Текст книги "Лоцман кембрийского моря"

Автор книги: Фёдор Пудалов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 34 (всего у книги 37 страниц)

Она мчалась молча, туго и только перед самым упором заколебалась на одно мгновение. Водяное полотно выпукло обтянуло наклонный порог, и я увидел неожиданно пустую щель между рекой и льдом. Лодочка прильнула к натянутой поверхности и с нею вместе тихо, спокойно и мгновенно скользнула через блик на сгибе и со ската юркнула в разрыв.

Сами пальцы сжались на бортиках. Непонятный шум сразу оглушил меня, поток темноты ослепил меня и вызвал стремительное мерцание в глазах. Я лежал на спине и прятал голову на дне лодки, я очень боялся разбить голову об лед. Я смотрел широко раскрытыми глазами и видел, как уносило меня в такое беспросветное одиночество, которое само было могилой. Я не чувствовал ни холода, ни тепла, только безвозвратное отчаяние оттого, что я бросил моих дорогих русских жильцов, которым я принес так много пользы, и они меня ценили и возвышали, и в конце концов я вывел бы их всех из вечного заточения и сам вышел бы вместе с ними и с Марьяной. Русское жило стало бы самым модным мировым курортом! Я вспомнил сразу всех голубоглазых, русоволосых русских жиличек, сказочно красивых, – Маруся Тарутина красивей всех.

Вода издавала глухой, необычайно густой шипящий звук. Я услышал придавленный свист лодочки между водой и льдом и ощутил кровлю так близко, что в пальцы проник острый страх, и я снял с бортиков руки, как бы не стерло пальцы льдом. Я подумал, что кровля вожмет лодочку в воду, воздуха совсем не останется и я захлебнусь. Странным образом я почувствовал облегчение после этой мысли. Я уже устал бояться, Я глубоко вздохнул, набрал воздуха полную грудь и с бессмысленной уверенностью подумал, что все обойдется отлично. Мне даже показалось, что и лодка летела уже не так быстро.

Теперь я догадываюсь, что оттуда река потекла полого. В том месте кровля действительно опустилась к самой воде, а над пологим течением поднялась, но дальше опять опустилась – и я опять почувствовал угнетение и страх, но через две секунды вылетел под открытое великолепное небо. Я моментально сел и увидел со всех сторон просторную, зеленую, солнечную землю и услышал крик, обращенный, может быть, и ко мне. И здесь я испытал самое сильное впечатление, потому что кричал единственный в мире голос Николая-Иванычева бати.

Он гремел над рекой и над равниной, отбиваясь от Наледи:

– А ну-ка, чалься к нам!

7 октября 1935 г.

На правом берегу сидели три фигуры. Они вскочили, но солнце стояло за ними, я не мог рассмотреть их черные лица. Я повернул к берегу с ликованием, не подумав о возможной опасности от этих людей.

Я услышал сверху, с обрыва Наледи, тонкий голос Иванушки:

– Саввушка!.. Саввушка!..

Одна из фигур на берегу запрыгала и закричала:

– Сеня!.. Ура!..

Я догадался, что это – Джазик, и узнал в маленьком Дубочка, а третий был незнакомый. Это и был брат Николая Ивановича, только не батя, а младший – Савва. Он хотел идти в Русское жило, но я сказал, что лаз через промоину завален основательно. Савва очень удивился.

Я рассказал положение в Русском жиле со старухами, с женихами и невестами. Савва стал хохотать, а под конец пригорюнился и сказал, что, видно, не судьба ему жениться.

Иванушка сбросил мой мешок.

У ребят запасы кончились, ихние собаки были прехудые, моего запаса ненадолго хватило бы. Нам приходилось ждать 4—5 дней по крайней мере, пока удальцы привезут или принесут запас провизии.

Мнение Саввы было, что лучше прожить лето в Русском жиле, а в дорогу зимой. Он спросил:

– А где же Берестяная Сказка у тебя?

– Она же изгнила, Берестяная летопись пропала, – сказал я.

– Никуда не делась, – сказал Савва, – в Сухой стороне бережется.

– Ты знаешь где?..

– Знаю.

– Савватей Иванович покажет, где она! Он обещал! – воскликнул Джаз.

– Тогда я согласен вернуться в Русское жило, – сказал я.

Савватей промолчал. Ему хотелось войти в Русское жило, где он не был несколько лет. Ему хотелось увидеть мать. Он расспрашивал Иванушку о ней. Иванушка кричал сверху, что мать крепка, и поспешил рассказать о том, что ему самому было интересней:

– А у нас удальцы смеются при бабах: мол, на семь лет уйдем от вас, говорят.

Савве опять пришлось удивиться: почему на семь лет?

Меня это рассмешило. Удальцы собрались в былинный семилетний поход не знай куда – из XVI века в школу-семилетку, добывать не знай чего – семилетнее образование!

Последний человек буду, если оставлю этих ребят в XVI веке! Легче мне самому остаться с ними.

Я объяснил Савве мое намерение взять ребят с собой, и он это не одобрил. Это неправильно.

Во-первых, это вызовет недовольство старых и малых, всех русских жильцов. Осиротит стариков.

Во-вторых, многие девки останутся вековушками, жалко их, и всему Русскому жилу ущербно.

В-третьих, самим удальцам придется на Руси нелегко без привычки.

А хорошо бы привести учителя и устроить школу в самом Русском жиле.

Это была замечательная мысль: надо освободить русских жильцов и вывести из XVI века вместе с родным жилом, а вовсе не так, чтобы обездомить их. Они когда-то убежали из Руси, но Россия уже давно взяла их к себе, и не надо им никуда ходить, надо только объясниться с Россией.

Я предложил Савве почетное место равного товарища в бригаде Верных. Он подумал и сказал, что поможет нам доставить Берестяную летопись государству для научного изучения и вечного бережения. Потом он сказал, что пойдет с нами на все.

Я попробовал дать указания Иванушке, но сорвал голос, и мне пришлось отойти подальше и зажать уши. Удивительный голос, но еще удивительнее, что существуют два брата с таким голосом и третий такой голос у папаши.

Я слышал распоряжения Саввы сквозь ладони слово в слово: чтобы удальцы доставили провизию, а сами и не думали уходить из Русского жила. Мол, Сеня под охраной Саввы отправляется добывать заветную школу-семилетку…

Я закричал:

– Скажи, чтобы открыли лаз!..

Савва махнул рукой Иванушке отправляться и сказал обиженно:

– Назвал ровней, а почитаешь дурнем.

– Но я не понимаю!

– А ты доверяй ровне. Не все догадки в твоей голове.

– Извини, пожалуйста, и объясни.

– Берестяная Сказка и не в Русском жиле, – сказал Савва.

8 октября 1935 г.

Савва изготовил три факела из шерсти, смоченной в рыбьем жире.

Женя и Ваня остались с собаками на Теплой.

Мы переправились через Теплую и с большим риском поднялись на каменные скалы почти под самое облако. Там можно и выше подняться, но спуститься в сторону Русского жила все равно невозможно.

Метров сто мы шли по широкой самородной лестнице, очень внушительной, с просторными, неровными ступенями из светло-желтого шершавого камня. Округлые обрывистые ступени напоминают волну. Приходится сделать несколько шагов на площадке каждой ступени до следующей. В общем, это похоже на быстро намерзающие наледи. Внизу лестница пологая, но кверху становится все круче и немного заворачивает, как обыкновенный поток с горы. Ступени сужаются и укорачиваются.

Наконец мы вошли в дыру, из которой вытекла эта лестница.

Мы зашли с факелами и спустились довольно круто в длинную пещеру в виде просторной трубы с некруглыми стенками. Там было сухо и тепло. Эта пещера слепая. В конце ее мы нашли сундук деревянный, большой. Я даже испугался: как мы его утащим? Сколько же человек сумели втащить его сюда?

Савва сказал с хвастовством:

– Надо уметь воровать, но главное дело – надо уметь спрятать. Я один принес его сюда.

– Зачем?.. – Я был поражен.

– Озорной был… – виновато сказал Савва. – Позабавился. Спустил в промоину – сам сверху смотрел. Потом сам за ним. А назад не поднять! Испугался… Засунул сюда и удрал в Мир.

Мы подняли крышку.

Могу сказать, что испытал в своей жизни счастье кладоискателя, который нашел свое сокровище.

Но копоть от факелов сыпалась на черные бересты, я спохватился и опустил крышку. И так я закрыл сокровище от своих глаз и перестал его видеть. Но я клянусь, что я видел Берестяную летопись всю.

На другой день мы вернулись с ящиком к Теплой. Мне очень хотелось посмотреть еще раз на бересты… но я не позволил себе, к несчастью!.. Мы упрятали ящик в кожаный мешок, завязали его и укрепили на нартах, которые повезем сами.

Через три дня наверху появились семеро удальцов с дикими криками. Они сбросили кожаные мешки с провизией. Савва разъяснил им наши намерения, и мы пошли. На ледяной горе стояли семеро и смотрели вослед нам, пока не заслонились горой.

Собаки волокли двое нарт с провизией и другими вещами, а третьи нарты с сундуком тянули мы сами, сменяясь.

Собаки съедали изрядную часть нашего запаса сухой рыбы. Мы пошли нарочно кружной дорогой, чтобы попасть в оленеводческий колхоз. Там мы сменяли собак и нарты на оленей. Мы перевьючили весь груз на оленей и даже сундук в мешке. И опять я не заглянул в сундук.

Оленеводческий колхоз очень интересный. Он выпасает своих двадцать тысяч оленей в горах. Колхозники живут поселком на «Полянке, где девушки играют», – по-якутски это «Кесь-Тюнгюрен».

У них настроены обыкновенные землянки на деревянном остове. Но молодежь уже начала строиться по-русски. И вот смешная картина: молодые живут в хорошей русской избе, рубленной по всем правилам, даже с большими окнами (в которые вставлена, конечно, льдина зимой). А против избы остается прежняя землянка, и старики не желают выходить из нее, привыкли! И не нравится им в светлой избе!

Все, кто был дома, вышли поглядеть на нас, приезжих. Вдруг Савва сорвал бердану с плеча. Секунда – и он убил бы человека. К счастью, я узнал Николая Ивановича и бросился между ними в тот момент, когда Савва спустил курок. Савва сам успел дернуть бердану кверху, чтобы не убить меня, и пуля только пробила на мне шапку. Савва испугался, а я рассердился.

– Это что за хулиганство! Твой брат теперь один во всем мире помнит наизусть всю летопись. Может быть, без него не удастся ее разобрать!

Савва заорал так, что горы загремели и все население в колхозе затряслось:

– Не брат он мне, душегуб он! Сатана его выручил из погибели, – и так далее.

Женя коротко объяснил мне, что на дороге кто-то рассказал про бандита Меншика и Савва признал Николая Ивановича. Я сказал:

– Все равно не дам убивать его, пока не запишу с его слов всю летопись. А кроме того, не допущу самосуда.

– Ты совсем как Василий Игнатьевич! – воскликнул Женя в каком-то телячьем восторге.

Николай Иванович как будто нисколько не удивился поведению Саввы, но зато чрезвычайно поражен был моим заступничеством.

Он ходил за мной как привязанный. Я даже подумал, что он прислушивался к моим рассказам о Русском жиле. Потом он даже спросил с осторожностью, все ли живы там… Я расхохотался и без стеснения разоблачил его мысли о моем будто бы поручении показнить «воров» Русского жила. Я сказал, что его батя – «антисоветский элемент» и настоящий вредитель.

Николай Иванович не мог этого понять, но Савва вспыльчиво разъяснил ему, что Сергею, должно быть, выгодно пособлять врагам нашим и не он ли бандит Меншик. Николай Иванович задумался и только спросил, насмешив нас всех:

– Но как же так: выходит, что батя Сергей Иванович – бессовестный человек?..

Я спросил – вспомнил разговор на станции:

– Какие дары батя отвез царям?..

Николай Иванович не ответил.

Николай Иванович прожил в оленеводческом этом колхозе больше полугода и уже стал членом правления.

На другой день утром рано, до завтрака, Николай Иванович ни с того ни с сего вдруг поклонился мне низко, при всех, и заявил, что согрешил в мыслях против меня и моих товарищей и желает очиститься исповедью, как перед смертью. Коротко говоря, он рассказал нам длинную историю (вот любитель длинно рассказывать!), начиная со встречи с батей на станции за Байкалом.

Я ему поверил в каждое слово. Он еще на Байкале произвел на меня впечатление человека, не умеющего соврать. Он тоже слышал про бандита Меншика, и это – батя Сергей.

Николай Иванович повеселел и стал расспрашивать меня о Русском жиле еще более подробно. Признаюсь, я похвалился нашим колхозом «XVI век». Николай Иванович сказал:

– Вижу нарушения устава в твоем колхозе. За это тебя по головке не погладят.

Меня возмутило это до глубины души. Какой выискался знаток колхозного устава! Я сказал:

– Иди-ка ты в Русское жило и выправляй все по уставу.

– И пойду! – заявил Николай Иванович с запалом. – И выправлю.

Савва с удивлением посмотрел на брата:

– Где ты, Николай, прыти набрался?.. Всю жизнь тишайшим слыл.

– Мышь в одной шерсти не бывает. Человек тоже, – ответил Николай Иванович с недовольством. – А ты шалый был и остался. Тебя в Русском жиле хватились, и как раз пропала Берестяная Сказка. Не твое ли озорство?

Тут я подошел и сильно ткнул Савву в спину, чтобы молчал про сундук.

9 октября 1935 г.

Через три месяца мы пришли в Якутск.

Николай Иванович привел нас к своему знакомому якуту Никульчану. Это хороший человек. На другой день мы четверо пошли в ЦИК, но по дороге Николай Иванович остановился у дома уполномоченного ГПУ и непременно пожелал его увидеть. Оказывается, он с ним давно знаком. Уполномоченный даже обрадовался Николаю Ивановичу и с нами вместе пошел в ЦИК.

– Вот это? – спросил он, потрогав сундук на олене, и мы поняли, что Николай Иванович рассказал ему про бересты; а как он выщупал в мешке и угадал ящик – сундук Берестяной Сказки? И нам ни слова! Вот вам бесхитростный Николай Иванович.

Председатель ЦИК выслушал нас и сейчас же вызвал директора научного Института истории и языка. Мы внесли сундук. Собралось еще несколько человек, зашел председатель Совнаркома, и мы открыли сундук.

И все увидели, что он полон черной трухи и серой пыли, и все стали чихать.

А Николай Иванович встал на колени у сундука и, сложив ладони, заплакал.

Председатель Совнаркома схватил меня за плечо и воскликнул:

– Успокойся! Садись!

Но я не сел.

Они меня утешали, а директор института сказал, что бересты в сырости сбереглись бы еще тысячу лет, а высохли – и рассыпались в пути от потряхивания. Их нельзя было вовсе трогать из пещеры. Я должен был сообщить институту, они послали бы экспедицию с опытным специалистом.

Таким образом, Берестяная Сказка погибла из-за того, что я ее нашел. Я погубил историческое сокровище.

Если бы меня тут же поставили к стенке, я немного успокоился бы, но они стали меня утешать вместо того, чтобы расстрелять. Этого я уже не мог выдержать и разревелся первый раз в жизни, и неважно, что при ЦИК, и при Совнаркоме, и при гепеушнике, по важно, что при моих ребятах. Глядя на меня, захныкал немедленно Джаз, а Ваня отошел к окну.

А тогда Савва уселся на пол, прямо в пыль от истории его родного Русского жила, и по-богатырски заревел.

Почти половина правительства утешала нас, но напрасно, если бы не помог Ваня. Он подошел сначала к Савве и молча сделал ему легкий нокаут. Потом он приблизительно таким же приемом переключил мои душевные страдания на физические. Женя, благодаря своей быстрой наблюдательности, обошелся без Ваниной помощи.

Хотя это далеко не было расстрелом, но мне стало немного легче.

– Что ты делаешь, разбойник? – закричал председатель ЦИК, увидев, что в это время директор научного института зачерпнул большие пригоршни трухи из сундука и высыпал прямо на роскошный ковер.

Опять он запустил руки в сундук и вынул целехонькую черную бересту и опустил ее на красное сукно стола бережно, как птенчика. Все бросились к столу, но директор оградил дрожащими руками бересту и закричал:

– Не прикасайтесь к ней!

– Ничего не написано, – сказал кто-то.

– Сплошное письмо! Великолепная сохранность! – закричал директор института.

Он сказал, что в сундуке может быть много целых берест. Они спаслись в трухе, которая просыпалась между ними и амортизировала для них тряску.

Ящик закрыли, все повеселели, нас усадили за стол, и председатель ЦИК предложил мне рассказать о Русском жиле. Меня слушало довольно много народу, потому что все время заходили разные люди, наверно члены правительства, и оставались слушать.

Я продемонстрировал им Савву и Николая Ивановича в качестве живых, только чуть подержанных в советских руках экспонатов из Русского жила.

Но я шепнул Савве, чтобы он показал натуру, – и Саввушка подкинулся таким XVI веком, какого я не видел в самом Русском жиле. На вопросы он отвечал чистым языком Берестяной Сказки. Директор института хотел залезть ему в рот. Председатель оглядел собравшихся и сказал, что можно принять постановление. Обратился ко мне:

– Какие предложения имеются у докладчика?

Так я узнал, что был докладчиком на заседании ЦИК.

Я предложил немедленно послать в Русское жило учителя с учебниками, тетрадями, карандашами, перьями, чернилами.

– И шпаргалками, – добавил гепеушник.

Но я сказал, что в Русском жиле не будет шпаргалочников, русские жильцы абсолютно не умеют обманывать.

– Ой! – сказал уполномоченный ГПУ. – Тогда пошлите меня туда, дайте отдохнуть и чекисту.

Еще я предложил послать представителя торговли с товарами.

– Ему будут платить копеечками и денежками Ивана Грозного, – сказал чекист.

– Ему будут платить пушниной и медом, – сказал я и посадил уполномоченного.

– Сколько меда? – спросил кто-то насмешливо.

– Тонна будет, – сказал я честно, хотя думал, что меня осмеют за такое малое количество.

– Что? – воскликнул нарком торговли. – Тонна меду?

– Потому что не было посуды, – сказал и поздно спохватился, что врать отвык в Русском жиле. Надо было сказать: две…

– А какая пушнина? Сколько ее?

И опять я с тоскою сказал правду:

– Сто соболей и еще всякие песцы там, что ли.

И опять нарком повторил за мной странным тоном:

– Сто соболей?..

– Никитин, – сказал председатель Совнаркома, – кажется, товарищ Тарутин выполнил для тебя годовой план?..

– Нет, – сказал я сразу, как русский жилец. – Я только председатель колхоза «Берестяная Сказка» в Русском жиле. А выполнила план артель, охотники все.

Сам не знаю, почему я вдруг переменил название колхоза «XVI век». Предложения обсудили и приняли со многими добавлениями. Каждый выступавший начинал с того, что хвалил меня, и в заключительном слове я сказал, что надо отметить большую заслугу Николая Ивановича Меншика, который доверил нам тайну Русского жила.

– Теперь какие предложения у вас товарищ Тарутин, относительно вас самих и ваших товарищей?

– Мы все хотим учиться, – сказал я, и первый раз в жизни у меня задрожал голос. Вдруг я почувствовал необыкновенный страх и стер пот со лба. Неужели сейчас исполнится моя мечта? Отец ведь сам учил меня, я не был еще в школе, даже начальной, первой ступени.

Но с ужасом и с твердостью я сказал:

– Хочу стать ученым и отработать науке… за то, что натворил.

– Ах, молодец! – воскликнул директор института.

– Удалец! – рявкнул Савва, и все в испуге замахали на него руками и позатыкали уши.

Я сказал:

– Товарищ Дубинин хочет стать инженером и строгать тракторы для Якутии. Но я не знаю, надо ли это ему, потому что он поэт и сочиняет замечательные песни и сам поет их.

– Мы его послушаем после заседания, – сказал председатель.

– Товарищ Петров хочет стать доктором почему-то. Товарищ Меншик хочет… То есть мы, его товарищи, хотим, чтобы он тоже учился, и он согласен.

Председатель поднялся и сказал:

– Правительство республики примет на свой счет ученье всех вас. Вы поедете на рабфаки. ЦИК объявляет благодарность товарищу Семену… Ваше отчество? И фамилия?

– Тарутин Русский-Жилец, – ответил я вдруг, сам не знаю как.

– Интересная фамилия. У вас паспорт при себе есть? Покажите, – сказал секретарь, взял у меня и сказал: – У вас в паспорте не так…

Председатель продолжал диктовать проект постановления:

– …Тарутину за его научный подвиг, увенчавшийся открытием замечательного уголка нашей страны – Русского жила и ценнейшего исторического памятника – Берестяной летописи, которая может по-новому осветить историю появления первых русских поселенцев в Якутии…

Тут он помедлил и продолжал так:

– По случаю этого открытия изменить фамилию Семену Агафангеловичу и впредь именоваться «Тарутин Русский-Жилец».

И это мне понравилось больше всего. Потом они отметили мою работу в Русском жиле и объявили благодарность всем Верным за содействие открытию и доставке Берестяной Сказки в Якутск.

Потом все аплодировали, и мне стало еще горше от мысли о погубленной мною самим… Эх! Что говорить. Надо сделать что-нибудь очень большое, чтобы… Но хватит болтать об этом.

И вот, Василий Игнатьевич, я надеюсь увидеться с Вами в Москве!

С е м е н  Т а р у т и н —

Русский-Жилец.

1936 год

ВАСИЛИЙ ЗЫРЯНОВ ИДЕТ ПОД СУД

Глава 1

БОЛЕЗНЬ И ДЕТСТВО

Поднималась температура, мать рассказывала свой сон, потом спросила:

– А ты что видел?

– Ничего не видел.

Но я вижу – это же снится мне. Это же детство – а я уже взрослый. Кажется, я в больнице… Я сознаю, что я в больнице. Значит – не сплю. Опять это не сон.

– Что это за человек растет, который не видит снов! Надо его отвести в монастырь.

– Нет, нет, не надо меня в монастырь, меня не за что в монастырь. Знаю, что такое монастырь. Хозяйственники называют «монастырь», а это – тюрьма.

– Многих наших героев царско-помещичья и кулацкая власть отправила в Соловки, – сказал дядька-большевик.

– А вылечили монахи? – вдруг громко я спросил, и все, кто были в избе школы, засмеялись над подростком в огромной меховой шапке.

Вася покраснел, пот выступил под меховой шапкой. Но большевик взглянул с одобрением и ответил:

– Залечили многих. Насмерть. А кого не залечили, тот уж не выздоровел, нет!

– Одумайтесь, православные! Не слушайте антихристовых послов, как брата против брата, на кровь…

– Гоните кулака! – закричали лесорубы.

Пораженный Вася смотрел и слушал всею душой. Значит, не все люди одинаково мыслят? Вот бы у кого спросить!

Он смеялся от счастья, и многие смеялись над выгнанным кулаком. Большевику можно думать и говорить обо всем! И вдруг Вася громко спросил:

– Дядя! А большевики видят сны?

Навалившиеся сзади стукнули его по затылку, но большевик и на этот раз ответил складно:

– Господа пузатые мироеды нынче видят страшные сны. А трудящемуся человеку не до снов, сам знаешь – рад бываешь выспаться.

– Вот правда же! – радостно воскликнул Вася и спросил смело: – С какого года записываете?

Дядя сказал, что он может записать в Союз коммунистической молодежи в своей деревне, и спросил Васю о его отце. Вася не успел – за него сказали сереговские лесорубы:

– Этот парень – самый знаменитый лоцман и самый молодой из лоцманов.

Народ наслушался и ушел. Приезжие два большевика велели Васе уйти. Он упорно стоял, сказал:

– Не все ушли.

– У нас будет партийное собрание. Останутся только члены партии большевиков.

– А завтра будете говорить? – спросил Вася.

– Завтра утром мы уедем в другую деревню.

– Дядя, поезжайте в нашу, – попросил Вася и отвернул ладони вежливо назад, а плечи его убедительно опустились, и он просительно поглядел снизу вверх на дядю в солдатской одежде. У дяди было простое лицо, не толстое, и глаза как у лоцмана – вникающие. Дядя совсем просто рассмеялся. Вася сказал:

– Это близенько! Вам не тяжело будет! Я сам отвезу вас, вы только сидите в лодке!

– Ладно, так и быть, поедем в твою деревню.

– Не обманете?.. А то у нас Союза молодежи нет!.. А у нас комбед – Власий Попов! А в сельсовете жгут бумаги, что вы шлете…

– Не обманем. А ты вот что: собери сам ребят и девчат, поагитируй и организуй ячейку Союза. Сумеешь?.. Утром встретимся на берегу.

– Сумею! – воскликнул Вася и побежал на берег, к утру. До берега было близко, а до утра далеко, Вася не задержался на подробностях и, пропуская целое лето и часть зимы, сразу объявил Попову Власию устную повестку явиться в комбед сей же час.

А Попов приказал сопляку Ваське отнести комбеду такой ответ: что-де Влас не пожалеет всыпать заряд соли всем комбедовцам, кто пожелает прийти к нему за хлебом за солью.

А Ваня, двоюродный, живо зарядил дробовичок и сказал нетерпеливо, сдерживая радость:

– Айда!

Буйно хохотали от радости двое ночью в лодке посреди замерзающей реки. Можно было учиться ночами напролет. В углу топилась железная печурка, вечно бурлил кипяток, всю зиму чай был густой – Вася клал в чугунок осьмушку чаю, пятьдесят граммов. Когда глаза слипались, он выпивал стакан чаю. Сахар у него тоже был, и, кроме того, был хлеб. В лавке Госторга этого хватало, и заведующий разрешил, потому что сторожба считалась круглосуточная. Сторожеванье было спокойное; Вася сымал с себя лишнюю одежду в жарко натопленном уголке лавки, чтобы зря не изнашивать, и впивался в книгу и всеми помыслами – в берега начального знания. Берега медленно и неограниченно расходились впереди, извилистые берега истока многослойного знания. Иван Андреевич взял Васю за ухо: «Пользуйся, брат, революцией, учись грамоте и приходи ко мне в Горную академию, я расскажу тебе о нефти все, что знаю сам». Действительно ли слои непрерывны, бесконечны?.. Так хотелось, чтобы они связались в единый узор. Но вдруг, под утро, они круто уходили под урез сознания, и Вася беспамятно засыпал от усталости, причиненной познанием.

И вышел на площадь перед сельсоветом царский полный генерал флота и член императорской Академии наук, сказал вымьваильцам:

– Кто из вас знает математику?

Комсомольцы притаились, и Вася промолчал.

– Кто из вас имеет высшее образование? – спросил всемирно известный ученый, по-деловому спросил, без обиды. Но лесорубы насторожились, потому что боялись издевательства.

– Кто имеет среднее образование?

Но Вася не знал, что такое среднее образование. Ученый сказал:

– Всякий должен знать, чем и как обеспечивается безопасность корабля в плавании. Главнейшие понятия и выводы, достигнутые вычислением и расчетом, мы постараемся изложить вам. Вы сумеете сами проверить эти выводы, когда научитесь делать все вычисления. А пока что вам придется принимать на веру.

Один из экспедиторских крикнул ему:

– Смотри! – облил нефтью камень и зажег, камень загорелся.

И Вася поехал в Ухту с уполномоченными от кооперации за керосином или за нефтью. В Ухте он увидел нефтяные промыслы. И чтобы понять эти бреды, или сны, или бессонные больничные мечтания о детстве, надо знать, что хмурый Игнат Зырянов рано ушел со старшими сыновьями к верховьям Выми заготовить сено для лошади и для коровы, на месте будущей рубки леса. А пока Игнатий и некоторые другие лесорубы косили на лесных делянках и осматривали деревья, кулаки назначили Власия Попова комбедом.

Дома косила мать и сама ставила стога. Траву косить – это удовольствие.

Она и на все остальное находила время: напрясть, и наткать, и пошить, и помыть одежду. Она и ночью не знала покоя. Весной она вспахала и посеяла, после сенокоса сжала рожь и заскирдовала. Пахать и сеять на Выми – дело женское. Эти ее дела не касались мужчин.

Дело мужчин – уйти в сентябре с ружьем за сотни километров, по топким болотам целыми днями гоняться за зверем, в зимнюю стужу стрелять белку и поднимать медведя. Спать в курной избушке, в шалаше из веток, в декабре притащить в свой дом добычу. Тут же и уйти обратно в лес – на рубку, до весны.

Пока светло, валить лес и зачищать от сучьев, от коры. В сумерки возить, дотемна. Поспать и опять возить, до рассвета, а тогда опять валить и возить – чтобы успеть штук восемьсот деревьев свалить и вывезти на одной лошади!

Вот это – мужское дело. Геройство! А больше всего нравилось Васе лоцманское занятие. Стой или сиди на помосте, созерцай и думай о том, что видишь. Думай! На лоцманской работе думается легко.

Но мужское дело такое, что надо и от самой тяжелой части не отказываться.

Игнат с большим опозданием вернулся с сенокоса, и сразу мать встретила досадой:

– Кору не привез?.. А что будем есть? Комбед Влас Попов тебе даст? У тестя из амбара выгребет для тебя.

– Привез кору, ешь, – сердито сказал Игнат, и мать примолкла от огорчения.

Игнат не понял, что такое комбед, но он хорошо знал, кто такой Власий Попов, зять первого кулака. Мать рассказала: приезжал «оратор», толковал с людьми, какие были дома. Сказал, что скупщики-торговцы обирают охотника и держат в неоплатных долгах. Один старый охотник подтвердил ему: «Нет долгов – беличья шкурка десять копеек; есть – тогда отдавай за восемь копеек. А как охотнику быть без долгов, когда они тянутся от прапрадеда моего? И возрастают по особым процентам…»

Кулаки и скупщики послушали и велели выбрать председателем комитета бедноты Власия Попова.

Глава 2

СВЕТОПРЕСТАВЛЕНИЕ

И думали вымьваильцы, хочешь не хочешь, день за днем и даже ночью учились думать. О самом немыслимом.

Дядька-большевик научил старших Васиных братьев и еще несколько человек устроить партийную ячейку. Они взяли в свои руки совет и комбед. У младших не было устава Коммунистического Союза Молодежи, и они назвались Союзом молодых коммунистов. Над ними посмеялись, оттого что Митька пришел домой зареванный: опять не взяли из-за малолетства.

Но Митька не отчаялся. Он по примеру братьев организовал сам ячейку под классово четким и общепонятным названием: «Союз-комбед против пузатых». У него было гораздо больше членов и сочувствующих, чем у братьев и у Васи…

Вася с двоюродным Ваней, которому исполнилось семнадцать лет, ходили на пасмурном осеннем просторе деревенской улицы, и желтоволосый Митька, одиннадцатилетний, старался шагать по-взрослому рядом с ними.

Шли, поглядывали на окна вверхи по-над поленницами дров, притиснутыми к бревенчатым глухим стенам. Из иной избы выходил приятель на висячее крылечко и спускался с двухэтажной узкой лесенки. Они стояли некоторое время беседуя, и Митька тоже старался вставить свое слово. Потом приятель возвращался в избу, а они шли дальше, и Митька, чудак, не отставал по слякоти.

Вася рассказывал о том, как сумели счетоводы, знакомые ему в конторах, научиться грамоте, – один у другого. За деньги, понятно! Потом отдавали из жалованья, с процентами. Но у Васи отец отберет весь заработок, не позволит платить за ученье.

– А давай в Усть-Сысольск?.. Как-нибудь проживем и учиться будем. Сказано – свобода! Значит, и учиться можно…

– Да, свобода! Это солдатам свобода от войны вышла. А нам какая может быть свобода – от работы?.. От корма? – сказал Вася хмуро.

– А может, и есть свобода какая-то в России, да в нашем Совете пожгли ее?.. – сказал Ваня. – Вот бы прочитать, что они пожгли!

А легкомысленный кудрявый Митька чинно шлепал по жидкой грязи разбитыми лапотками и жалобно выкрикивал, что он тоже хочет учиться и тоже хочет свободы бежать с ними в Усть-Сысольск.

Отец, раздраженный безнадежностью заботы, стал резок и груб в семье. Его тем более сердили мечтания сына о грамоте и возмущали ребяческие расспросы о нутре земли и тому подобной забаве.

– Ты теперь лоцман, – сказал отец.

– Известный на всей Выми, – прищемил старший брат.

– Забудь баловство, – сказала мать.