал.
Выступления в «Русской мысли» открыли Милюкову двери в другие издания, в том числе в «Русские ведомости», считавшуюся газетой солидной, не гнавшейся за сенсациями, публиковавшей по возможности проверенную информацию и солидные аналитические статьи. Выходившие еще с 1863 года (вначале трижды в неделю, а с 1868 года ежедневно), «Русские ведомости» выражали в основном взгляды либеральной профессуры и земских деятелей и по общественно-политическим вопросам явно противостояли консервативным «Московским ведомостям», стремившимся компенсировать свой правый характер популярностью и даже сенсационностью. Недаром «Русские ведомости» часто называли «профессорской газетой», считая их скучными в сравнении с «Московскими ведомостями».
Милюков лишь изредка публиковался в «Русских ведомостях», в основном по исторической тематике, но каждый раз его статьи содержали либеральные оценки. Когда он был вынужден по политическим причинам покинуть Россию, редакция взяла на себя смелость регулярно в 1897–1899 годах публиковать его «Письма с дороги», само появление которых было свидетельством оппозиционности газеты императорским порядкам. Исключительно важную роль в газете играл ее главный редактор с 1882 года Василий Михайлович Соболевский, обладавший огромным авторитетом{160}. Милюков был обязан ему многочисленными знакомствами с элитой московской, да и питерской интеллигенции, в том числе с В. Г. Короленко, А. П. Чеховым, крупнейшим идеологом либерального народничества Николаем Константиновичем Михайловским. Видимо, именно Соболевский ввел Милюкова в среду мыслителей, объединившихся вокруг редакции журнала «Вопросы философии и психологии», издававшегося с 1889 года профессором Николаем Яковлевичем Гротом, автором трудов по психологии эмоций, в частности книги «Психология чувствований в ее истории и главных основах» (1880), где использовались методы дифференциального и интегрального исчисления и доказывалась возможность экспериментального исследования эмоций.
Грот привлек Милюкова в свой журнал после того, как случайно оказался на лекции, где историк доказывал, что славянофильство «умерло и не воскреснет». Лекция так понравилась редактору, что он опубликовал ее доработанный текст{161}. Консервативные философы и публицисты набросились на статью Милюкова «Разложение славянофильства: Данилевский, Леонтьев, Вл. Соловьев». Из трех персонажей к тому времени оставался в живых только Владимир Сергеевич Соловьев, который направил в «Вопросы философии и психологии» весьма едкий ответ{162}. Либеральная же общественность отнеслась к работе Милюкова сочувственно, признав объективный характер его оценок.
Так Милюков выходил на поле общественно-политических схваток.
Маститый философ и психолог предложил Павлу посетить Л. Н. Толстого, к тому времени уже прославленного художника слова (роман «Война и мир» был опубликован в 1868 году и сразу же признан читателями, литературной критикой, общественностью ярчайшим художественным полотном). Грот договорился, что Толстой прочитает слушателям только что написанную статью «о Кронштадте» (видимо, какой-то публицистический фрагмент, в котором писатель ответил на истерические выпады священнослужителя Иоанна Кронштадтского, обвинявшего его во всех смертных грехах и пожелавшего ему смерти). Предполагалось, что за чтением последует обсуждение. Встреча состоялась в усадьбе писателя в Хамовниках, около Девичьего Поля (ныне улица Льва Толстого, дом 21, Музей-усадьба Л. Н. Толстого в Хамовниках){163}. Однако на ней оказался критик Н. Н. Страхов, боготворивший Толстого, который по окончании чтения вместо высказываний по существу разразился восторженными восклицаниями, чем обсуждение, собственно, и окончилось. Милюков на этот раз оказался «молчащим партнером»{164}.
Судя по всему, у Милюкова была еще одна личная встреча с Толстым в той же усадьбе. Писатель, интересовавшийся философскими проблемами, пригласил его для «объяснения общего смысла истории». Помня неудачный опыт первого общения, Павел думал, что и на этот раз ему придется в основном выслушивать сентенции великого старца (тому было уже под семьдесят). Однако он ошибся.
Знаменитый писатель поставил несколько вопросов и внимательно слушал ответы. Но в самый разгар монолога Милюкова в скромный кабинет вошла супруга Толстого Софья Андреевна и пригласила спуститься к чаю. Взяв в руки нож и примерившись к торту, чтобы его разрезать, Лев Николаевич вдруг произнес: «Ну что ваша наука! Захочу, разрежу так, а захочу – вот этак!» Милюков, по его словам, осознал, что ему никогда не понять Толстого. Он писал младшему сыну: «Нельзя же, по Толстому, противопоставлять науку человеку и громить ее во имя других сторон человеческой личности»{165}.
Толстой скептически относился к утверждениям, в том числе Милюкова, о возможности интеллигенции повлиять на народные настроения. Через годы, в декабре 1902-го, в дневнике писателя появилась запись: «Напрасно думают критики, что движение интеллигенции может руководить народными массами (Милюков)»{166}. Великий писатель со своим творческим и в то же время парадоксальным складом ума и видный историк, рассуждавший на базе достоверных фактов и логических выводов из них, понять друг друга в стремлениях «быть с народом» так и не смогли.
Милюков также встречался с Л. Н. Толстым на собраниях и всевозможных клубных мероприятиях, на журфиксах[3]3
Журфикс (фр. jour fixe – фиксированный день) – определенный день недели для регулярного приема гостей, являвшихся без приглашения.
[Закрыть] у профессоров, литераторов и общественных деятелей. За закуской (обычно легкой) и выпивкой (иногда довольно обильной) договаривались о совместных начинаниях, обменивались мнениями о событиях, литературных новинках и т. п. В частности, на журфиксе у врача Н. Ф. Михайлова в январе 1895 года страстно обсуждалось заявление нового царя Николая II, призвавшего либералов оставить «бессмысленные мечтания» об участии деятелей земств в делах внутреннего управления. На этом фактически политическом собрании председательствовал Милюков. Было внесено предложение выступить с осуждением речи императора в иностранной печати, причем почти все сошлись во мнении, что сделать это наиболее пристало знаменитому писателю Толстому. Лев Николаевич, в принципе не отказываясь, высказал опасение, что его голос не окажет желаемого влияния на Западе, так как там его почему-то считают выразителем анархистских настроений и не сочтут его заявление выражением мнения широких общественных кругов. Так это предложение и не вышло за рамки взаимных препирательств{167}.
Между тем для неугомонной, жаждущей активного служения обществу и публичного признания натуры Павла Милюкова чисто академическая деятельность, доставлявшая умственное удовлетворение, никак не могла быть достаточной.
Неугомонность подчас приводила Павла к академическим конфликтам. Бывали случаи, когда он выступал в печати с очень резкой критикой работ коллег. Например, в рецензии на книгу Дмитрия Ивановича Багалея «Очерки из истории колонизации степной окраины Московского государства» (1887), отметив пробелы в источниках, видимо, действительно имевшие место, Милюков поставил под сомнение выводы работы, включая главный – о государственном характере колонизации. Багалей ответил на критику, думается, вполне обоснованно упрекнув Милюкова в стремлении к обобщениям на базе единичных фактов. По мнению некоторых исследователей (на наш взгляд, несколько преувеличенному), Милюков снискал репутацию скандалиста{168}.
Но отношение к нему не было таким уж негативным. Боевой характер выступлений Павла в печати скорее приветствовался, нежели осуждался. Энергичные интеллигенты, которые уже переходили из молодого в средний возраст, были полны жажды общественной, просветительной деятельности.
Внимательно следивший за общественной жизнью России Милюков начинал понимать, какие большие потенции есть прежде всего на местах, в земских представительных учреждениях, которые, вопреки мнению В. И. Ленина, отнюдь не были «пятым колесом в телеге русского государственного управления»{169}, а давали широкие возможности для просвещения, развития самосознания народа. При этом Павел и близкие к нему интеллигенты обращали особое внимание на так называемый третий элемент земств (первым считалась центральная и местная администрация, вторым – избранные в земские собрания представители) – разночинцев, служивших по найму в земских учреждениях: агрономов, статистиков, техников, врачей, учителей, страховых агентов и др. По мере развития земств роль наемных специалистов возрастала. В 1890-х годах в тридцати четырех губерниях России насчитывалось 65–70 тысяч земских служащих, причем на одного выборного приходилось до пятидесяти наемных{170}.
Переломным моментом в развитии земского просветительства Милюков считал середину 1880-х годов, когда кружок Ф. Ф. Ольденбурга, Д. И. Шаховского и Н. А. Рубакина организовал издание и распространение литературы для народа, а издатель И. Д. Сытин создал фирму «Посредник» для выпуска массовыми тиражами популярных брошюр «культурного содержания».
Милюков решил присоединиться к этим начинаниям. Вместе с профессором Московского университета экономистом Иваном Ивановичем Янжулом (несостоявшимся рецензентом на защите его магистерской диссертации) и его супругой Екатериной Николаевной, активно занимавшейся благотворительностью, Павел приступил к созданию руководств для домашнего чтения по всем общеобразовательным предметам. К их инициативе присоединились другие специалисты. Узнав, что аналогичную работу в Петербурге проводят Николай Александрович Рубакин и Василий Иванович Семевский, инициативная группа вошла с ними в контакт. Вскоре появилась первая книга «Программ для домашнего чтения», в которой на долю Милюкова пришлась тема о первобытной культуре. Он добросовестно выполнил свою часть работы. Однако оказалось, что популярной литературы на русском языке почти не было. Та же проблема возникла и перед составителями других разделов.
Участники программы приступили к созданию «Библиотеки домашнего чтения» путем заказов книг русским авторам и переводов с иностранных языков. Издать серию пообещал Иван Дмитриевич Сытин, а Милюков стал председателем Комиссии по организации домашнего чтения{171}.
Трудно сказать, по какой причине (скорее всего потому, что никто другой не хотел браться) Милюков взял на себя курирование перевода книги профессора Абердинского университета в Шотландии Уильяма Минто «Логика». Когда перевод оказался в его руках, Павел ужаснулся – до того неквалифицированно он был сделан: нужно было вносить исправления в каждую строку. Затем эта малопродуктивная работа была оставлена; историк, ставший общественным деятелем, впервые взялся за совершенно новую для себя работу – перевод с английского языка, да еще и книги, довольно далекой от его специальности.
Это его не устрашило. Оказалось, что занимаясь делами, далекими от собственных непосредственных интересов, можно не просто принести определенную пользу обществу, но и расширить свои познания. Правда, работа несколько затянулась – книга Минто в переводе Милюкова вышла только в 1903 году. В аннотации, составленной переводчиком, говорилось: «С тех пор как написаны эти строки, автор настоящего сочинения умер; «Логика» профессора Минто представляет собою последний вклад его в родную литературу… Среди профессоров Абердина мало было людей, которые стояли выше Вильяма Минто; память о нем, о его широкой и разносторонней учености, блестящих беседах, обходительности и редкой способности симпатично относиться к людям, с мнениями которых он не соглашался, навсегда сохранят все, кто оплакивает его утрату».
По этим словам чувствуется, насколько логика увлекла специалиста по российской истории. Павлу, с молодых лет склонному к четкому выстраиванию аргументации, к построению силлогизмов, к индуктивному мышлению, оказалось очень полезным популярное пособие шотландца, позволившее ему оформить собственные взгляды и на историю, и на современное состояние России в более четкую, сознательно сконструированную систему. Проблема состояла только в том, что общественные процессы далеко не всегда вмещались в схемы формальной логики. Позже в политических буднях Милюков не раз терпел поражения, когда пытался вместить «нелогичные» события в какую-либо абстрактную конструкцию.
