Текст книги "Милюков"
Автор книги: Георгий Чернявский
Соавторы: Лариса Дубова
Жанр:
Биографии и мемуары
сообщить о нарушении
Текущая страница: 23 (всего у книги 42 страниц)
Балканские события 1912–1913 годов на некоторое время отвлекли Милюкова от внутрироссийских, прежде всего парламентских дел. Но всё же главную свою миссию он продолжал видеть в мирной модернизации своей страны.
Милюков полагал, что после убийства в начале сентября 1911 года председателя правительства П. А. Столыпина начался новый этап в развитии России. Террористический акт, совершённый эсером Дмитрием Богровым, пытавшимся с его помощью заслужить прощение революционеров за связь с охранными службами империи, вызвал бурю эмоций различных политических сил. В такой обстановке проходили выборы четвертого состава Государственной думы.
В новой Думе, начавшей работу 15 ноября 1912 года, поляризация сил была более значительной, чем раньше: крайне правые и октябристы получили 251 (Милюков в мемуарах ошибочно указал 283{467}) из 442 мест; кадеты, прогрессисты и другие центристы – 139; крайне левые (социал-демократы и трудовики) – 24; остальные кресла занимали национальные группы и беспартийные.
Выборы сопровождались огромным числом правонарушений со стороны местных властей, при этом применялись технологии фальсификации воли избирателей: на заседаниях избирательных коллегий присутствовали и оказывали давление земские начальники; целые категории населения лишались права участвовать в выборах; избиратели произвольно делились на группы, чтобы искусственно обеспечить большинство, и т. д. В этих условиях получение кадетами и левыми партиями и группами свыше трети мест говорило о многом.
Павел Милюков подтвердил свою репутацию крупного политического деятеля – получил, несмотря на репрессии против кадетов, больше всего голосов и легко прошел в Думу от городской курии Петербурга (он собрал лишь на четыре с половиной тысячи голосов меньше, чем на предыдущих выборах – 18 455 против 22 700).
По окончании выборов, но еще до созыва Думы, 13 сентября 1912 года, Милюков получил от Гучкова письмо с предложением сотрудничества: отмечая «грубый правительственный произвол во время выборов», лидер октябристов указывал на необходимость совместной постановки этого вопроса на обсуждение уже на первых заседаниях. «Ввиду этого обращаюсь к Вам с усердной просьбой подробно регистрировать все доходящие до Вас сведения, факты, закономерности, подвергать их тщательной проверке, подкреплять их по возможности всякого рода документами…»{468} В первые годы работы Думы четвертого созыва контакты между фракциями кадетов и октябристов возникали лишь изредка, более тесные связи установились во время Первой мировой войны.
А. Ф. Керенский определил кредо Милюкова в Четвертой Государственной думе: «Парламентская либеральная империя, управляемая либерально-консервативным парламентским большинством, с левой демократической и социалистической оппозицией; империя мирового масштаба – так я воспринял цель деятельности П. Н. Милюкова, когда мы были с ним рядом в Четвертой Государственной думе и когда он чувствовал себя готовым к власти, к управлению империей», – добавив: осуществи Милюков свой план, «он бы вошел в историю, как Бисмарк или Тьер»{469}.
В самой Думе основная борьба происходила между правыми и кадетами, которые, несмотря на сократившееся представительство, набравшись политического опыта, вели себя энергично. Бесспорно, Милюков в воспоминаниях оценивал общественно-политические перипетии последней Думы по сравнению с ее предшественницей не с позиций того времени, а оглядываясь на прошлое: «В Третьей Думе борьба велась, главным образом, в пределах народного представительства. Страна к ней прислушивалась, делала свои выводы, объединялась идейно, но не реально, около лозунгов. В Четвертой Думе борьба вышла за эти пределы. Страна получила возможность организоваться самостоятельно, выдвинула собственные лозунги, поддержала боевое настроение думской общественности и вместе с нею перешла в наступление. В своем ослеплении власть пропустила момент, когда ценой существенных уступок она еще могла бы заключить новый компромисс – уже не в интересах победы, а в интересах своего дальнейшего существования»{470}.
Вряд ли такого рода мысли приходили Милюкову в голову во время работы Думы четвертого созыва. Тогда он не думал о коренном изменении социального строя России, хотя его выступления, да и настроения кадетской фракции в целом, действительно становились всё более боевыми, по его собственному определению, шли по «восходящей кривой».
Когда последняя Дума приступила к работе, оказалось, что союз правых и октябристов не столь уж прочен. Их разногласия начались, когда при выборах председателя октябристы временно блокировались с кадетами, благодаря чему на почетный, хотя и маловлиятельный пост думского председателя был избран октябрист Михаил Владимирович Родзянко, уже возглавлявший предыдущую Думу в конце ее работы после отставки Гучкова в марте 1911 года. Намерения своей партии Родзянко четко выразил во вступительном слове: «Я всегда был и буду убежденным сторонником представительного строя на конституционных началах, который дарован России великим Манифестом 17 октября 1905 года, укрепление основ которого должно составить первую и неотложную заботу русского народного представительства»{471}.
Основой тактики кадетов в новой Думе был разработанный Милюковым и другими лидерами партии курс на развитие общественной самодеятельности – созыв всевозможных съездов, в первую очередь связанных с делом народного образования, организацией антиалкогольных кампаний и т. д. По инициативе кадетов в стране развернулась довольно густая сеть народных университетов, действовавших в Петербурге, Москве, Саратове, Смоленске и ряде других городов. Милюков переписывался с руководителями этих самодеятельных организаций, а в столицах неоднократно выступал перед их слушателями.
Другой формой массовой работы была организация клубных учреждений для широких масс – народных домов. Эта инициатива была выдвинута на I Всероссийском съезде кооперативов в 1908 году, но именно с конца 1912-го, руководствуясь тактикой развития народной самодеятельности, кадеты во главе с Милюковым особенно рьяно занялись этим делом. В результате к началу войны в стране было уже 237 народных домов, принадлежавших обществам грамотности, земствам, городским самоуправлениям, кооперативам и т. д.; еще около семидесяти находились в стадии организации{472}.
Милюков считал, что рост общественной сознательности особенно ярко проявился в протесте против антисемитского дела Бейлиса. По нашему мнению, он существенно преувеличивал массовость этого движения и степень участия в нем низших слоев населения. Вряд ли несколько сотен внешкольных образовательно-воспитательных учреждений, созданных при активном участии кадетов и близкой к ним интеллигенции, могли за краткий срок настолько повысить уровень политического мышления и гражданской ответственности населения, три четверти которого оставалось неграмотным.
В общественном движении в связи с делом Бейлиса участвовала преимущественно интеллигенция, что, однако, ни в коей мере не снижает его значения как мощной общественной инициативы и роли П. Н. Милюкова как одного из главных его инициаторов.
Обвинение приказчика Менахема Менделя Бейлиса в ритуальном убийстве в Киеве двенадцатилетнего Андрея Ющинского в марте 1911 года было инициировано черносотенцами и поддержано некоторыми правыми депутатами Госдумы. Министр юстиции Иван Григорьевич Щегловитов, вопреки юридическим нормам и судебной практике, публично высказал уверенность в виновности Бейлиса. Тот был арестован и провел в тюрьме два года. На судебном процессе, проходившем в Киеве 23 сентября – 28 октября 1913 года, обвиняемого оправдали присяжные заседатели.
Именно состав присяжных был основным аргументом Милюкова, когда он писал о росте гражданской ответственности простых людей. Из двенадцати присяжных пятеро были названы крестьянами, один – жителем села, один – извозчиком, четверо – служащими и чиновниками, один – домовладельцем{473}. Таким образом, состав присяжных был разночинный, и не менее половины их (имея в виду, что сословная принадлежность к крестьянству не определяла материального положения) не относились к низшим слоям населения.
Большинство современных исследователей считают, что убийцами были скупщица краденого Вера Чеберяк и несколько уголовников из ее притона, причем относительно мотивов преступления имеются серьезные расхождения{474}. Несомненно одно – дело Бейлиса стало самым громким судебным процессом в России до 1917 года.
Вначале кадеты и их лидер рассматривали затеянное правыми силами и властями антисемитское дело только как проявление возмутительной ксенофобии. Именно в газете «Речь» 30 ноября 1911 года появилось обращение «К русскому обществу (По поводу кровавого навета на евреев)», составленное В. Г. Короленко, которое подписали 82 общественных деятеля и литератора, в том числе Александр Блок, Зинаида Гиппиус, Дмитрий Мережковский. Максим Горький, Федор Сологуб, Леонид Андреев. Среди первых подписавших документ были П. Н. Милюков и его супруга. Вслед за этим к протесту присоединились еще несколько сотен представителей интеллигенции, десятки депутатов Государственной думы и др. Документ завершался словами: «Бойтесь сеющих ложь. Не верьте мрачной неправде, которая много раз уже обагрялась кровью, убивала одних, других покрывала грехом и позором!»
Постепенно становилось ясно, что двор и крайне правые силы используют дело Бейлиса для общего наступления не только на революционные, но и на либеральные силы. Собрания, созываемые кадетами, запрещались или разгонялись полицией. Милюков объявил о своих предстоящих лекциях по балканскому вопросу в Екатеринодаре и Мариуполе, однако они были запрещены, так как власти опасались (очевидно, не без оснований), что речь будет идти о деле Бейлиса и усилении репрессивного режима в стране.
Во время процесса «Речь» ежедневно помещала отчеты своего специального корреспондента В. Д. Набокова, разоблачавшие провокационный характер судилища. Милюков вспоминал, как раскрывалась «гнусная картина лжесвидетельства, подкупленной экспертизы, услужливых прокурорских усилий, чтобы вырвать у специально подобранных малограмотных крестьян-присяжных обвинительный приговор». «Помню, – писал он, – тревожное ожидание этого приговора группой друзей и сотрудников, собиравшихся поздним вечером в редакции «Речи». Помню и наше торжество, когда темные русские крестьяне вынесли Бейлису оправдательный приговор»{475}.
Думская деятельность Милюкова приобрела теперь существенно иной характер, нежели его работа в Думе третьего созыва: тогда основной удельный вес приходился на работу в комиссиях, попытки согласовать тексты законопроектов с другими фракциями; теперь же возможности думского законотворчества становились крайне ограниченными, основные усилия сосредоточились на общеполитической проблематике, поднимать которую в условиях думского регламента можно было в основном в форме запросов. Что касается законопроектов, то даже в тех случаях, когда большинство признавало «желательность» их обсуждения (так было с законопроектами о свободе слова и о свободе совести), это означало лишь отправку текстов в различные комиссии, где они ожидали своей очереди на рассмотрение. Тем не менее Милюков был инициатором подготовки и автором целого ряда проектов думских резолюций, вносимых представителями его партии: об обороне страны, о деятельности Министерства внутренних дел, об отношении правительства к общественным организациям и др.{476}
С особыми трудностями Дума столкнулась, когда в начале 1914 года пост председателя Совета министров вновь занял И. Л. Горемыкин. Он начал прямое наступление на права депутатов. Властям нужен был предлог, и его нашли в речи социал-демократа, руководителя фракции меньшевиков Николая Семеновича Чхеидзе, в которой говорилось об участии императрицы Александры Федоровны в тайных махинациях внешних врагов России. Выступление Чхеидзе сочли неуважительным по отношению к престолу, а затем переквалифицировали по статье 129 Уголовного уложения 1903 года, предусматривавшей за политические преступления (участие в «скопище», собравшемся для выражения неуважения к верховной власти, порицания образа правления, сочувствия бунту или бунтовщикам; произнесение речи, составление, хранение, правка сочинений, возбуждающих к неповиновению власти) заключение в крепость или ссылку, причем сроки не оговаривались, давая свободу судейскому произволу{477}.
По всей видимости, чиновники рассчитывали, что напряженные отношения между фракциями социал-демократов и кадетов приведут к фактической изоляции Чхеидзе. Однако Милюков воспринял этот казус как ущемление прав депутатов. Ему удалось убедить председателя Думы Родзянко и других октябристов, что под угрозой может оказаться любой из них. Фракция кадетов внесла законопроект о свободе депутатского слова и предложила до его рассмотрения отложить обсуждение бюджета. 21 апреля 1914 года Милюков выступил на пленарном заседании Думы с большой речью. Его поддержали не только однопартийцы, но и октябристы. В результате дело против Чхеидзе было прекращено и он продолжил думскую деятельность.
Яркий характер носила и речь Милюкова 19 февраля 1914 года в защиту права на культурное самоопределение украинского народа. Поводом к ней было запрещение чествовать юбилей Т. Г. Шевченко. Узнав об этом от украинских членов своей партии, Павел Николаевич поехал в Киев.
К этому времени Милюков и другие руководители партии проявляли всё больший интерес к украинскому вопросу в связи с ростом украинского национального движения, высоким влиянием партии в Киеве, Харькове и других городах Украины, поддержкой кадетов выдающимися деятелями национально-освободительного движения, особенно историком Михаилом Сергеевичем Грушевским, чьи труды Павел Николаевич высоко ценил.
Еще весной 1913 года он стал инициатором специального собрания руководства партии, состоявшегося 5 мая, на котором говорил о росте национального самосознания украинцев и их недовольстве тем, что партия недостаточно защищает в Думе их права. По заявлению Милюкова, украинцы просили, чтобы кадетская фракция отмежевалась от заявления П. Б. Струве об опасности расслоения России на национальные культуры{478}.
Павел Николаевич получал с Украины многочисленные письма и телеграммы с просьбами и требованиями способствовать введению преподавания в тамошних школах украинского языка. Из села Чернобай Полтавской губернии писали: «Мы не хотим, чтобы русский язык вовсе отсутствовал в нашей школе – пусть и он живет, пусть наши дети учатся и ему, но для того, чтобы улучшить положение школы, расширить умственный кругозор и экономическое богатство, нам необходимо учить на том языке, с которым растут и воспитываются наши дети». Подобные мысли содержались в обращениях мелитопольского общества «Просвита» («Просвещение») и многих других документах, поступавших в канцелярию Думы на имя Милюкова{479}.
В отношении национального, в частности украинского, вопроса Милюков, однако, был очень осторожен. Он выражал опасение, как бы этот вопрос не опередил и не вытеснил другие проблемы, и призывал к партийной дисциплине: «Входя в состав партии, они (представители национальностей. – Г, Ч., Л. Д.) должны считать то или иное трактование национальных вопросов внутренним делом своей партии, а не ставить себя как-то вовне и не предъявлять к партии извне свои требования и порицания»{480}.
Кадетская партия сочла, что необходимо глубже заняться украинским вопросом, что и предопределило поездку Милюкова в Киев. Одновременно А. И. Шингарев побывал в Житомире и Полтаве. Оба единодушно констатировали, что «национальное культурное движение сильно и глубоко на Украине» и «с ним надо очень считаться», а также отметили, что, говоря словами Шингарева, «даже те элементы украинства, которые, в качестве членов Государственной думы из Украины, обзывают украинское движение «мазепинством» (то есть стремлением отделить Украину от России. – Г. Ч., Л. Д.), у себя дома проделывают видную национальную культурную работу»{481}.
В Киеве Милюков встретился с украинскими национальными лидерами, в том числе с Грушевским. Разговор с ним, по форме дружеский, таил в себе зерна будущих разногласий, так как Грушевский, отстаивая идею федеративного устройства России, в глубине души стремился к независимости Украины, против чего решительно выступал Милюков, видя в Украине средоточие не только национального, но и инонационального, прежде всего русского элемента. Как на месте выяснил Павел Николаевич, инициатором запрета чествования столетия Шевченко было киевское отделение Союза русского народа – самого ярого думского врага либералов-кадетов, а объявлен запрет был от имени министра внутренних дел Н. А. Маклакова, то есть согласован почти на самом высоком уровне. Результатом явились бурные дискуссии в украинской прессе, студенческие демонстрации, разгонявшиеся полицией.
В этих условиях ЦК партии кадетов по предложению Милюкова признал, что необходимо договориться с украинцами по поводу законопроектов, которые они хотели бы видеть внесенными на рассмотрение Думы, в частности о введении украинского языка в начальной и средней школах и о создании кафедр украинского языка в университетах на территории Украины{482}.
Придавая принципиальное значение украинскому вопросу, Милюков за два дня до отчета в Думе о поездке в Киев выступил перед членами кадетского ЦК с докладом «Сепаратизм и федерализм», заявив, что партия должна отвергнуть возможность федерализма в близком будущем (разумеется, не только по отношению к Украине, но и к другим национальным областям) и что он вообще считает этот принцип утопическим. При этом, согласно протоколу заседания, украинские представители проявили понимание его позиции, и речь шла «уже не о федерации, а о культурном самоопределении и об автономии и ее возможных пределах в условиях текущей российской действительности».
Именно в этом духе было выдержано выступление Павла Николаевича 19 февраля на думской трибуне, которое, вопреки оценке, данной им самим в воспоминаниях, отнюдь не было обращено в защиту «украинского национального самоопределения»{483}. Накануне в газете «Речь» были опубликованы его основные положения – о культурной автономии украинского народа, которой препятствовали царские власти. Милюков утверждал, что «украинское движение глубоко демократично», а причина его враждебности России – результат деятельности русских националистов, и провозглашал, что украинофилы якобы отказались от требований территориальной автономии Украины и готовы удовольствоваться автономией духовной, то есть всесторонним признанием существования национальной культуры, введением украинского языка в школах и университетах на территориях с явным наличием украинского национального элемента{484}.
Трудно сказать, понимал ли Милюков, что украинские деятели не удовлетворятся предлагаемыми им частичными уступками, – он предпочитал не вдаваться в глубинные истоки расхождений. В выступлении в Думе он полностью поддержал борцов за признание украинцев самостоятельной национальностью, считая их союзниками в борьбе против существовавшего в России режима. Говоря о политических обвинениях в пресловутом «мазепинстве», то есть сепаратизме, он подчеркнул прямо противоположное – «желание украинства устроить свою судьбу в пределах Российского государства», что лишь отчасти соответствовало истине. Признав, что нельзя защищать украинское движение, «оставаясь в узких, чисто бытовых рамках», Милюков заявил, что Шевченко – национальный поэт всех украинцев, а не только простонародья, и имеет в этом качестве такие же заслуги, как и величайшие русские поэты. Павел Николаевич убеждал депутатов, что бороться против законных стремлений украинского народа политически опасно, ибо «украинское движение уже в настоящее время есть широкое демократическое движение, находящее живой отклик в крестьянской массе и пустившее глубокие корни в деревне». Он совершил весьма ловкий ход, провозгласив, что не признавать национальных стремлений украинцев означает вести «не русскую, а скорее проавстрийскую политику».
Запрет празднования юбилея Т. Г. Шевченко возмутил даже отдельных националистов и октябристов. В результате подготовленный кадетами запрос был принят 161 голосом против 115{485}. Как видим, центристская и левые фракции Думы использовали этот запрет для критики внутренней политики правительства и создания общего фронта борьбы с режимом.
На первый взгляд общепризнанный идейный лидер украинцев Грушевский на выступление Милюкова прореагировал восторженно: «Ваша статья в «Речи» и последовавшая думская речь, как можно было ожидать, вызвали живейший интерес в украинских и примыкающих к ним кругах. Несомненно, она составляет крупное общественное явление, и благодаря широкой постановке украинского вопроса, впервые данной ему с думской трибуны, она, наверное, долго будет служить необходимым пунктом для оценки украинского движения в прогрессивных кругах России и для защиты программы-минимум, выдвинутой Вами».
Однако далее Грушевский, мастер не только исторического анализа, но и политической игры, продолжал: «Нас удивило, что Вы выступили так решительно принципиально против автономно-федеративного постулата. Выступая так резко по этому вопросу, Вы словно хотите отрезать путь для дальнейших переговоров и соглашений на этой почве. Тем более, что в Ваших думских речах Вы не сделали даже никакой разницы между постулатом автономии и федерализмом, хотя в наших разговорах настаивали на необходимости разделять эти два понятия, и у нас осталось впечатление, что Вы против принципа автономии ничего не имеете. Если бы Вы даже считали неудобным при данной политической обстановке выступать с защитой украинской автономии, Вы могли бы просто отодвинуть ее как вопрос будущего и, не полемизируя против нее, сосредоточить всё внимание на программе-минимум». Грушевский рассчитывал в ближайшее время встретиться с Милюковым в Петербурге{486}.
Неизвестно, состоялась ли эта встреча. Однако вне зависимости от того, была ли она, между Грушевским как лидером украинского национального движения и Милюковым, руководителем кадетов, считавших федерализацию путем к распаду России, былой близости уже не было – при изначальном сходстве профессиональных интересов и либеральной политической ориентации они резко разошлись в вопросе о будущем Украины.
При этом Павел Николаевич в своей партии слыл чуть ли не самым большим украинофилом. Ему с большим трудом удавалось вести за собой большинство ЦК, в котором было немало противников даже ограниченной культурной автономии, небезосновательно полагавших, что она является лишь первым плацдармом борьбы за территориальную автономию, а то и за полную независимость.
На таком фоне развернулось противоборство между Милюковым и Струве, полагавшим, что даже небольшая поддержка украинских требований представляет угрозу для общероссийских интересов, так как цементирует Российское государство общерусская культура, составной частью которой является «малорусская» (он старательно избегал термина «украинская культура», хотя в других словосочетаниях отнюдь не чурался признания, что «украинизм» существует).
На заседании ЦК партии кадетов Струве было предложено либо отказаться от своей позиции, либо покинуть ЦК. Дискуссия по этому вопросу затянулась. С течением времени прибавились другие претензии, в частности по поводу активного сотрудничества Струве с правительством после начала мировой войны. В 1915 году он вышел из состава кадетского ЦК.
Полностью занятый думскими и политическими делами, к которым в 1913 году прибавилось участие в комиссии фонда Карнеги, Милюков почти не занимался домашними заботами. Воспитание детей было полностью передоверено супруге. Лишь на несколько дней его отвлекло от обычных занятий печальное событие – кончина брата Алексея.
Особой близости между братьями не было еще с юношеских лет. Встречались они изредка, обычно только на семейных праздниках. Алексей получил техническое образование, стал инженером-механиком, самостоятельно, как и отец, овладел основами архитектуры и занялся строительством торговых зданий и доходных домов в Москве. Одно время он сотрудничал с известным архитектором Виктором Александровичем Весниным{487}. Политикой Алексей Николаевич не интересовался и с иронией относился к бурной деятельности брата на этом поприще. В начале лета 1914 года он отправился на отдых в Кисловодск, там подхватил стрептококковую инфекцию и сгорел за несколько дней. Вызванный телеграммой, Павел Николаевич срочно выехал на Кавказ и успел провести несколько последних часов с братом, который умирал в полном сознании и даже расспрашивал его о жизни на Балканах{488}.
Вскоре, однако, Павел Милюков вновь погрузился в общественно-политическую деятельность. Она становилась для нашего героя тем более важной, что в эти недели нараставшая в течение нескольких лет угроза мировой войны превращалась в реальность. «В воздухе пахло порохом, – говорится в воспоминаниях Милюкова. – Даже и не очень осведомленные люди ожидали какой-то развязки»{489}.
