Текст книги "Милюков"

Автор книги: Георгий Чернявский

Соавторы: Лариса Дубова
сообщить о нарушении

Текущая страница: 28 (всего у книги 42 страниц)

Приказом предписывалось создавать выборные комитеты во всех воинских частях. Именно им и Совету, а не офицерам должны были теперь подчиняться воинские части, причем предлагалось немедленно передать всё оружие в распоряжение солдатских комитетов^{584}. Почти все исследователи сходятся в выводе, что приказ № 1, разрушив воинское единоначалие, явился определенным знаком развала армии в условиях войны.

Стало ясно, что если Исполком Совета и будет осуществлять поддержку Временного правительства, то крайне выборочно. Опаснейшее для страны двоевластие становилось фактом.

Члены Временного правительства, прежде всего Милюков, пытались что-то предпринять для исправления положения. Прочитав приказ № 1 (Исполком отдал распоряжение напечатать его в виде листовок и распространить на фронтах – тираж, по данным последнего военного министра Временного правительства генерала А. И. Верховского, составил девять миллионов экземпляров^{585}), Милюков отправился разъяснять Чхеидзе и другим социалистам пагубность их действий. Они отчасти согласились с его правотой. В результате 5 марта в газетах появился приказ Исполкома № 2, который, подтверждая основные положения прежнего документа, то ли разъяснял, то ли запутывал отдельные его пункты: говорилось, что избираемые комитеты не являются выборным армейским начальством, но тут же, в прямом противоречии со сказанным, делалось предупреждение, что уже избранные офицеры должны остаться на своих постах, что комитеты имеют право возражать против назначения начальников, а все солдаты петроградского гарнизона должны подчиняться исключительно политическому руководству Совета, хотя делалась оговорка, что в вопросах, относящихся к военной службе, власть остается в руках военных властей.

Первое официальное сообщение о создании Временного правительства появилось в утренних выпусках столичных газет 3 марта в форме «Обращения к товарищам и гражданам» со списком членов правительства. Документ был подписан не только Родзянко, но и всеми членами правительства. Тем самым Комитет Госдумы растворялся в новом органе, который фактически наделялся не только исполнительными, но и законодательными функциями.

Вслед за тем появилась программа Временного правительства, выработанная в переговорах с Исполкомом Совета. Текст ее был, по всей видимости, написан Милюковым и Керенским, точнее, «склеен» из пунктов, подготовленных каждым из них. Программа предусматривала восемь пунктов: полную и немедленную амнистию по всем политическим и религиозным делам, в том числе связанным с террористическими покушениями, военными восстаниями и аграрными выступлениями; свободу слова, печати, союзов, собраний и стачек, с распространением политических свобод на военнослужащих в пределах, допускаемых военно-техническими условиями; отмену всех сословных, вероисповедальных и национальных ограничений; немедленную подготовку к созыву Учредительного собрания на началах всеобщего, равного, прямого и тайного голосования; замену полиции народной милицией и выборным начальством, подчиненным органам местного самоуправления; выборы в органы местного самоуправления на основании всеобщего, прямого, равного и тайного голосования; неразоружение и невывод из Петрограда воинских частей, принимавших участие в революционном движении; устранение для солдат всех ограничений в пользовании общественными правами, предоставленными всем остальным гражданам, при сохранении строгой воинской дисциплины в строю и при несении военной службы^{586}.

Нетрудно увидеть, какие пункты, особенно касавшиеся армии, были навязаны Советом. Главным из них, безусловно, было распоряжение о невыводе из Петрограда революционных воинских частей, которые могли оказывать давление на правительство. Программа оставляла открытым вопрос о государственном строе, так как не определяла функций Учредительного собрания.

В тот же день в газете «Известия» были опубликованы обращение Исполкома Совета об условной поддержке Временного правительства «в той мере, в какой нарождающаяся власть будет действовать в направлении осуществления этих обязательств и решительной борьбы со старой властью», и согласованная программа правительства.

После отречения царя и фактического отречения великого князя Михаила Александровича члены Временного комитета и Временного правительства провели совещание в доме полковника князя П. П. Путятина на Миллионной улице, дом 12, где в это время находился великий князь. Милюков вспоминал, что, входя в дом, он почти сразу столкнулся с Михаилом Александровичем, который, поздоровавшись, бросил фразу: «А что, хорошо ведь быть в положении английского короля. Очень легко и удобно»^{587}.

Милюков воспринял эти слова как выражение согласия Михаила переменить решение и занять престол. Он считал, что это лучший выход из создавшейся ситуации. Конституционная монархия британского образца уже давно была для него наиболее желательной государственной моделью, а в условиях революции такой путь успокоения страны казался еще более надежным.

Участники совещания не скрывали тяжести положения. Казалось, новая власть может в любой момент быть сметена стихией. К огромному удивлению Милюкова, не только Керенский, уже несколькими днями ранее объявивший себя республиканцем, но даже октябрист Родзянко высказались за ликвидацию монархии.

Основным оратором стал, однако, Милюков, который объяснил, что для укрепления нового режима необходимо авторитетное и сильное правительство, а оно «нуждается в опоре привычного для масс символа власти». Иначе говоря, он высказался за сохранение монархии, по крайней мере до Учредительного собрания, считая, что без монархического, единоличного авторитета дело до его созыва может просто не дойти: «Временное правительство одно без монархии является утлой ладьей, которая может потонуть в океане народных волнений».

В памяти Шульгина эти прения запечатлелись так: «Это была как бы обструкция. Милюков точно не хотел, не мог, боялся кончить. Этот человек, обычно столь учтивый и выдержанный, никому не давал говорить, он обрывал возражавших ему, обрывал Родзянко, Керенского, всех… Белый как лунь, лицом сизый от бессонницы, совершенно сиплый от речей в казармах и на митингах, он каркал хрипло»^{588}. Приводя в воспоминаниях слова Шульгина, Милюков писал, что тот, конечно, несколько преувеличил – в его «карканье» была система. Поразило его то, что его противники вместо высказывания принципиальных соображений перешли к запугиванию великого князя. «Я видел, что Родзянко продолжает праздновать труса. Напуганы были и другие происходящим. Всё это было так мелко в связи с важностью момента. Я признавал, что говорившие, может быть, правы. Может быть, участникам и самому великому князю грозит опасность. Но мы ведем большую игру – за всю Россию – и мы должны нести риск, как бы велик он ни был»^{589}.

Милюков даже внес экстраординарное предложение: взять автомобили и уехать из Петрограда, перенести столицу в Москву, где гарнизон сохранял дисциплину и революция произошла без буйства толпы. Именно в Первопрестольной, считал он, правительство сможет работать без давления на него снизу.

На этом совещании Павел Николаевич потерпел полное поражение: именно после встречи у Путятина великий князь Михаил Александрович подтвердил свое фактическое отречение от престола и опубликовал заявление о предоставлении права решить вопрос о государственном строе Учредительному собранию. В статье, посвященной памяти Милюкова, опубликованной сразу же после его смерти, А. Ф. Керенский в свойственном ему напыщенном стиле, но по существу справедливо писал: «Он уходил… последним героическим и трагическим защитником монархии, которой уже не существовало и для восстановления которой не было никаких других сил, кроме страстной воли его самого»^{590}.

Министр иностранных дел

Это было первое крупное поражение Милюкова как государственного деятеля. Конечно, он был разочарован, что не стал главой правительства, но политическим поражением он это не считал, поскольку занял важный министерский пост. Вскоре последуют новые неудачи, которые приведут к фактическому выталкиванию Милюкова на обочину российской политики. Пока же он занялся тем, к чему лежала душа, – налаживанием отношений нового правительства с союзниками по Антанте. Естественно, он принимал живейшее участие в решении всех вопросов внутренней политики, насколько было это по силам ему и правительству, не располагавшему полной властью.

Четвертого марта 1917 года Милюков официально приступил к своим обязанностям – издал циркуляр по ведомству иностранных дел о своем вступлении на пост министра. Ему было назначено месячное содержание – 1225 рублей плюс 1000 рублей на представительские расходы^{591}. Это были сравнительно скромные средства, если учесть, например, что рабочие Обуховского завода к марту зарабатывали в месяц 160–400 рублей^{592}.

И тогда, и позже Милюкова часто обвиняли в проведении в качестве министра «буржуазной политики». Сам он считал, что это было верно лишь в том смысле, что он не выступал за ликвидацию базовых принципов капиталистического общества – частной собственности и рынка, считая социализм опасной утопией или демагогическим лозунгом. Его партия, однако, не была буржуазной в смысле состава и текущих политических установок. К ней больше применимо определение «межклассовая», поскольку в нее входили представители всех общественных слоев.

В это время кадетская партия и ее руководители, прежде всего Милюков, оказались в очень сложном положении. В стране за короткий срок образовалось около сотни политических партий, общая численность их членов превысила миллион человек. В. В. Шелохаев констатирует: «В этом «партийном котле», где «атмосферное давление» росло с каждым днем, Партия народной свободы, предпринимавшая самые разнообразные попытки стабилизировать обстановку, создать условия для победоносного окончания войны и созыва Учредительного собрания, чувствовала себя крайне неуютно. Кадетам так и не удалось убедить массы в бесперспективности дальнейшей конфронтации, уговорить лидеров национальных партий не спешить до окончания войны ставить во всём объеме национальный вопрос»^{593}.

Для самых разных кругов общественности назначение Милюкова на министерский пост выглядело вполне естественным. Весьма критически настроенный острый фельетонист А. П. Шполянский (Дон Аминадо) писал: «Павел Николаевич Милюков был не только выдающимся человеком и великим патриотом, но и прирожденным государственным деятелем, самим Богом созданным для английского парламента и Британской энциклопедии»^{594}.

Его деятельность в правительстве развивалась по трем направлениям: сохранение отношений с союзниками и прежде всего решительный отказ от заключения сепаратного мира (а в связи с этим – борьба против «циммервальдовцев» – левых социал-демократов, выступавших за немедленный мир без аннексий и контрибуций); противодействие стремлениям Керенского к усилению собственной власти; «сохранение полноты власти правительства, созданного революцией»^{595}. Если первую задачу Милюкову поначалу удавалось решать, то со второй он справлялся с большим трудом, а третья была вообще нерешаемой, так как Керенский опирался на Исполком Совета, поддерживавший Временное правительство лишь условно, а фактически игравший роль второй власти.

Уже 21 марта германский посланник в Копенгагене на основании информации известного посредника в передаче немецких денег российским революционерам А. Гельфанда (Парвуса) информировал свой МИД: «Лица, стоящие теперь у власти, очевидно, хотели бы продолжать войну. Лидеры этой политики – Милюков и Гучков. Оба они стараются оттянуть созыв Национального учредительного собрания, так как знают, что в тот момент, когда оно получит какое-то влияние, продолжение войны станет невозможным». Немецкие дипломаты подчеркивали: «Если правительство Милюкова удержится у власти, ему наверняка придется пойти навстречу пожеланиям народа и заключить мир»^{596}. Любопытно, что Милюкова рассматривали как фактического главу правительства, при этом характеризовали его как «теоретика, любителя пространных обсуждений» и отмечали его колебания^{597}.

Принципиальной установкой нового руководителя МИДа являлась преемственность дипломатической деятельности, что в условиях коренной ломки всей государственной системы было крайне трудно осуществить. Однако вначале Милюков с этой задачей справлялся более или менее успешно. В самом конце своей министерской деятельности, 4 мая, на встрече с бывшими депутатами Думы он заявил: «Моей фундаментальной идеей было то, что не существует таких вещей, как «царская дипломатия» и «дипломатия Временного правительства», что мы имеем объединенную союзную дипломатию, которую мы делим с ведущими демократиями, вступившими с нами в соглашение относительно общих задач»^{598}.

Параграф воспоминаний, посвященный своей министерской деятельности, Милюков назвал «Мои победы – и мое поражение»^{599}. Действительно, добившись в первые недели работы Временного правительства тактических внешнеполитических успехов, он не выдержал напора революционной стихии и вынужден был уйти с поста.

Заняв министерское кресло, Милюков прежде всего проинформировал об этом российских дипломатов за рубежом. Разумеется, они уже знали о составе Временного правительства, но формальный акт нового главы внешнеполитического ведомства был исключительно важен с точки зрения признания царскими послами нового правительства и, в частности, своего нового шефа. В телеграмме от 4 марта не только подчеркивалась преемственность российской внешней политики, но и высказывалась надежда, что революция окажет позитивное влияние на ход военных действий. Новый министр просил передать союзным правительствам, что Временное правительство будет соблюдать обязательства, взятые страной^{600}.

В этот же день Милюков принял французского посла Мориса Палеолога, с которым встречался ранее в качестве руководителя думской оппозиции. Он показался французу сильно изменившимся – очень усталым и постаревшим. Дипломат стремился выяснить, как события в России повлияют на ее участие в войне, не существует ли угрозы сепаратного мира, о котором непрерывно говорили в Петрограде. Министр заверил: «Вы получите все гарантии в этом отношении». Милюкову посол доверял, но не разделял оптимизм газеты «Речь», которая как раз 5 марта опубликовала написанную Милюковым передовую статью, где русская революция была названа новым чудом света^{601}.

Вслед за Палеологом у министра появился английский посол Джордж Бьюкенен. Было известно, что он в последние месяцы встречался с царем и говорил тому о необходимости образования «правительства доверия», чего добивался Милюков. Однако сейчас Павла Николаевича ожидало разочарование: Бьюкенен заявил, что признание новой власти британским правительством зависит от гарантий дальнейшего участия России в войне. Посол вспоминал: «Я сказал ему, что прежде чем действовать в пользу данных мне заверений, я должен быть убежден, что новое правительство готово вести войну до конца и восстановить дисциплину в армии. Милюков заверил меня в этом, но сказал, что они должны действовать осторожно… и что сам он находится в очень сложном положении»^{602}.

По настоянию Милюкова в правительственную декларацию, появившуюся 6 марта, было включено торжественное заявление, что новая власть будет строго соблюдать все союзнические обязательства. Палеолог заявил, что удивлен отсутствием в декларации слов о германском милитаризме, и стал поучать российского министра, напоминая о хорошо знакомых ему исторических параллелях: «Франция также совершила революцию, имея врагов у своих ворот, но Дантон в 1792 году и Гамбетта в 1870 году говорили совершенно другим языком». Палеолог вспоминал, что Милюков, слушая его, был бледен и чувствовал себя очень неловко^{603}. А как еще мог чувствовать себя профессиональный историк, скованный дипломатическим этикетом, лишавшим его возможности возразить оппоненту, произвольно трактующему применительно к России исторические события, происходившие во Франции в совершенно иной ситуации? Милюков ответил только, что декларация предназначена населению России и для текущего момента не очень подходят резкие выражения Дантона и Гамбетты.

Единственным послом, который заявил о безусловном признании Временного правительства, являлся представитель Соединенных Штатов Дэвид Фрэнсис. 9 марта на торжественном приеме Милюков заявил: «Господин посол, я знаю достаточно хорошо Америку, чтобы сказать, что новые идеи свободной России – это также ваши идеи и что наши усилия создадут сильный стимул для сближения двух наших демократий. Я счастлив, что в последние дни получил настоящий поток телеграмм от американских друзей, и они показывают, что широкие круги вашего народа действительно с нами»^{604}. При всём уважении к американским демократическим институтам Милюков, разумеется, отлично понимал, что Соединенным Штатам просто не оставалось иного выхода, как безоговорочно признать новую Россию, поскольку Америка собиралась вступить в мировую войну. Он предполагал, что правительство США во главе с президентом Вудро Вильсоном объявит войну Германии в сравнительно близком времени, но, конечно, не мог предвидеть, что это произойдет менее чем через месяц и что одним из главных катализаторов этого решения будет революция в России, поскольку США так же, как Франция и Англия, опасались, что в результате внутриполитических событий Россия выйдет из войны и этим будут резко ослаблены позиции Антанты.

Министр иностранных дел пытался использовать американские связи для решения внутриполитических задач. По рекомендации посла Фрэнсиса, согласованной с Милюковым, председатель профсоюзного объединения США Сэмюэл Гомперс послал телеграмму председателю Петроградского совета Чхеидзе, в которой убеждал в невозможности немедленного достижения социалистического идеала^{605}. Нотация американского профсоюзного бюрократа только вызвала раздражение у функционеров Совета, которые и так занимали умеренные позиции, но находились под постоянным давлением толпы, в которой активно действовали те, кого Милюков обобщенно называл «циммервальдовцами» – сторонниками немедленного заключения мира без аннексий и контрибуций.

В течение первого месяца после Февральской революции большевики не выделялись из «циммервальдовцев» – на страницах газеты «Правда» тогдашние большевистские лидеры Лев Борисович Каменев и Иосиф Виссарионович Сталин так же, как и большинство членов Исполкома Петроградского совета, призывали к условной поддержке Временного правительства. Положение принципиально изменилось, когда в начале апреля в Петроград возвратился из эмиграции Владимир Ильич Ленин, тотчас же призвавший начать переход от первого этапа революции, давшего власть буржуазии, ко второму, который должен передать ее в руки пролетариата и беднейшего крестьянства. Ленин выдвинул лозунги «Никакой поддержки Временному правительству!» и «Вся власть Советам!».

Пока же послы Франции, Великобритании и Италии, следуя примеру американского коллеги, 11 марта объявили о дипломатическом признании их странами Временного правительства. Милюков, добропорядочность и солидность которого служили определенной формальной гарантией, казалось, добился успеха. Об этом восторженно писали ему бывшие члены комиссии фонда Карнеги, в частности Г. Н. Брайлсфорд, который прислал ему записку с анализом положения на Балканах с просьбой ознакомить с ней военное министерство и всех членов правительства^{606}.

Успех, однако, представлялся иллюзорным не только самому Милюкову, но и зарубежным дипломатам. Военный атташе Великобритании генерал-майор Альфред Нокс с изрядной долей цинизма писал: «Пока дипломаты говорили, министры стояли, глядя на пол и кланяясь по окончании каждого выступления. Я просто не мог думать о них как о министрах победы. Я не хотел смотреть на их лица, когда они глядели на пол, так что я также устремил свой взгляд вниз и смотрел на их ботинки. Какая это была исключительная коллекция ботинок!» Ответные слова Милюкова, что Россия будет сражаться с врагом до последней капли крови, он едко прокомментировал: «Я был уверен, что Милюков именно так и поступит, но говорил ли он от имени России?»^{607}

Палеолог же телеграфировал в Париж, что Милюков и другие члены Временного правительства отказались прийти к нему на обед, опасаясь, что это будет использовано экстремистскими элементами в антиправительственных целях^{608}.

Но Милюкова в значительно большей степени, чем сорвавшийся обед, беспокоила судьба бывшего императора и его семьи. Министр понимал, насколько велика опасность для их жизни, ведь Николай с женой и детьми находился в Царском Селе то ли под арестом, то ли под формальной опекой Временного правительства, но фактически почти без охраны.

Милюков считал единственным достойным выходом отправку бывшего императора с семьей и близкими за границу. Уже в эмиграции он рассказал, почему этот план сорвался. Естественно, он прилагал все силы, чтобы полностью снять с себя вину за происшедшее, и, нам представляется, существенно не отступал от истины, однако освещал не все факты. В частности, он умолчал, что 9 марта правительство возложило ответственность за охрану царской семьи на министра юстиции Керенского, который вначале выступал за предание бывшего императора суду, а затем, после личной беседы в середине апреля, высказался за отправку его с семейством в Англию. В статье «О выезде из России Николая II» (1921)^{609}Милюков сообщил, что разрешение на выезд царской семьи было дано Временным правительством в связи с самим фактом отречения. Тотчас по принятии этого решения Милюков передал соответствующее предложение Бьюкенену. 10 марта поступил ответ из Лондона: «…король и правительство будут счастливы предоставить экс-императору России и его семье убежище в Англии… до окончания войны»^{610}.

Решение вопроса, однако, затянулось. Милюков объяснял это сопротивлением Петроградского совета, оказывавшего давление на «некоторых членов» правительства (подразумевался, безусловно, Керенский). Милюков не знал, поддерживал ли кто-либо из правительства, кроме него самого, контакты с Бьюкененом, но был убежден, что британское посольство имело и другие источники информации. Поэтому он был не очень удивлен, когда во время одного из свиданий сэр Джордж мимоходом сказал, что его правительство более не настаивает на выезде бывшего царя в Англию.

В этой же статье Милюков отметил, что 19 марта на имя Николая II поступила телеграмма от Георга V, в которой содержалось обращение к адресату как к царствующей особе. Было решено не передавать эту телеграмму Николаю, и этот уговор явился «одним из доказательств внимания английского правительства к совершившемуся в России перевороту», то есть свидетельствовал о начале тайной дипломатии в отношениях новых российских властей с Западом.

По договоренности между Милюковым и Бьюкененом переговоры о предполагаемой отправке бывшего царя в Англию не предавались огласке. Отказ британских властей дать убежище Николаю практически вывел Милюкова из игры вокруг судьбы бывшего царя. Видимо, чувствуя, что он не был достаточно настойчив в этих переговорах, Павел Николаевич в 1920—1930-х годах неоднократно возвращался к этому вопросу, убеждая читателей в статьях, печатавшихся в «Последних новостях» и других изданиях, что он оказался бессилен перед решением Совета не выпускать царя за границу, которому поддалось британское правительство, видевшее в Совете растущую силу.

Министерство иностранных дел вместе с Главным штабом располагалось в здании, возведенном по проекту Карло Росси в 1819–1829 годах напротив Зимнего дворца, образовывавшем полукруг, две части которого были разделены Триумфальной аркой. Это было величественное сооружение, достойное грандиозных внешнеполитических замыслов Российской империи.

Милюков испытывал здесь двойственное чувство: с одной стороны, он воспринимал как должное мощную торжественность помещений, с другой – отлично понимал, что в условиях стремительных изменений в стране его пребывание в этом здании может оказаться очень недолгим, и вел себя предельно скромно. Но в любом случае, считал он, следовало демонстрировать преемственность российской внешней политики.

Нового министра встретил предшественник, последний руководитель царского внешнеполитического ведомства Николай Николаевич Покровский. От него Милюков с удивлением узнал, что по традиции квартира министра находится в этом же здании. Покровский попросил разрешить ему остаться в ней до поры, пока он не найдет себе жилья, и, естественно, получил утвердительный ответ. Возможно, в этом Милюков также видел выражение преемственности.

Учитывая чрезвычайность ситуации, огромную массу дел и большую вероятность того, что будут требоваться оперативные решения, Милюков также фактически переселился в министерство. Ночевал он не в апартаментах, а в крохотной комнате, примыкавшей к кабинету и предназначавшейся для слуги. Старый знакомый Милюкова, видный кадетский деятель Павел Дмитриевич Долгоруков вспоминал, что вскоре после образования Временного правительства, ожидая министра в одном из фешенебельных помещений его резиденции, он увидел, как Анна Сергеевна принесла мужу обед, аккуратно завернутый в газету^{611}. В свою очередь, американский посол с некоторым сожалением сообщал в Государственный департамент, что в Петрограде прекратились обычные пышные приемы и банкеты: «Здесь сейчас нет официальных приемов. Министры встречаются ежедневно, и их заседания продолжаются и после полуночи, работают неустанно, отказываясь от всех предложений, включая и мои собственные, к которым они ранее были весьма благосклонны»^{612}.

Перестали устраивать и партийные банкеты. Единственным исключением была встреча кадетского руководства у Милюковых на Пасху. По воспоминаниям Тырковой-Вильямс, Анна Сергеевна обратилась к приглашенным с просьбой: «Сейчас так трудно достать провизию, что нам приходится просить гостей принести кто что может». Ситуация выглядела довольно комично: «Накрыт стол был чудесно: фарфор, стекло, серебро – всё по-министерски. И несколько живописных статуеобразных лакеев в ярких ливреях стояли вдоль стен, как живые напоминания о пышности минувшего режима. На их невозмутимых лицах не промелькнуло ни тени удивления или насмешки, когда мы стали, шурша жирными бумажками, разворачивать наши пакетики и беспорядочно раскладывать их по тарелкам. Анна Сергеевна суетилась, бегала вокруг стола, подставляла тарелки. Было похоже на студенческую пирушку, а не на министерское разговенье»^{613}.

Милюков вспоминал, что в министерстве был занят по горло: «Я хотел сам входить во всё, и масса времени уходила на ознакомление с текущим материалом, с ежедневными корреспонденциями… не говоря уже о приеме нужных и ненужных посетителей и просителей»^{614}.

Полагая, что во внешнеполитическом ведомстве работали квалифицированные и знающие специалисты, Милюков почти полностью сохранил и центральный аппарат министерства, и дипломатический корпус. Впрочем, из двух товарищей министра он решил оставить только одного – опытного дипломата Анатолия Анатольевича Нератова, ранее несколько раз исполнявшего обязанности управляющего МИДом, однако и Нератов, и второй замминистра Александр Александрович Половцев ушли в отставку, демонстрируя верность монархии. Вместо них Милюков назначил специалиста по международному праву, своего товарища по кадетской партии Бориса Эммануиловича Нольде. Близость взглядов обеспечила их слаженную работу. Вторым заместителем стал Григорий Николаевич Трубецкой – карьерный дипломат, ранее являвшийся послом в Сербии, а затем возглавлявший в министерстве ближневосточный департамент.

Милюков проявил бесспорную заботу о подчиненных – уже 9 марта добился решения правительства о повышении заработной платы сотрудникам министерства и выделении средств на дорожные расходы при командировках^{615}.

Российский дипломатический персонал за границей совершенно не пострадал в результате Февральской революции. Бывший министр иностранных дел Извольский, чье имя сотни раз фигурировало в критических статьях Милюкова о балканских проблемах и значилось в названии его книги о международных отношениях и российской политике на Балканах, являлся теперь послом во Франции. 5 марта он телеграфировал Милюкову, что новый министр может полностью доверять ему. Не только Извольский, но и все остальные послы были Милюковым оставлены на своих постах.

Пожалуй, единственное «партийное» назначение было связано с временным решением вопроса о руководстве посольством в Лондоне. Место посла в это время было вакантным, а Милюков не спешил с назначением. Обсуждался, правда, вопрос об отправке в Лондон бывшего министра Сазонова, но тот болел, и назначение так и не состоялось. Временным поверенным в делах в Великобритании по решению министра стал родной брат видного кадетского деятеля В. Д. Набокова. Карьерный дипломат Константин Дмитриевич Набоков с 1916 года являлся советником посольства в Лондоне, а теперь был назначен управляющим посольством в звании чрезвычайного посланника. Позже он писал, что был вполне удовлетворен изменением своего положения в результате смены режимов^{616}.

Наблюдатели с интересом ожидали, как сложатся отношения Милюкова с послом в США Георгием (Юрием) Петровичем Бахметевым, считавшимся инициатором его устранения с поста профессора Высшего училища в Софии. Милюков, однако, решил продемонстрировать непредвзятость и сохранить пост за Бахметевым, опытным дипломатом, который мог быть полезным России, несмотря на монархические взгляды. Бахметев же около двух месяцев выжидал, а в конце апреля телеграфировал, что не покидал пост, поскольку считал это своим долгом по отношению к императору, который отрекся с условием немедленного созыва Учредительного собрания для решения вопроса о форме правления России. «Но теперь, когда Временное правительство выдумывает одну причину за другой, чтобы отсрочить созыв Учредительного собрания, готовя Россию к республиканскому правлению, он не желает участвовать впредь в этом обмане и подает в отставку»^{617}.

Единственным российским зарубежным государственным учреждением, которое по инициативе Милюкова и при одобрении членов правительства было ликвидировано, являлось Парижское бюро охранки, которым с 1909 года заведовал Александр Александрович Красильников, приложивший немало усилий для установления наблюдения за русскими революционными эмигрантами и передачи их в руки властей в случае возвращения на родину. К февралю 1917 года в агентуре Красильникова числились 32 секретных сотрудника, работавших во Франции, в Швейцарии, США, Скандинавии и Голландии.