Текст книги "Тайна доктора Авроры (СИ)"

Автор книги: Федулаева Александра

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 33 страниц)

Глава 3

Я открыла дверь в комнату и, едва переступив порог, повернулась к Бетси.

– Ты можешь идти. Я хочу немного побыть одна, – тихо сказала я.

– Конечно, миледи, – она быстро поклонилась, но перед уходом бросила обеспокоенный взгляд. – Если вам что-то понадобится…

– Я позову, – пообещала я, и дверь за ней мягко закрылась.

Комната встретила меня тишиной. Не тягостной, а почти родной. Я прошла к окну и распахнула его настежь, впуская в комнату свежий воздух, пахнущий мокрой землёй и цветами с нижнего сада. Марс, теперь просто Марс, коротко и по-свойски, запрыгнул на подоконник и улёгся, внимательно глядя на меня янтарными глазами.

Когда я встала напротив него, почти вплотную, и заглянула ему в глаза, меня поразило, что я вижу перед собой не просто кота. Его взгляд был таким глубоким, почти человеческим. В нём не было страха, только понимание.

– А ведь всё началось из-за тебя, – произнесла я вслух, не отводя взгляда. – Из-за тебя я умерла.

Яркая картина возникла перед глазами, словно вспышка лампы в клинике.

Я была единственным ребёнком в семье. Нельзя сказать, что родители не любили меня, но у них всегда было очень много дел, и на меня почти не оставалось времени. Мы жили в Тульской области, и наша квартира располагалась на территории военного городка. Отец был начальником штаба батальона и постоянно пропадал на службе. Борис Григорьевич Горбатенко отличался высоким ростом и внушительными габаритами. Когда он появлялся, его подчинённые невольно вытягивались в струнку. Никому не хотелось попасть под его горячую руку. В гневе он был страшен. Но вся его бравада и строгость были ровно до того момента, когда он переступал порог нашего дома. Здесь он становился абсолютным и безоговорочным подкаблучником.

Мама была необыкновенно красивой женщиной, и неудивительно, что отец её очень любил и потакал во всём. Несмотря на то, что в те годы в нашем небольшом городе было сложно найти приличные наряды, Вера Фёдоровна всегда выглядела безупречно, как и подобает учителю русского языка и литературы.

И у неё всегда была одна мечта – переехать в Москву.

– В Москву, в Москву! Как у Чехова, помнишь? – повторяла она отцу. Я была совсем ещё маленькой и с восхищением смотрела на мать. Тогда я не знала, кто такой Чехов, и думала, что Москва – это какая-то волшебная страна, где живут красивые, важные люди, ходят по театрам и пьют кофе в прозрачных чашках. Мама грезила этим городом, как Золушка балом. А я… Я грезила тем, чтобы она просто села рядом и почитала мне сказку на ночь. Но у неё всегда были дела, методички, планёрки, родительские собрания. Или мечты. А я вечно была где-то на периферии её мира.

Меня растила бабушка, мать отца. Которую вызвали в срочном порядке из Полтавской области, чтобы она заботилась обо мне. Я часто болела, и соседки сначала с радостью соглашались посидеть со мной, потому что не хотели отказывать жене начальника штаба. Однако со временем они утратили энтузиазм и начали находить неотложные дела.

Мария Николаевна. Баба Маня. Женщина крепкая, немногословная, с натруженными руками и удивительно добрыми глазами. Она меня жалела, не громко, не жалобно, а по-своему. Варила суп, клала в мою тарелку побольше мяса, гладила мои густые непослушные волосы и говорила:

– Ты у нас не красавица, Леночка. Зато душа у тебя хорошая. А душа – это важнее.

Я тогда верила ей. Потому что в школе со мной редко кто дружил. Я была крупной, нескладной, у меня быстро полезли прыщи и началась вечная война с одеждой: ничего не сидело как надо. И всё же я не была несчастной. Просто рано привыкла жить в одиночестве. Мне всегда было легче с животными. Я подбирала раненых воробьёв, лечила уличных котов, приносила домой щенят с перебитыми лапами, а бабушка лишь качала головой:

– Вся в моего брата. Тот тоже кошек в деревне спасал…

А потом случился переезд.

Мама добилась своего, мы уехали в Москву. В тот момент бабушка уже покинула нас. Она ушла тихо, во сне, как и жила, никому не мешая. Я искренне оплакивала её, самого близкого человека, с которым меня связывала ниточка безусловной любви. Видя моё состояние, мама всё настойчивее убеждала мужа, что нам нужно выбраться из этого болота и что для меня необходимо иметь перспективы.

Отец сначала упирался, но, как водится, сдался. Он списался с кем надо, перевёлся, хоть и ворчал, что там не служба, а показуха, и мы оказались в шумной бетонной коробке на окраине столицы. Я тогда была подростком, в десятом классе. Всё вокруг было чужим: огромные дома, чужие люди, школа, куда надо было добираться три остановки на метро. Мне казалось, я утону в этом огромном городе.

Москва не ждала нас. Она была равнодушной и шумной. Я была чужой в новом классе, чужой среди стройных, ярких одноклассниц, которые с презрением поглядывали на мои колготки, которые собирались складками вокруг колен и щиколоток. Я всё больше осознавала, что хочу работать с животными. Фраза философа Вольтера «Чем больше я узнаю людей, тем больше люблю собак» звучала для меня как мантра. Они не сравнивают, не смеются, не требуют быть кем-то другим.

И именно тогда я впервые попала в настоящую ветклинику. Была экскурсия. Я стояла, открыв рот, и не могла оторваться. Белые халаты, аппаратура, стерильность… и добрые руки врача, который ласково разговаривал с хромающим псом.

И я поняла – вот. Вот оно. Моё место.

Поступление было сложным. Конкурс в Московскую академию ветеринарной медицины был сумасшедшим, и мама всё ещё надеялась, что я стану «кем-то приличным» – филологом или, в крайнем случае юристом. Но я настояла. Я зубрила ночами биологию и химию. В одно прекрасное утро сбежала на день из дома, чтобы тайком подать документы, и… поступила. Это был, наверное, первый раз в жизни, когда я по-настоящему гордилась собой. Не потому что кто-то похвалил. А потому что я сама знала: я справилась.

Академия стала для меня вторым домом. Или, скорее, настоящим. Там неважно было, как ты выглядишь, во что одета или насколько ловко шутишь на переменке. Там важно было, как держишь скальпель, сколько знаешь о клинических признаках у кошек с панлейкопенией и насколько чётко можешь поставить внутривенный катетер. Я грызла гранит науки с таким упорством, что даже самые суровые преподаватели со временем начинали относиться ко мне с уважением.

Пятилетний марафон закончился дипломом с отличием и распределением в районную ветеринарную клинику на окраине города. Небольшая поликлиника, тесные кабинеты, очередь из бабушек с кошками в авоськах, запах йодоформа, линолеум с пузырями. Но я была счастлива. Я носилась между приёмами, ассистировала на операциях, выходила по ночам к тяжёлым животным, подбирала на улице щенят, сама же и лечила их.

Первые годы были похожи на нескончаемую гонку. Уставала до потери пульса, ела на ходу, спала в ординаторской. Но это было по-настоящему. Я чувствовала, что живу.

Потом пришли тяжёлые времена. Конец девяностых. Жизнь в стране встала с ног на голову. Люди экономили на всём – еде, лекарствах, отоплении. О животных вспоминали в последнюю очередь. Клиника пустела. Мы сами покупали бинты и шприцы за свой счёт, приходили на работу с термосами, чтобы не тратиться на столовку, грелись у старенького обогревателя, который гудел, как самолёт. Некоторые мои коллеги ушли – кто-то в частные клиники, кто-то совсем из профессии. Я осталась.

Страна трещала по швам. Людям было не до кошек и собак. Им самим нечего было есть. Хозяйки приходили, плача, умоляя: «Посмотрите, пожалуйста, собачку… Но денег нет, вообще нет…» И я смотрела. Лечила чем могла, покупала лекарства за свои. Когда бывало совсем плохо, ездила на рынок – менять то, что не жалко, на бинты и перевязочные материалы.

Зарплату нам выдавали то мукой, то банками консервов. В клинике стало пусто. Я сидела одна, иногда с дежурным щенком под ногами, и думала: может, зря? Может, надо было послушаться маму, быть кем-то «приличным»?

А потом приходили те, кто помнил. Те, кого я когда-то спасла. Они приносили хлеб, лекарства, просто тёплые слова. Это давало силы.

С личной жизнью как-то не сложилось. Был один. Мы познакомились случайно, он работал водителем, часто заезжал подбросить коробку со щенками, помочь перевезти собаку после аварии. Мы начали встречаться, а потом расписались. Всё было… тепло. Просто. По-домашнему. Он обещал, что подкопит денег, уедет на заработки, а потом вернётся, и заживём.

Он уехал. И не вернулся.

Я не стала долго ждать и подала на развод. После этого перестала думать о семье и женском счастье, просто привыкла. Работать оказалось легче, чем чувствовать.

Начало двухтысячных принесло перемены. Страна потихоньку выныривала из экономической ямы. Жизнь становилась стабильнее. Люди снова начали заботиться о своих питомцах. Я накопила немного денег, взяла кредит и открыла маленький кабинет. Однокомнатное помещение в старом двухэтажном доме, недалеко от центра, с ремонтом «а-ля своими руками», пара клеток, два стола, стерилизатор и старенький УЗИ-аппарат. Но это было МОЁ.

Работала не покладая рук. Один за другим ушли родители. Сначала отец, он умер от инфаркта, а затем тихо угасла мама. Я осталась одна в трёхкомнатной квартире, без семьи, детей и мужа. Даже цветы у меня не приживались.

Особенно тяжело было по вечерам и в выходные. Чтобы не думать об этом, я ещё больше загрузила себя работой.

Принимала бесплатно пенсионеров, выезжала на дом к парализованным животным, лечила практически за еду и спасибо. Люди шли. Сначала осторожно, потом увереннее. Репутация, как выяснилось, работает лучше любой рекламы.

Через несколько лет кабинет превратился в небольшую, но полноценную клинику. С хирургией, лабораторией, хорошей командой. Я стала «той самой ветеринаршей с душой». Меня узнавали на улице. Звонили в любое время суток. Приносили пирожки, цветы, письма с благодарностями. К концу пятого десятка лет я не стала особенно богатой, но чувствовала, что проживаю свою жизнь правильно.

До того самого дня.

Рабочий день подходил к концу. Я как раз мыла руки, собираясь записать последние назначения в карточку пациента, как в приёмной послышались шаги. Лёгкие, торопливые. Потом стук в дверь и голос моей помощницы, Машки:

– Елена Борисовна, там… – Она замялась, как будто не знала, с чего начать. – Там бомж. Принёс мейн-куна. Говорит, у подростков отобрал. Те его били… кота, я имею в виду. Хотя, по виду, и самого дядьку приложили как следует.

Я вышла в приёмную.

Он действительно был похож на человека, которого давно и безжалостно били жизнью. Лицо в синяках, глаза опухшие, изорванная куртка. Но в руках, аккуратно завёрнутое в старую, но чистую рубашку, – рыжее чудовище с окровавленной мордой и почти выдранным ухом. Глаза у кота были янтарные, с какой-то невероятной глубиной и… пониманием. Огромные лапы, пушистый хвост, взгляд… испуганный, но не сломленный.

– Вы простите, – прохрипел мужчина. – Я не знал, куда ещё. Он же… живой ведь…

– Живой, – вздохнув, подтвердила я и жестом указала на стол. – Спасибо вам. Правда. Сейчас попробуем помочь.

Когда я коснулась кота, он тихо зашипел, но не сопротивлялся. Сломана лапа, сильный ушиб грудной клетки, ожоги, следы от сигарет на боку. Уродливые отметины чужой жестокости. Я обработала раны, поставила катетер, ввела обезболивающее, начала промывать ожоги.

И тут…

Резко вспыхнул свет – ослепительно, на долю секунды. Лампа над столом издала странный треск, словно захлебнулась, и… взорвалась. Осколки осыпались вниз, я инстинктивно заслонила собой кота. В ту же секунду где-то за стенкой что-то загрохотало. Машка закричала:

– Пожар! Пожар! Электрощит!

Я кинулась к двери, запахло палёной изоляцией. Чёрный дым уже полз по потолку, растекаясь по коридору вязкой, зловещей массой. Сердце застучало в висках. Пожар в здании – страшнее не придумаешь. Мы без запаса воды, без нормальной эвакуации, без систем оповещения. Только старый огнетушитель, который я уже не помнила, когда последний раз проверяла.

– Машка, хватай животных и выметайся! – крикнула я. – Я сейчас! Я только…

Я обернулась. Кот смотрел на меня. Огонь уже отражался в его зрачках, рывками, как в плохом кино. Он не шевелился. Просто ждал.

Я подбежала, накрыла его полотенцем, прижала к себе. Горячо. В глазах резало от дыма. Всё смешалось – запах палёной проводки, хлоргексидина и шерсти.

Я сделала несколько шагов к выходу, и тогда потолок треснул. Что-то сверху рухнуло, яркая вспышка боли пронзила плечо, и я упала. Удар, крик… А потом… Темнота…

*** Панлейкопения – инфекционное заболевание вирусной природы.

Глава 4

– А ведь всё началось из-за тебя, – произнесла я вслух, не отводя взгляда. – Из-за тебя я умерла.

Марс посмотрел на меня укоризненно, зевнул, его хвост обвился вокруг лап. И тут случилось невероятное… Моя кожа покрылась мурашками, а волосы на голове зашевелились. Раздался голос – мягкий, мужской, хрипловатый, с лёгкой ленцой. Как будто он вообще не собирался участвовать ни в каком разговоре.

– Ну наконец-то. Теперь мы можем спокойно поговорить.

Я вскрикнула от неожиданности. Не как в кино – красиво и героически. Нет, это был крик человека, который только что услышал говорящего кота. То есть полноценного, флегматичного кота, который, судя по голосу, в прошлой жизни, возможно, работал диктором на радио.

– Говоришь… – пролепетала я, отпрыгивая от него. – Ты… ты… говоришь? Ты же… кот!

– Воистину поразительное наблюдение. Простите, леди, я-то думал, вы ветеринар, а не капитан Очевидность, – лениво протянул Марс. – Может, вы ещё скажете, что у меня хвост есть?

– ААААА! – произнесла я на одной ноте и попятилась назад, обходя стол.

– Отлично. Истерика позади. Теперь нам предстоит пройти через отрицание, гнев, торг и… если это тебя утешит, я могу общаться с тобой мыслено, если захочешь. Но я не стал этого делать раньше. Судя по реакции, твои родственники моментально упекли бы тебя в дурдом. Может быть, мы, наконец займёмся чем-нибудь полезным? – продолжал кот, уже откровенно развлекаясь.

Я неотрывно смотрела на него и тихо бормотала, всё ещё не до конца веря, что это действительно происходит…

– Это сон. Я сгорела, умерла и теперь в аду! Коты тут разговаривают, окна смотрят на сады, а меня называют «леди»! Я что, в чёртовом «Аббатстве Даунтон»⁈

– Ну, скорее, в его… альтернативной, слегка магической версии. Где, кстати, тебя вполне могут съесть, если скажешь кому-нибудь, что коты умеют разговаривать. Особенно в верхах. Про «съесть» я пошутил, если что.

– С-спасибо за обнадёживающую информацию! – прохрипела я, начиная ходить кругами. – Я псих. Я точно псих. Это всё галлюцинации. Или последствия принятия спирта. Честно, я никогда не злоупотребляла, так, иногда с коллегами после долгого, трудного дня, но кто думал, что всё так запущено?..

Марс, не теряя достоинства, грациозно перепрыгнул на столик и улёгся там, положив подбородок на лапы.

– Ты закончила? Или ещё немного побегаешь по комнате, крича «Кот заговорил, спасите мою психику»?

– … я ненавижу тебя, – выдохнула я. – Это ты меня в это втянул.

Марс зевнул.

– Вот зря ты это. Я, между прочим, спас тебя. Ну, как мог. Вытащил из огня. Подумай сама: начался пожар, ты могла бы спастись, но так получилось, что умерла ты, мать, окончательно и бесповоротно. Упрямая, как пробка, вцепилась в меня сильнее, чем в свою пенсию и валерьянку. Мир тебя… подхватил. Не каждый так может. Это надо заслужить.

Я остановилась, тяжело дыша, и уставилась на него.

– То есть ты хочешь сказать, я попала в параллельный мир, да ещё и в альтернативную Англию, потому что… я слишком любила котов?

– Ну, звучит не так пафосно, как хотелось бы, но в целом – да. Любовь творит чудеса, знаешь ли.

Мне ничего не оставалось, кроме как немного успокоиться и прийти в себя.

– И что теперь?

Марс поднялся, потянулся и посмотрел на меня так, как только коты умеют – с жалостью и лёгким презрением.

– Теперь ты – Аврора Рэдклифф. Леди. Девица на выданье. В доме, полном интриг. С даром слышать зверей, которых другие считают просто мебелью. У тебя есть кот. Есть голова на плечах. И, вероятно, в будущем счастливая жизнь. Но это позже.

Я села на кровать и уставилась в стену.

– Мне нужна валерьянка.

– Могу принести мышь. Тут их много. Местные – без образования, но вкусные.

Закрыв лицо руками, я упала на спину и уставилась в потолок.

– Я сошла с ума.

– Добро пожаловать в клуб, – фыркнул Марс. – Здесь отличная выпечка и, как ты заметила, говорящие коты.

– Потрясающе. Мало того, что у меня новый облик, новая жизнь, новый мир, так ещё и кот – ходячий сарказм. Я чувствую себя героиней фэнтези-романа…

– Ну… знаешь, ты не так уж ошибаешься. Но не переживай. Я помогу. Мы справимся. Просто… не вздумай звать экзорциста. А то у нас с тобой будет очень сложный разговор, когда он убежит в панике.

Я снова закрыла лицо руками. Потом рассмеялась. Сначала нервно, потом по-настоящему. А Марс лениво мурлыкнул:

– Вот. Уже лучше. Теперь нужно взять себя в руки и освоиться в этом гадюшнике. Завтра, возможно, кто-то попытается тебя отравить. Или выдать замуж. Тут как повезёт.

– Час от часу не легче, – буркнула я.

Марс хмыкнул, как только кот может хмыкнуть – тонко, с обидой на мир и ожиданием, что его никто никогда не оценит по достоинству.

– Кстати, – протянул он лениво, вытянув лапы и устроившись на подушке, как барин на диване, – сегодня тебе лучше сказаться больной. Нет, серьёзно. Голова болит, слабость, лунная чахотка. Выбирай что-нибудь романтичное, но желательно без высыпаний. А ещё попроси принести еды. Побольше. И желательно мясного, с утра маковой росинки в пасти не было. Боялся за тебя, переживал, чтобы ты не впала в истерику. Миска молока и пару кузнечиков не считаются завтраком.

Я приподняла бровь.

– И что? Мне теперь валяться в постели и объедаться, как аристократическая панда?

– Во-первых, – важно поднял ухо Марс, – ты не панда, а леди. Даже у такой затюканной роднёй леди есть привилегии. А во-вторых, нам нужно поговорить. Много. Ты ведь ещё даже не знаешь, что у тебя теперь не просто новая жизнь, но и весьма… специфический дар.

Он сделал паузу, видимо, наслаждаясь драматическим эффектом.

– Ну? – не выдержала я. – Говори уж. Пока я не вызвала батальон священников и не окропила тебя святой водой.

– Я могу говорить только с тобой. Ну, в смысле, голосом. Ментально – тоже только с тобой. Это своего рода связь. Бонус, так сказать. Остальные будут слышать только «мяу», «шшш», и, возможно, «стоп, отвали». Люди – нет, не читаю их мысли, а вот ты мысли животных можешь. Не переживай, большинство из них по развитию интеллекта не превосходят трёхлетнего малыша. Они не смогут поддерживать беседу так долго и с таким интересом, как я. Никакой какофонии в голове у тебя не будет, только если ты целенаправленно сосредоточишься на их мыслях. Кстати, вот как раз сегодня у нас будет время потренироваться. Только, представь… со мной ты можешь безопасно обсуждать людей, мужчин. Да, чуть не забыл, я вижу их… ауру.

Я прищурилась:

– Ауру?

– Ага. Цвет, настроение, силу. Чисто котовья фишка. Одни, как яркое солнце, другие, как испорченная сардина. Поверь, твоё окружение – целый зоопарк.

– Стоп, – подняла я руку. – Я только что узнала, что могу говорить с котом. Вижу, что я в другом мире, и вообще не в своём теле. И сейчас на меня вываливается сразу столько информации.

– Прости, – виновато фыркнул Марс, – я просто соскучился по нормальной человеческой драме. Ветеринарные страдания и пожар – это, конечно, эффектно. Но интриги, романы, тайны – вот где истинный вкус жизни. Ну а пока, голова болит, слабость, «принесите мне бульончик» и побольше пирожков. Нам нужна энергия. Вечером поговорим о твоих способностях подробнее.

– Я чувствую себя героиней магического реализма на грани нервного срыва.

– И выглядишь соответствующе, – любезно кивнул кот. – Но, поверь, ты справишься. У тебя уже был шанс умереть, ты им воспользовалась. Больше некуда падать, Аврора. Только вверх.

Я фыркнула.

– Говорящий кот, философ. Чудес не бывает, говорили они.

– Добро пожаловать в Великую Британию… альтернативной реальности, – ответил он торжественно. – Здесь нет магии как таковой, ею обладают единицы, и ты в их числе. Так что ты держись. А теперь, пожалуйста, изобрази слабость, закрой окно и закажи курицу. Я голоден, как дракон на пенсии.

И вот, как после этого не рассмеяться?

*** «Абба́тство Да́унтон» , или «Даунтон» (англ. Downton Abbey) – британский исторический драматический телесериал, созданный Джулианом Феллоузом.