Текст книги "Милюков"

Автор книги: Георгий Чернявский

Соавторы: Лариса Дубова
сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 42 страниц)

На протяжении следующего века ученые широчайшим образом использовали начертания букв этой надписи для датировки различных христианских текстов, выполненных кириллицей. В настоящее время плита хранится в Национальном историческом музее Болгарии в Софии и считается одним из ценнейших памятников болгарской древности.

Любопытно, что Ф. И. Успенский вскоре опубликовал большую работу, посвященную этому памятнику, даже не назвав имени человека, который его обнаружил^{219}, то есть фактически приписав находку себе. Милюков не пожелал заниматься мелочными дрязгами, но сохранил обиду на всю жизнь. Более чем через полвека он своеобразно отомстил давно покойному Успенскому, написав в воспоминаниях, что в каком-то македонском монастыре тот попытался украсть некую древнюю рукопись^{220}. При этом о находке надписи Самуила он упомянул лишь парой предложений.

Как видим, человеческая комедия развивалась в действиях высоколобых интеллектуалов, отнюдь не чуждых научной ревности, зависти и даже мести человеку, давно ушедшему в мир иной. Между прочим, в Софийском музее на этикетке к плите Самуила значится фамилия Успенского в качестве ее первого исследователя, но не упомянуто имя обнаружившего ее Милюкова.

Вместе с Успенским Милюков вновь отправился в Константинополь, где составил опись найденного – как рукописей, так и артефактов. Это было особенно важно, так как, согласно условиям султанского разрешения на сбор материала, половину обнаруженного следовало передать в Османский музей. Это условие было выполнено, и «турецкая часть» сохранилась в неприкосновенности, как и «плита Самуила», которую в нарушение соглашения тайком отправили в Софию.

Что же касается материалов, оставшихся в Русском институте, то их судьба была печальной. Вскоре после начала Первой мировой войны турецкая полиция совершила налет на институт как на собственность враждебного государства. Его деятельность была прервана, экспонаты перевезены в Османский музей. Официально институт был закрыт в 1920 году.

Успенский же в 1914 году возвратился в Россию и продолжил научную деятельность в Петрограде. После 1917 года он не эмигрировал и даже пользовался известным уважением большевистской власти. С 1921 года и до самой своей смерти в 1928 году он возглавлял Российское палестинское общество – благотворительную и научную организацию, уставными задачами которой являлись содействие православному паломничеству на Святую землю, научное палестиноведение и гуманитарное сотрудничество с народами Ближнего Востока.

Милюков сожалел, что важные предметы древней славянской истории оказались в руках турецких музейщиков, которые даже не экспонировали их, а оставили в запасниках. У него сохранились подробные описания находок, наброски планов и карт местностей, где были обнаружены памятники, дневники работы. Он собирался опубликовать эти материалы, но откладывал на будущее, всё более увлекаясь сначала публицистикой, а затем политикой. Материалы его второй македонской экспедиции так и не увидели свет. После Октябрьского переворота 1917 года большевистские власти конфисковали часть архива Милюкова, оставшуюся в Петрограде. Он пытался затребовать хотя бы некоторые материалы, включая дневник второй македонской экспедиции, но ответа на свой запрос не получил.

Между тем истек срок высылки за границу. Вначале Милюков подумывал о том, чтобы возобновить преподавание в Высшем училище. Однако, узнав об этом, Бахметев вновь вмешался, и болгарские власти в очередной раз не решились вступать в спор с представителем великой державы. Павел, не мешкая, в августе 1899 года отправился в Россию (незадолго до этого Болгарию покинула Анна Сергеевна с детьми).

Болгарские ученые, политики, общественные деятели, несмотря на протесты Милюкова, устроили ему торжественные проводы. На железнодорожном вокзале произносились приветственные речи. Дело дошло до того, что Павла Николаевича буквально на руках внесли в вагон. Среди провожавших были Петко Каравелов, Иван Шишманов, начинающий политик Андрей Ляпчев (в 1920-х годах он станет премьер-министром страны), македонский деятель Димитр Ризов.

Вновь на родине

Первая остановка по возвращении в Россию была в Киеве, где как раз в это время, в августе 1899 года, проходил XI съезд российских археологов. Археологические съезды, проводившиеся регулярно с 1868 года, являлись важнейшими форумами отечественных ученых, причем не только «чистых» археологов, но и специалистов смежных научных дисциплин, каковым и являлся Милюков. На XI съезде Павел участвовал в дискуссиях о происхождении Руси, решительно выступая против переоценки роли варягов в основании Древнерусского государства, хотя и не отрицая определенной роли пришельцев в становлении административных институтов.

Его многочисленные выступления в прениях были подчас резкими и даже скандальными (однажды он демонстративно покинул зал заседаний, в другой раз подобным образом поступил его оппонент)^{221}. 9 августа на заседании отделения первобытных древностей Павел Николаевич выступил с докладом о недавних раскопках некрополя в районе села Патали в Македонии, весьма позитивно оцененным участниками заседания. Для сорокалетнего Милюкова было большой честью избрание его почетным председателем заседавшей 12 августа секции географических и этнографических древностей, свидетельствовавшее не только о признании весомости его вклада в археологическую науку, но и общей высокой оценке его научной деятельности.

Милюков возвращался на родину в приподнятом настроении. Он полагал, что два с лишним года, проведенные в Болгарии и македонских экспедициях, обогатили его и как ученого, и как общественного деятеля, но страстно стремился вновь погрузиться в родную академическую и публицистическую среду, слышать повсюду родной язык и общаться на нем. Несмотря на напряженную работу в течение прошедших лет, ностальгия у него не проходила. Тем более радостной была встреча с «матерью городов русских».

В Киеве он оказался впервые, и ему всё здесь нравилось: и днепровские кручи, и сохранившиеся древние сооружения, и даже новые знакомые, среди которых было немало решительных защитников украинской национальной самостоятельности, требовавших для украинского народа по крайней мере культурно-национальной автономии. Милюков понимал, что такие настроения оправданны, имеют глубокие исторические корни, и поддерживал их, правда, с определенными оговорками.

Уже в это время, на рубеже веков, он не исключал возможности федеративной перестройки Российского государства, хотя ближе ему была идея единой и неделимой России. В необходимости федерализации его убеждал, в частности, профессор Харьковского университета Дмитрий Иванович Багалей, ученый широкого профиля, с которым Павел Николаевич с удовольствием возобновил знакомство на киевском съезде. Интересными были встречи и с Викентием Вячеславовичем Хвойкой – чехом, но патриотом Украины, который провел в 1890-х годах серию археологических раскопок в городской черте Киева и Поднепровье, являлся одним из основателей Киевского городского музея древностей и искусств. На съезде Павел Николаевич встретился со своим болгарским другом Шишмановым, познакомился с украинским ученым и журналистом, начинающим национальным политическим деятелем Николаем Прокоповичем Василенко. Втроем они посетили дом-музей гетмана Запорожского войска в XVIII веке Михаила Степановича Ханенко^{222}.

Однако Милюкову необходимо было думать о постоянном месте жительства, имея в виду, что, скорее всего, его не пустят в Москву. Коллеги и киевские знакомые посоветовали обратиться в Министерство внутренних дел с просьбой разрешить ему постоянно проживать в столице.

Вопреки обычной российской бюрократической медлительности ответ был получен скоро – просителю разрешалось прибыть в Петербург, чтобы ходатайствовать о дальнейшем жительстве в Северной столице. По всей видимости, власти полагали, что Милюков утратил свой либеральный пафос и будет теперь более законопослушным. В то же время сановный и чиновничий Петербург должен был послужить той средой, в которой его оппозиционные настроения, если они еще сохранились, окончательно выветрятся. Близкое будущее покажет, что эти расчеты были безосновательными.

Во всяком случае, из Киева Павел Николаевич с разрешения Министерства внутренних дел направился в Петербург, где снял приличествующую ученому и известному публицисту квартиру. Вскоре приехали жена и дети, отдыхавшие в Крыму, а затем прибыла и обширная библиотека, кочевавшая за семейством в последние годы. В ноябре Милюков получил уведомление Департамента полиции, что ему разрешается жить в Петербурге и окрестностях, но запрещается постоянное местожительство в Москве.

Милюков сознавал, что изгнание превратило его в глазах общественности в политического деятеля либерального направления, и именно в этом качестве, в отличие от правительственных кругов, восприняла его возвращение в Россию столичная передовая публика.

Почти сразу он был принят в члены Литературного фонда, который возглавляли авторитетные общественные деятели К. К. Арсеньев, Н. К. Михайловский, Н. Ф. Анненский – плеяда ярких и своеобразных личностей.

Константин Константинович Арсеньев – адвокат, земский деятель, литературный критик и историк литературы, активно выступал за демократическую реформу земского управления и за введение в России свободы слова и веротерпимости^{223}. Экономист Николай Федорович Анненский был ранее связан с революционными народниками и подвергался арестам. К 1890-м годам, сохранив народнические взгляды, он стал известен своими глубокими статистическими изысканиями, результаты которых публиковал в журналах и отдельными изданиями^{224}. Но наиболее весомым было имя Николая Константиновича Михайловского – философа, социолога и литературоведа, теоретика народничества, который в свое время был близок с Н. А. Некрасовым и М. Е. Салтыковым-Щедриным, а с 1892 года вместе с В. Г. Короленко редактировал журнал «Русское богатство». Он разработал теорию свободного выбора «идеала», обосновывавшую возможность изменить общественное развитие и в конечном итоге социальное устройство в направлении, избранном передовой интеллигенцией. Высшим мерилом прогресса и исходным пунктом любого исследования в области гуманитарных наук Михайловский считал отдельную личность, разрабатывал концепцию «героя и толпы», объяснявшую механизм коллективного действия склонностью человека к подражанию, полагал, что психологическое воздействие личности зависит от восприятия массы и любой человек, а не только выдающаяся личность, может, оказавшись впереди толпы, сыграть важную роль в определенных событиях^{225}.

Народником Милюков не стал – он, как и ранее, отстаивал позитивистский подход к действительности, никак не мог согласиться с тем, что наиболее прогрессивным классом России, которому принадлежит будущее, является крестьянство. Однако общение с легальными народниками (их вскоре стали называть либеральными народниками), а затем и с легальными марксистами, которые, в отличие от Михайловского, отстаивали прогрессивность быстрого капиталистического развития России, продолжало обогащать его духовно. В то же время он воспринимал социалистические построения как утопию, препятствующую объективному взгляду на перспективы развития страны, которые ему виделись не только и даже не столько в экономической эволюции по примеру передовых европейских стран, сколько в постепенном расширении участия населения в решении государственных дел вначале на местном, а затем и на общероссийском уровне.

Контакты Милюкова с либеральными народниками были зафиксированы Петербургским охранным отделением, но совершенно неверно истолкованы. Возникли даже подозрения, что Милюков может быть связан с террористическими организациями. Возможно, с целью проверки этой версии были предприняты довольно неуклюжие действия^{226}. Однажды по рекомендации какой-то знакомой к нему явился на тайное свидание господин «довольно отвратного вида». Павел Николаевич принял его в спальне со всеми доступными ему средствами конспирации. Посетитель спросил, не знает ли он распорядка дня сенатора Петра Николаевича Дурново и нет ли у него фотографии Дурново. Объект был избран не случайно – в течение почти десяти лет он возглавлял Департамент полиции и вынужден был покинуть пост в результате сексуального скандала. Он пользовался самой дурной репутацией не только в революционных, но и в либеральных кругах.

Решив, что речь идет о провокации (мы полагаем, что имело место прощупывание, проверка реакции), Павел Николаевич сухо ответил, что о расписании сенатора никак не может знать, а фотокарточку Дурново, вероятно, можно купить в любом художественном магазине. Посетитель удалился, недовольный результатом.

Милюков писал в воспоминаниях, что через годы, когда был разоблачен провокатор Азеф, он узнал в нем своего посетителя. Быть может, это соответствовало действительности – или всё же взыграла фантазия. Вряд ли полицейский осведомитель (с 1893 года), который в 1899-м стал членом Союза социалистов-революционеров, а в 1903-м – руководителем Боевой организации эсеров, мог просто так, без маскировки, даже не загримировавшись, явиться в дом к известному общественному деятелю. Скорее всего, Милюков, хотя он и был опытным историком и политиком, отлично разбиравшимся в способах политического сыска, провокаций, компрометации общественных деятелей, поддался общему чувству недоумения и негодования, узнав, что один и тот же человек возглавлял кровавые акции против царских сановников и выдавал полиции руководителей подпольных организаций.

В то же время в некоторых полицейско-цензурных документах Милюков характеризовался теперь как проповедник экономического материализма, близкого к марксизму. Полицейские чиновники стремились уложить взгляды поднадзорных в некую схему, но Милюков оказывался за ее пределами. У властей, однако, хватало ума, чтобы понять: к насильственному свержению существующего строя он явно не стремился.

Поселившись в Петербурге, Милюков должен был позаботиться о хлебе насущном. Он уже привык существовать на гонорары, но они не являлись надежным источником дохода. Надо было иметь постоянный заработок. Дальнейшая педагогическая карьера исключалась, так как распоряжение о запрещении ему преподавать в учебных заведениях империи оставалось в силе. Поэтому, когда вскоре после приезда в Петербург он получил одно за другим два предложения штатной работы с постоянным заработком, то принял оба, тем более что они соответствовали его интересам и уже сложившемуся роду занятий. С явной гордостью 4 ноября Павел Николаевич писал в Софию Ивану Шишманову, что за ним «начали ухаживать сразу несколько редакций»^{227}.

Первое предложение исходило от публициста Сергея Николаевича Южакова, члена редколлегии популярного журнала «Русское богатство», в котором он вел отдел иностранной политики. Как раз в это время Южаков занялся созданием русифицированной версии немецкого энциклопедического словаря Мейера – предполагалось частично переводить его материалы, частично дополнять их, включать новые статьи для привлечения русских читателей, о чем существовала договоренность с германскими издателями.

Александра Аркадьевна Давыдова, издательница выходившего с 1892 года «ежемесячного литературного и научно-популярного журнала для самообразования» «Мир Божий», предложила Милюкову стал редактором журнала наряду с Ангелом Ивановичем Богдановичем, причем заниматься в основном отделом критики и библиографии. Ему был положен приличный по тем временам оклад – 100 рублей в месяц, а за каждый отредактированный и написанный материал предусматривались отдельные выплаты.

Штатную работу в «Мире Божьем» Милюков начал в конце октября 1899 года. 29-го числа он писал И. Шишманову, что приглашение его на работу в журнал – «приятное в материальном и общественном плане»^{228}. Теперь, по признанию Милюкова, вхождение в круг литераторов и публицистов было для него более интересно, чем научная работа.

Около года (с января 1900-го) в «Мире Божьем» проработала и его супруга, которая занималась обозрением содержания других «толстых» журналов. Однако хозяйка журнала сочла, что Анна Сергеевна слишком хвалит другие издания, что, по ее мнению, понижало авторитет (в наши дни сказали бы – рейтинг) «Мира Божьего». Правда, до открытой ссоры дело не дошло, и в следующие годы в журнале изредка появлялись обзоры Милюковой.

Что же касается Павла Николаевича, то он уже был столь авторитетной фигурой, что одно указание его имени в качестве соредактора способствовало повышению популярности издания. Владимир Иванович Вернадский, ставший в 1898 году профессором Московского университета и поддерживавший переписку с Милюковым, отмечал в дневнике, что Давыдова таким образом привлекала подписчиков^{229}.

И Богданович, и Давыдова были близки с либеральными народниками, но в то же время присматривались к общественным деятелям, объявлявшим себя приверженцами марксизма и стремившимся создать в России партию, подобную Социал-демократической партии Германии, которая действовала легально, издавала ряд газет и журналов, агитировала за демократизацию политического строя. Разумеется, в самодержавной России пока можно было добиваться лишь создания нелегальной Социал-демократической партии. Попытка такого рода была предпринята в 1898 году, когда в Минске группа социал-демократов объявила свое собрание I съездом РСДРП. Но вскоре участники съезда были арестованы, социал-демократия как организованное течение в России всё еще не существовала. В этих условиях Богданович склонялся к наиболее радикальным течениям общественной мысли и соответствующим образом строил тематику и содержание журнала. Давыдова, пригласив в редакцию Милюкова, стремилась несколько уравновесить курс «Мира Божьего», сделать его более привлекательным для умеренных кругов.

Взявшись одновременно с работой в журнале за подготовку словаря, Милюков вскоре вынужден был констатировать, что она велась кустарно, без четкого плана. Сравнивая статьи словаря с текстами выходившего тогда же словаря Брокгауза и Ефрона (этот фундаментальный энциклопедический словарь под редакцией видных русских ученых был опубликован в восьмидесяти шести томах в 1890–1907 годах), он приходил к печальному выводу, что «конкурент» и по содержанию, и по манере подачи статей оказывался на более высоком уровне.

Постепенно стали возникать споры и по поводу содержания статей. Милюков переделал статью о германском канцлере Бисмарке, почти дословно заимствованную из немецкого издания. Новый текст не удовлетворил Южакова. Павел Николаевич упорствовал. Произошел разрыв, и Милюков ушел из редакции. Его единственная попытка участвовать в подготовке крупного справочного издания угасла в зародыше.

Немалые трудности возникали и в редакции «Мира Божьего». Тут буквально коса нашла на камень. Богданович, человек замкнутый, но твердый в решениях, предпочитал публиковать наиболее радикальные публицистические материалы и отвергал умеренные. Милюков был склонен помещать в журнале не столь острые, но более фундаментальные статьи. Сохраняя приверженность своей профессии, он поощрял молодых авторов, предлагавших интересные исторические сюжеты, освещение которых базировалось на архивных находках. Богданович же считал, что такие статьи просто засоряют публицистический отдел, который должен быть посвящен текущей политике. В результате и здесь сотрудничество закончилось. Что конкретно произошло, Милюков точно не помнил: «Я одобрил к печатанию какую-то рукопись, которую А. И. [Богданович] забраковал, – или вышло наоборот… но в один прекрасный день Богданович оборвал сношения и перестал ходить в редакцию»^{230}. Последовали объяснения с Давыдовой, в результате которых Павел Николаевич покинул редакцию.

Как оказалось, штатная работа с более или менее нормированным рабочим днем, с выполнением определенных должностных обязанностей, какими бы скучными они ни были, не могла стать уделом Милюкова, уже привыкшего к вольной жизни, к занятию только теми делами, которые были ему интересны. Разумеется, сказывалось и всё большее тяготение к политике, к созданию такого организованного течения общественной деятельности, которое в наибольшей степени соответствовало бы его умеренно либеральным устремлениям. Проработав менее года на двух штатных должностях, Павел Николаевич оставил обе и с тех пор с полного согласия супруги существовал «на вольных хлебах». Его авторитет как историка, публициста, критика стал к этому времени уже настолько высок, что его с удовольствием печатали журналы и газеты, издательства заключали с ним договоры на подготовку книг. Поскольку к роскошной жизни Милюковы не привыкли и никогда к ней не стремились, семья до самой Февральской революции 1917 года вполне прилично существовала на гонорары, получаемые ее главой за свои произведения.