Текст книги "Лоцман кембрийского моря"
Автор книги: Фёдор Пудалов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 35 (всего у книги 37 страниц)
Скоро Митька доказал, что не напрасно посещал собрания Васи и Вани и подслушивал в ячейке у собственных братьев-большевиков. Митька произносил на митингах «Союз-комбеда против пузатых» самые революционные речи, которые могли в некотором отношении послужить примером для старших братьев и отцов.
По утрам активисты-малолетки бежали белой улицей и кричали на морозе:
– Союз-комбед!.. Собирайся на митиньку!
Тотчас многочисленные члены и еще больше сочувствующих летели вдогонку и тоже кричали.
Митька не перенимал у старших некритически. То, что ему не нравилось, он отвергал, исправлял и дополнял. Больше всего ему не нравилась у братьев наклонность говорить на собраниях неопределенно и безыменно. Митька вносил в свои речи точность и срочность. Он называл пузатых по именам и назначил реквизиции с воскресенья.
К сожалению, несмотря на классовую сознательность и дисциплину, Митькины сочувствующие проболтались о важном решении «Союз-комбеда». Отцы-мироеды со своим молодым советником Власием Поповым, недавним председателем комбеда, оценили Митькину программу как отражение замысла его братьев-большевиков и в страхе подняли грозный шум на селе. Они потребовали, чтобы родители обуздали своих детей.
Комбед между тем вовсе еще не решался действовать. Но запальчивость кулаков и наскок рассердили бедноту и повысили ее решимость на неслыханное дело: открыть амбары и лари. Нашли попрятанное зерно. Для того и попрятано было поближе, на виду.
Народ сразу понял, что это не все, но не хотел искать.
– Это светопреставление! – кричал мироед.
Беднякам в чужих ларях свое казалось чужим. Но все признали свой хлеб, когда ели его истово, и все почувствовали, что это справедливо. И уже не голод, а справедливость возмущала людей против тех, кто прятал для себя, не жалея других. Тогда искали опять и взяли остальное, и мироеды опять кричали, что будет светопреставление.
Все ели ягель, белый мох.
В конце зимы спохватились, что съедено все зерно, не осталось для посева, и к весне ближе пошли опять. Целая толпа с председателем искала, а Ваня охранял с дробовиком. Железным щупом истыкали печь и нашли. Старый мироед молча глядел и спокойно сказал:
– Мир перевернется.
Его предсказание передалось на улицу, где народ ждал, волнуясь. По улице пронесся крик:
– Нашли!
Подбежали новые люди, удивляясь:
– А как узнали, что у него есть еще хлеб?..
– Учуяли, что ли.
В основании печи нашли около килограмма зерна, а может быть, побольше, потом говорили, что больше. Понесли его в Совет и делили по зернышку. Председатель комбеда считал зерна, все смотрели и тоже считали.
Об этом деле долго говорили и возмущались: подумайте, десять фунтов хлеба, пять фунтов!.. Три фунта хлеба у человека нашли! Человек имел жестокость спрятать такой запас! Нет совести у людей.
С этими зернами люди вышли в поле и сеяли весной 1919 года.
Может быть, год и не был самым тяжелым; но людям запомнился мучительнее других лет, потому что извечное мышление, выросшее с вымьваильским миром и лесом, вдруг нарушилось, расстроилось и пало на Выми именно в 1919 году.
И мир начал переворачиваться в недрах, всем нутром.
Где это молодежь умирает за права?.. Какие такие права дала советская власть молодежи?.. А будет ли школа в Вымьваиле?.. И мы хотим бороться за права.
– Вот есть ли такая наука, чтобы объяснила, отчего земля узорчатая в берегах? И сочится везде водой, а где-то маслом, нефтью?
Все засмеялись, но «оратор» сказал убежденно:
– Есть такая наука!
Граждане примолкли, взглянули на Васю.
Митька поманил своих сочувствующих и за углом открыл собрание.
– Первый вопрос сегодня, – громко начал Митька, – кто хочет пойти в Питер с одним сухарем учиться на ученого? Кто за – поднимайте руки!
Собрание подняло руки и закричало:
– С сухарем? Я пойду!.. Я!.. Иду я!
– Единогласно! – сказал Митька. – Теперь, кто хочет слова?
В прениях выяснилось, что сухаря не найдется ни даже одного на всех желающих стать учеными; самый младший успел призабыть, что такое сухарь.
Впервые мир интересовался меньше внутренней жизнью Вымьваиля, а более слухами о том, что происходило вне его и очень далеко от Вымь-реки. Вымьваильские мироеды говорили, что какой-то Латкин из Удорских лесов принесет всему миру райское житье, белый хлеб и сахар.
За всю жизнь, конечно, мир не переволновался столько!
Весь день Вася бегал куда-то, – казалось, он старался всегда перейти оттуда, где находился, куда-то в другое место. Везде его расспрашивали, как наиболее осведомленного человека, да таким он и был… И он пространно и горячо пересказывал, переделывал и дополнял то, что слышал от приезжих «ораторов». Он мог часами говорить. Люди качали головой:
– «Оратор» наш Вася.
Слово у него было легкое и ладное, говорил он внятно и усердно. Ему удавалось убеждать людей; а если не убеждались, то все-таки охотно слушали.
Вася почувствовал, что это чудесная работа и как раз по нем. Он решил стать «оратором»…
Повернулся медленно, с немалым усилием со спины на бок. Взял с тумбы письмо. В большом конверте было несколько строк привета от Лидии Максимовны и переписанная ее рукою Сенина тетрадка с Берестяной Сказкой.
«Шли на Кулуйское устье, из этого устья на Канин Нос, на Глубник и к Новой земли шли межи севером и полуношником».
Задумался. Шли между севером и северо-востоком?
«А та Новая земля неведома остров, неведома матерая земля».
Глава 3
БЕРЕГА ВЕЛИКОЙ НАДЕЖДЫ
«Мимо Русского завороту прошли, и один коч у них бурею на Загубский берег в Сухое море закинуло и разбило. Разбойных людей, десять человек, взяли в другие кочи.
В то лето не жили пособные ветры, а великие льды жили и встрешные ветры. И они шли мешкотно, и в Мутную реку опоздали.
Ворочались до усть-Печоры. Шли вверх по реке Печоре до Пустоозера парусным походьем два дня и в Пустоозере всю зиму плели сети.
И опять чудно им: на Алексея-Пролей-Кувшин стоит зима еще крепкая.
О Петрове дни во 56 году вышли на пяти кочах: началовож пинеженин Лев Иванов Меншик, прозвище Плехан, и с ним пустоозерец Микифор Важеник, да волочанин Михайло Дурасов, да астраханец Миколай Шелоховский, москвитин Вторай Тарутин, и я, грешной, Первай Тарутин. И брянченин Федор Григорьев, сын Потрясов, и курчанин Иван Григорьев, сын Жиров, и рязченин Иов Федоров, сын Воранов, из ряского уезда, и козлитин Тихон, прозвище Тимофей Баландин, сын Шепелев, и орлянин Оксенко Иванов, и смольянин Михайло Тимофеев, сын Дернов, и мещенин Петр, прозвище Богдан Прокофьев, сын Ергольской, и с ними жены и дети, человек сорок.
Пошли большим морем Окияном на урочище, на Югорский шар, бежали парусом два дня да две ночи, шли напрямо большим морем, переимаяся через губы морские. На губах местами глубоко, а в иных местах мелко в сажень, а инде и меньше, а в иных местах и суды стаивали.
Югорский шар остров великой каменной, местами тундра, местами камень голой, леса никакого нет и людей нет. Называется тот остров Вайгач. Около него русские люди в Мангазею не ходят, потому что отшел далеко в море, да и льды великие стоят.
Подле Югорской шар проезд из моря Окияна в Нярзомское море. Поперек проезду верст пять, инде и меньши, местами глубоко, а инде мелко. По берегу лежит грядою камень. Шли гребью день.
От Югорского шару Нярзомским морем через Карскую губу резвого ходу до устья Мутные реки день да ночь. А в то лето занимали льды большие – и обходили около льдов парусом и гребью шесть недель.
Мутная река устьем пала в Нярзомское море с полуденные стороны.
Река невелика, через можно перебросить камнем. Называется у самоедов Се-яга, Проходная река, по-нашему бы Волочанка: мелка, в грузу кочи не прошли, дожидалися с моря прибылые воды.
Грузу у них было в кочах четвертей по сту и больши. И началовож Лев Меншик повелел им тут сбирать наносной лес по берегу, что выносит в море сверху Печоры-реки и из иных рек.
Они лес посекли на дрова и склали на кочах, повезли с собой по Мутной Се-яге реке вверх. Началовож заставил всех лямку тянуть. Шли в кочах прибылою водою, а как вода спадала, ждали.
Видели – по обе стороны пустое место, тундра, и растет мелкий лес в вышину с четверть аршина и с пол-аршина, зовется ярник, а иного лесу никакого нет.
По обе стороны Мутные реки тем временем кочевала самоедь.
Зело нужен ход лямкою был – и поесть было неколи, нежели спать.
Се-ягой рекою тянулись бечевою двадцать ден и дошли до вершины той реки, до Налимьих озер, Ней-то, из коих вышла Се-яга. А вышла Се-яга из трех озер невеликих, одно другого меньше.
Учали между озерцами волочить запасы в павозках. Клали четвертей по десяти и больши, а проводили павозки от озера до озера паточинами.
Один павозок тянули два человека. Паточины от озера до озера по версте и меньши. Тянули, по воде бродячи.
От озера Мал-то до озера Ер-то и от озера Ер-то до озера Нгай-во-то.
А кочи тянули порозжие по тем паточинам всеми людьми.
От озера Нгай-во-то шли на волок до Длинного озера, Ямбу-то по-самоедски, из которого вышла Зеленая река. Сухого волоку с полверсты или больши, место ровное, земля песчана. Запасы носили на себе, на плечах, и павозки волочили конатами. Кочи тянули по каткам, конатами же, делаючи вороты, для того, что людей было мало.
Носили запасы, с кажного коча по сту четвертей и дрова, и павозки волочили, и кочи тянули ден с пять. А день и ночь единаков свет и не разнствует ничем, и учали сбиваться со счету дней».
Он плыл и сам среди троевысоких препятствий – за порогами пороги, за путью путь, за годом год. Не сказка? Легче было?.. Замечательно было!
Ночью он вышел из дому, уселся в лодке и ждал. Белая шуга спешила и шелестела вдоль борта, Вымь-река на бегу мерцала, как ветреное небо в звездах. Ваня явился, и они поплыли в молчании. Метельная поверхность реки сразу остановилась при лодке и тоже помолкла.
Вот когда было первое действительно самостоятельное плавание Васи – старые-престарые берега, знакомые-перезнакомые, и не пестрые и не узорные, а серые, снежные, ночные, неинтересные, раскрывались, как родимые берега великой надежды, и провожали в большой мир больших мыслей. Двое в лодке буйно захохотали от радости, двое ночью, посреди замерзающей реки.
Глава 4
УЖАС ЖИЗНИ НЕ В СМЕРТИ… А В БЕСЦЕЛЬНОСТИ СМЕРТИ
На двадцать девятом километре лодку затерло окрепшим льдом. Вася и Ваня начали гулять в лодке и бегать. Плясали вприсядку, боролись и так прожили, приплясывая, несколько дней, а потом здорово замерзли. Выйти из лодки никак нельзя было, потому что река обязательно прогрела полыньи в тонком первом льду под снегом.
У Васи в один сапог попала вода и замерзла. Вася уже не мог уйти. Ване пришлось рискнуть и пойти за выручкой. Он благополучно достиг берега, оглянулся – и не увидел ни Васи, ни лодки: все успело занести снегом.
В Вымьваиле верный Митька хватился своего неверного друга и первый догадался, куда пропали Вася с Ваней: уплыли учиться! – но не стал реветь. Мать заметила эту перемену и сказала старшим сыновьям:
– Глядите у меня, большевики. Вы на охоту уйдете, а ваш сочувствующий сиганет в ученые, за Васькой Зыряновым. Вы у меня в ответе будете.
– А что, мама, сами если отвезем его в Серегово? Тогда он не убежит. И пусть учится. Жить будет у тетки.
Братья не ушли на охоту в этот день, чтобы на другой день отвезти Митьку. Счастливый мальчик собрал шумный расстанный митинг у своего дома.
Рано, до света, мать подняла его и поспешно одела. На дровнях лежало много одежды и картошка в кулях.
– Зачем так много? – спросил Митька.
Мать села сверху узлов, братья молча тронули лошадей. Еще с нескольких дворов выехали груженые сани. Поехала вся вымьваильская ячейка большевиков с комсомольцами, с семьями, с топорами и с ружьями – но не на Серегово, не вдоль реки, а в другую сторону – к лесу. Заинтересованный Митька увидел, что кулаки тоже вышли из своих домов и присматривались в сумерках. Спросили:
– Куда это все едете?
– На заготовку, а кто на охоту, – ответили.
В лесу братья собрали большевиков вместе с комсомольцами у последних саней в обозе. Алексей Васильевич, председатель ячейки, сказал:
– Докладчик Ваня Уляшев.
Митька, изумленный и обрадованный, увидел Ваню, а на санях поднялся и сел Вася.
Ваня торопливо рассказал, что его встретили сереговские охотники на дороге. Рассказали, что Латкин вынырнул-таки из Удорских лесов и захватил уже Серегово вчера. Должен быть сегодня в Вымьваиле. Белые зверствуют, большевиков режут с детьми.
Про Васю рассказал: его совсем занесло в лодке. Проискали с охотниками и мимо прошли бы, да собака-медвежатница облаяла Васину берлогу на реке.
Собачий лай – чудесный лай, жизненный звук! Но и он притих и угас, потушенный снегом не проникал в берлогу. Белая берлога на больничной кровати наглухо укрыла от всего мира, в сомкнувшейся вокруг тишине. Толстый слой снега не давал замерзнуть, а температура падала и отнимала силы.
Но все же он понимал, что не от холода стал равнодушным. От равнодушия – стало холодно ко всему на свете, к самому себе, к ярким слезам на темных, непрозрачных глазах у Самеда Алиева. Сказал Самеду неуверенным голосом недавно оглохшего еще не научившегося говорить:
– Ужас жизни не в смерти… а в бесцельности смерти.
Пафос бессильных слов истощенной жизни ужаснул Самеда. Он сказал, едва не рыдая:
– Ты не говори о смерти, я умоляю! Я проклинаю себя за то, что отпустил тебя в Якутию на такие мученья!
Василий посмотрел, как энергично двигаются губы и мышцы всего лица у Самеда, и сказал с видимым усердием, подавшим Алиеву некоторую надежду:
– Страдание жизни не от физических мучений… – Перевел дыхание и закончил: – а от бесцельности их.
– Вот об этом я и предупреждал тебя! Что эти мученья с кембрием напрасны и бесцельны!
По глазам Алиева можно было догадаться, не слыша даже ни слова, что он спорит опять против кембрия, и Василий ощутил прилив сил для ответа:
– Когда у человека есть высокая цель, он идет на мученья… За победу бросает жизнь с чувством торжества… и полноценности такой, что люди могут сказать… глядя на его смерть: «Вот это жизнь!»
Алиев взял с тумбы раскрытую тетрадку, посмотрел: пишет Зырянов, больной?..
«В то время многие самоядские люди оленные напущались на наших и учали стрелять из луков, убили шестерых человек до смерти, многих переранили и учали животишка громить.
И наши учали биться за свои запасы и стрелять из луков. Ухватили копья и шелепуги и пошли на самоядь. А Вторай Тарутин, ухватя колошчатую пищаль, никогда не лжет, – приложась на самоеда, курок спустил, и выстрелила, и убило самоеда. После того каменная самоядь побежала. И отгромили все запасы».
Алиев в недоумении спросил:
– Это ты пишешь? Я даже прочитать еле могу…
Увидел, что Зырянов спит.
Болезнь ослабила его. На ноге начались нарывы и пошли по всему телу. Нельзя было даже помыть его – на морозе в лесу, в курной избушке, полной грязи и тьмы. Он не ходил в партизанскую разведку – а двенадцатилетний Митька с братьями участвовал в сражении сам-четвертый против семерых, и положили троих белых, одного взяли в плен.
Глава 5
ВСЕ ЗНАНИЕ ЧЕЛОВЕЧЕСТВА
Все же Вася медленно поправлялся – просто лучше кормился. Все дети, да и взрослые повеселели в лесу. Эта жизнь была обыкновенным делом для вымьваильцев, если бы не беспокойство за свой дом и размышление о том, скоро ли Красная Армия выгонит белых из деревни.
Красная Армия была только что организована из тех же лесорубов и охотников и чуть ли не с охотничьим вооружением. Она была очень малочисленная и едва начала обучаться военному делу. Она била белых, потому что ничего другого, полегче, сделать нельзя было. И она билась как могла.
Пёзмог она взяла в несколько минут, а под селом Небдином сражалась около суток – по пояс в снегу, при сорока градусах мороза. Потеряли многих товарищей убитыми и ранеными, а помороженными вдвое больше – шестьдесят человек.
Комсомольцы перевязывали на морозе. Алексей Васильевич хоронил в общей братской могиле вымьваильских героев, красноармейцев и своих партизан, и противников – не чужих тоже, и говорил хорошо о покойниках, сказал обо всех:
– Трое легли за правое дело, остальные – обманутые бедняки, ослепленные, несчастные жертвы нашей темноты и белогвардейского обмана.
Дядя-большевик, тот самый, что в Серегове повстречался Васе и с ним поплыл в Вымьваиль, очень сильно удивился необыкновенному великодушию Алексея Васильевича и, под великим обаянием его, десять лет спустя рассказал, соблюдая эти простые слова председателя партии вымьваильского народа. И вот в президиуме сидит и слушает, как живой, Алексей Васильевич на торжественном вечере в Сыктывкаре в честь славного десятилетия… Алексей Васильевич в не смытом еще поту сражения, разъедающем тело, а засохшая кровь стягивает мышцы его лица, и Василий не отводит глаз.
– Наша кавалерия состояла из двух комсомольцев. Она бомбой ворвалась в село Вымьваиль… – рассказывает дядя-большевик, а имени его Василий не знает до сих пор. – Мы тоже поспешили, чтобы она не осталась без поддержки… К нашему удивлению, вместо двух конников на улице оказалось их три. Третий мчался по селу без седла, без шапки на морозе, в одной ситцевой рубахе, с охотничьим ружьем в руках. Мы приняли его за оголтелого бандита и чуть не пристрелили. Это был местный комсомолец, скрывшийся от белых и партизанивший. Увидев красную конницу, он обезумел от радости и прискакал к нам на помощь и увеличил наши силы.
Я совершенно не мог предполагать тогда, что это – будущий секретарь обкома комсомола первого избрания Ваня Уляшев.
Убитых красноармейцев, партизан и белых похоронили без всякого различия в общей могиле на кладбище. Никаких речей, ни торжеств, ни венков на их скромной могиле возложено не было, только Алексей Васильевич сказал обо всех, что трое легли за правое дело, остальные – обманутые бедняки, ослепленные, несчастные жертвы нашей темноты и белогвардейского обмана.
Постаревший на десять лет бывший красноармеец воскликнул:
– Да живет вечная память в сердцах, мир праху вашему! Через ваши трупы, через пролитую вами кровь мы достигли свободы и двигаемся к социализму…
В селе Вымьваиль и теперь заметен невысокий курган… а вокруг растут белоствольные березы. По утрам звонко щебечут птички, заливаясь многострунной трелью голосов, прославляя подвиги схороненных под курганом людей…
Алексей Васильевич слушает воспоминания и подтверждает жалость народа к своим несчастным детям, обманутым темной корыстью, даже наиболее зла причинившим. Народ их породил и народ убил, по необходимости, по нужде, и поэтому воссоединил в могиле без ненависти худших со своими лучшими сыновьями-защитниками.
Весь вечер того дня победы пятеро вымьваильских комсомольцев, а среди них Ваня и прихромый Вася, гуляли по селу с двумя комсомольцами – кавалеристами Красной Армии, чуть не обнявшись, и составляли дальнейшие планы. Молодежь, освобожденная ими от белых, стояла на улице и смотрела на комсомольцев с завистью.
Васе больно было ступать – на обе ноги.
Ваня сказал:
– Давайте записывать в Союз! – и закричал: – Ребята, молодежь, айда в Совет! Будем говорить.
Дети коммунистов, братья записывались, а еще больше сестры, девушки, обиженные белыми.
У Васи начинался ревматизм, он не мог работать курьером, и для него учредили в Совете должность ночного сторожа. Но Вася проводил в Совете и весь день.
А когда осохли из-под снега муравьиные кучи и отогрелись, Вася уходил на день в лес лечиться от ревматизма.
Из-за ревматизма Вася не поехал со своей ячейкой в Усть-Сысольск в мае. Ячейка в полном составе – парни и девушки – во главе с Ваней Уляшевым отправилась воевать против белых поляков.
Но в уездном комитете партии их не взяли, потому что набрали ранее подоспевших, а дальние вымьваильцы, пока узнали о войне, – опоздали и возвратились с плачем от невыносимой обиды. Вася плакал со всей ячейкой, хотя не ездил, – обида была общая для всех.
В сумерках он возвращался из лесу, из муравьиной больницы шел торопливо в Совет узнать новости за день. Где-то смертельная война продолжалась между трудящимся народом и теми, кто хотел по-прежнему отымать плоды его трудов. И на Выми эта борьба не прекращалась, здешние мироеды помнили и хотели вернуть прежнее житье. Вымичане провели мобилизацию в Красную Армию. Осенью охотники не ушли в дальние леса, промышляли поблизости, за восемнадцать – пятнадцать километров, чтобы ночевать всегда дома.
В Совете письмоносец принес газету и прочитал речь Ленина: как научиться коммунизму. Каждому коммунисту надо овладеть всеми знаниями человечества.
Человечества?..
Глава 6
МОЖЕТ, У МЕНЯ ГОЛОВА УСТРОЕНА НЕ КАК НАДО?
Вася думал об этом весь день в лесу. Быстро рисовал непонятные значки-буквы угольком на белых березах и думал: что такое человечество?.. И покрывался испариной от муравьиных уколов.
Много ли человечеству знаемо? А про узор земли? Вдруг – не известно человечеству? Тогда откуда узнаешь?
Из самой земли, что ли…
Народ не интересуется этим, на Выми никто не думает об этом, я один. Значит, это нестоящие вещи и неправильные мысли?.. «Ты эти мысли кинь», – все говорят. Говорили. Давно совестно стало заводить разговоры об этом. А жалко было – бросить мысли.
Но не менее тяжело и непосильно было – «ну́жнее» лечения на муравейниках – сознавать разноречье своих интересов и стремлений с желаниями и намерениями отца, старших братьев, жителей всего мира. Ненужное миру – дивное, ребяческое, недостойное взрослых лесорубов и лоцманов. Побаиваться надо увлекательных мыслей.
Все люди видят сны, а я же не вижу. И монахи лечили, не вылечили. Может, у меня голова устроена не как надо?
Вася не знал, что в маленьком мире, населяющем одно село, мало и мыслей. В большом народе – и мысли больше.
Его мир был его рамкой. Его народ – какой есть – был его авторитетом. При всем сознании своего ума, окажешься по уму не стоящим народа. Уверенность в своем уме – получить от народа. Мыслить, как народ… Если народ мыслит, как ты…
Если народ – как ты?.. Вот это и значит что ты – как народ.
Искал в народе свои мысли бедный мальчик – не нашел. А мысли сами рвутся из рамки – а порывать с мирской мыслью «очень нужно», до боли, до страха. Что делать? Надо воссоединиться с миром. Что надо?.. Чтобы мир принял его мысль…
Мир слишком долго не шел к Васе. У мира слишком долгая жизнь, Васе не дождаться, Васино детство пробегало быстрее. Он пошел к миру.
Осенью Митьку отвезли в Серегово к тетке, он начал учиться в школе первой ступени. А Васю сделали председателем волостного комитета помощи семьям красноармейцев и погибших партизан.
Белые при уходе с Выми отомщали народу, а особенно лесорубам, и сожгли лесопильный завод. Не стало и лесоторговцев, заготовка торгового леса прекратилась. Только один лоцман получил работу летом 1921 года – Вася Зырянов.
Через Вымьваиль прошли городские, из самого Питера, не то из Москвы. Называли себя «экспедиция»; по-видимому, это было ученое название артели. Их начальник Иван Андреевич спрашивал проводника и надежного лоцмана, знающего реки за водоразделом. Такого лоцмана не было на Выми. Ивану Андреевичу порекомендовали Васю Зырянова, который дерзал сплавляться везде, и ему везло. Вася тоже не плавал за водоразделом.
Иван Андреевич сделал доклад на открытом собрании партийной и комсомольской ячеек. Чуть не все село собралось перед Советом, кулаки тоже пришли послушать ученого-большевика.
Он был широкоплечий, невысокого роста, с простым лицом, похожий на всех вымичан. Широкий лоб казался низким под спадающими густыми волосами… Одно было удивительное у него, невиданное: блестящие стекла перед глазами, очки.
Доклад назывался: о политическом положении, – обыкновенно, как все доклады. Иван Андреевич рассказал спокойно и очень понятно о том, как новая власть спешит научить рабочих и крестьян строить новое государство и управляться с ним. Надо спешить в этой науке и учебе, а учителей, таких, кому можно доверить, почти что еще нет.
– Ленин сам прочитал две лекции студентам – вот таким, как вы.
Студенты думали о себе то же самое, что и вы о себе: можем ли мы разобраться в таких делах, в которых ученые не разобрались.
Но великий ученый Ленин уважает нашу мысль гораздо больше, чем мы сами. Он просил не смущаться тем, что не сразу все будет понятно в таком трудном вопросе, как вопрос о государстве. «…Никогда не следует ждать, чтобы можно было в краткой беседе, за один раз достигнуть полного выяснения этого вопроса».
Ленин сказал своим неученым слушателям, как равным, что он надеется еще обменяться мнениями с ними.
Он посоветовал им прочитать некоторые книги и опять предупредил, что не следует смущаться, если покажется трудно: потому что непонятное на первый раз поймете при повторном чтении. Потом Владимир Ильич еще раз напомнил, что не следует смущаться, если не сразу все будет понятно. «Этого никогда почти не бывает ни с одним человеком». Но, возвращаясь к предмету, перечитывая книгу и обдумывая с разных сторон, вы добьетесь того, что будете понимать если не все, то, по крайней мере, большую часть…
«И вы верьте своему здравому уму трудящегося человека, – сказал Иван Андреевич, – как верит и уважает народный ум товарищ Ленин».
Вымьваильские охотники так довольны были его словами, что стали хлопать вслед за отпускниками-красноармейцами, которые принесли эту замашку из России.
Ваня толкнул Васю с силой, Вася ответил ему понимающим взглядом, и оба с надеждой почти уже уверились, что все устроится.
Глава 7
МИР ЖИВЕТ МЕДЛЕННО, А Я – БЫСТРО
У постели Василия сидел новый начальник Главнефти, Иван Андреевич, и кричал, наклонясь к его уху:
– Крелиусный станок уже на Полной. Жду телеграммы о начале бурения!
Василий в оживлении попытался сесть, но свалился.
– Ты должен немедленно уезжать! – крикнул Иван Андреевич. – Путевка на два месяца, а там продлим.
– Из Москвы самолетом прямо и до Полной, – тихо сказал Василий.
Иван Андреевич рассмеялся:
– На Полную тебе маршрут указан – через Крым!
Василий напрягал слух и внимательно смотрел.
– Где Меншиков?
– Меншик исчез и не разыскан пока. Это какой-то проходимец и, возможно, белобандит из шайки, зверствовавшей в годы гражданской войны на Индигирке. Фамилия его не Меншиков, а Меншик. Его разоблачил младший брат, которого привез из Якутии другой молодой человек. Оба – твои преданные приверженцы. – Иван Андреевич вынул записную книжку и нашел их имена: – Семен Агафангелович Тарутин Русский-Жилец и Савватей Иванович Меншик.
– Где они?
– Тарутин приехал с направлением от якутского Совнаркома учиться. Меншик Савватей Иванович потребовал, чтобы его командировали на Полную в качестве твоего личного доверенного… По рекомендации Лидии Максимовны мы так и сделали. – Василий озабоченно взглянул, Иван Андреевич улыбнулся. – Так что Савватей на Полной, в распоряжении бригадира Мамеда Мухамедова.
– За какие это заслуги Тарутина послал в Москву Совнарком Якутии? Это опять Сенины сказки.
– Именно так. Он вообще знатный человек Якутии, орденоносец. Теперь Тарутин нашел какую-то замечательную летопись, называемую Берестяная Сказка. Она уже доставлена в Академию наук. Сказка по-новому освещает историю появления русских на Индигирке.
Изможденный, бессильный даже думать – даже на самую любимую тему, Василий подчинился инерции воспоминаний, питавших его мозг все время болезни, восстанавливавших его силу, его уверенность в себе – его здоровье.
Пока Вася водил экспедицию Ивана Андреевича на Жирную речку, комсомольская ячейка выбрала делегата на съезд в Сыктывкаре. Выбранный Ваня Уляшев уплыл в тот же день.
Вася уверен был, что ребята выбрали бы его и Ваня тоже был бы за него…
Но не хватало времени вникать в свои огорчения. Надо было добывать из реки пропитание для одиннадцати человек семьи и успеть позаниматься более интересными делами, а ночью сторожить Совет… Надо было успевать и успевать!
Вася везде успевал примечать, указать, надоумить. Ему казалось, что встанет вся работа без него. Ребята уже и сами привыкли считать, что не могут ничего сделать без Васи… А пришлось управляться без Васи, а Ваня успел даже еще лучше.
На заре все село рыбачило, добывая пропитание. И приехала комиссия из Москвы, просила у голодающих на Выми помочь хотя бы церковными ценностями голодающим в Поволжье. Граждане согласились, а председателем на такое дело выбрали, не без ума, Ваську Зырянова, благо за все берется. К тому же приметили, что председатель приезжей комиссии, рослый парень, имел от роду всего пятнадцать лет.
Через Вымьваиль прошел красноармейский полк, он потребовал от председателя волисполкома собрать отсюда подводы до следующего села. Председатель сказал, что нет лошадей, и уперся. Командир понервничал и арестовал председателя. А полк все равно не мог поспешить, потому что он отпустил подводы, доставившие его сюда. Вася сказал гражданам:
– Почему нельзя взять коров, если нет лошадей? Потянем по наклону. Надо запрячь всех коров.
Командир отпустил арестованного, коровы потащили по наклону имущество отряда, а граждане отказались от нерасторопного председателя и выбрали Васю. А так как Васе не было восемнадцати лет, то постановили считать его исполняющим обязанности.
Вася проявил тут свою деловитость: не оставил должность сторожа. Днем он исполнял обязанности председателя, а ночью сторожил свой исполком и платил себе за сторожбу по совместительству.
– Вася, а когда ты спишь? – спрашивали ребята, а девушки смеялись.
Сторож мог бы спать ночью, потому что никакие воры не зарились на пустоту исполкомской избы. Но слышно было за полночь – звенели песни и шумели разговоры возле сторожа, а когда молодежь разбредалась по домам – и тогда не было полной тишины возле Совета: до самого утра сторож кого-то целовал.
Партийная и комсомольская ячейки устраивали немало субботников: и дрова наготовить для красноармейских жен, и грибы собрать… И в лесу Вася-председатель успевал первый заметить гриб в прелой листве под зеленым сумраком, и набирал он больше всех, и еще соседям кричал:
– Во-он гриб!.. Направо смотри!.. Что ты, не видишь?!..
Навязчивый был председатель, и на это многие досадовали.
Он в свои шестнадцать лет возымел рассуждение, что люди для самих себя сделать ленятся лишь только потому, что до сих пор обходились без этого. Но когда они сделают, пусть нехотя, – они порадуются потом.
Откуда-то принесло, или ветром нанесло, новую затею: клубы строить. Граждане устроили хороший клуб, который Васе казался замечательным. Потом строили больницу.
Многое делали для себя нехотя – потом они радовались…
Эта жизнь полна была для Васи трудного, деятельного счастья.
Ветеринарный фельдшер (скорее это был коновал) сказал ему:
