Текст книги "Лучшее за год XXIII: Научная фантастика, космический боевик, киберпанк"
Автор книги: Гарри Норман Тертлдав
Соавторы: Майкл Суэнвик,Джо Холдеман,Джин Родман Вулф,Паоло Бачигалупи,Брюс Стерлинг,Аластер Рейнольдс,Мэри Розенблюм,Стивен М. Бакстер,Элизабет Бир,Питер Уоттс
сообщить о нарушении
Текущая страница: 43 (всего у книги 68 страниц)
– Я так счастлив, – сардонически отозвался Одюбон. – Возможно, местные власти – твои произносящие речи дронты – догадаются объявить эти места заповедными, чтобы сохранить хотя бы часть того, что у них есть. – Он нахмурился. – Хотя признаюсь, что не представляю, как заповедники смогут помешать лисам, ласкам, крысам и семенам, которые разносит ветер. Но они хотя бы положат начало.
Этой ночью друзья спали на траве. Хрипловатое уханье атлантийской наземной совы разбудило Одюбона около полуночи. При тусклом кровавом свете тлеющих в костре углей он зарядил ружье – на случай, если сова приблизится настолько, что он сможет ее увидеть. Наземные совы были размером с курицу. Они могли летать, но не очень хорошо. Эти совы охотились на лягушек, ящериц и огромных кузнечиков, водившихся в подлеске. Естественных врагов у них здесь не было – точнее, их никто не трогал, пока в Атлантиде не появились лисы, дикие собаки и люди. Подобно многим местным животным, они, видимо, даже не представляли, что могут стать чьей-то добычей. Некогда встречавшиеся в изобилии, ныне они стали весьма редки.
Крик совы постепенно удалялся. Одюбон подумал о том, не стоит ли ему попробовать подманить птицу на расстояние выстрела, имитируя ее уханье, но в конце концов отказался от этой идеи. Грохот выстрела посреди ночи мог напугать Гарриса буквально до смерти. И, кроме того, – Одюбон зевнул – он сам был все еще сонный. Художник положил ружье, завернулся в одеяло и вскоре снова захрапел.
Проснувшись на следующее утро, Одюбон увидел всего в метре от своего одеяла голову кузнечика (величиной с мышиную) и две зеленовато-коричневые лапки. Художник негромко выругался: сова все-таки прошла мимо, но молча, потому он об этом и не узнал. Если бы только он не спал, а караулил ее… «Если бы я не выспался ночью, то сегодня от меня весь день не было бы никакого толку», – решил Одюбон. Теперь регулярный сон стал для него намного важнее, чем лет двадцать назад.
– Я не стал бы возражать, если бы ты выстрелил в сову, – сообщил Гаррис, раздувая костер и наполняя кофейник. – Мы ведь для того сюда и приехали.
– Хорошо, что ты это сказал. Может, мне представится еще один шанс.
– А может, и не представится. Ты ведь сам говорил, что прежняя Атлантида становится историей. Так что хватай обеими руками то, что пока уцелело.
– С крякунами я именно так и намерен поступить. Если они тут есть, я непременно схвачу их, уж будь уверен. А сова… Еще неизвестно, пришла бы она, если бы я ее подманил.
– Готов поспорить, что пришла бы. Не знаю никого, кто умел бы имитировать голоса птиц лучше тебя.
Гаррис достал два квадратных сухаря из переметной сумы и протянул один Одюбону. Художник не притронулся к еде, пока у него в руке не оказалась жестяная кружка. Тогда он разломил сухарь на кусочки и обмакнул каждый в кофе, прежде чем отправить в рот. Сухари как следует прокалили в печи, чтобы дольше хранились, но из-за этого они стали слишком тверды для уцелевших зубов Одюбона.
Когда друзья уже готовы были отправиться в путь, художник снова взглянул на останки гигантского кузнечика.
– Мне обязательно надо раздобыть несколько образцов этих кузнечиков, – заявил он.
– Да зачем, ради всего святого? Они не птицы и не живородящие четвероногие. И даже не просто четвероногие.
– Нет, – медленно ответил Одюбон, – но тебе не кажется, что здесь они играют ту же роль, которую в остальных частях света играют мыши?
– Когда я в следующий раз увижу шестиногую стрекочущую мышь с усиками, – Гаррис покрутил пальцем у виска, – можешь запереть меня, а ключ выбросить, потому что это будет означать, что у меня размягчились мозги от дьявольского рома.
– Или от виски, джина или чего угодно еще, что попадет тебе в руки, – уточнил Одюбон.
Гаррис ухмыльнулся и кивнул. Забираясь в седло, Одюбон не мог избавиться от мыслей об атлантийских кузнечиках и мышах. Кто-то же должен рыться в опавших листьях и поедать все, что сумеет там отыскать, к тому же многие птицы и животные питаются мышами… или, как здесь, насекомыми вместо мышей. Он кивнул. Идея была достойна занесения в дневник на ближайшем привале.
Незадолго до полудня путешественники въехали в деревушку, которая могла похвастаться салуном, церковью и несколькими домами. Вывеска на церкви гласила: «БАЙДФОРДСКИЙ ДОМ ВСЕОБЩЕЙ ПРЕДАННОСТИ». В Атлантиде процветали странные протестантские секты, в немалой степени из-за того, что ни одна из них не была достаточно сильной, чтобы доминировать, – включая католическую церковь, к которой принадлежал Одюбон.
Впрочем, салун, хотя и по-своему, также оказался домом всеобщей преданности. В Байдфорде вряд ли обитало более полусотни человек, но не менее дюжины мужчин сидели в салуне, выпивая, закусывая и беседуя. Когда Одюбон и Гаррис вошли, воцарилась мертвая тишина. Местные уставились на путешественников.
– Незнакомцы, – произнес кто-то с таким же изумлением, с каким мог объявить о появлении двух кенгуру.
Неудивительно, что первым пришел в себя мужчина за стойкой бара.
– Что будете заказывать, господа? – осведомился он. Гаррис редко смущался, если дело касалось его личных удобств. – Будьте любезны, сэндвич с ветчиной и кружку пива.
– Звучит неплохо, – согласился Одюбон. – Мне то же самое, пожалуйста.
– С вас пол-орла за двоих, – сообщил владелец.
Кое-кто из завсегдатаев ухмыльнулся. Одюбон и без этих многозначительных улыбок догадался бы, что цена безбожно завышена, но заплатил без возражений. Ему это было по карману, к тому же позднее он намеревался разузнать кое-что, а чтобы развязать языки, как правило, требуется серебро. И теперь он хотел продемонстрировать местным, что способен на щедрость.
Пиво было… просто пивом. Зато сандвичи оказались настоящим чудом: большие ломти нежной и ароматной ветчины на свежевыпеченном хлебе, приправленные горчицей и огурцами, замаринованными с укропом, чесноком и чем-то еще… должно быть, какой-то атлантийской специей.
Одюбон справился лишь с половиной своего – ему приходилось жевать медленно, – когда бармен сказал:
– Мы тут редко видим незнакомцев. – Несколько местных – все крупные, коренастые и бородатые – кивнули. Одюбон тоже вежливо кивнул. – Не возражаете, коли я спрошу, что у вас за нужда проезжать через наши края?
– Я Джон Джеймс Одюбон, – назвался Одюбон и сделал паузу, желая проверить, известно ли кому-нибудь его имя. В большинстве прочих мест он бы в этом не усомнился. В Байдфорде… как знать?
– Это ж тот самый рисовальщик, – выдал один из завсегдатаев.
– Верно. – Одюбон улыбнулся, испытав большее облегчение, чем хотел показать. – Тот самый рисовальщик, – повторил он, хотя эти слова и резали ему слух. Если местные поймут, что он личность известная, вряд ли они решат ограбить его и Гарриса просто ради забавы.
Художник представил своего друга.
– Ну и что же вы делаете в Байдфорде? – опять спросил хозяин салуна.
– Мы тут проездом, как вы и сказали, – ответил Одюбон. – Я хочу нарисовать крякунов. – Эти края были достаточно глухими, чтобы подарить ему надежду отыскать здесь крякунов.
– Крякунов? – отозвались двое или трое одновременно и тут же дружно расхохотались. Один из них сказал: – Да я не видал в наших краях этих уток с тех пор, как мой Гектор был еще щенком.
– Это точно, – подтвердил кто-то. Остальные серьезно закивали.
– А жаль, – добавил другой. – Мой дед рассказывал, что они были легкой добычей и вкусные очень, мясистые такие. – Именно по этой причине крякуны больше не водились в окрестностях Байдфорда, но рассказчик, похоже, не имел представления о причинно-следственных связях.
– Если вы знаете какое-нибудь место, где они могут встретиться, я с удовольствием заплачу за информацию. – Одюбон похлопал по кошельку на поясе. Негромко звякнули монеты. – Вы поможете моей работе и послужите науке.
– Половину сразу, – добавил практичный Гаррис, – и половину на обратном пути, если мы найдем то, что ищем. А может, еще и премиальные, если подсказка окажется достаточно хороша.
«Хитрый приемчик, – подумал Одюбон. – Надо будет запомнить его».
Местные сбились в кучку и стали переговариваться. Вскоре один из них – постарше и с бородой, в которой пробивалась седина, – начал:
– Ну, имейте в виду, наверняка не скажу, но пару лет назад я пошел на охоту и повстречал одного парня из Тетфорда. – Он представлял, где находится Тетфорд, но не Одюбон. После нескольких вопросов выяснилось, что этот городок расположен к северо-востоку отсюда. Мужчина из Байдфорда продолжил: – Мы с ним поболтали, и он брякнул, что за пару лет до того видел нескольких крякунов по другую сторону своего города. Не могу поклясться, что он не соврал, но, похоже, парень знал, что говорит.
Гаррис вопросительно взглянул на Одюбона. Художник кивнул. Гаррис вручил мужчине серебряную монету достоинством в один орел.
– Позвольте узнать ваше имя, сэр, – обратился Гаррис. – Если ваша подсказка окажется полезной, но в силу каких-либо обстоятельств мы не станем проезжать здесь на обратном пути, то мы обязательно вышлем вам оставшуюся часть вознаграждения.
– Премного благодарен, сэр. Я Лехонти Кент. – Он медленно продиктовал свое имя Гаррису, и тот занес его в одну из своих записных книжек.
– А что вы можете рассказать о «Доме всеобщей преданности»? – спросил Одюбон.
В ответ он получил гораздо больше, чем ожидал. Внезапно все, даже самые неприветливые местные жители, принялись говорить в один голос. Художник узнал, что эта церковь проповедует врожденную божественность каждого и возможность выйти за пределы человеческой сущности, разумеется, если ты следуешь учению того, кого местные называли Преподобный, явно с заглавной буквы «П». «Всеобщая преданность Преподобному», – подумал Одюбон. Услышанное показалось ему самой отвратительной и черной ересью, но обитатели Байдфорда верили в это безоговорочно.
– Преданных много, – прозвучала очередная заглавная «П», – есть в Тетфорде и других таких местах, – сообщил Лехонти Кент. Было совершенно очевидно, что он имеет весьма смутное представление обо всем, что расположено дальше двух дней пути от его родной деревушки.
– Как любопытно, – пробормотал Одюбон фразу из тех немногих, что звучат вежливо почти в любой ситуации.
Поскольку жителям Байдфорда очень хотелось обратить путешественников в свою веру, друзьям в течение двух часов не удавалось выбраться из салуна.
– Ну и ну, – проговорил Гаррис, когда они наконец-то оказались в седле. – Как любопытно! – Он вложил в эту фразу столько сарказма, что его хватило бы потопить корабль вдвое больший, чем «Орлеанская дева».
У художника все еще шла кругом голова. Преподобный изобрел совершенно новую предысторию Атлантиды и Террановы, которая имела очень мало отношения к действительности, известной Одюбону. Преданные показались ему почти такими же суеверными, как и краснокожие дикари Террановы, – а ведь им полагалось отлично знать, как устроен мир, в то время как дикари были честными невеждами. И все же художник сказал:
– Если этот Лехонти – что за имечко! – Кент дал нам верную подсказку, то я не стану жалеть о потраченном времени… слишком сильно.
Тетфорд оказался крупнее Байдфорда. Он также выставлял напоказ «Дом всеобщей преданности», хотя тут имелась и методистская церковь. Грубо намалеванное объявление перед Домом гласило: «ПРЕПОДОБНЫЙ ПРОПОВЕДУЕТ ПО ВОСКРЕСЕНЬЯМ!!» Два восклицательных знака отпугнули бы Одюбона даже в том случае, если бы он никогда не проезжал через Байдфорд.
Художник расспросил про крякунов и в Тетфорде. Никто из тех, с кем он говорил, не утверждал, будто видел хотя бы одного, но двое сообщили, что некоторые жители городка когда-то давно их встречали. Гаррис раздал еще немного серебра, но оно ни в ком не пробудило ни память, ни воображение.
– Что ж, мы все равно бы здесь проехали, – заметил Одюбон, когда они направились дальше на северо-восток. Теперь горы Грин-Ридж поднимались высоко в небо, заслоняя восточный горизонт. Посмотрев вперед в подзорную трубу, Одюбон увидел бесчисленные темные долины, полускрытые соснами и саговником, из-за которых горы и получили свое название. И обитать в этих долинах мог кто угодно… разве не так? Ему оставалось лишь верить в это. – Теперь у нас появилось чуть больше надежды, – добавил он как для себя, так и для Гарриса.
– Надежда – это хорошо. Но крякуны оказались бы лучше. Слова едва успели сорваться с его губ, как папоротники и саговники зашевелились… и дорогу перебежал олень. Одюбон начал было поднимать ружье, но остановился. Во-первых, животное уже скрылось. А во-вторых, ружье было заряжено птичьей дробью, которая лишь пробила бы оленю шкуру.
– Sic transit gloria cryakeris,[195]195
Так проходит слава крякунская (лат.).
[Закрыть] – вздохнул Гаррис.
– Крякерис? – Но Одюбон поднял руку прежде, чем Гаррис заговорил. – Да, правильно, «крякун» был бы существительным третьего склонения.
По мере приближения к горам ландшафт менялся. Саговников в лесах стало меньше, их место заняли различные виды сосен, елей и секвой. Папоротники в подлеске тоже выглядели иными. Все реже встречались людские поселения, равно как и яркие пятнышки экзотических здесь цветов. Сам воздух теперь казался другим: более туманным, влажным, полным странных, пряных ароматов, которые более не ощутить нигде в мире. Впечатление создавалось такое, будто путников омывают запахи иных времен.
– Так оно и есть, – сказал Одюбон, когда к нему пришла эта мысль. – Это воздух Атлантиды, какой она была до того, как рыбаки увидели смутные очертания ее берегов.
– Скажем, почти такой, – возразил Гаррис.
То, что он, Одюбон и их лошади находились здесь, само по себе подтвердило его правоту. А если у художника еще оставались какие-либо сомнения, то Гаррис развеял их, указав на тропу, по которой они ехали. Земля была сырой, а местами и грязной, потому что накануне прошел дождь. И на ней четко виднелись лисьи следы.
– Скольких птиц этот зверь уже съел? – произнес Одюбон. – А сколько наземных гнезд опустошил?
Многие птицы в Атлантиде вили гнезда на земле – гораздо больше, чем в Европе или Терранове. Если не считать редко встречающихся змей и крупных ящериц, здесь не водились сухопутные хищники – точнее, не водились до тех пор, пока их не завезли люди. Одюбон сделал еще одну заметку в дневнике. Прежде он не задумывался о том, какое воздействие на способы гнездования птиц может оказывать наличие или отсутствие хищников.
Даже здесь, в малозаселенном сердце Атлантиды, уже очень многое оказалось утраченным. Но многое еще сохранилось. Птичьи трели наполняли воздух, особенно в часы рассвета, когда Одюбон и Гаррис начинали очередной день. В Атлантиде обитали несколько видов клестов и дубоносов – клювы этих птиц были идеально приспособлены для того, чтобы извлекать семена из шишек, а потом рассеивать их по всему лесу, Как и многие пернатые на острове, они были родственны видам с Террановы, но все же отличались от них.
Одюбон подстрелил самца зеленого дубоноса с брачным оперением. Лежа на его ладони, эта птица с яблочно-зеленой спинкой, светло-коричневым брюшком и желтыми полосками возле глаз казалась вычурной и цветастой, как французский придворный XVII века. Но на ветке секвойи, на фоне зеленой листвы и ржаво-коричневой коры, заметить ее было нелегко. Если бы дубонос не распевал так страстно, то не исключено, что Одюбон проехал бы совсем рядом, так его и не увидев.
Ближе к вечеру Гаррис добыл масляного дрозда – не для исследований, хотя Одюбон и сохранил шкурку. В тушке длинноклювой нелетающей птицы мяса оказалось более чем достаточно для них обоих. На вкус оно напомнило Одюбону жаркое из бекаса или вальдшнепа – что неудивительно, раз все эти птицы обожают земляных червей.
– Хотел бы я знать, сколько еще эти дрозды продержатся, – произнес Гаррис, обгладывая бедренную кость.
– Во всяком случае дольше, чем крякуны, потому что они менее заметны, – решил Одюбон, и Гаррис кивнул. Художник продолжил: – Но ты прав – они в опасности. Это еще один вид, который гнездится на земле, а как им спастись от лис и собак, которые охотятся по запаху?
Где-то в отдалении, куда не доставал свет костра, тявкнула и завыла лисица. Гаррис заметил:
– Эти звуки не раздавались здесь, пока англичане не привезли лис.
– А если и не лисы, то собаки, – печально проговорил Одюбон, и Гаррис снова кивнул. Атлантида оказалась уязвимой перед человеком и его животными, и к этому нечего добавить. – Жаль. Очень жаль, – пробормотал Одюбон. Гаррис опять кивнул.
Утренний воздух пронзил яростный крик. Лошадь Одюбона фыркнула и попятилась. Он придержал ее под уздцы и огладил, успокаивая.
– Боже мой! – воскликнул Гаррис. – Что это было?
Прежде чем ответить, Одюбон прислушался к внезапно наступившей абсолютной тишине. Только что птицы распевали вовсю. Но, подобно тому как львиный рев погружает в молчание африканскую саванну, этот крик поверг в ужас леса Атлантиды.
Он прозвучал вновь – дикий, резкий и яростный. Одюбон затрепетал от возбуждения.
– Я знаю, кто это! – Несмотря на волнение, он произнес это вполголоса. Его взгляд переместился на ружье. «Надо зарядить его более крупной дробью», – подумал он.
– Кто? – хрипловато прошептал Гаррис. Как и после львиного рева, разговаривать громко казалось опасным.
– Краснохохолковый орел, клянусь всеми святыми! Rara avis.[196]196
Редкая птица (лат.).
[Закрыть] И если нам повезет, это означает, что и крякуны тоже недалеко.
Возможно, национальная птица атлантийцев и оказалась вынуждена охотиться на овец или оленей, но Одюбон их поблизости не заметил. И если орел сейчас ищет добычу, которую он всегда выбирал до прихода людей… О, если это так!
Гаррис не просто взглянул на свое ружье. Он взял его и принялся методично заряжать. Одюбон последовал его примеру. Краснохохолковые орлы не боялись людей. Они привыкли нападать на высокие существа, ходящие на двух ногах. Люди могли погибнуть – и погибали – под ударами их когтей длиной с большой палец мужчины. И об их мощных клювах тоже не следовало забывать.
– Откуда доносился крик? – спросил Одюбон, зарядив оба ствола.
– Оттуда. – Гаррис показал на север. – И орел где-то недалеко.
– Да, совсем недалеко, – согласился Одюбон. – Мы должны его отыскать. Должны, Эдвард!
Он нырнул в подлесок, двигаясь как можно тише. Гаррис торопливо последовал за ним. Оба держали ружья у груди, готовые как стрелять, так и попытаться отогнать орла, если он нападет первым.
«Крикни снова, – отчаянно внушал орлу Одюбон. – Крикни снова. Дай знать, где ты».
И орел крикнул. За это время птицы успели вновь завести свои трели, но едва орел подал голос, как тишина придавила их тяжелым сапогом. Одюбон вдруг ясно осознал, насколько громко слышатся его шаги. Он постарался ступать тише, но ему трудно было судить, насколько это удалось. Ориентируясь на крик, они направились чуть западнее.
– Там! – прошептал за спиной художника Гаррис.
Его друг вытянул руку и замер, очень похожий на хорошо обученную и чистокровную охотничью собаку.
Взгляд Одюбона заметался. Он не видел… не видел… И увидел.
– О-о… – потрясенно выдохнул художник.
Орел сидел возле верхушки гинкго. Это оказалась крупная самка, длиной почти четыре фута от изогнутого клюва до кончика хвоста. Поднятый хохолок указывал на то, что птица настороже и в хорошем настроении. Он был медно-красный, как волосы рыжего человека или хвост краснохвостого ястреба, а не ярко-красный, как шейка колибри. Клюв темно-коричневый, живот темно-желтый, как буйволовая кожа.
Одюбон и Гаррис начали приближаться, медленно и осторожно. Несмотря на все старания, птица их заметила. Она расправила крылья и снова пронзительно закричала. Размах крыльев был относительно небольшим для ее размеров – немногим более семи футов, – зато сами крылья очень широкие. В отличие от своих белоголовых и золотистых кузенов, эти орлы чаще взмахивают крыльями, когда парят. Натуралисты так и не пришли к единому мнению о том, кто их ближайший родственник.
– Осторожно, – прошептал Гаррис. – Она собирается взлететь.
И она взлетела, всего через три секунды после того, как он это произнес. Одюбон и Гаррис вскинули ружья и выстрелили практически одновременно. Орлица издала еще один крик, на сей раз от боли и страха. Она упала и с глухим стуком ударилась о землю.
– Попали! – торжествующе воскликнул Гаррис.
– Да.
В Одюбоне боролись радость и сожаление. Какое величественное существо… как жаль, что ему пришлось погибнуть ради искусства и науки. Сколько еще их осталось, чтобы продолжить орлиный род? Каков бы ни оказался ответ – теперь одной особью меньше.
Орлица была еще жива. Она билась в папоротнике, яростно крича, потому что не могла взлететь. Ноги у птицы были длинные и сильные, – а вдруг она убежит? Одюбон быстро направился к ней. «Мы не должны ее упустить», – думал он. Теперь, когда они ее подстрелили, орлица стала научным образцом и объектом для его искусства. И если упустить ее, то получится, что она ранена напрасно, а подобная мысль была для Одюбона невыносима.
Но орлица не могла убежать. Подойдя достаточно близко, он увидел, что крупная дробина перебила ей левую ногу. Птица испустила душераздирающий вопль и угрожающе щелкнула клювом, и Одюбону пришлось торопливо отпрыгнуть, чтобы орлица не вырвала кусок мяса из его бедра. Большие золотистые глаза пылали ненавистью и яростью.
Помимо ружья Гаррис носил при себе еще и револьвер. Теперь он достал его и нацелил на птицу.
– Я ее прикончу, – заявил он. – Избавлю от страданий. – Он взвел курок.
– В грудь, пожалуйста, – попросил Одюбон. – Не хочу испортить голову.
– Как пожелаешь, Джон. Если это бедное создание замрет хотя бы на две-три секунды…
Отчаянно похлопав крыльями еще некоторое время и попытавшись достать клювом людей, превративших ее из повелителя небес в несчастную жертву, орлица сделала паузу, чтобы отдышаться и набраться сил. Гаррис выстрелил. Маленькая птичка разлетелась бы на куски, но орлица была достаточно крупной, и пуля осталась в ее теле. Испустив последний, захлебывающийся крик, она упала замертво.
– Впечатляющее создание, – серьезно проговорил Гаррис. – Неудивительно, что атлантийцы поместили его на свой флаг и деньги.
– Нисколько не удивительно, – согласился Одюбон.
Он выждал для спокойствия несколько минут, но даже после этого потыкал орлицу палкой, прежде чем поднять. Такой клюв и такие когти требовали уважения. Выпрямившись со все еще теплым телом на руках, он удивленно хмыкнул:
– Как по-твоему, сколько эта птичка весит, Эдвард?
– Дай-ка посмотреть. – Гаррис протянул руки, Одюбон передал ему орла. Гаррис тоже хмыкнул, пытаясь определить вес, и задумчиво поджал губы. – Провалиться мне на этом месте, если она не потянет на тридцать фунтов. Никогда не подумаешь, что такая большая птица способна взлететь, верно?
– Но мы это видели. И многие это видели. – Одюбон взял орла у Гарриса. – Тридцать фунтов? Да, пожалуй, ты прав. Я тоже назвал бы примерно такую цифру. Ни золотистый, ни белоголовый орлы не бывают тяжелее двенадцати фунтов, и даже самый крупный африканский орел ненамного больше двадцати.
– Но эти птицы не охотятся на крякунов. – Традиционно руководствуясь простым здравым смыслом, Гаррис передал суть проблемы с помощью минимума слов. – А вот краснохохолковому нужно как можно больше мускулов.
– Ты, несомненно, прав. Самые крупные крякуны, что водятся в долинах на востоке, ростом на фут, а то и два выше человека, по весу… Как думаешь, сколько они могут весить?
– Как минимум в три-четыре раза больше человека. Стоит только взглянуть на их скелеты, и сразу видно, насколько это были толстозадые птички.
Одюбон выразился бы иначе, но не мог сказать, что его спутник не прав.
– А можешь представить, как такой орел пикирует на большого крякуна? – спросил он высоким от возбуждения голосом. – Это все равно что молния Юпитера, никак не иначе.
– А ты можешь представить, каково было первым поселенцам, которым пришлось отбиваться от них пиками, фитильными мушкетами и луками? Уж лучше крякуны, чем я, Богом клянусь! Поразительно, что после такого здесь вообще кто-то согласился жить.
– Безусловно, – отозвался Одюбон, но слушал он невнимательно.
Художник смотрел на орла, решая, как зафиксировать его для рисунка в несомненно последнем (по разным причинам) томе «Птиц и живородящих четвероногих Северной Террановы и Атлантиды». Ему хотелось выбрать позу, выражающую мощь и величие, но орлица оказалась попросту слишком велика даже для крупноформатного издания, ставшего делом всей его жизни.
«Что не может быть вылечено…» – подумал он и понес птицу к терпеливо ждущим лошадям. Да, она точно весила все тридцать фунтов – по лицу Одюбона струился пот. Лошади закатили глаза. Одна из них негромко заржала, почуяв запах крови.
– Тише, тише, успокойтесь, мои хорошие, – проворковал художник и дал каждой по кусочку сахара. Это быстро их успокоило: лошадей подкупить так же легко, как и людей, и при этом они гораздо реже отказываются от уже заключенной сделки.
Одюбон достал проволоку, стенд (хотя он и взял самый большой из всех, что у него имелись, он показался художнику слишком маленьким для этой цели) и принялся за работу. Наблюдая за ним, Гаррис спросил:
– А как ты собираешься придавать необходимую позу крякуну, если мы его отыщем.
– Когда мы его отыщем. – Одюбон ни за что не признал бы возможность неудачи ни перед собой, ни перед другом. – Как? Разумеется, я сделаю все, что в моих силах. Кроме того, смею рассчитывать на твою неоценимую помощь?
– Помогу, чем смогу. И ты это знаешь. Если бы это было не так, разве я оказался бы сейчас в этой глуши?
– Конечно нет. – Одюбон и на этот раз ответил рассеянно. Теперь он точно знал, что хочет видеть. Он зафиксировал орла с отведенными назад крыльями, тормозящими пикирование, широко расставленными когтями и раскрытым клювом, словно хищник нацелился на большого крякуна.
Отыскав угольный карандаш, Одюбон начал делать эскиз. Едва уголь коснулся бумаги, художник понял, что рисунок получится хороший, даже отличный. Иногда его рука отказывалась понимать то, что видит глаз, думает мозг и желает сердце. Одюбон всегда делал все, что в его силах, как он и сказал Гаррису. Иногда это все оказывалось больше, чем в другие дни. А сегодня… сегодня был один из таких дней. Одюбону даже почудилось, будто он покинул тело и наблюдает со стороны за своей работой… за тем, как нечто работает, пользуясь его плотью.
Когда эскиз был завершен, художник так и остался стоять с карандашом в руке, словно не желая разжимать пальцы. И он действительно этого не хотел. Но добавить к рисунку было уже нечего. Он сделал все, что смог, и…
– Это одна из лучших твоих работ за долгое время, Джон, – даже лучше, чем дятел, а он и вправду чертовски хорош, – сказал Гаррис. – Я не хотел этого говорить, пока ты работал, боялся спугнуть твое вдохновение. Но этот рисунок, когда ты его раскрасишь, будет жить вечно. Значит, птица на листе окажется не в натуральную величину?
– Да. Придется сделать ее такой. – Когда Одюбон заговорил, ему тоже показалось, что он разрушает чары вдохновения. Но он заставил себя кивнуть и ответить так, как это сделал бы человек при нормальных обстоятельствах, – нельзя же вечно оставаться в состоянии экзальтации. Даже то, что ему время от времени удавалось это состояние испытывать, казалось особым Божьим даром. И он добавил: – И это правильно. Если птица маленькая, то она маленькая, и все тут. Те, кто увидит, поймут.
– Когда увидят такую птицу, поймут. – Гаррис не мог оторвать взгляд от эскиза.
А Одюбон спустился с небес на землю, делая наброски гинкго, сосен и папоротников для будущей картины. Это была уверенная работа профессионала, и она показалась ему бесконечно далекой от того вдохновения, что воспламеняло его всего несколько минут назад.
Закончив все необходимые эскизы, Одюбон снял с орла шкуру и выпотрошил его. Вскрыв желудок птицы, он обнаружил в нем куски полупереваренной и необычно темной плоти. Они издавали сильный запах, который навел его на мысль…
– Эдвард! Что тебе напоминает этот запах?
Гаррис присел рядом на корточки и принюхался. Ему понадобилось всего несколько секунд, чтобы найти ответ, причем в характерном для него духе.
– Пирог с почками, Богом клянусь!
Ответ был не только характерным, но еще и правильным.
– Точно! – воскликнул он, хотя это блюдо не входило в круг его предпочтений. – И эти кусочки тоже похожи на кусочки почек. А это значит…
– Что?
– Я везде читал, что почки крякунов и жир возле них были – и есть – любимым лакомством краснохохолкового орла! Если у этой птицы желудок полон кусочков почек, то где-то неподалеку, где-то совсем неподалеку, должен быть – повторю, должен быть – крякун, на которого орел охотился.
– Если только он не завалил оленя или кого-то еще, – возразил практичный Гаррис.
В тот момент Одюбон едва не возненавидел друга – не потому, что тот был не прав, а потому, что мог оказаться прав. И то, что он обрушил грубый факт на сверкающую башню предположений Одюбона, представлялось самым жестоким поступком, на какой способен человек.
– Ладно, – сказал художник и, тряхнув головой, повторил: – Ладно. – Он собрался, наполняясь присущим ему упорством. – Нам ничего другого не остается, как только выяснить это, верно?
Два дня спустя, когда они забрались еще дальше на запад к подножию хребта Грин-Ридж, на помощь Одюбону снова пришло обоняние. На сей раз он без труда определил, какой именно запах донес до него ветерок.
– Фу! – фыркнул художник, сморщив нос. – Какая-то дохлятина.
– Это точно, – согласился Гаррис. – И, судя по вони, это кто-то крупный.
– Кто-то крупный… – Одюбон кивнул, безуспешно пытаясь унять возбуждение, пронзившее его электрическим разрядом, едва он это произнес. – Да!
Гаррис приподнял бровь:
– Ну да. И что с того?
– В Атлантиде не много крупных живых существ. Это может оказаться мертвый человек, хотя я надеюсь, что это не так, мертвый олень, лошадь или корова. Или это может быть… Эдвард, это может быть…
– Мертвый крякун? – Гаррис произнес слово, которое Одюбон не мог заставить себя выдавить сквозь зубы, сквозь надежды, – ведь, прозвучав, оно могло зачахнуть и погибнуть.
– Да! – повторил он, на этот раз гораздо решительнее.
– Что ж, в таком случае нам лучше остановиться и попытаться это выяснить? – Гаррис усмехнулся. – Никогда не думал, что в таком возрасте стану сыщиком. Это лишь доказывает, что ничего нельзя утверждать заранее, верно?
Путешественники привязали лошадей к сосенке возле тропы. Одюбон не опасался, что кто-нибудь украдет их, он просто не хотел, чтобы лошади куда-нибудь забрели. Насколько он знал, они с Гаррисом были единственными людьми на много миль вокруг. Этот район считался малонаселенным, если населенным вообще. С ружьями в руках мужчины углубились в лес.
