Текст книги "Милюков"

Автор книги: Георгий Чернявский

Соавторы: Лариса Дубова
сообщить о нарушении

Текущая страница: 31 (всего у книги 42 страниц)

Четвертого мая, выступая на собрании бывших депутатов Государственной думы, на вопрос о причинах его ухода из правительства Милюков заявил: «Не я ушел, а меня ушли»^{676}.

Так завершилась активная политическая жизнь, государственная деятельность Павла Николаевича Милюкова. Оказалось, что он отнюдь не является гением интриги, каковым должен быть человек, претендующий на длительное участие в руководстве государством. «Профессорская» ментальность Милюкова не изменилась, хотя он давно перестал быть действующим университетским преподавателем, целиком отдавшись политической борьбе. Но одно дело вести ее и даже руководить ею в оппозиции и совершенно другое – реализовывать свои планы, находясь у власти и будучи вынужденным идти на компромиссы.

Через год многолетний соратник Милюкова М. М. Вина-вер на полулегальной конференции кадетов в Москве говорил: «Политические и дипломатические таланты Милюкова были на надлежащей высоте; не хватало у него только талантов демагогических – умения облекать свои мысли во фразы, приятные толпе и ее наивным руководителям, а главное, умения не говорить того, что в существе правильно, но имеет свойство раздражать толпу»^{677}.

Оказалось, что Милюков не очень приспособлен на ходу менять тактические задачи, обводить противников вокруг пальца, пользуясь тем, что тогда называли одним из приемов пропаганды, а ныне именуют пиаром[12]12
  От PR – аббревиатуры английского выражения public relations — общественные отношения.


[Закрыть], в том числе «черным» пиаром – ухудшением образа оппонента.

Несмотря на уход Милюкова, его партия всё же сохранила участие в правительстве, и это было предвестником отстранения его и от руководства кадетами. Правда, изоляция происходила постепенно. Он не только принимал участие в VIII съезде Партии народной свободы 9—12 мая, но и открыл его в качестве председателя ЦК, а вслед за этим был избран председателем съезда и выступил с докладом о политическом положении (содокладчиком был Винавер, и это показывало наличие глубоких расхождений между формальным руководителем партии и другими членами ЦК)^{678}.

В докладе Милюков выделял три главных политических течения в стране: первое – контрреволюционное, второе – выступающее за сохранение и закрепление политических и социальных завоеваний революции (огромное большинство населения во главе с кадетами), наконец, третье – выдвигающее лозунг «революция продолжается» и считающее второе течение контрреволюционным. Он предлагал линию поведения партии по отношению к Временному правительству: настаивать на соблюдении обязательств перед союзниками, на запрещении каким бы то ни было организациям вторгаться в сферу законодательства и управления, на применении мер принуждения против «преступных и анархических элементов», нарушителей права и порядка, на поддержании дисциплины и боевой мощи армии. По его мнению, кадеты должны были добиваться запрещения вмешательства Временного правительства в будущие функции Учредительного собрания (имелось в виду решение вопроса о будущем государственном устройстве России)^{679}.

Правда, особой активностью Милюков на съезде не отличился. В противоположность его точке зрения съезд выразил надежду, что вступление во Временное правительство меньшевиков и эсеров придаст власти силу и устойчивость и устранит пагубное двоевластие. В то же время в резолюции съезда о современном политическом положении было зафиксировано отражавшее позицию Милюкова официальное заявление правительства о необходимости наступления на фронте и о верности союзническим обязательствам. Съезд выразил сожаление, что Милюков покинул министерский пост. Винавер назвал его «первым народным министром иностранных дел, высоко державшим знамя достоинства и чести России»^{680}.

При выборах в ЦК партии Милюков оказался в числе шестерых избранных единогласно всеми 223 делегатами. Наряду со старыми соратниками в кадетском руководстве оказалось много новых лиц, которые смотрели на ветеранов хотя и с уважением, но немного свысока. Почетным бессменным членом ЦК единогласно избрали И. И. Петрункевича^{681}. В этом можно было видеть известное пренебрежение к Милюкову, который, разумеется, был значительно более активным и влиятельным партийным деятелем.

От мая к октябрю

Подробно останавливаться на событиях лета и осени 1917 года нет ни возможности, ни необходимости. Кадеты участвовали в коалиционных правительствах, которые с июля возглавлял А. Ф. Керенский. В самой партии происходили непрерывные внутренние перестановки. Милюков, перестав в мае быть председателем ЦК (таковой больше не избирался), как правило, занимал позицию на правом фланге.

Предпринимаемые иногда, в основном в публицистике, попытки представить его лидером левой фракции партии, каковым он был до 1917 года, несостоятельны. Хотя по некоторым вопросам, прежде всего о необходимости кардинальной аграрной реформы с передачей земли крестьянским общинам, его позиция приближалась к взглядам эсеров, в целом он был в числе тех партийных деятелей, которые, в принципе сохраняя либеральные взгляды, считали жизненно необходимым установить твердую государственную власть, не останавливаясь даже перед передачей властных полномочий одному лицу, желательно крупному военному деятелю.

Основную опасность, угрожавшую государственному порядку, Милюков видел в деятельности партии большевиков, призывавшей к свержению Временного правительства, при этом ставил на один уровень Ленина и Троцкого, который большевиком еще не был (стал членом РСДРП(б) на ее VI съезде в конце июля – начале августа).

Милюков писал 30 июня в «Речи»: «Я действительно недоволен тем, что гг. Ленин и Троцкий гуляют на свободе, но я мотивирую для правительства необходимость быть последовательным относительно них не тем, что они состоят агентами Германии, а тем, что они достаточно нагрешили против уголовного кодекса – эти господа вносят заразу в русское общество и в русскую армию». На основании поступавших к нему по неофициальным каналам сведений Милюков обвинил Ленина и Троцкого в шпионаже в пользу Германии. Однако в отношении обоих радикальных лидеров эти обвинения не имели основания. Ленин и близкие к нему деятели хотя и получали средства из немецких фондов, не брали на себя никаких обязательств перед германскими властями (тем было достаточно, что они проводят деятельность по разложению русской армии, объективно соответствовавшую интересам Германии); Троцкий же к немецким деньгам не имел никакого касательства.

Троцкий ответил Милюкову в речи на I Всероссийском съезде Советов, которую Н. Н. Суханов назвал «ядовитой, негодующей и вызывающей»^{682}: «С этой трибуны революционной демократии я говорю и обращаюсь к честной русской печати с просьбой, чтобы мои слова были воспроизведены: до тех пор, пока Милюков не снимет с нас этого обвинения, на его лбу останется печать бесчестного клеветника»^{683}.

Левая печать оказалась на его стороне. Газета М. Горького «Новая жизнь» писала: «Произнесенное с силой и достоинством заявление Троцкого встречает единодушную овацию всего зала. Весь съезд без различия фракций бурно аплодирует в течение нескольких минут»^{684}. Яркие, полные революционной демагогии печатные и устные выступления блестящего оратора Троцкого несравненно больше гармонировали с революционизирующимся под влиянием большевистской агитации настроением низов, нежели «профессорские» статьи Милюкова, относительно спокойные, исполненные достоинства, которое можно было принять за высокомерие.

Как часто бывает на российском политическом горизонте, внутри страны имя экс-министра после отставки довольно быстро стало отходить на второй план. В то же время западные государственные деятели и послы в Петрограде по-прежнему относились к нему с уважением, с полным основанием полагая, что его внешнеполитическая позиция в наибольшей мере соответствовала интересам стран Антанты и США. Его приглашали в посольства, внимательно выслушивали его мнение по текущим делам. В середине июня Милюков присутствовал на выступлении посла США Д. Фрэнсиса, посвященном российско-американским отношениям, и произнес ответную речь^{685}.

Павел Николаевич пытался вернуть себе былой авторитет, многократно выступал перед гражданами Петербурга и прежде всего перед членами своей партии с докладами о политическом положении и необходимости тщательно готовиться к выборам в Учредительное собрание. Однако его аудитория редела, постепенно сводилась к кадетским активистам и личным поклонникам. Да и сами речи носили всё более общий и подчас даже тривиальный характер^{686}.

Во время правительственного и общеполитического кризиса в начале июля (большевики попытались захватить власть в Петрограде, а кадеты вышли из состава Временного правительства в знак протеста против непомерных, по их мнению, уступок украинской Центральной раде) Милюков публично не выступал. Только когда назначенный премьером Керенский обратился к его партии с предложением возвратиться в правительство, Павел Николаевич подготовил текст ответного письма, изложив в нем условия участия кадетов во власти: охрана завоеваний революции и проведение социальных реформ; полное единогласие с союзниками в ведении войны; восстановление воинской дисциплины на фронте и устранение вмешательства различных комитетов в вопросы военной тактики^{687}. В итоге в правительство Керенского вошли четверо кадетов, но Милюкова среди них не было – за ним сохранялась репутация политика с империалистическими наклонностями.

IX съезд Партии народной свободы проходил 23–28 июля, вскоре после подавления войсками, верными Временному правительству, волнений в Петрограде 3–5 июля, спровоцированных большевиками. Открывал съезд не Милюков, а князь Долгоруков. По главным вопросам – о текущих политических событиях, о выборах в Учредительное собрание – выступали другие деятели. Милюков, правда, сделал краткий доклад о политическом положении, в основном дублировавший предыдущие выступления. Ему также было предоставлено слово для информации по украинскому вопросу, в котором многолетний борец за культурно-национальную автономию украинского народа поддержал идею территориальной автономии Украины и проинформировал, что ЦК постановил образовать комиссию для разработки соответствующего законопроекта (впрочем, Милюков стремился оттянуть решение этого вопроса до начала работы Учредительного собрания)^{688}.

В докладе о политическом положении Милюков сравнительно оптимистически оценил ситуацию, считая, что после июльских дней «настроения порядка стали теперь значительно сильнее и гораздо более распространеннее, чем прежде», а Советы «не могут более быть теми факторами дальнейшей эволюции, какими были до сих пор». Оратор призвал к поддержке Временного правительства, потребовав, чтобы оно стало «сильной и независимой властью». Милюков поддержал отсрочку выборов в Учредительное собрание, отстранение от их подготовки Советов. Он высказался за построение армии и флота как общих для всего государства вооруженных сил, подчиненных президенту Российской республики и комплектуемых на основе всеобщей воинской повинности, считал необходимым «немедленно прекратить пропаганду и восстановить самую суровую дисциплину, настоящую, а не так называемую революционную», а выборным солдатским органам ограничиваться хозяйственными делами. Оратор прозорливо предостерегал, что без принятия жестких мер по отношению к леворадикальным элементам «мы возвратимся на путь нового переворота, перед которым не без основания чувствуют все страх»^{689}.

После событий начала июля Павел Николаевич всё более убеждался, что единственным способом сохранить целостность страны, преемственность в социально-экономических отношениях и постепенность преобразования государственного и общественного строя на республиканских началах (он не сомневался, что Учредительное собрание выскажется за республику) является временное установление жесткой власти популярного генерала или группы генералов. Будучи трезвомыслящим человеком и компетентным историком, он мог привести сотни примеров того, что ослабление центра неизбежно влечет за собой не только сепаратистские тенденции, но и нравственно-политический распад, которым пользуются деструктивные силы. Наиболее опасными из них Милюков считал большевиков.

При всех оговорках о необходимости соблюдения завоеванных в ходе революции прав и свобод такая позиция, безусловно, означала серьезное отклонение Милюкова от либерального, тем более леволиберального курса, которого он придерживался на протяжении нескольких десятилетий. Но время было чрезвычайное, и должны были последовать чрезвычайные меры. Однако Павел Николаевич колебался и в зависимости от текущего момента высказывал неоднозначные взгляды.

В начале августа Милюков принял участие в двух секретных встречах с представителями офицерских организаций. Из сведений, позже переданных генералу Деникину, следовало, что на совещании присутствовали секретарь Главного комитета Союза офицеров армии и флота капитан Владимир Ефремович Роженко и видный публицист и дипломат, начальник дипломатической канцелярии Ставки князь Григорий Николаевич Трубецкой. Деникину передавали, что позиция Милюкова на этой встрече состояла в том, чтобы «остановить разруху и разогнать совдеп». Но в то же время Павел Николаевич предостерег, что широкие народные массы будут против такого хода событий. Поэтому военные сообщили своему начальству, что на Милюкова и его единомышленников рассчитывать нельзя. Примерно такая же оценка содержалась в письме Деникина Николаю Ивановичу Астрову, тогдашнему московскому городскому голове^{690}.

Милюков просто по складу своей натуры не мог поддержать установление открытой военной диктатуры, которая неизбежно приобрела бы террористический характер. Об этом свидетельствуют обнаруженные Н. Г. Думовой записи Милюкова, сделанные после его встречи 13 августа с тогдашним Верховным главнокомандующим генералом Лавром Георгиевичем Корниловым, именно в это время выступившим за установление в России сильной власти, не исключая военную диктатуру. Милюков рассказывал: «Я предупредил ген. Корнилова, что, на мой взгляд, разрыв с Керенским несвоевременен, и он не особенно это оспаривал. Я сказал то же самое Каледину (атаману Войска Донского. – Г. Ч, Л. Д.), с которым я также виделся в те же дни. Это, по-видимому, совпадало с намерением Корнилова, о котором стало известно лишь позже, оставить Керенского в кабинете. Ген. Корнилов не сообщил мне никаких деталей о готовившемся выступлении, но высказал пожелание, чтобы партия конституционалистов]-демократов] его поддержала хотя бы отставкой министров к[а]д[етов] в решительную минуту»^{691}.

Милюков был участником Государственного совещания, созванного Временным правительством в Москве 12–15 августа 1917 года в тщетных усилиях восстановить национальное единство и укрепить централизованную государственную власть. Из примерно 2500 участников совещания Советы рабочих и солдатских депутатов представляли лишь 100 человек, а большевики и шедшие за ними организации не были представлены вовсе, а между тем именно они всё больше определяли динамику политического развития страны.

Главным событием Государственного совещания было выступление генерала Корнилова. Накануне открытия совещания состоялась встреча московских политических и общественных деятелей (в ней участвовали главным образом кадеты, а также приверженцы более правых убеждений, в частности бывший председатель Госдумы Родзянко). Участники встречи с ведома Милюкова установили контакт с Корниловым и обещали поддержать его усилия по восстановлению нормального положения в армии и в стране, при этом тщательно избегая использования термина «военная диктатура».

Прибыв в Москву рано утром 14 августа, Корнилов демонстративно не поехал в гостиницу или частный дом, а объявил местом своего пребывания собственный поезд, стоявший на запасных путях. Именно здесь генерал принимал посетителей, большинство которых уговаривали его взять власть в свои руки. В числе визитеров был и Милюков.

Относительно его позиции данные расходятся. Спустя годы он утверждал, что предостерегал генерала от попытки государственного переворота. Однако в письме Милюкову посол Временного правительства в Париже В. А. Маклаков отрицал это и напоминал адресату о доминировавшем тогда у кадетов раздражении Керенским и о надеждах, возлагавшихся ими на Корнилова. Маклаков утверждал, что московские кадеты, выражая восторг Корнилову и обещая ему поддержку, стали виновниками его действий в следующие недели^{692}. Правда, обмен мнениями между двумя видными кадетами имел место намного позже описываемых событий. Однако тогда у Корнилова, несомненно, сложилось впечатление, что кадеты на его стороне.

Восторженно встреченный участниками совещания, Корнилов в краткой речи заявил, что той русской армии, какая была раньше, больше не существует, а для обеспечения защиты страны от агрессивного врага нужно немедленно принять меры, с которыми он уже ознакомил правительство и которые, надеется, будут приняты незамедлительно, в первую очередь – введение на фронте смертной казни, поддержание престижа офицеров, беспощадная борьба с анархией, удовлетворительное продовольственное снабжение фронтовых частей. «Времени терять нельзя. Нельзя терять ни одной минуты. Нужна решимость и твердое неуклонное проведение намеченных мер», – закончил генерал^{693}. После выступления Корнилов отправился в Ставку в Могилев. Речь главнокомандующего была воспринята участниками совещания почти единодушно как требование передать ему полноту власти для наведения порядка в армии и стране.

Милюков в числе других кадетских деятелей также склонялся к необходимости установления военной диктатуры на некоторое, по возможности непродолжительное время. В выступлении на Государственном совещании 14 августа он высказал поддержку требований Корнилова^{694}, хотя и сформулированных в настолько общей форме, что приходилось доверять скорее эмоциям, нежели конкретным фактам.

Тем не менее 20 августа большинство членов ЦК Партии народной свободы на своем совещании высказались за установление военной диктатуры. «Жизнь, – говорил Павел Николаевич, – толкает общество и население к мысли о неизбежности хирургической операции. Процесс этот совершится без нас, но мы по отношению к нему не в нейтральном положении: мы признаём его и сочувствуем ему в известной мере». Милюков решил поддержать Корнилова, видимо, стараясь реабилитироваться за прошлые ошибки и догматическое следование либерально-демократическим установкам. В подготовленной им резолюции совещания указывалось, что кадеты как демократическая партия выступают против любых насильственных действий армии внутри страны, но в то же время непоследовательная политика правительства Керенского оправдывает стремление генерала-патриота навести в России твердый демократический порядок^{695}.

Относясь к премьеру Керенскому с неприязнью, недоверием и в какой-то степени презрением, явно недооценивая его бойцовские качества, Милюков полагал, что передача власти Корнилову пройдет спокойно и бескровно и будет предпосылкой недолгого существования военной диктатуры. 28 августа он убеждал Керенского, что «мятеж большевиков грозил воцарением полной анархии, тогда как планы Корнилова имеют целью спасти Россию от окончательного распада». Опытный политик, трезво оценив возможность взятия власти большевиками, просчитался в оценке степени дальновидности и вообще намерений Керенского. Удивительно, что, относясь к премьеру самым негативным образом, Милюков не исключал возможности его добровольного ухода.

Керенский же не только отказался уйти в отставку, но и объявил мятежником Корнилова, приказавшего направить корпус генерала Крымова, находившийся на железнодорожной станции Дно, на Петроград. Совместно с генералом Алексеевым Милюков впервые в жизни попытался сыграть роль посредника. Сначала они 27 августа, встретившись с Керенским, пытались убедить его договориться с Корниловым. Павел Николаевич даже выразил готовность отправиться в Ставку с примирительной миссией, но Керенский отказался воспользоваться его услугами. Тогда Милюков выступил с новой идеей – передачи полноты власти генералу Алексееву, которого он уговорил согласиться принять полномочия министра-председателя^{696}. Вся эта закулисная деятельность стала, однако, известна Петроградскому совету, в котором настроения всё более склонялись в пользу большевиков. Именно в эти дни Лениным, находившимся в подполье, было выдвинуто требование поддержать Керенского (позже он цинично, но образно резюмировал, что большевики в то время поддерживали Керенского, как веревка поддерживает повешенного^{697}).

Более того, 29 августа, в самый разгар событий, когда судьбу власти решали не дни, а часы, Милюков написал для газеты «Речь» передовую статью, в которой полностью становился на сторону Корнилова, приветствовал его предполагаемую победу и требовал, чтобы правительство немедленно достигло согласия с ним: «Ген. Корнилов не реакционер, его цели не имеют ничего общего с целями контрреволюции, ген. Корнилов ищет путей довести Россию до победы над врагом и не предрешает народной воли в будущем устройстве Учредительного собрания. Нам тем легче присоединиться к этой формулировке национальной идеи, что мы говорили в тех же самых выражениях задолго до генерала Корнилова. Да, мы не боимся сказать, что Корнилов преследовал те же цели, какие мы считали необходимыми для спасения родины». Статья была опубликована на следующий день, когда с Корниловским мятежом было фактически покончено: корпус Крымова был остановлен верными правительству войсками в районе станции Луга, сам Крымов после объяснения с Керенским покончил с собой, а Корнилов и еще несколько генералов по решению правительства были арестованы. Поражение корниловского выступления было одновременно очередным поражением Милюкова.

Восторжествовавший на краткое время премьер пригласил к себе кадетских лидеров, считавшихся близкими к Милюкову, – М. М. Винавера и В. Д. Набокова. После обсуждения, носившего, по словам Керенского, «откровенный характер», было высказано общее мнение, что Милюкову следует на время устраниться от руководства партией и редактирования «Речи» и уехать за границу или на юг. Фактически поставленный под угрозу ареста за участие в заговоре, Павел Николаевич тотчас выехал в Крым^{698}.

Это оказалось тем более своевременно, что о посреднической миссии Милюкова стало известно в Петросовете. Сам Милюков в книге о революции 1917 года цитировал выступление в Совете 31 августа независимого социалиста А. А. Богданова: «Когда Временное правительство заколебалось и не было ясно, чем кончится корниловская авантюра, появились посредники вроде Милюкова и ген. Алексеева, которые могли испортить всё дело. Но выступил политический отдел (комитета борьбы, только что организованный) и со всей энергией воспрепятствовал какому бы то ни было соглашению правительства с Корниловым. Мы заявили, что не может быть никаких колебаний, что перед властью один путь – беспощадной борьбы с Корниловым. Под нашим влиянием правительство прекратило всё и отказалось от всяких предложений Корнилова»^{699}.

Поддержка Милюковым выступления Корнилова, расцениваемого левыми силами как попытка контрреволюционного мятежа и установления в России генеральской диктатуры, еще углубила кризис кадетской партии. На митингах и в печати большевики называли кадетов контрреволюционными монархистами. Само название их партии на длительное время превратилось в глазах масс в политическое ругательство.

В определенной мере Милюков оказался скомпрометированным и за пределами страны, в том числе в любимой им Болгарии, которая теперь участвовала в мировой войне на стороне Германии. Его старый друг профессор Иван Шишманов отметил в дневнике 15 августа 1917 года беседу с украинским деятелем Бандировским, симпатизировавшим Болгарии и осуждавшим Милюкова, которого считал центристом и националистом. А через несколько дней там появилась запись о встрече с неким русским эмигрантом, который подверг Милюкова критике за требование добиться выхода России в Средиземное море через Константинополь. Шишманов явно был согласен с этой оценкой. Он внимательно ознакомился со статьей Милюкова «Константинополь и Проливы», опубликованной несколькими месяцами ранее, в январе – феврале 1917 года, в журнале «Вестник Европы», и сделал из нее выписки, явно свидетельствовавшие о стремлении российского министра (теперь уже бывшего) к овладению этой морской коммуникацией^{700}.

Но теплые чувства к русскому коллеге у болгарина сохранялись. Он продолжал осведомляться о судьбе Милюкова у тех, кто сравнительно недавно побывал в России. Один из собеседников говорил ему, что Милюков – человек благодарный и верен своим симпатиям к болгарам. Из другой беседы (25 сентября 1917 года) был сделан вывод, что не исключен приход большевиков к власти в России, а Милюкову, возможно, «потребуется бежать в Финляндию». Шишманов записал: «Боюсь за Милюкова, что его могут убить»^{701}.

Положение Милюкова действительно стало весьма уязвимым. Однако он никак не желал примириться с мыслью, что его активная политическая деятельность подошла к концу.

Он усидел в Крыму очень недолго и спустя всего лишь две недели опять появился в Петрограде, на этот раз в связи с созывом по инициативе социалистов, его политических противников, Демократического совещания в противовес Государственному совещанию в Москве и на фоне ликвидации антиправительственного выступления Корнилова. Цель совещания его организаторы и участники определяли по-разному: и создание однородного социалистического правительства, и образование представительного органа для контроля деятельности Временного правительства до созыва Учредительного собрания. Включился в определение задач Демократического совещания и Милюков. Он писал: «Демократическое совещание становилось выше правительства, которое делалось ответственным перед ним. Но ведь это как раз и было то самое, к чему стремились большевики, когда хотели передачи «всей власти советам». Затея Церетели являлась по существу полной капитуляцией перед планами Ленина и Троцкого». «Как раз наоборот, – возражал Троцкий, – затея Церетели была направлена на то, чтобы парализовать борьбу большевиков за власть Советов. Соглашатели создавали для себя новую базу, пытаясь задавить Советы искусственным сочетанием всякого рода организаций. Демократы распределяли голоса по собственному усмотрению, руководствуясь одной заботой: обеспечить себе бесспорное большинство»^{702}. (Не лишним будет отметить, что обе оценки были сформулированы политиками в изгнании: Милюковым – в начале 1920-х годов, Троцким – в начале 1930-х.)

Надо признать, что Троцкий был значительно ближе к истине. Оценка Милюкова свидетельствовала, что он не видел большого различия между умеренными социал-демократами и социалистами-революционерами, с одной стороны, и фактически приступившими к овладению властью большевиками – с другой. В любом случае на практике Милюков был столь же далек от избранного в июне 1917 года I съездом Советов умеренного Всероссийского центрального исполнительного комитета, как и от Советов на местах, постепенно переходивших под большевистское руководство.

Не будучи участником Демократического совещания, проходившего 14–22 сентября (партия кадетов на нем представлена не была, и лишь отдельные ее члены принимали участие как делегаты от общественных организаций), Милюков внимательно следил за его работой. Позже он пришел к выводу, что по вопросу о составе правительства – однородно-демократическом или коалиционном – договориться не удалось: противоречивые голосования фактически не дали результата, тем более что большевики демонстративно покинули совещание. Высказавшись в принципе за коалицию с буржуазными партиями, совещание отвергло участие в правительстве кадетов, которые были к этому времени единственной значительной «буржуазной» партией (в том смысле, что выступала против коренного изменения социально-экономического строя). Оставалось лишь гадать, с пренебрежительной интонацией писал Милюков, с кем должна была создаваться одобренная большинством совещания коалиция^{703}.

Всё же Демократическому совещанию удалось избрать Временный совет Российской республики (его обычно называли Предпарламентом), который по предварительному замыслу должен был контролировать Временное правительство до созыва Учредительного собрания, но фактически превратился в совещательный орган. Милюков был избран в состав Предпарламента, причем социалисты не возражали, полагая, очевидно, что он уже не представляет серьезной опасности для Временного правительства. Однако Павел Николаевич со свойственным ему чувством гражданской ответственности немедленно включился в работу и подготовил проект резолюции Совета республики о необходимости создания нового мирового порядка, который предотвратил бы возможность «несправедливых нападений», в то же время зафиксировав верность России союзническим обязательствам^{704}.

Однако реальной властью новый орган не обладал. В условиях, когда уже произошла «большевизация» Советов (например, Троцкий еще в начале сентября был избран председателем столичного Совета рабочих и солдатских депутатов), Милюков в ряде выступлений отрицал опасность прихода Ленина и Троцкого к власти, полагая, что в России существуют лишь две партии – партия порядка (в одной из бесед он назвал ее главой находившегося в заключении Корнилова) и партия распада во главе с Керенским.

14—16 октября в Москве состоялся X съезд Партии народной свободы. Поскольку ЦК партии в существующем составе работал менее полугода, выборы нового партийного руководства не проводились. Милюков с Набоковым выступили содокладчиками по вопросу о тактике. Однако доминировали на съезде не очень известные молодые деятели, а из прежних руководителей активными были лишь А. И. Шингарев и Ф. Ф. Кокошкин. Правда, Милюкова встретили «шумной овацией», но это явно была дань традиции. В своей речи он был вынужден признать факт «надвигающегося выступления солдат и рабочих под руководством большевиков», хотя по-прежнему не считал, что оно представляет непосредственную угрозу существующему строю, который продолжает распадаться в силу беспомощности Временного правительства и его главы Керенского. В таком двойственном подходе была глубокая внутренняя противоречивость. Ставилась задача в согласии с союзниками довести войну до «успешного конца» (это всё же было более осторожное выражение, чем ранее фигурировавшее «победоносное окончание»), формулировались требования восстановления боеспособности армии путем «введения в надлежащие рамки» функций армейских комитетов, в необходимых случаях предусматривалось применение властью принудительного аппарата. Ближайшей задачей Предпарламента, по мнению Милюкова, одобренному съездом, являлось объединение «здоровых политических элементов, стоящих на государственной точке зрения», при более жесткой позиции по отношению к умеренным социалистическим элементам. Выдвигалось требование полной реабилитации генерала Корнилова, признания его «подлинным патриотом России и верным сыном народа», незаслуженно обвиненным в измене^{705}.