Текст книги "Лоцман кембрийского моря"

Автор книги: Фёдор Пудалов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 37 страниц)

Он лежал с закрытыми глазами и очень похож был на себя, как всегда.

Он тяжело дышал, с хрипом.

Лидия подползла к нему счастливая и испуганная. Он был жив и целехонек. Он спал. Он просто спал и даже не сразу проснулся под взглядом Лидии. Поднялся и пошатнулся. Виновато взглянул на Лидию и со стыдом опустил глаза.

– Выкинь все битумы. Оставь только бутылку с газом, – сказала Лидия и удивилась голосу – как будто чужому, но своему.

Женя не вытряхнул битумы, а приторочил заплечные мешки со своим грузом на оленей. Он с сожалением оглянулся на отмель, словно оставлял там нечто неразгаданное, важное.

– Уйдем отсюда, – сказала Лидия.

Она удобно положила руку на плечо ему, высокая – на голову выше его, и совершенно успокоенная, и бесконечно уставшая, беззаботная, доверившая ему свою жизнь. Они пошли, ступая в теплую воду и дымящуюся золу, под которой еще роились красные личинки саламандр.

Он повел бесстрашную и беспомощную девушку в глубину горящего леса, очень серьезный и даже важный от сознания своей задачи. Он шел опять на север и видел это, но дорогу он знал, не задумываясь о направлении, чуткий и нацеленный, уверенный в том, что туда и следует идти, куда он идет, чтобы привести Лидию и себя к цели.

На другой день после полудня они подошли к Полной, где расстались с Зыряновым. Пошли вниз по реке и еще через сутки увидели палатку возле притока Маягас-Тах. Олени не отставали от них ни на шаг. Они шли за женщиной, вытягивая головы. Невыветрелый дым стоял в тайге, тревожил их и угнетал.

Василий выбежал обрадованный, готовый обнять – с протянутыми руками.

– Ну, что на Нымаан-Тогойо? – быстро спросила Лидия с озорством, хотя чуть живая.

Он остановился на расстоянии руки от нее и опустил руки. Деловым, обыкновенным тоном сказал:

– На Нымаан-Тогойо то же, что на Полной. А на Эргежее?

– На Эргежее то же, что на Нымаан-Тогойо!.. А я нашла газовый источник.

– Горючий газ?

– Не знаю.

– А ну его к черту! – сказал он с внезапным озлоблением.

– За что ты ругаешь его? – весело спросила Лидия и, очень довольная, попросила Женю вынуть бутылку с газом.

Но Женя виновато взглянул и не пошел за бутылкой – он отчитывался перед отцом. Лидия вошла в палатку и переоделась.

Женя горячо заспорил с отцом. Старик молчал и, очевидно, недоволен был сыном. Лидия вышла из палатки. Женя пошел за бутылкой.

– Алексей Никифорович, ваш сын молодец. Без него я бы пропала.

– Плохой сын, – сказал старик. – Слабый.

– Что вы! Он вынес меня с берега, я была почти без памяти.

Старик вопросительно взглянул на вернувшегося Женю. Женя покраснел и с великим усилием сказал:

– Зачем, Лидия Максимовна, говорить неправду?

– Как неправду!..

– Потому что… было не так.

– А как было?

– Я думаю, что вы меня вынесли, – тихо сказал Женя.

– Зачем ты выдумал это, Женя?

– О чем спорить, когда все ясно: вы несли друг друга… Ого, какой тяжелый газ! – говорил Василий, принимая бутылку.

Он взвесил ее на руке, рассмеялся и камнем сбил сургуч.

– Что выделаете?! – закричала Лидия.

Зырянов выбил пробку и вылил полную бутылку воды.

– Как же это случилось, Женя? – в отчаянии спросила Лидия.

Она готова была немедленно идти обратно на Эргежей. Этому строго воспротивился Алексей Никифорович.

– Опасно, – сказал он, – все угорели. Очень сильно угорели. Как пьяные.

– Ну, что ты скажешь в свое оправдание? – смеясь, потребовал Василий у Жени.

Опечаленный Женя не ответил и оборотился к Лидии. Он думал не о бутылке с водой вместо газа – о другой своей вине.

– Как я попал в лес? Я не носил вас и не сам ушел с берега.

– Ты угорел, – повторила она слова Петрова.

– Вы сами знаете, мы не встретили ни одного человека, – сказал Женя. – И не видели следов.

– Алексей Никифорович, что ты думаешь об этом? – спросил Василий.

– След есть. Люди тоже были, – сказал старик, указывая на беловатое пятно, кругло намазанное известняком на куртке сына, под самым воротом.

Женя снял куртку и радостно закричал:

– Круглая тамга! Ваня там был, он пришел! Лидия Максимовна, он вынес с берега нас обоих!.. И там были еще люди – враги, они помешали Ване остаться с нами. С одним врагом Ваня справился бы сразу.

– Нет, нет, – быстро сказала Лидия, – может быть, два друга… Я думала, что у меня был бред. Я сейчас расскажу все, что я видела…

– Савватей, – сказал Василий со злобой, выслушав Лидин рассказ. – Кто-то помешал ему убить тебя камнем возле источника и потом еще раз в лесу. Первый раз вы его не узнали. Вы были в таком состоянии, что могли не верить себе, все принять за бред.

– Савватей не мог бы убить меня!

Рано утром они снялись и пошли вниз, желая достичь урочища Повешенного Зайца в половине дня, чтобы еще сегодня повторить замеры на складке и сделать описание. Но они прошли едва полкилометра и остановились. На берегу лежал ничком, раскинув руки, головою вниз и лицом у самой воды Савватей. Савва полз к воде, и вода была уже близко, в нескольких сантиметрах от его рта.

Василий постоял над телом в раздумье. Собака Алексея Никифоровича Тайга тоже смотрела, обеспокоенная. Когда Женя и Василий подняли тело, Тайга одобрительно замахала хвостом.

Тело мягко повисло у них на руках.

– Тайга права, – сказал Алексей Никифорович, – живой.

Он быстро ощупал Савву и нашел на голове опухоль от сильного удара. Они отнесли и положили Савватея на траве. Лидия влила в безжизненный рот ложечку спирта. Приятно воскрешенный, Савватей Иванович причмокнул и облизнулся, затем произнес довольно отчетливо:

– Кто это забавляется? – И уже совсем зычно: – Отдай бутылку, а то потеряешь!

Он открыл веселые глаза и увидел жестокое лицо Василия, бесстрастные лица эвенков и боязливый взгляд Лидии.

Глава 29

ЗДЕСЬ РЕШАЕТСЯ ЕГО СУДЬБА

Савва явственно грустил. Никто не подходил к нему. Он надеялся, что Лидия сама подаст ему укрепляющую похлебку, и следил за ней жалостно-просящими глазами. Но она посылала похлебку с Петей-поваром. А все-таки она сама готовит для Саввы, не доверяет Петьке-поваренку, сказал себе Савва и утешался, бормоча:

– При худе худо, а без худа – гаже того.

Его удобно устроили в лодке, и Василий самолично проводил ее через перекаты.

В полдень они достигли острова Повешенного Зайца. Лидия немедленно принялась за описание обнажений левого берега. Она сидела на обломках возле плиты с битумной жилой и писала в блокноте на колене:

«Мраморовидные и доломитизированные известняки, светло и пестро окрашенные в красно-бурые, розовые и зеленые тона, очень яркие, чередуются с плитчато-слоистыми мергелями, фиолетовыми, красными и зеленовато-голубыми. На плоскостях наслоения видны частые волноприбойные знаки и другие признаки мелкого моря.

Скопления асфальта в пачках мергеля…»

Она подчеркнула: «мелкого моря».

Она старательно подбирала и расставляла слова. Ей хотелось, чтобы обнажения выглядели красивыми в ее описании.

Василий вновь подрубил топором лопасть весла, чтобы торец составлял действительно прямой угол к длинному перу весла.

Низовой ветер с горьким запахом гари рвался по долине так, что трудно было удержать весло. Василий привязал компас к перу весла пониже валька. Малейшее вздрагивание дало бы отклонение на один-два градуса, то есть удвоило бы истинную величину изгиба складки. Лидия строго следила за приемами и тщательностью работы Василия.

Ветер становился горячее с каждой минутой. Старик Петров покричал с острова:

– Игнатич!.. Уходить пора!

Лидия прислушивалась к нараставшему шуму пожара.

– Сколько в среднем? Считайте внимательно! – прокричал Василий срывающимся голосом.

– Два градуса.

Он крикнул:

– Скважина будет здесь!

Лидия засмеялась.

На острове мальчики и Женя отвели лошадей и лодки в протоку под правый материковый берег.

– Ни одна современная разведка не намечает точку для бурения без топографического картирования структуры! – прокричала Лидия.

Василий вернулся к ней дрожащий, мокрый и топнул ногой по доломиту.

– Вот свод складки. Структура размыта рекой.

– Но когда структура размыта, ее нельзя определить на глаз. Необходима инструментальная съемка, – неумолимо сказала она.

Он швырнул компас и отвернулся. Лидия с сожалением поискала глазами осколки разбитого инструмента.

– Давай твой компас!

Она молча подала ему свой компас с подчеркнутой служебной подчиненностью. Но он ничего не заметил. «Как будто здесь решается его судьба и сию же минуту, без какой бы то ни было отсрочки», – подумала Лидия. Но все равно, никакого снисхождения для грубости он не получит.

Он вошел в воду по пояс и снова повторил все замеры без исключения. Она изумилась и пожалела упрямца. Но когда он вышел из реки, она сидела спиной к бедному парню и усердно заканчивала описание обнажений.

– Что ты теперь скажешь? – прохрипел он.

– Скажу, что структура Повешенного Зайца ознаменована фонтаном грубости.

– Вы должны понять меня… – начал он.

Но она перебила:

– Я пойму только извинения.

Он с трудом выговорил за ее спиной:

– Извините.

– А теперь поймите вы, что даже после инструментальной съемки трудно было бы найти нефть на месте мелкого моря…

Она замолчала, увидев белое лицо перед собой. «Сейчас он меня убьет».

Но он подошел не за этим. Рев пожара и ветра помешал ему слышать ее слова. Он попросил повторить. Она повторила. Его глаза стали бешеными. «Теперь он уже убьет меня. Сумасшедший!» Он сжал кулаки, бросился. Лидия зажмурилась и спрятала голову в плечи. Она вздрогнула от его крика, над самой головой.

– Почем я знаю, откуда здесь нефть?.. Может, она образовалась в глубоких впадинах… – сказал он изменившимся, низким голосом и перестал стучать зубами.

Лидия протянула руку к волноприбойным знакам и думала: «Теперь уже нельзя простить, если даже не убьет. Но что делать?.. Я не ожидала, что он не ударит…»

– Но почем я знаю, как она попала сюда? Может, она образовалась в сотне километров отсюда?.. И путешествовала, пока не застряла здесь, в подходящих условиях для залегания… Я знаю только то, что в настоящее время она здесь! – Он опять топнул по доломиту.

Совсем как Женя в лесу: «Я знаю дорогу, потому что стремлюсь, куда мне надо», или что-то в этом роде. Женя тоже отверг компас, противоречивший его стремлению. «Вы должны верить, что я приведу вас туда, куда хочу», – и Женя сердился. «Жене было тяжело оттого, что я не верила…» И снова она пожалела бедного мальчика, все обиды забыла в горячем желании поддержать Васю верой. Но сейчас же она воспротивилась чувству. Компас недостаточно усердно поддержал Зырянова – компас подвергся немедленной казни! При чем здесь чувства! Жене она могла вверить свою жизнь. При чем здесь наука! Науку она не может доверить каким бы то ни было чувствам, кому бы то ни было!

Над головой полетели пылающие лапы елей. Василий заглянул в ее записную книжку и сказал:

– Теперь и для тебя ясно, что здесь есть нефть?

Она нервно рассмеялась:

– Вероятно, вы ее чувствуете.

– Ладно. Чувствую.

Он побежал к лодке, и она побежала за ним. Она села, а он все еще стоял на берегу, придерживая лодку.

– Прыгай же! Господи! – сказала она.

– А вы, Лидия Максимовна, вы не чувствовали рябчиков в июле, когда Петров сказал, что они здесь есть?

Она сказала насмешливо:

– Вот уже август, и я еще не почувствовала этих рябчиков во рту.

– Так вы предупредите Петрова, что он еще не доказал их присутствие всеми современными объективными методами, а не то как бы он их не зажарил недоказанными.

Как неуклюже! Но она почуяла подвох и отвернулась, стала любоваться пожаром. Ветер вырывал из тайги куски пламени и нес над лесом штурмовые знамена. Головни падали в двухстах метрах впереди фронта наступающего пожара и зажигали тайгу. Василий в два взмаха перебросил лодку к острову.

Алексей Никифорович дожидался на берегу и, чтобы не терять время, жарил рябчиков на вертеле над маленьким костром, хотя скоро уже возможно было жарить их, просто подняв над головой повыше. Но Алексей Никифорович не хотел терять время, пока мужчина с женщиной доспорят.

Он доглядывал за рябчиками на вертеле и размышлял: какой у них спор – как у мужа с женой? Или у парня с невестой? Когда любят – любят и подраться. Или спор у хозяина с работницей?

Пока он жарил и гадал, они доспорили. Алексей Никифорович сунул в мешок недожаренного рябчика вслед за готовыми и кинул мешок в приткнувшуюся к берегу лодку.

– Петров, покажи ей рябчиков! – закричал Василий.

Алексей Никифорович взглянул на огорченное лицо Лидии и сказал, поспешно сталкивая лодку:

– Пока не поймал, не наедайся, Василий Игнатьич.

– Да ты уже поймал и нажарил, я видел!

– А ты и на жеваное не надейся: на проглоченное надейся, Василий Игнатьич.

– Браво, Алексей Никифорович! – закричала Лидия. – Если б вы только знали, как необходим ему ваш совет!

Огонь охватил и ту опушку, где они так пламенно спорили минуту назад. Но ветер бешено гнал огонь над левым берегом, излучина и остров остались в стороне. Мужчины завели лодку за остров, в протоку.

Здесь спокойно стояли олени, пришедшие с Эргежея, и пять лошадей экспедиции. Мальчики собирали для чего-то мох и сносили в лодки целыми охапками по приказанию Петрова.

Савватей лежал в Жениной лодке на мягкой моховой постели; Лидия поразилась мрачному выражению его глаз. Савва следил с неистовой верой за бешеной скачкой пожара по верхам тайги. Огонь с грозным шумом промчался вниз. Только хвоя успела обгореть и тонкие ветки. Через десять минут лес стоял рыжий, курящийся и шепеляво свистел на ветру.

– Надо плыть, – сказал Алексей Никифорович.

– Лес горит с расчетом, – сказал ему Василий в стороне от Лидии. – Теперь я вижу: нас опаливают.

Петров промолчал. Вежливость не позволяла оспаривать мнение столь великого охотника, да к тому же гостя на Полной, где Алексей Никифорович считал себя хозяином.

– Больше не будут авось, – сказал вдруг Савватей.

Василий резко повернулся к нему, глядя в упор.

Савва хотел еще что-то сказать, его губы шевельнулись – и сжались. Он смотрел не мигая, и Василий отвернулся, но почему-то не мог отделаться от его глаз. Что означал его взгляд? Очень прямо смотрел Савватей.

Василий повел первую лодку, оглядывая реку и обдумывая план дальнейшей работы.

Перейти на Томптор: небольшой повторный маршрут по Томптору. Правым берегом Лены дойти до Якутска. Сделать перевал на Алдан… Идти врозь с Лидией разными маршрутами, чтобы охватить побольше площадей… Можно пройти две с половиной тысячи километров и обследовать за одно лето весь правобережный кембрий. Рассказать Лидии про Савватея? От его глаз нельзя было отвязаться.

– Лидия! – крикнул Василий.

Перекат опять поглотил все внимание. Лидия сидела на мешках и боялась мокрых гребешков, залетавших к ней на колени. Река сделала крутой поворот вправо и ушла под дымную кровлю. Стало тихо.

– Савватей сознался, – сказал Василий с досадным чувством, что это неправильно.

Лидия оглянулась на вторую лодку. Женя вел ее. Савва не лежал теперь, а сидел и смотрел на левый берег не отрываясь, с таким напряжением, «словно у него тоже судьба решается сию минуту и именно на левом берегу», – подумала Лидия с внезапным раздражением.

Савва качался от слабости и обнимал вьюки.

Дым тяжелел и оседал. Он медленно растворял в себе обнажения и осыпи, тайгу на склонах, несокрушимо твердые траппы.

Высокая лиственница наклонилась с левого берега во время половодья и легла поперек реки горизонтально на высоте десяти метров. Уже ствол ее замывало дымом, а ветви свисали над проходившими лодками.

Глава 30

ОРГАНИЗАЦИЯ УБИЙСТВЕННОЙ КАРТИНЫ

– Петров, причаль! Василигнатич, причаль!..

Савва кричал и указывал на корни лиственницы. На корнях лежала голова. Василий погнал лодку к берегу. Лидия смотрела, приоткрыв рот. Дым мешал разглядеть лицо, но вот оно открылось на мгновение – закопченное лицо под старинным колпаком, иконописно окруженное каштановой бородой, прибредившееся на Эргежее.

– Бандит! Поджигатель! – выкрикнул Савватей.

Дрожа, она взглянула на широкоскулого, похудевшего, с такой же бородой богатыря в лодке и увидела в голубых глазах Саввы убийство.

Стон обессилил могучий выкрик Саввы, и дым поглотил голову на обрыве. Но, конечно, человек тот на обрыве слышал. Если он живой.

– Он, может быть, без памяти, – сказал Лидия, дрожа от волнения.

– Он слышал! Он смотрел! – закричал Женя.

Дым опустился еще ниже, до половины высоты обрыва. Лиственница вся исчезла вверху. Лодки пристали к берегу.

– Необходимо снять, – сказал Василий и выскочил на берег.

– Василигнатич, как вы туда заберетесь? – сказал Савва. – Скоро дым сойдет до воды.

– Это ужасно! Неужели мы должны покинуть живого человека в огне?.. – воскликнула Лидия.

Лицо Саввы заблестело, облитое потом дикого торжества.

– Нехорошо получается. Тем более, я его где-то видел, – сказал Василий.

Но Женя лез уже на обрыв – и тут же спустился.

– Никого нет!

Лодки оттолкнулись от берега и обогнули мысок.

– Вот он! – закричал Савва в исступлении.

Это был живой паренек, малорослый, коренастый якут. Он стоял у воды, отбросил мховую шапку с головы и мховую бороду. Женя заорал и погнал свою лодку к берегу. Василий сделал то же.

Паренек лет восемнадцати молча протянул руку Василию. Он бегло оглядел людей в лодках и уставился на Савву.

– Лидия Максимовна! – воскликнул Женя. – Ведь это наш Ваня!

Савва достал ружье Жени и навел на Ваню.

– А ну-ка, Женя, посторонись. Ваня ваш – не ваш, а ты свой, а на дороге не стой.

Женя услышал щелкнувший затвор берданы и не стал оборачиваться на слова Савватея. Он повалил Ваню и упал на него, потому что Ваня доверил свою жизнь друзьям.

Он услышал выстрел, и, не чувствуя удара и боли, стремглав повернулся, потому что теперь опять нельзя было терять ни мгновения.

Но уже все было сделано без него и бердана валялась в лодке. Савватей тоже валялся в лодке. Отец вынимал гильзу из ружья, и Женя не сомневался, что отец все сделал правильно, как всегда, то есть ровно настолько, насколько необходимо было, не больше.

Женя спокойно направился к лодке – поднять Савватея и прибрать бердану, ибо и то и другое должно было, несомненно, остаться в исправности.

Контуженный легко Савва, очевидно, считал себя жестоко обиженным и дулся на Женю, покуда Женя заботливо устраивал его на мху в лодке. Бердана получила от пули Алексея Никифоровича небольшую вмятину на оковке. Трудно было избежать этого, и не следовало обращать это в упрек отцу.

Дым спустился до трех метров над уровнем реки. Конюхи увели лошадей и оленей вперед. Пора было и людям уйти с непроветриваемого участка.

Женя переменился лодкой с отцом и повел третью лодку. Там они с Ваней быстро выясняли взаимные дела. Но Савва не сводил глаз с Вани, а отец Жени зорко наблюдал за поведением Савватея.

Василию не до них было теперь. Перспектива реки превратилась в узкую щелочку между водой и дымом, и щель была извилистая. Только под самым носом у лодки можно было рассмотреть фарватер.

Дым опустился еще на метр. Перекаты вскипали перед лодкой внезапно, когда уже поздно было лавировать, и спасение каждый раз казалось Лидии удачей или случайностью.

На реке впереди послышался кашель. Лошади и олени появились перед лодками так же внезапно, как буруны. Они брели в реке, опустив морды к воде. Всадники лежали на спинах лошадей и кашляли. Двенадцатилетний Петя-коновод нехотя соскользнул, цепляясь за хомут, и погрузился в воду. Петров закричал второму Петру.

Петя-повар спрыгнул и выловил приятеля-тезку. Холодное купанье привело мальчика в чувство, но ему было явно дурно, и он болтал головой. Петя-повар смеялся.

Василий велел Пете-повару вывести лошадей на галечную отмель и положить Петю-коновода у самой воды.

Лодки были вытащены на гальку. Ваня взялся за лошадей и заставил их лечь. Люди охотнее всего тоже легли бы на прохладную гальку, пахнувшую чистым, влажным воздухом. Но еще не все хозяйство устроено было, и они ходили, кашляя, согнувшись, и ползали на четвереньках по всей отмели.

Палатки поставлены были возле самой воды.

Алексей Никифорович велел Ване полить обильно водою кучу мха, взятого из лодок. Животные жадно погрузили морды во влажный, рыхлый мох, не пропускавший дыма. Они еще не ели. Они только дышали легким, процеженным воздухом, очищенным от мучительного запаха.

Работать в пространстве почти плоском, высотой в один метр, оказалось очень трудно.

Приходится сказать неточно, что люди передвигались на четвереньках, за неимением слова, обозначающего передвижение на трех конечностях. Но они двигались именно таким способом, придерживая одной рукой у носа комок сырого мха.

Влажный воздух успокаивал воспаленные слизистые оболочки.

Мох настлали также в палатках. Но скоро и там собрался дым. Савватей выполз со словами: «Организация убийственной картины!» – и лег лицом к самой воде, подложив под скулу комок мха.

Все легли, кроме Пети-повара, поближе к воде или зарывшись лицом в мокрый мох.

К вечеру дым опустился еще ниже.

Глава 31

О ПОДВИГЕ КОРМЯЩЕГО

Петя-повар долго еще ползал под горой и на отмели. Он ползал с закрытыми глазами, но дым заставил его плакать с закрытыми глазами, и Петя думал, что ему труднее, чем слепой собаке, которая «видит» носом. А ему только мешал его нос и мучил, и Петя закрыл нос толстой пачкой мокрого мха в платке.

Он завязал концы платка на макушке головы. Так он освободил обе руки и сумел собрать хворост под горой. Большую вязанку хвороста он привязал на веревке к поясу и уволок ползком и на четвереньках в лагерь, к палаткам.

Возле палаток, но ниже их по реке, под ветром, он разложил костер и с бесконечным упорством отстоял его от дыма. Петя взлелеял верный огонь и сварил обед, такой же, как вчера и позавчера и все минувшие дни его поварства: очень хороший обед, немного пахнувший дымом, но очень вкусный.

Ему самому не хотелось есть на этот раз – первый раз в жизни! Он сам удивился. Не хотелось даже пробовать. Шестьдесят раз он варил этот обед для экспедиции и каждый раз убеждался, что новый обед вкуснее всех съеденных. Сегодняшний безусловно был самый вкусный. К сожалению, Петя совсем не хотел его есть.

Все равно – он хорошо сварил этот обед.

Мешочек с мисками и ложками и другой мешочек, с сухарями, он повесил на шею. Ведро с обедом взял в левую руку. Петя встал с закрытыми глазами и пошел вдоль берега, над урезом воды.

Здесь, он знал, лежали его столовники, лицом к воде.

Он, конечно, знал, в каком порядке они лежали. Он осторожно ткнул в бок Василигнатича. Петя поставил ведро и опустился на колени. Он вынул миску и придвинул к самому лицу Василигнатича, положил сухарь возле миски на чистой, мытой-перемытой, гальке и ложку положил на сухарь. Затем опять приоткрыл глаза и налил похлебку в миску.

Он склонился к воде и погрузил в воду свою мховую маску, хорошо надышался. Потом взял ведро и снабдил обедом всех. Савватей страшно ругал Петю за то, что он якобы прибавлял дыму своим костром. Петя дал ему обед последнему и велел покричать, чтобы все ели.

Савва хлебнул прямо из реки, сполоснул горло и прорычал:

– А ну, обедать!

Другой день продолжали валяться на гальке, все кашляли и ничего другого не делали. А Василий Игнатьевич совсем лежал без памяти.

Лидия Максимовна подползала к нему, поднимала левой рукой ему голову и кормила из ложки. Скормив ложку, Лидия Максимовна отворачивала лицо и кашляла.

Но Петя не позволял себе даже кашлять, когда он раздавал еду. И так как он больше всех находился в дыму, то он ел меньше всех и очень ослабел. И думал, что хуже только начальнику. Видно, Василий Игнатьевич наделен непрочным дыханием. Он все время дышал с воды, то и дело нырял носом и чуть было не утонул совсем, оставаясь на сухой земле всем телом, кроме носа.

После этого Лидия Максимовна не отползала от него и берегла его днем и ночью. Савватей смотрел на них и бормотал:

– Солнце всех не обогреет: кому мать, кому мачеха.

Может быть, начальник десять раз должен был умереть, и десять раз Лидия дала ему жизнь, может быть, а он, как новорожденный, не узнал об этом ни разу. Но каждый раз Василий Игнатьевич начинал жить сызнова и лежал в беспомощном младенчестве и ничего не знал десять дней.

А Петя животворил всем и самой Лидии Максимовне.

Десять дней экспедиция оставалась без начальника, но ни одного дня – без повара.

Петя понял, что он стал главнее начальника экспедиции. Если он не удержится, вся экспедиция умрет. Никто не узнает – эвенки, якуты и русские не узнают о жирном черном окаменелом масле на Полной, которое Зырянов нашел в те шестьдесят дней, когда Петя кормил экспедицию.

Петя понял это, не думая. Ему показалось это понятно само собой. Уже несколько дней не думалось ему ни о чем, только он не знал и не замечал. Он и раньше не знал, что понимать – это и есть думать. Ему и теперь казалось, что он понимает сколько надо; а надо было не очень много для его теперешнего дела, которое он делал шестьдесят дней, и оно уже само делалось в его руках.

Его работа стала самой важной. Утром Петя тихонько стонал и поднимался на свою службу кормильца. Берег покачивался иногда очень сильно и вставал вместе с Петей все круче. Петя цеплялся за гальку и мог скатиться в реку, если берег покачнется слишком круто. Петя боялся. Он тогда ложился, раскинув ноги и руки, и дожидался, пока берег успокоится. Он совершенно не мог понять это поведение твердого и крепкого берега и очень пугался, но тотчас вставал на четвереньки, как только берег успокаивался.

Только отец Жени помогал ему. Все другие лежали, кроме Вани.

Алексей Никифорович не сказал мальчику ни одного слова похвалы. Хвалят маленьких и слабых. Этому мальчику можно думать о себе, что он не хуже других мужчин и поступает, как все на его месте, в должности повара. И Петя-повар чувствовал свое достоинство, несмотря на головокружение. Он сознавал, что лучший охотник на Полной подает ему помощь, как равный равному.

А Ваня сберег лошадей и оленей.

Ваня изготовил себе мховую маску раньше Пети. В его маске не было дырок даже для глаз. Но при надобности Ваня протыкал дырку пальцем – на минутку: упругий мох сразу закрывал ее. Ваня собирал в лесу корм для животных, когда запасенный мох подошел к концу. Ветра все не было.

А Лидия Максимовна сидела около Василия Игнатьевича и вычитывала вслух ему из тетрадки. И Саввушка тоже слушал – и во все глаза смотрел на Лидию Максимовну.

– «Лев Меншик повелел делать нарты и с утра послал трех человек проведывать землю: в которой стороне. Ушли, не убоявшись смерти.

И, прождав тех троих напрасно день до утра, положа на нарты свой борошнишко, люди начали есть за последний раз со столов.

Покудова ели, вода прибыла без ветра и почала самый толстый лед ломать. Затирало заторы большие, и как понесло в море, скоряе парусного побегу, пятеры сутки. И кочи переломало.

Шестая ночь постигла – и огня уж нет на кочах. Воды пресной нет. Ели рыбку невареную, без хлеба. И я, Первай Тарутин, сам-таки что собака, так и ел: не умываясь ведь.

С соляной воды люди перецинжали. И, не хотя́ нужною смертью помереть, без дров и без харчу-привару (а в море лед ходит по водам без ветру), вынесли из кочей хлебные запасы на тонкий лед ночемёржей, что ночью наморозило.

Я-су, Первай Тарутин, потащил тарели и прочее для трапезы, книги и бумаги довольно для письма, также писания мои дорожные, в каковых списал дорогу всю – от устья двинского и до великой сахаларской реки Улахан-юрях, – что видел и от людей что услышал. А лук со стрелки, топорик да кое-што для меня брат мой взял.

Как пошли с кочей – и льды запоходили! Кочи доламывает и запасы разносит.

Люди на нартах и веревками друг друга переволачивали, и со льдины на льдину перепихивались, и корм и одежу дорогою на лед метали.

Бумагу и книги в чемодане соляною водою попортило. Впоследствии списание мое переколол на бересты железным пером, востреною стрелкою, сбереженья для ради потомкам, потом кои прибудут: дедовским навечным способом, воды не боится.

Сверху снег. А все изорвалось на мне, на плечах одно кафтанишко просто. Льет по спине и по брюху вода и замерзает. Стало у меня в те поры кости-то щемить и жилы-то тянуть, и сердце зашлось, да и умирать стал. Воды пресной глоточек мне в рот плеснули, брат родной или кто, – так и вздохнул.

Шли до земли девять дней…»

– Вот и мы – десять дней тут… – сказал Савва.

– Не мешай! – строго оборвал Василий.

– «Сила большая человеку дана: брат мой, на землю вышед, смеялся.

На землю вышед, поделали нартишка и лыжишка. Стрелки приготовили и луки вздели. Вторай Тарутин пищаль свою положил в нарты поблизку для рук. Все обружи́лись. А ноги не служат.

Вспотели, выбились из сил. Потаща, ноги задрожат, да и падут в лямке среди пути ниц лицом, что пьяные.

Озябше, встав, еще попойдут столько же и паки упадут. И я взирал на них, лежа: яко искры огня, угасали».

– Ой верно! – закричал Савва. – И я взирал на них, лежа: яко искры огня, угасали, Василий Игнатьевич! Но!..

– «Ринулся во мне стремливый дух, и воскликнул им: «Мучьтеся хорошенько! Не оглядывайтесь назад!»»

Лидия закрыла тетрадку.

– Читай, – потребовал Василий.

– Больше нельзя больному.

Савва сложил руки ладонями, как перед иконой.

– Лидия-свет, или ты ангел, или кто ты? Откуда Сказку имеешь?

– Не говори! – приказал Василий слабым голосом.

Лидия отвернулась; не могла видеть несчастные глаза Саввушки.

В конце августа дым поредел и поднялся выше одного метра над водой. Лидия Максимовна велела Савве приготовить лодки. Она сказала Василию Игнатьевичу, что надо плыть, иначе она не успеет описать обнажения ниже Алексеевки. Эти обнажения в устьевых воротах Полной остались неописанными, когда Василий Игнатьевич спешил подняться по реке.

Первую лодку повел Женя. Василий указывал ему.

Вторую лодку вел Савва, и Ваня помогал ему.

Глава 32

ЭТИЧНО ЛИ, ЧТОБЫ УБИЙЦА И ЕГО ЖЕРТВА ШЛИ В ОДНОЙ УПРЯЖКЕ

Лидия была в третьей лодке с Алексеем Никифоровичем. Мальчики вели лошадей, как всю дорогу. У лошадей ноздри обложены были пачками мокрого мха и обвязаны по способу Вани.

В таком виде экспедиция подошла к Алексеевке и миновала бы ее, не заметив в дыму. Собаки не лаяли, их обоняние поражено было дымом. Но лошади под мальчиками повернули к берегу и упрямо пошли домой. Они узнали дорогу ногами.

В Алексеевке нельзя было передохнуть из-за дыма. Василий решил только ночь провести, чтобы помыться горячей водой.

Он просил Петрова сопровождать экспедицию еще некоторое время. Старик согласился. Женя заявил, что не оставит Василия Игнатьевича.

Женю между тем ожидало дома небольшое по виду, но редчайшее для Алексеевки событие: на его имя получено было письмо. Человек из Черендея, письмовозец, специально с этим посланный, привез в Алексеевку письмо Евгению Алексеевичу Петрову.

Конверт был крепко заклеен, и адрес написан хорошим мужским почерком. Но письмо оказалось написано совсем другим почерком, карандашом и неразборчиво. Женя не сумел прочитать и передал Лидии.