Текст книги "Лоцман кембрийского моря"

Автор книги: Фёдор Пудалов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 37 страниц)

– О, да ты здоровый! А ну, барышни, потрите-ка его беленькой мочалкой, ручки, личико, животик. Ножки разуйте, скоро! Этот мужик не пропадет.

Его положили на разостланную шубу. Бернард Егорович жалостно стонал. Таня и самая маленькая оттирали его снегом. Самая маленькая кричала на Таню:

– Что ты делаешь? Зачем ты мажешь?!. Это снег, а не крем! Надо тереть изо всей силы, до крови! Ты совершенно не жалеешь человека! Ты свои руки не жалей! Смотри, как я тру!

Она оставила Небеля Тане и кинулась к Сереже Лукову. Он поднялся с реки, белый в лице, как ледяная глазурь на его ватнике, на штанах и на сапогах.

– Зачем стреляли? Я не нашел Небеля!

Самая маленькая схватила его за руку, небрежно крикнула:

– Вот ваш Небель! – потащила к костру, торопливо стала снимать с него и бросать помощницам стеганую куртку, сапоги, стеганые ватные штаны, чтобы девушки сразу выколотили и развешали сушить. Сережа еще пытался защищаться, устыдившись. Самая маленькая прикрикнула:

– Не мешай мне!

У костра на зеленом хворосте Зырянов лежал не то в беспамятстве, не то в оглушении внезапного сна. Он был укрыт двумя шубами, одежда его сушилась, распяленная, у огня.

Двухнедельная реденькая бородка соломенного цвета, уплотненная мякиной, уменьшала худобу его лица. Лидия поддерживала ему голову и поила из ложки чем-то горячим, раскрывая ему ложкой рот, и сама бессознательно усердно полуоткрывала рот, помогая ему вкушать.

Савва сидел возле нее и рассуждал:

– Эх и щуплый! Где вмещается дух в нем?.. Ты, Лида, ученая, укажи мне: непомерный дух в нем.

Лидия молчала. Разговор Голосины мешал ей. Лучше бы Савва совсем ушел, пока она покормит. Это занятие всецело поглощало ее, как в детстве, когда приходилось кормить большую куклу, которая тоже при этом закрывала глаза, и в эту минуту они обе ни о чем не думали – кукла и Лида.

Но Савва не уходил. Он не сводил глаз с ложечки.

Кукла любила сладкий чай, так же как ее мама Лида.

Лидия сварила сахарный сироп в спирту: сахар залила спиртом и подожгла. Прежде чем мужчины успели разложить костер, уже готов был сироп для Зырянова. И конечно, для Саввы, для илгинского колхозника, для Сережи и для Небеля.

Сережу не надо было поить с ложечки. Для Саввы Лидия прибавила спирта в стакан, но он великодушно отдал его колхознику и дождался следующего стакана. Илгинец выпил с увлечением. Сладкий спирт изумил его, он сказал, что согласен еще купаться, пусть барышня лечит его.

Савва не сводил глаз с ложечки и тоже вытягивал губы, как будто передразнивал Лидию. Он, видимо, мучился сочувствием. Лидия решительно сказала:

– Савва, присмотрите за девушками, чтобы они не испортили Небеля.

Он побежал и добросовестно занялся порученным делом – стал развлекать девушек рассуждениями:

– Вот, говорят, человек тоже зверь. А морж – зверь или человек?.. Из всех на свете только моржи да люди способны купаться зимой – дай бог здоровья им. Но на морже – сапоги из чистого сала и обут с головой, а на человеке? Ум, смекалка крепче моржовой шкуры.

– Василий, вы меня слышите?.. Вам лучше? – спросила Лидия шепотом.

Зырянов не отозвался. Он лежал с закрытыми глазами.

– Никогда бы не подумала, чтобы плотовщик оказался таким неженкой, – сказала она погромче и внимательно наблюдала за его веками, но они не дрогнули.

Он спал глубочайшим сном и во сне сосал с ложечки сладкий спирт.

– Как вы могли так отвратительно поступить со мной?.. Никогда в жизни я вам этого не прощу, слышите? И разговаривать с вами не буду! Я в этом тысячу слов дала себе… Вы безнравственный человек. Вы дикарь… на третьем курсе вуза. – И еще тише, с дерзостью спросила: – Умеете ли вы любить?.. – и вся залилась неудержимой краской. – Я думаю, что эта способность еще не зародилась в вашем тысячелетии…

Она зорко наблюдала за его веками. Зырянов безмятежно сосал с ложечки сладкий спирт. Ей захотелось поцеловать эту грязную, нечесаную голову, обсыпанную мякиной. Никто не смотрел в их сторону, но она испуганно оглянулась, как будто желание могло быть подсмотрено людьми.

На другой день к вечеру экспедиция пришла в Жигалово. На темной улице стояла трехтонка, груженная сеном.

Зырянов сообщил результаты переговоров с шофером:

– Машина идет в Иркутск. Шофер возьмет пять человек. Я считаю, первыми должны уехать студенты.

– Как ехать-то, вместе с этим сеном? – спросил Порожин. – Поезжайте, я не возражаю.

– Студентов четверо, – сказал Зырянов. – Лидия Максимовна, вы поедете?

– С удовольствием.

– Сомневаюсь в этом удовольствии, – сказал Сережа.

– Но вы не возражаете? – вежливо спросила Таня. Порожин и Небель пошли искать Дом крестьянина, уже переименованный в Дом колхозника.

– Они забыли попрощаться, – сердито сказала Таня.

– Они не забыли, – сказал Зырянов. – Они не привыкли.

Лидия смотрела на могучего человека, сиротливо стоявшего в стороне от их сварливой, но все-таки дружной компании. Он с грустной завистью наблюдал за перебранкой своих недолгих сотоварищей в трудах и дорогах. Лидия подошла к нему.

– Я тебя буду помнить, Савва… У тебя не только голос удивительный…

– Я весь удивительный, – сразу подтвердил Савва.

Лидия рассмеялась:

– Пожалуй, это правда.

– Правда. Потому никогда по имени не зовут, а клички придумывают.

– Понимаю. Имена все обыкновенные. Куда же ты теперь, Савватей Иванович? Жалко, что не с нами.

– И мне жалко!

Помолчав, он сказал:

– А ему, как ты понимаешь, жалко?

– Он сюда вернется, – сказала она уклончиво.

– Да что ты!

– Будущим летом хочет вернуться.

– Опять по камням? Или по золотишку?

– Нефть искать будет.

– Я бы ему помог. Я бы и тебе помог. Я ведь сколько истоптал по Якутии, знаешь? Я вам покажу такие места, камушки-самоцветы. – Он засунул руку в глубь одежд на груди и протянул что-то на ладони: – Возьми на память.

Он зажег спичку. Лидия увидела в своей руке красивый кристалл.

– Носи! – сказал Савва гордо. – Алмаз! Цены нет!

– В Якутии пока алмазов не найдено. Это удвояющий шпат.

– Как не найдено! Вот он – как мой глаз! Я нашел.

– Спасибо, Савватей Иванович. Но это чересчур дорогой подарок. Алмаз такой величины стоил бы пуда два золота. – Она протянула Савве кристалл.

– Не беру, – твердо сказал Савватей Иванович. – Я подарил тебе. У другой и отобрал бы.

Лидия опять рассмеялась. Какая откровенность! Интересно, откуда этот человек?

– Я могу подарить и вдвое… Только верно ли?..

Он нагнулся и приблизил глаза к ее лицу. Отдала бы она так скоро два пуда золота?.. Он погрустнел.

Она должна была вернуть затуманившейся душе Буяна ее алмазную ясность. Лидия сказала:

– Я стеснялась взять такой дорогой подарок! Спасибо, Саввушка!

– Вот и я говорю! – Он обрадовался. – Ты побереги его, Лида.

– Откуда ты родом, Савва?

– Для чего тебе?

– Речь твоя мешаная. Разноязыко говоришь.

– Разноязыко?

– Ну да: по-нынешнему и по-старинному, по-городскому и по-деревенски… Ты не отвечай, если не хочешь.

– Врать тебе не хочу. Вот как скажу я тебе одной, втай: русский я жилец. Поняла?

Она с любопытством вслушалась. Он сказал это с гордостью. Но что означало это странное выражение? Оно имело для него особый смысл.

– Не поняла.

– Пояснить не могу… Не ученый же я по вашей науке, – вдруг жалобно сказал Савватей Иванович.

– Жалко, что неграмотный… Написал бы ты мне письмо в Москву…

– Я напишу, Лида! Говори, куда послать.

– В Москву, на Арбат, Денежный переулок, дом семь, квартира два.

– В Денежном переулке два квартира занимаешь?.. – с уважением сказал Савва.

– Нет, нет, квартира номер два, так и пиши. А в переулке нашем денег не делают уже триста лет.

– А на что зря? Всегда денег мало. Сотню добрых людей угощу, а то и полста: с улицы сколько наберется – всех угощу, и карманы пусты. А долго будут везти письмо до Москвы, на Арбат, да в переулок?

– Смотря откуда.

– От Усть-Илги.

– За месяц довезут. Но в Усть-Илге кто тебя научит русской грамоте? Лучше ты здесь, в Жигалове, устройся.

– Я сам кого хошь научу грамоте. После Нового года сразу и жди письма!

– Сразу и ждать буду… А говорил – неграмотный!.. И я буду хранить твой подарок! – и в мыслях добавила: «Ты сам – алмаз».

– Там этого так много, что из него можно, – шепнул Савва, – алмазные хоромы для тебя построить. Пойдешь со мной?

– Лидия Максимовна! – закричал Зырянов раздраженно.

– Скажи ему, что я здесь.

– Сюда иди, Василий Игнатьевич! Здесь она.

Когда Зырянов подошел, вокруг Лидии сбежалась толпа местных жителей на возглас Саввы.

– Прощай, друг-человек! – Буян не выпускал руку Зырянова. – Назад будешь?

– Непременно. В июне.

– Возьми меня в свою партию.

– С удовольствием. Да где я тебя достану в будущем году? В каком лагере тебя искать?

– Назначай свидание, – сказал Савва сурово.

– Не могу, – сказал Василий.

– Эх!.. А то – «с удовольствием». Один рот, два языка.

– Почему не можете? – сказала Лидия. – Человек относится к вам с редкой искренностью.

– А что, если он обчистит экспедицию, – резко сказал Василий. – Ему разве нефть нужна?

«Ему нужны вы», – мысленно сказала Лидия.

– Ему хоть бриллианты – и тех не надо в земле, а в чужом кошеле.

– А ты люби друга не без убытка, – сказал Савватей Иванович.

– Вот это сказал!.. – Василий восхитился. – В Черендее, в эвенкийской кооперации у председателя узнаешь про меня.

– Заметано! – весело сказал Савватей Иванович.

Грузчик на машине перекидал сено. Он повысил штабель в передней части кузова и вынул середину, оставил боковые стенки, а когда пассажиры уселись, достроил заднюю стенку и накрыл всю камеру кровлей.

– Он попросту замуровал нас, – сказала Лидия.

Грузчик неохотно вынул один брус из задней стенки для продуха, положил наверх и сказал:

– Вам же хуже – скорей завалится.

Через рев мотора они услышали мощный голос: «Прощай, Вася!..»

Машина запрыгала на ухабах таежного тракта. Путешественники с беспокойством прислушивались к шуршанию стен и кровли. Каждый брус сена весил двадцать четыре килограмма.

– Я так надеялась выспаться в Жигалове! Там, наверно, упоительно жарко в избах… – жаловалась Таня.

– Побереги язык, откусишь на ухабе.

В кабине шофер говорил грузчику:

– Интересно, еще держится или похоронило их?

– Надо посмотреть.

– Сами скажут.

– Они скажут под тонной сена! Удушатся.

– Этот щупленький, который договаривался? Он не удушится.

По крыше кабины застучали. Собеседники примолкли, шофер прибавил газ. По крыше забарабанили. Шофер грозно сказал:

– Кому там руки отбить?

Он остановил машину, злобно ругаясь. Стали слышны крики и стоны.

Грузчик помог Зырянову откопать пассажиров. Сережа Луков пробормотал под глыбами:

– Товарищи, спасайтесь сами… Помочь не мо…

Когда его подняли, он был без сознания.

Выяснилось, что Зырянов разбросал часть сена дорогой, пока шофер не спешил остановить. Шофер рассвирепел, а потом впал в отчаяние и примирительно заявил, что его оштрафуют, если он доставит неполный груз. Василий вручил ему тридцать рублей и сказал:

– Поехали.

Глава 34

КЕМБРИЙСКАЯ ПЫЛЬ

В теплый, сухой вагон в Иркутске они вошли с нетерпением, с восторгом, почти ворвались, и Таня с завистью поглядела на равнодушные к этим благам лица многодневных пассажиров, слегка уже отупевшие от благ.

– Есть же счастливые люди!

Она получила их приедающееся счастье и спала сутки с перерывом на обед. Вся экспедиция спала.

Лидия будила восемнадцать человек по очереди, прогоняла их умываться, кормила и снова отпускала спать и даже гнала, если кто-нибудь пытался затеять разговор.

– После Урала успеете наговориться. Зырянов велит спать.

– Кончилась тирания Зырянова, – сказал Сережа Луков с верхней полки. Поборолся со сном и еще сказал: – Не желаю спать по приказу Зырянова. Нарочно не буду спать.

– В таком случае расскажите, что вы почувствовали, когда провалились в воду. Рассказывайте, Сереженька! Ну?.. – Она подняла глаза. Сережа спал.

Зырянов спал двое суток и спал бы дальше, но услышал разговор в соседнем купе и насторожился. Там ехали какие-то нефтяники. Они говорили о Байкале.

Они оказались из байкальской экспедиции треста «Сибирьнефтеразведка». Двое узнали Зырянова и усмешливо припомнили его содоклад в прошлом году. Зырянов ехидно спросил, успешно ли бурят в третичных слоях на Байкале, а они не менее язвительно осведомились, нашел ли он нефть в кембрии.

В купе пришел Небель и поздоровался с девушками:

– Приветствую лямочниц-практиканток!

Девушки с жалобным смехом и с энтузиазмом стали вспоминать свои мучения на Лене и горевать о разбитых полуботинках и туфлях. Туфли пропали, мучения зажили, начала выступать героика минувших дней.

В теплом и сухом вагоне перед самой Москвой, уже не на зимней Лене, лямка излучала хвастливый ореол живописного подвига, выпадающего раз в жизни. И пыльный, накуренный курятничек на колесах становился изумительно уютным, и лямка обнаруживала неожиданное свойство нематериального, но чем-то очень ценного приобретения на всю жизнь.

– С чем вас и поздравляю, – сказал Небель презрительно. – Не забудьте поблагодарить Зырянова, который запряг вас в одну лямку с бандитами и сифилитиками, чем и обогатил вас духовно на всю жизнь.

Девушки приумолкли на минутку, удивленные и оскорбленные.

– Они у нас ничего не украли, – сказала обиженная коллекторша Небеля.

Самая маленькая побежала и привела Зырянова за рукав.

– Ну вот, теперь говорите, Бернард Егорович! В чем вы обвиняете его? – сказала самая маленькая Надежда, самая бестактная, самая назойливая… Ее можно было именовать различными кличками, но непременно самыми крайними. Таково было мнение Небеля всегда, а сейчас он был особенно неприятно удивлен ее пронырливостью.

– Я, наоборот, советовал поблагодарить Василия Игнатьевича.

– Ах, так?..

Она в негодовании оглянулась на подруг. Зырянов покраснел:

– Больше я вам не нужен?

– Постойте!.. Разве вы ничего не хотите ответить на это?..

– Я должен отвечать? Я не знаю, что отвечать на это… Меня никогда не благодарили. – И вдруг, вместо того чтобы уйти, уселся в уголок и сказал: – Вы хотели судить меня за Усть-Илгу? Судите.

– Перестаньте! – сказала самая маленькая. – Мы все за вас. Правда, девочки?

– Правда! – искренне и дружно сказали три или четыре девочки.

– Именно поэтому вы, товарищ Зырянов, и должны доказать нам всем, что вы поступили правильно.

– Но если вы согласны со мной, зачем доказывать?..

– Нет, не согласны! – воскликнули те же три или четыре девочки.

– Это – в Усть-Илге?

– Да, – сказала коллекторша Небеля.

А Бернард Егорович молчал.

– Нет, – сказала самая маленькая, – спор идет о лямочниках.

Он усмехнулся:

– Если на то пошло, они тащили ваш багаж. И в то время, когда они тащили, мы не возмущались. Теперь вы возмущаетесь мною за то, что я заставил их тащить.

– Но почему это наш багаж, а не ваш?

– Его багаж, – сказала самая маленькая, и все засмеялись, – он дотащил бы уж как-нибудь сам.

Зырянов помрачнел при этом намеке на легковесность его кембрийского багажа, но смело сказал:

– Правильно. И уж я-то сам не пропал бы в лесу. Но государственные интересы требовали защиты… А четыреста человек, если бы пошли самотеком, неорганизованно, что сталось бы с ними? Сильные ушли бы вперед, слабые могли погибнуть в дороге. Из Усть-Илги до Жигалова нетрудно каждому дойти со своей котомкой. А от Усть-Кута до Усть-Илги – сто пятьдесят километров, – легче баржу тащить всем народом, чем одному свою котомку.

Девочки молчали. Василий увидел, что им непонятно.

– Объяснить невозможно было – эти люди не поверили бы. Они росли в единоличном духе и вкоренились в нем. Надо было организовать принудительную взаимопомощь, чтобы их самих спасти.

– Всех? – иронически спросил Небель.

– А спасать надо не всех?

– Вы сами отметили, что сильные не нуждались в принудительном спасении.

– Но слабые не могли спастись без помощи сильных.

Он помолчал и добавил:

– Сначала надо заставить людей сделать. Потом они осознают и оценят… Даже среди интеллигентных людей, если вы помните… не удалось достигнуть согласия без принуждения… Вы извините, я вернусь, как только вы подготовите ваши возражения.

Он вскочил, но Лидия заговорила напряженным голосом:

– Итак…

Василий быстро сел.

– Товарищ Зырянов очень доволен собой и своим поведением в Илге тоже.

– В Илге был порог, – сказал Василий тихо и опустил глаза. – Я увидел, что пройти через Илгу будет потруднее, чем шли всю дорогу в лямке… На порогах лоцман обязан без промедления подавать команду, а не объяснять обстановку… Но я – прошу извинения у всех девушек и у Лидии Максимовны… (ох, как трудно далось это простое слово, которого не было в лоцманских привычках!) – я не оправдываю себя. Я должен был попробовать объяснить… – Он вскочил. – Позвольте мне сейчас уйти!.. А потом мы поговорим… – Он медлил, не решаясь уйти самовольно, и пытался скрыть смущение: – Там надо чуточку додраться!..

– Идите, – разрешила самая маленькая Надежда. Байкальцы ревниво осмотрели кембрийский битум и попросили разрешения сделать бензольную вытяжку.

Затем они принялись рассуждать о доломитах и высказали высоконаучные сомнения, а Зырянов загорячился. Это продолжалось весь день – в купе, на площадке, в ресторан-вагоне, – со страстью, с яростью, как первая весенняя встреча на стадионе, со штрафными ударами (по образцам!) и забитием голов (опять-таки образцами)… «Мячи», то есть образцы, разрушались, их заменяли другими.

Когда замелькали пригороды Москвы, спорщики сразу вернулись в обманчиво холодное состояние пассажиров, которым, вообще говоря, нет дела до попутчиков, почти и незнакомых, и занялись своими чемоданами. Зырянов тоже занялся своим рюкзаком.

Он удивленно шарил в опустевшем мешке. Он даже пытался потребовать от недавних собеседников, свои образцы, но пассажиры усмехнулись: чудак этот Зырянов. Кому нужны его доломиты?

Василий схватил рюкзак и вытряхнул над газетой. На газету высыпалось немного темного порошка, купе наполнилось тонкой, очень древней пылью кембрийского возраста и громкими протестами: девушки уже почистились и привели себя в опрятный вид для Москвы. Все, кроме Лидии, выбежали из купе. Василий скомкал газету и швырнул в сетку. Сложил книги в рюкзак и ушел на площадку сконфуженный и злой.

Лидия осторожно развернула скомканную газету, смела с полок драгоценную пыль в нее же и успела все собрать в папиросную коробку, когда поезд медленно подходил к перрону.

Зырянов стоял на площадке. Лидия обратилась к нему с некоторой церемонностью, потому что ведь она не разговаривала с ним после Усть-Илги…

– Василий Игнатьевич!

Он повернулся к ней и молча ждал.

– Вам в детстве кто-нибудь рассказывал сказки, Василий Игнатьевич?

– Мало, – неохотно ответил Василий. «И найдет же время женщина говорить о сказках», – подумал с горечью.

– Ваше поведение было сказочное… – Она протянула ему папиросную коробочку с кембрийской пылью. – Возьмите вашу иголку, Василий Игнатьевич, которую вы выменяли с козы, которую выменяли с быка, которого выменяли с куска золота… Поберегите хотя бы иголку… Не подумайте, что я с вами разговариваю. Я просто пожалела… сказочного человека. Без иголки вы растеряете и пуговицы… Надеюсь, что при вашей кембрийской вежливости вы известите меня, какой будет приговор лаборатории. Если Викентий Александрович возьмет на себя риск анализа такой драгоценной пыли. Желаю вам удачи!

Она подала ему руку и с важностью ушла прятать загоревшееся лицо: «Я сама указала ему для анализа нашу лабораторию!.. И он должен сообщить мне результаты анализа, который сделают в моем институте, у Викентия Александровича!.. Что это значит, Лида?.. Как тебе не стыдно быть такой девчонкой?!. Нет, как это я могла?!.»

Василий побежал прямо с вокзала в институт и «поймал» одну хорошую лекцию по петрографии. Вечером в общежитии он выяснил у товарищей, что они успели пройти на четвертом курсе, и решил, что догонит в два месяца. На другой день вечером он начал работать в библиотеке, а днем побывал в Геологическом институте.

– Это все ваши образцы? – в недоумении спросил Синицкий, директор института, когда папиросная коробка легла на его стол. – На вес алмазов. Едва ли будет возможен анализ.

Заведующий лабораторией доктор химических наук Викентий Александрович заявил определенно, что полный анализ не удастся сделать. Вряд ли есть вообще смысл занять лабораторное оборудование и затратить время лаборанта на такой сомнительный анализ.

– Я сам буду работать лаборантом, без оплаты! – предложил или, вернее, попросил Зырянов.

– А вы работали в лаборатории?

– Я научусь, – попросил он.

– Но как вы будете совмещать это с занятиями в Нефтяном институте? Как бы за вас не попало от Ивана Андреевича, – сказал Антон Елисеевич со злопамятностью, – ведь он вас прочит в аспирантуру.

– Я догоню свой курс через два месяца, я рассчитал.

Он стал ежедневно приходить в лабораторию и помогать лаборантам. Когда он освоился с несложной технологией анализа, доктор разрешил приступить к сомнительному образцу.

Василий спал четыре часа в сутки и в течение двух месяцев догнал свой курс. В лаборатории он закончил анализ.

– Пожалуйте! – Викентий Александрович протянул бумажку Зырянову и наблюдал за ним.

На бумажке были выписаны несколько букв и несколько цифр… заключавшие неопровержимое подтверждение наличия кембрийской нефти. А может быть – отрицание?..

Василий понимал значение каждой цифры и буквы. Но их сочетание указывало на что-то… на то, что появилось в результате их сочетания. Что это? Василий не мог этого знать.

Химик наконец сжалился и сказал:

– Это пиробитум. Материал, не дошедший до нефти.

Василий молчал.

– Процесс образования нефти в этом пласту когда-то начинался, но по какой-то причине не завершился.

Лидия просила сообщить ей приговор, вспомнил Василий. Приговор соответствует всем данным мировой науки, сказал доктор. Он тщательно спрятал бумажку с приговором.

– Спасибо, Викентий Александрович.