Текст книги "Лучшее за год XXIII: Научная фантастика, космический боевик, киберпанк"
Автор книги: Гарри Норман Тертлдав
Соавторы: Майкл Суэнвик,Джо Холдеман,Джин Родман Вулф,Паоло Бачигалупи,Брюс Стерлинг,Аластер Рейнольдс,Мэри Розенблюм,Стивен М. Бакстер,Элизабет Бир,Питер Уоттс
сообщить о нарушении
Текущая страница: 30 (всего у книги 68 страниц)
Иногда это чувство совсем ничего не значит. Иногда означает, что ты выпил слишком много кофе. Но это невыдуманное ощущение, и ты учишься относиться к нему с уважением, потому что находишься посредине опасной зоны, где мальчики не рисуют мелом на асфальте миленькие картинки. Ты учишься припадать к земле не раздумывая, там, где стоишь, – и один раз ты плюхаешься на траву и слышишь, как автоматная очередь свистит над твоей головой, вместо того чтобы беспрепятственно распороть тебе кишки. И этот единственный раз оправдает все остальные случаи, когда ты падал мордой в грязь, а над головой у тебя ничего не свистело.
Ты привыкаешь прислушиваться к этому чувству. Ты никогда ему не изменяешь. Годы спустя, даже после того, как Вьетнам остался далеко позади, ты все еще прислушиваешься. Ты прислушиваешься к миру, словно он тикает, как мина, отсчитывая секунды. Ты слушаешь, даже не понимая, что именно ты ожидаешь услышать.
Стоя на Мэлроуз-авеню, я испытывал нечто подобное. Нет, я не ждал автоматной очереди в упор, но меня не покидало ощущение, что здесь есть что-то еще. То, что выходит на улицы поздно ночью. И добрые люди не хотят здесь находиться, когда оно здесь шляется.
Возвращаюсь назад к машине, открываю дверцу и исчезаю в укрытии. Сижу и жду, не зная чего. Просто смотрю, кто появляется из темноты. Исполняю долг дозорного. Глаза и уши открыты, мозг отдыхает. Наблюдение. Изучение Мэлроуз-авеню.
На улице начинается ночная жизнь. Движение относительно оживляется. Снуют подростки, похоже, что гомики. «Мальчики», по одному, иногда по двое. Иногда попадается «девочка». Дети ночи выбираются из своих дневных гробиков и поодиночке перемещаются в полумраке, оживив своим присутствием один или два квартала, потом так же беззвучно исчезают. Для меня пока не вполне очевидно, что здесь происходит.
В конце концов я вышел из машины и отправился прогуляться. На запад, где Мэлроуз под углом подходит к Ла Синега. Куда направляются эти подростки? Откуда они идут?
Ага, вот оно!
Через полквартала к востоку – огоньки. Затемненная арт-галерея с незаасфальтированным участком под парковку. Участок темный, без освещения. В дальнем конце обнесенный забором дворик. Отдельный. Скромный. Не привлекающий внимания. Можно тысячу раз проехать мимо и ничего не заподозрить, даже если искать именно его. Скрытый и незаметный. Как вьетконговец. Те, что прячутся от посторонних глаз, обычно или напуганы, или охотятся. Второе куда опаснее.
Два-три подростка стоят на участке, курят, болтают. Здесь поместится только несколько машин. Я нащупываю в кармане пачку сигарет. В первый раз я бросил курить, когда умер Эд Марроу,[156]156
Марроу Эд – известный журналист и ведущий телевизионных программ.
[Закрыть] потом, когда уезжал из Да Нанга, и еще раз, когда вышел из самолета в Сан-Франциско. На третий раз я с этим завязал, но все еще по привычке таскал с собой сигареты. Вытаскиваю одну, подхожу – это «девочки». Прошу огонька, киваю, говорю «спасибо», жду.
– Ты новенький? Пожимаю плечами:
– Вернулся в город.
– Где ты был?
– Вьетнам.
– О, я слышала, там очень плохо.
– Да. И становится все хуже.
Подростки не называют настоящих имен. Высокий, тощий, с прямыми черными волосами – это Мэйм. Прожигатель жизни пониже – Питч, блондин представляется как Снупи.[157]157
Мэйм (Mame) – «мамочка», Питч (Peach) – «персик», Снупи (Snoopy) – «проныра».
[Закрыть]
– Как тебя звать?
– Соло.
– Наполеон?[158]158
Соло Наполеон – известный американский актер и джазовый гитарист.
[Закрыть]
– Хэн.
– Что ты делал во Вьетнаме?
– Управлял лодкой. Называлась «Мальтийский сокол».
И едва не добавил: «Поднялся вверх по течению, чтобы убить человека по имени Кертц».[159]159
«Полковник Кертц» – герой фильма Ф. Копполы «Апокалипсис», снятого по роману Дж. Конрада «Сердце тьмы».
[Закрыть] Но удержался. До них не дойдет, это не для двадцатилетних. Сомневаюсь, чтобы кто-нибудь из них читал Конрада или Чандлера.[160]160
Так у автора. Хотя роман «Мальтийский сокол» принадлежит перу Д. Хэммета.
[Закрыть] Мэйм был больше похож на Бэтт Дэвис, чем на Хамфри Богарта. Двое остальных… трудно сказать. Шон Кэссиди, возможно.
– Зайдешь?
Я затянулся сигаретой.
– Через минуту.
Помешкал, прислушиваясь. «Девочки» сплетничали, перебрасываясь репликами о ком-то по имени Джерри и его безответной страсти к некоему Дэйву, безответной исключительно потому, что Дэйв имеет любовника. «У Джерри тоже есть тайна». – «Милый, как у всех нас?» – «О, догадайся». – «Скажу по секрету, Деннису на самом деле двадцать три, ястреб притворяется цыпленком, Мак его вычислил». – «Мак? Это забавно». – «Мак весь в царапинах, его Лэйн помял». – «Лэйн? Эта трусливая баба? У него даже нет настоящего имени. Он обманывает своего сахарного папика, ты знаешь?» – «Эй, ты встретил новую девушку? С южным акцентом? Значит, мисс Скарлетт?» – «Скорее, мисс Штучка. Она далеко пойдет. Она просто сладкий персик из Джорджии». – «Мне кажется, она говорила, из Алабамы». – «Без разницы. Ты ей доверяешь?» – «Милый, я не доверяю даже самому себе. Она говорит, что подсела на наркотики в старших классах». – «В Алабаме?» – «Девушки, я поверю в это, если только услышу от Рока Хадсона».[161]161
Хадсон Рок – актер, звезда Голливуда.
[Закрыть]
– Подслушиваешь? – Мэйм резко повернулся ко мне. Я пожал плечами:
– Для меня это не имеет значения. Я никого из них не знаю. Успокоившись, Мэйм повернулся к остальным. «Слыхали о Герцогине и Принцессе?» – «Я знаю только то, что ты мне сказал. Их арестовали, в женском прикиде, за кражу машины. Еще кто-нибудь что-то слышал?» – «Я нет». – «Ты видел их без прикида?» – «Нет, а ты?» – «Я видел. Принцесса – просто мерзость, клейма некуда ставить. Она и Герцогиня – это Бэби Джейн и Бланш.[162]162
Речь идет о героинях фильма «Что случилось с Бэби Джейн?», двух стареющих актрисах Джейн и Бланш.
[Закрыть] Интересно, кто подбирает им гардеробчик?» – «Милый, просто у Принцессы платья такого размера, что мы все трое туда поместимся». – «Ну, мог быть и подобрее». – «Я добрый, я чертовски добрый». – «Милый, давай ближе к делу. Чем мы с тобой займемся – будем трахать кошечек, примерять шляпки или просто развлекаться?»
Сплетни очень полезны. Они – ориентиры на неизведанной почве нового сообщества. Они подсказывают, откуда ветер дует и кто тут главный. Быстрый путь влиться в социальную структуру. Дайте мне три хорошие сплетни, и я смогу по ним изучить любое сообщество. За исключением того, что сообществом не является. Это хаотический водоворот вращающихся тел. Окружающая среда с множеством частиц, влетающих и вылетающих из жизненного круга так быстро, что они могут быть замечены только по их следам.
Естественно, я вошел вместе с ними. Вывески не было, но место называлось «У Джино». Вход – пятьдесят центов. В дверях – человек лет сорока пяти, может быть, пятидесяти. Сам Джино. У него курчавые черные волосы, слишком черные. Он их красит. О'кей, пятьдесят с хвостиком. Джино похож на грека. Он вручает мне красный билет из барабана, анонимный номер, вроде того, каким пользуются в кинотеатрах. На него можно взять одну содовую. Джино растолковывает мне правила. Этот клуб для тех, кому есть восемнадцать лет, и старше. Никаких наркотиков и алкоголя. Если загорается белый свет, это значит, танцы заканчиваются.
Во дворике у входа толпились подростки, только парни. Одни хихикают, другие серьезны. Некоторые стоят группами, а некоторые, встретившись глазами, в смущении отворачиваются. Часть народа молча, угрюмо сидит на тяжелых скамьях вдоль стен. Чего они там высиживают на скамейках? Может, они таким образом размножаются?
Дворик примыкает ко второму зданию, искусно спрятанному на задах арт-галереи. С улицы его не видно. Совсем. Внутри еще темнее, чем снаружи. При беглом осмотре обнаруживается бар с сандвичами и колой; в одном углу – бильярдный стол, в другом – пейнтбол. Музыкальный автомат играет песню Дайаны Росс и «Supremes».[163]163
Росс Дайана – американская певица, легенда музыки соул, является главной иконой чернокожего гей-сообщества. Свою карьеру начала в 60-е гг. в составе трио «The Supremes», о котором в 2006 г. был снят киномюзикл «Девушки мечты».
[Закрыть] Некоторые из мальчиков фальцетом подпевают. Звучит «Дитя любви». На площадке для танцев никто не танцует. Все смущаются, как в гимнастическом зале.
Медленно скольжу взглядом по лицам собравшихся – почти никого старше двадцати пяти. Большинство парней – «девочки», в основном из средней школы, есть и постарше – из колледжа. Некоторые стремятся быть мужеподобными, некоторым наплевать. Очень часто они встают и уходят вместе, по двое, по трое. Я слушаю разговоры, по большей части сплетни. Немного отчаяния. Страсти. Рассуждения. Надежды. И обычный треп про одноклассников, учителей, школу, кино и… Шона Кэссиди.
Кто позади меня говорит кому-то:
– Пойдем в «Стампед».
– Что такое «Стампед»?
– Ты никогда там не был? Пойдем. Я выхожу за ними. Осторожно.
«Стампед» на Санта-Монике, на углу с Фэрфакс. Это пивной бар. Внутри он декорирован как улица из вестерна. На навесе из дранки вокруг бара – шкура пумы. От ламп «черного света» на белых футболках специфические отблески. Пьющая толпа молодежи всех возрастов. Все пути ведут в маленький дворик за баром. Местечко полно «мальчиков», которые стоят и глазеют друг на друга и при этом делают вид, что совсем не смотрят, однако глазеют, грезят, желают, вожделеют. Кое-кто из них пристально изучает мое лицо, я равнодушно киваю, и они отворачиваются. Музыкальный автомат играет «Свет моего огня» Джима Моррисона. Если «У Джино» – средняя школа, то в «Стампеде» – первый год колледжа. «Мальчики» здесь немного больше похожи на мальчиков, но все так же кажутся слишком юными.
Я уже догадываюсь, что они собой представляют – незавершенный материал. Они не знают, кто они. Они еще не окунулись по уши в грязь, кровь и дерьмо. В них никто не стрелял. Две парочки идут к дверям, жены по-хозяйски держат под руки мужей. Несколько гомосексуалистов обмениваются взглядами. Эти пары – туристы. Посетили зоопарк, причудливое шоу. Никогда прежде не видели гомиков. Кто-то позади меня злобно шепчет:
– Эти добропорядочные муженьки вернутся сюда на следующей неделе. Уже без своих рыбок. Так всегда бывает.
В паре кварталов к западу – другой бар. «Ржавый гвоздь». Все то же самое, может быть, толпа погрубее и немного старше. В паре кварталов к востоку – «Костыль». К востоку от него стрип-бар. О'кей. Книжный развал открыт двадцать четыре часа в сутки, в секции для взрослых прихвачу экземпляр путеводителя Боба Дэмрона. Это то, что мне нужно. Пойду с ним домой и поизучаю крестики на карте. Здесь больше нет ничего интересного. Джорджия права. Бары гомосексуалистов и сауны. Еще одна совпадающая группа.
Я прочертил связующие линии. Они пролегли в основном по бульвару Санта-Моника, туда и обратно, изредка выходя к Джино на Мэлроуз. О, а вот и еще одно место на Беверли! Называется «Запонка». Вход сзади. Непредумышленная ирония. Зал оформлен велосипедами, каноэ и креслами-качалками. Это клево и модно. Выше по Сансет-Бич – «Морская Ведьма». Стеклянные шары в сетях и великолепный обзор достопримечательностей города. Мальчикам танцевать вместе позволялось, но тайно. На Санта-Монике, немного к востоку от Ла Синега, за яркими огнями билбордов скрывался еще один подпольный танцклуб. Все стремились выйти за рамки законности.
В течение двух следующих недель я обхожу все бары и все клубы. Но мое первое подозрение оказалось самым сильным. «У Джино» – то, что я ищу. Я определенно чувствую там опасность, и, чтобы понять это, не обязательно ждать, пока волосы встанут дыбом.
Когда ночи становятся жарче, просыпается нечто. В воздухе чувствуется напряжение. С наступлением лета сообщество секс-изгоев лихорадит, они рефлексируют. Но сейчас тысяча девятьсот шестьдесят седьмой – год безрассудства. Следующий, тысяча девятьсот шестьдесят восьмой, будет хуже – год саморазрушения. Через год, в тысяча девятьсот шестьдесят девятом, они взорвутся. Но пока все эти «мальчики-девочки» еще не осознали, кто они.
Это «бумеры» – беби-бумеры, дети войны, только что повзрослевшие. В них пульсируют жизненные силы, их страсти беспорядочны, желания и надежды – дики и необузданны, они постоянно бунтуют. Тех, кто думает, что колледж даст им необходимое воспитание, и тех, кто возмущается, что они не работают, чтобы иметь кусок хлеба, – все этих доброхотов к черту на рога! И, одержимые чувством свободы, что несется на колесах «мустанга» или «камаро», щедро накачанные запахами дешевого бензина, марихуаной, пивом и бурлящими гормонами, они выходят на улицы в поисках приключений.
Ничего особенного не происходит, и в то же время приключения ждут их повсюду. Ночи пронизаны шумом и пропитаны кровью драк. Одни подростки стремятся в стрип-бары Сансет-Бич, горячие местечки бульвара Вентура, курсируют вверх-вниз по бульвару Ван Нуйз или Розенкранц-авеню и особенно по Голливудскому бульвару. Но другие – те, что потише, кто не гоняется за девчонками, популярными музыкантами и артистами, застенчивые мальчики, неприкаянные мальчики, отличающиеся от остальных, – после всех лет метаний они наконец находят место, которому принадлежат, место, где есть им подобные. Нет, не просто подобные. А очень близкие. Другие, которые их поймут. Или не поймут, но поддержат. Слишком много форм, слишком много способов быть гомосексуалистом. Но по крайней мере на краткое время их примут подпольные тайные места, где не придется притворяться, что они не хотят того, чего изо всех сил желают.
В течение дня они могут впадать в ярость по поводу расовой дискриминации или ужасов войны, но ночью они хотят трахаться. Все эти страсти бурлят и клокочут здесь. Жалкое вожделение одиночества. Лихорадочное подпольное сообщество, малая часть общей болезни, мутной волной поднятой на страницах газет.
Наши маленькие жертвы – я приколол их фотографии к стене и теперь пристально изучаю – мишени для обстрела. Невинные, как паренек, ступивший на минное поле, необученные, как новичок в джунглях, в первом же дозоре схлопотавший от снайпера пулю в лоб, свежие и наивные, как новобранец во Вьетнаме, получивший удар ножом от сайгонской шлюхи. Глупые и доверчивые, как те, что отправились воевать, думая, что это их долг, и вернулись обратно в цинковом гробу.
В конце концов я снял фото мальчишек и засунул обратно в досье, потому что не мог больше смотреть на их лица и глаза, казалось задающие немой вопрос.
Я почти ничего не знал о гомосексуалистах. И, сказать по правде, не хотел знать. Но стоило начать, как все, что я знал, оказалось неправдой.
Я подвел итоги наблюдениям за жертвами. Сейчас я отслеживаю шестерых. Систематизирую сведения об их личности, поведении, привычках и передвижениях. По большей части эта беготня подтвердила то, что я уже знал. Четверг, жертва номер один показывается на парковке. Брэд-бой. На мотоцикле. Он подкатывает сзади к Мэйму, игриво пихая его передним колесом. Мэйм, не поворачиваясь, выпячивает задницу и говорит: «Хочешь лишиться этого?» В черных волосах Мэйма теперь видна белая прядь. Остальные ржут. Брэд скалит зубы, сбрасывает обороты двигателя, предлагает прокатиться страстно жаждущему Лэйну и с рычанием мчит его на поиски неприятностей.
Несколько ночей спустя «У Джино» появляется Джереми Вейс. Бинго! Все сходится. Джорджия была права. Он гей. Гомик. Голубой.
Прячусь в сумраке. Наблюдаю. Вейс захвачен страстью к невысокому светловолосому гею, которого это, кажется, ничуть не волнует. Что это за Джерри, о котором говорил Мэйм? Пылает страстью к Дэйву, у которого есть любовник. Пристраиваюсь ему в хвост на весь остаток вечера. Вейс заканчивает ночь в невзрачном желтом здании несколькими кварталами восточнее. На двери малюсенькая вывеска. Чтобы прочесть ее, надо подойти почти вплотную. «МАК». Молодежный атлетический клуб. М-да. Чувствуется, что речь идет не о гимнастике. Некоторое время осматриваюсь. Размышляю.
Остается три недели до исчезновения первой жертвы. Я получил неплохое представление о том, как действует убийца. Преступник не знал своих жертв. Он разыскивал кого-то, как и все остальные здесь, но он преследовал другую цель. Как мне кажется, жертвы его тоже не знали. Потом они встречались с ним и исчезали с горизонта. Я не мог найти между этими делами какую-либо иную связь.
Следует подумать вот о чем. Как идентифицировать ублюдка. Мистера Смерть, как я его теперь называл. Как остановить его?
Надо бы переговорить об этом с Джорджией. У нее часто бывают подсказки, как правило вполне приемлемые для того, чтобы их осуществить на практике. Но такова специфика работы – агент на месте независим и имеет все полномочия для дальнейших действий. Что в переводе означает: выбор за тобой. Так, это потом. После полуночи.
Мэтт Вогель. Худощавый, стройный. Круглое лицо, доверчивые щенячьи глазки. Миловидный. Сидит один, прислонившись к стене, на парковке рядом с «У Джино», притаился между двумя машинами, где его никто не увидит. Обхватил руками колени, спрятал голову. Я едва не пропустил его. Шагнул назад, посмотрел еще раз. Да, это Мэтт. Он как раз закончил школу. Работает помощником официанта в местной кофейне. Через два месяца исчезнет жертва номер два.
– Что тебе нужно? – Парень смотрит на меня широко распахнутыми глазами. Испуган.
– У тебя все в порядке?
– А тебе что за дело?
– Похоже, у тебя неприятности.
– Мои родители пронюхали. Отец вышвырнул меня из дому. Не соображу сразу, что и сказать. Скребу в затылке. В конце концов спрашиваю:
– И как он пронюхал?
– Он рылся в ящике с моим бельем.
– Нашел журналы? Мэтт колеблется.
– Он нашел трусики. Мне нравится носить женские трусики. Они мягче на ощупь. Он изодрал их в клочья.
– Я знал лейтенанта, которому нравилось носить женские трусики. Подумаешь, делов-то.
– Правда?
Нет, не правда. Но это игра, в которую мы играли. Когда кто-нибудь рассказывал ужасную историю о чем-то или о ком-то, кто-то обязательно знал лейтенанта, который делал то же самое. Или еще хуже.
– Ну да. Послушай, ты не можешь сидеть здесь всю ночь. Тебе есть куда пойти?
Мэтт трясет головой:
– Я ждал, может, тут появится кто-то знакомый… может, переночую у кого-нибудь.
Я отметил, что он не употребляет слово «друг». Есть такая проблема в этой маленькой военной зоне. Никто не заводит друзей. Я вспомнил окопы и траншеи, где мы держались друг за друга как братья, как любовники, пока вокруг нас гремели ночные взрывы. Но здесь, когда двое из этих мальчиков цепляются друг за друга, бомб, которые могут разнести их в клочья, нет. Интересно, они так же, как мы, боятся умереть в одиночестве?
Мэтт перестал ждать прекрасного принца. И мистер Журавль-в-Небе не появился. И даже Синица-в-Руках не нарисовалась.
– Ладно, уже поздно. Я живу в паре кварталов отсюда, можно пройтись пешком. – Встретив его подозрительный взгляд, говорю: – Ты можешь спать на диване.
– Нет, все в порядке. Я могу спать в ванне.
– В ванне?
– Ну да, в «МАК». Ты бывал там? Качаю головой.
– Всего за два бакса. И по утрам перед работой можно принять душ. Скотти может даже выстирать мою одежду.
– Ты уверен, что хочешь пойти туда?
– Нет.
По крайней мере, честно.
– О'кей. Тогда самое время сваливать отсюда. Торчать здесь небезопасно.
А что, если мистер Смерть решит раньше приступить к делу? Но это я не стал говорить. Не хотел пугать паренька всяким дерьмом.
– Тут так же безопасно, как везде. Тон, которым он это сказал…
– Тебя кто-то обидел?
– Иногда люди орут всякое, проезжая мимо на машине. Как-то двое парней гнались за мной целый квартал.
Я хотел было уйти, но вновь обернулся к Мэтту:
– Послушай, ты можешь пойти со мной. У меня есть кусок мяса в холодильнике. И мороженое. Если ты захочешь поговорить, я тебя выслушаю. Не захочешь, надоедать не стану. Ты можешь провести у меня пару дней, пока не разберешься со своими приятелями.
Мэтт задумался. Он производил впечатление милого и невинного паренька, но быть подозрительным его научили. Уроки жизни. Сначала жизнь бьет по голове, потом сбивает с ног.
У него напряженная, настороженная поза.
– Ты уверен?
Дьявол тебя побери, конечно нет! Вдруг я напортачу что-нибудь с линиями времени? Тут мне пришла в голову одна мысль. Неприятная мысль. Она мне не нравится, но может быть, действительно… приманка? Нет. Вот же дерьмо! Я не могу оставить его на этой грязной парковке.
– Да, пойдем.
Мэтт нехотя встает, отряхивает джинсы.
– Я бы не пошел, но…
– Да, я знаю.
—..яприглядывался к тебе. Джино сказал, что ты нормальный.
– Джино меня не знает.
– Ты был во Вьетнаме. – Не вопрос, а утверждение. Мне следовало бы уяснить это заранее. Я для них – не человек-невидимка. И обо мне тоже ходят какие-то слухи.
– Да, – подтверждаю я. Указываю на улицу. – Мое жилье – в той стороне.
– Ты, наверное, видел там всякое…
– Больше, чем хотелось бы. – Мой ответ слишком резок. Мэтт замолкает.
Почему я это делаю? А почему бы и нет? Это возможность приподнять коросту и посмотреть на рану.
– Я Мэтт.
– Да, я знаю.
– У тебя есть имя?
– Ну да. Я… Майк.
– Майк? Я думал, твое имя Хэнд. Хэнд Соло. Но это звучит как… прозвище.[164]164
Handle (англ.) – прозвище, кличка.
[Закрыть] Кличка Соло.
– Да. Ты прав. Это прозвище.
– Ладно. Рад познакомиться, Майк.
Мы жмем друг другу руки прямо на улице. Так, отношения развиваются. Теперь мы знакомы. Серьезный шаг вперед. Неспешно движемся по улице.
Мэтт по-юношески привлекателен. Если бы мне нравились мальчики, то примерно такие, как он. В мире, в котором мне хотелось бы жить, он мог быть моим младшим братом. Я готовил бы ему горячий шоколад, читал сказки на ночь и укрывал одеялом. И я побил бы любого, кто осмелился бы дразнить его.
Но не в этом мире – в этом мире люди не подходят слишком близко друг к другу, потому что… так не принято делать.
– Майк?
– Да?
– Можно, я приму у тебя душ?
– Конечно.
– Просто чтобы от меня не воняло.
– Когда отец тебя выгнал?
– Два дня назад.
– И ты проторчал два дня на улице?
– Да.
– Вот скотина твой папаша!
– Да нет, по-своему, он прав.
– Нет, не прав. Человек, который выкидывает своего ребенка на улицу, не может быть прав.
Мэтт не отвечает. Он разрывается между глубоко укоренившимся чувством преданности семье и благодарностью человеку, который пытается его понять. Он боится возражать.
Мы подходим к лестнице. Я медлю. Зачем я это делаю? Раздраженно бросаю:
– Потому что я такой человек.
– Что? – Мэтт удивленно смотрит на меня.
– Прости. Ругаюсь сам с собой. Последний аргумент в споре.
– А! – Он поднимается за мной по ступенькам.
Мэтт оглядывает квартиру, смотрит на схемы, развешанные на стенках. Радуюсь, что спрятал фотографии. Парень был бы крайне удивлен, если б увидел здесь свой портрет.
– Ты коп?
– Нет. Я… исследователь.
– Эти штуки выглядят как… в каком-то детективе. Что ты изучаешь?
– Схемы передвижения. Это… хм… социология. Мы изучаем сообщество геев.
– Никогда не слыхал, чтобы это так называлось. «Сообщество геев».
– Ну, так пока говорят не часто. – (Пока так вообще не говорят.) – Но никто еще не изучал, что там происходит, и поэтому…
– Ты ведь не гей, правда?
На это нелегко ответить. Я и сам не знаю. Ночь здесь длится вечно. День только неприятный перерыв. – Послушай, давай не сейчас. О'кей?
– О'кей.
Я кормлю его. Мы какое-то время болтаем. О всякой чепухе. В основном о еде. Еда в кафетериях. В ресторане. Армейская пища. Клубы-столовые. Армейский сухой паек. Фастфуд. И просто нормальная еда. Места, где мы бывали. Гавайи. «Диснейленд». Сан-Франциско. Лас-Вегас. Семья Мэтта путешествовала больше, чем моя. Он знает ближайшие окрестности лучше меня.
В конце концов мы оба спохватываемся, что уже поздно. Мэтт идет в душ. Я кидаю ему пижаму, она слишком велика для него, но ничего другого нет, и несу его одежду в прачечную. Футболка, синие джинсы, белые спортивные носки, розовые трусики – мягкий нейлон со скромной кружевной отделкой. Вот так.
Милый паренек. На самом деле слишком милый. Вот черт! Однако неисповедимы пути Господни. Кто знает? Может быть, он станет бравым воякой. Когда я возвращаюсь в комнату, Мэтт уже спит, свернувшись на диване.
Вторая спальня располагается в офисе. Деревянный стол, электрическая пишущая машинка, кресло, запирающийся шкаф для документов. Некоторое время я буду бодрствовать, печатая отчеты для Джорджии. Бог знает, что она подумает о моем сегодняшнем поступке. Но мне все равно надо сунуть барахло Мэтта в сушилку, и пройдет почти час, прежде чем я выложу его на кресло и смогу завалиться в собственную постель.
Джорджия научила меня, как надо писать отчеты. Сперва перечисляешь факты. Просто то, что произошло, и ничего больше. Не добавляя никаких рассуждений. В первые несколько недель она возвращала мне отчеты, в которых содержались оценки, эмоции и соображения, крест-накрест перечеркнув страницы жирными красными линиями. Очень скоро я научился отличать изложение фактов от рассказа о происшедшем. После того как перечислишь факты, уже больше ничего не нужно, факты говорят сами за себя. Они расскажут тебе все. Потом я научился получать удовольствие от составления отчетов. Кликити-кликити-клик – стрекочут клавиши машинки, и золотистый валик в бешеном темпе дергается туда-сюда поперек страницы, оставляя четкие насекомоподобные отпечатки на чистом белом листе. Одна страница, две. Редко больше. Но это всегда срабатывает. Процесс печатания успокаивает меня, помогает привести в порядок мысли.
Однако если у тебя нет всех фактов, если фактов недостаточно, если их вообще нет, вот тогда ты застреваешь в неизвестности. Вот в чем проблема.
Позже, намного позже, когда я уже лежу в постели, уставясь в темный потолок, и дожидаюсь, когда же ко мне придет сон, я слышу перекличку детей ночи внизу, на улице. Но большинство из них уже нашли себе партнеров и уползли в свои гробики. Поэтому в зоне военных действий тишина. Во всяком случае, сейчас.
Где-то там, снаружи, варится в собственном соку мистер Смерть. И я все еще ничего не знаю о нем.
Воскресное утро. Я встаю поздно. Чувствую себя уставшим. Спина болит. До меня доносится запах кофе. Натянув трусы, бреду на кухню. Мэтт надел только верх от пижамы. И эта штука ему тоже велика. В штаны не стал залезать, потому что они слишком длинные и не будут на нем держаться. Мэтт немного напоминает маленького мальчика из фильма с Дорис Дэй.[165]165
Дэй Дорис – киноактриса, обладательница двух «Оскаров», эстрадная певица.
[Закрыть] Он готовит яичницу с луком и картошкой. И тосты с клубничным джемом. Тут же кофейник со свежезаваренным кофе. Все почти так, как будто мы женаты.
– Ничего, что я без спросу? – неуверенно говорит он. – Я подумал… я хотел как-то выразить свою благодарность.
– Ты все правильно сделал, – говорю я с набитым ртом. – Очень правильно. Ты можешь готовить для меня в любое время. Зачем я это сказал? – Твоя одежда лежит на кресле у двери. Я выстирал ее прошлой ночью.
– Да, я видел. Спасибо. Днем мне надо на работу. – Мэтт мнется, медлит. – Мм… я собираюсь сегодня позвонить отцу. Мм… если ничего не выйдет… ты говорил что-то… про пару дней?
– Нет проблем. Я оставлю ключ под ковриком. Если меня не будет, просто заходи.
– Ты мне доверяешь?
– Ты не вор.
– Откуда ты знаешь?
– Знаю, – уверенно говорю я и добавляю: – Люди, которые так вкусно готовят, не крадут.
Мэтт некоторое время молчит.
– Моя мама всегда говорила, что, когда я женюсь, моей жене очень повезет. Моего отца это ужасно бесило.
– Да ладно, твой отец на самом деле ничего не понимает. Мэтт смотрит на меня, ожидая объяснений.
– Все просто. Ты заботишься о других людях, они заботятся о тебе. Самое лучшее, что ты можешь сделать для кого-то, – приготовить и накормить замечательной едой… Так ты показываешь кому-то, что ты… ну, ты понимаешь… что он тебе дорог.
Мэтт смущается и пытается скрыть это, глядя на часы.
– Мне надо собираться на работу… – И он убегает.
Воскресенье. Такие дела не делаются днем, но в любом случае я выкроил себе немного личного времени. И поехал в Бербанк. Это не следовало делать. Не полагалось по условиям контракта. Твоя прошлая жизнь умерла. Ни во что не вмешивайся. Но я нарушил запрет. Я был обязан сделать это для них. Нет, для самого себя.
На месте все оказалось почти таким, как я помнил. Дерево у фасада, пожалуй, чуть больше, чем я представлял, сам дом, наоборот, кажется меньше, и краска на нем немного поблекла. Я припарковался у входа. Позвонил в звонок и замер. Внутри взволнованно залаял Шотган.
За оградой из сетки отворилась входная дверь. Как и дом, он выглядел чуть ниже ростом. И, как дом, немного постарел и осунулся.
– Кто там? – Он прищурился.
– Папа, это я, Майкл.
– Майки? – Отец уже рывком открывал сетчатую дверь.
Шотган вырвался наружу. Даже при том, что ноги его ослабели, пес обладал недюжинной силой и справляться с ним было непросто. Отец обнял меня, и Шотган наскочил на нас обоих, бешено взвизгивая от нетерпения.
– Прочь, глупый сукин сын, прочь!
Шотган отвалил ровно на полсекунды, а потом вновь принялся вылизывать мне лицо.
Отец отодвинулся от меня на расстояние вытянутой руки.
– Ты изменился. Но как?.. Как? Они сказали мне, что ты пропал при сотрясении времени.
– Пропал. Да. Но я нашел путь обратно… Это долгая история.
Отец снова обнял меня, и я почувствовал, что его плечи дрожат. Плачет. Я крепче прижал его к себе. Он показался мне хрупким и слабым… Отец резко отстранился и повернулся к дому.
– Пойдем в дом. Я приготовлю чай. Мы поговорим. Кажется, у меня есть кусок кофейного торта. Ты знаешь, без тебя было так тяжело… Я даже не притронулся к твоей комнате. Как хорошо, что ты вернулся…
Я шел следом за ним.
– Гм… папа. Я не знаю, надолго ли смогу остаться. У меня работа…
– Работа. Это хорошо. Что за работа?
– Нам не разрешают говорить об этом. Такова специфика работы.
– А, ты работаешь на правительство.
– Мне на самом деле не полагается это обсуждать. И мне даже не полагается быть здесь, но…
– Все в порядке, я понимаю. Мы поговорим о другом. Давай садись, садись. Ты останешься обедать. Все будет как в старые времена. У меня в холодильнике соус к спагетти. Именно тот, что ты любишь. Да что ты, никакого беспокойства! Я все еще готовлю для двоих, хоть и остался один. Да еще вот этот старый пес, слишком упрямый, чтобы помереть. Мы оба слишком упрямы.
Я не сказал ему, что это неправда. Не сказал, что он и этот старый упрямый пес умрут через несколько коротких месяцев. Я потер глаза, вдруг наполнившиеся влагой. Это оказалось тяжелее, чем я думал.
Где-то между спагетти и мороженым отец спросил меня, что там произошло. Я внутренне содрогнулся, пытаясь сообразить, что сказать, как сказать… Понял, что объяснить это невозможно, и в конце концов просто пожал плечами и пробормотал: «Это было… то, что было…» Отец знал меня достаточно хорошо, чтобы понять, что больше ничего не добьется, и закрыл эту тему. Нам вновь стало хорошо и уютно.
После мороженого я вдруг осознал, что у нас, в общем-то, больше нет тем для разговора. На самом деле нет. Но это было не важно. Просто сидеть здесь и смотреть на него, просто почесывать за ушами пса – это здорово. И этого достаточно. Я позволил отцу уговорить меня остаться на ночь. Моя старая кровать оказалась одновременно привычной и незнакомой. Я спал недолго. В середине ночи Шоттан просочился в изножие кровати и вольготно развалился там, оттеснив меня в сторону и раздраженно ворча по поводу того, что я занимаю так много места; периодически он пускал ветры, выражая свое отношение к соусу для спагетти, затем начал храпеть, сопя и присвистывая. Когда первые утренние лучи солнца проникли в спальню через окно, пес все еще блаженно похрапывал.
