Текст книги "Лоцман кембрийского моря"
Автор книги: Фёдор Пудалов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 31 (всего у книги 37 страниц)
– Вы потребуете у Главзолота… – сказал заведующий.
Но Зырянов усилил голос без малейшей заминки и с твердостью взглянул на слушателя:
– Я ничего не требую. Я прошу теперь только об одном: развеять туман косности…
В кабинет вошел помощник заведующего отделом. Зырянов, здороваясь за руку, безостановочно продолжал напролом, но помощник сердито сказал:
– Где же вы пропадали, дорогой товарищ? Идите в Главзолото. Вы еще успеете. Начальник вас примет.
Василий побежал через площадь. Начальник сказал, не глядя:
– Мы посылаем комплексную экспедицию в Якутию на золото и олово. Нефть, – прибавил, вспомнив. – Вы назначаетесь начальником нефтяной группы и подчиняетесь Меншикову, начальнику всей экспедиции.
Василий позвонил Лидии в институт а поехал к ней, перепрыгивая с одного трамвая на другой.
Лидия догадалась, что Василий опять добился экспедиции. Она задумалась над своей работой и ждала Зырянова с удивлением в душе: опять он добился своего, и вот он будет здесь через час затем, чтобы пригласить Лидию… нет – потребовать ее в свою экспедицию… И неужели же она опять согласится?
И он опять будет победителем?
Ей вспомнилось заседание в Академии наук и выступление Небеля. «…Зырянов нашел нефть на Полной как раз там, где был горб», – сказал Небель презрительно. А Зырянов ответил: «Я же вам объяснял, а вы опять забыли, Бернард Егорович. Какой же тут горб, когда здесь нормальный морской бассейн! Вы наперед придумали теорию – и, конечно, нашли все, что захотели, и в отчете у вас получилось все, что нужно для горба».
«Это значит, что я подтасовываю?» – закричал Небель.
«Нет ли у вас при себе вашей карты? Не можете ли вы передать ее кому-нибудь для обозрения… Теперь мои оппоненты видят, что на карте Бернарда Егоровича показан на Полной морской бассейн, а не горб».
«Действительно, – сказал Синицкий. – Как же это получилось, Бернард Егорович?»
«Это ошибка», – сказал Небель.
«Я вам напомню, где у вас ошибка, – сказал Зырянов. – Вы тогда исправили на карте, когда я вам объяснил, а в текстах отчета забыли исправить. Вот каким образом получилась правильная карта и горбатый отчет».
Лидия уже знала, что она поедет. Но работать с ним вместе она не будет – она возьмет себе Эргежей и сразу начнет работать. Если он согласится, конечно…
Василий согласился неохотно.
Лидия по каким-то своим делам не могла выехать в начале апреля. Василий тоже задержался в Москве с защитой диплома, и экспедиция, возглавляемая Меншиковым, отправилась без них.
12 мая Василий прибежал в общежитие института перед самым поездом – и это было тоже трудно.
– Не мог пораньше? – упрекнул Алиев. – Последний раз, может быть, видимся.
– Даже сейчас мне было невероятно трудно прийти. Куда ты едешь?
– Во Второе Баку, в Пермь. А ты?
– Я еду в Якутию, и на всю жизнь! – сказал Василий почти в лихорадке.
– Вася! – вскричал Алиев. – Стоит ли истратить жизнь на ошибку? Мировой опыт и теория против тебя!
– Я за такую науку, которая не задерживает моей мысли…
– Откажись от этой мысли раз и навсегда, я умоляю тебя!
– Не откажусь! – закричал Василий. – Джордано Бруно и на костре не отказался!
– Ему угрожали, а я тебя умоляю! Потеряй всякую связь с этим делом!
– Я связал себя с этим делом на всю жизнь.
– Пожалуйста.. Но все нефтяники идут работать туда, где есть нефть, а ты идешь туда, где нефти нет и не будет. Ты заставляешь меня страдать за тебя!
– А ты – меня: тем, что страдаешь не так, как надо для меня!
Лидия была уже в вагоне.
Они проехали по железной дороге мимо Байкала на восток, до станции Невер. От Невера они поднялись автомобильным трактом сквозь тайгу почти прямо на север и по большой излучине Алдана, которую река выгнула крутой дугой к Амге. Здесь, на вершине луки, стоит поселок Алданзолото. Водораздел к Эргежею сужается до восемнадцати километров. Отсюда до Черендея остается всего сто шестьдесят километров, если мерять натянутой ниткой по карте. Но дорога шла не по нитке и не по карте, а по тайге, и называли ее Дорогой Мертвецов.
Десятки тысяч старателей с женами и детьми кочевали в те годы между Алданом и Леной двумя встречными лавами. Одни искали золотой ключик, другие нашли его и несли намытое золото через глухую тайгу, стремясь выйти к населенному месту и обменять золото на деньги и товары для жизни. И многие не дошли тогда, а золото их сдавал в контору убийца.
– Сумасшедшие вы люди, – сказали алданцы женщине и мужчине, приехавшим из Москвы. – Вы хотите пойти по Дороге Мертвецов одни?
Глава 10
ТЕЛЕГРАФИСТ ИЛЬЯ АНТОШИН ФИНАНСИРУЕТ ПОИСКИ КЕМБРИЙСКОЙ НЕФТИ НА 9 РУБ. 50 КОП.
«Проводник повел бы меня по тропам, по притокам, это как раз и есть Дорога Мертвецов», – размыслил Василий. И он пошел по водоразделам, избегая всех троп, избегая воды.
Он оставил Лидию на Эргежее и шел по компасу на северо-северо-запад. По ночам он прокрадывался к ручьям, подолгу затаиваясь, прислушиваясь не как зверь, за которым охотятся, а с терпением охотника. И жадно, много пил и наполнял флягу.
На четвертый день он вышел к Лене, как хотел – значительно выше Черендея. Охотничьим топориком он срубил несколько тонких деревьев и сплотил. Пока он переправлялся, Лена сносила его, и он прибился к левому берегу точно у Черендея, с шиком природного плотовщика – как раз против базы эвенкийской кооперации. Год назад этой базы еще не было. Ого! База построилась рядом с магазином.
Из магазина вышел Григорий Иванович Кулаков. Он радостно бросился к Зырянову:
– Ну как, теперь уже добывать приехали? А мы, знаешь, этой зимой собрали деньги на газогенератор. Зачем нам устарелое керосиновое освещение, когда можно получить электричество, не дожидаясь твоей нефти, еще скорее?.. Переходи к делу: тебе продукция нужна! На сколько ртов?
– На сто ртов. А давно они здесь? – спросил Василий.
– Кто здесь? – спросил Кулаков.
– Экспедиция давно прибыла?
– Не было никакой экспедиции, кроме тебя.
– Извини, пожалуйста, товарищ Кулаков, я побегу, – сказал Василий.
– Значит, на сто ртов, – повторил себе. Григорий Иванович и пошел по берегу озабоченный, вдохновленный, исполненный сознания своей важной миссии, как хозяин самого главного – еды.
На базе Золотопродснаба Василий удостоверился, что экспедиция действительно не прибыла и никаких сведений о себе не давала. Но слух доходил о ней из Иркутска.
Василий пошел на телеграф.
Телеграфист с изумлением прочитал необыкновенную телеграмму в четыре адреса – в Якутск, Усть-Кут, Иркутск и в Москву:
«Руководство не прибыло Лену экспедиция потерялась всем снаряжением неизвестно где точка Денег тоже нет Зырянов».
– Вы и есть Зырянов? – спросил телеграфист, он же и начальник почтово-телеграфной конторы, широколицый якут с большими серьезными глазами. Он отлично помнил Зырянова.
– Вот паспорт и удостоверение.
Телеграфист внимательно прочитал в документах все, что в них было написано и напечатано. Потом деловито спросил, как будто это входило в его обязанности:
– Теперь приехали нефть добывать?
– Так, – ответил Василий уклончиво и протянул деньги. – Я очень тороплюсь. Я уплачу и уйду.
– Я тоже тороплюсь, – телеграфист сел к аппарату Морзе, – разве вы не видите? Когда получите деньги, не забудьте уплатить мне девять рублей пятьдесят копеек. Меня зовут Илья. – Он подумал и добавил: – Илья Антошин.
Удивленный Зырянов подержал деньги и спрятал.
– Спасибо, товарищ Антошин. Я не забуду!
– Желаю удачи! – благодарно воскликнул Илья Антошин. Он чувствовал, что поддержал дело черендейской нефти, и Зырянов оценил его поддержку.
В конторе эвенкийской кооперации было безлюдно. Кулаков и бухгалтер ходили по базе. Григорий Иванович указывал:
– Сахар весь для экспедиции. Крупу вот эту.
– Пойдем, товарищ Кулаков, поговорим, – сказал Василий.
– Так ты оформляй, – сказал Григорий Иванович бухгалтеру.
– Вот какое дело… Экспедиция где-то на пути застряла, со всем своим снаряжением. И деньги там… Что делать? Если можешь, Григорий Иванович, я тебя прошу: готовь, пожалуйста, продукты, чтобы я мог двинуть людей, как только они прибудут.
– Выделяют тебе. Ты сам видел, – сказал Кулаков.
– Ты меня не понял. Я прошу, чтобы ты кредитовал мне… Неизвестно, когда подвезут деньги…
– Так я же говорю, это мне уже известно, – сказал Григорий Иванович. – А вот нет у меня дерева для лодок. Придется тебе взять в Затоне. Директор даст тебе. Подсчитал? – крикнул он бухгалтеру.
– Всего на двадцать пять тысяч, – сказал бухгалтер.
– Больше не могу. Под суд пойду, – сказал Григорий Иванович.
– Спасибо, Григорий Иванович! Теперь думаю пойти в Затон, по твоему совету.
– Не надо спасибо, не для тебя делаю. Когда я тебе советовал идти в Затон?
– Только что. Минуты еще ист.
– Не советовал я тебе идти в Затон. Зачем? На почте скажут директору Затона, что Зырянов приехал, он сам придет к тебе.
– Неудобно, Григорий Иванович. У него просить – к нему идти.
– Не для себя просишь. Это ему честь, если он поможет вам. Вот насчет лошадей придется тебе самому сходить к народу, потолковать с колхозниками. Это вечером сделаем. Но смотри не забирай лошадей! Ведь их придется кормить. Пускай их покормят в колхозе до самой отправки.
Всего через три дня на берегу раскинулась обширная лодочная верфь, недалеко от Затона. Плотники, отряженные колхозом, строили по чертежам Зырянова большие, трехтонные лодки.
Они строили, но были недовольны и осуждали то, что строили. Зырянов не слушался местного опыта, и все на него сердились, даже Григорий Иванович.
– Ведь это куда?.. Где на каждом километре три-четыре переката и пороги и ни один смельчак не ходил ни на каком ином корабле, кроме как на берестянке грузоподъемностью в полтора пуда!
Лишь на одиннадцатый день прибыла нефтяная группа со своим снаряжением, на спаренных двух карбазах. Но буровой станок они не привезли – он утопил бы лодки. Его погрузили в Жигалове на большой карбаз, предоставленный группе золоторазведки. Руководство экспедиции ехало с золоторазведкой, считая ее основной. Где они сейчас, оставалось неизвестно.
В снаряжении, привезенном нефтяной группой, не оказалось ни палаток, ни обуви.
Все светлое время дня Василий проводил на берегу и на складах. Ночью он готовил очередные чертежи, обдумывал рулевое управление, пригодное на перекатах, и составлял отчетную документацию по всему хозяйству экспедиции.
Ночи сливались с днями. Василию казалось, что теперь уже он не отоспится во всю жизнь.
И каждый день на берегу шумели споры.
Глава 11
ЗЫРЯНОВ СТРОИТ ПОДВОДНЫЙ ФЛОТ
Василий испытывал первую готовую лодку с полным грузом на Лене и на Полной. Гребешки заливали лодку. На пороге ее затопило. Черендеевские остряки спрашивали плотников нарочно для Зырянова, чтобы он услышал:
– Что вы строите?
Колхозные плотники отвечали:
– Подводные лодки.
«Это хорошо, – подумал Василий, – это мысль!» И спроектировал крышку – выпуклую решетку, обтянутую брезентом. Она закроет лодку сверху от брызг и от волн.
Приезжал взглянуть на лодки председатель колхоза, приходил много раз директор Затона. К вечеру возле лодок собирался весь Черендей. Все ведь участвовали в экспедиции, все доверили свое добро Зырянову для большого дела и не желали, чтобы добро пропадало и дело затормозилось.
Но Зырянов заставлял и дальше строить огромные лодки.
Тогда Кулаков, и директор Затона, и председатель колхоза потребовали, чтобы Зырянов явился на собрание партийной организации Черендея.
По его просьбе собрание началось в двенадцать ночи.
В клубе в ожидании Зырянова неторопливо беседовали три директора – Затона, мукомольного завода и базы Золотопродснаба. Председатель сельсовета и начальник почтово-телеграфной конторы сонно старались прислушаться. Инженер базы и магнитчик из экспедиции Зырянова молча бились на шахматной доске. Завклубом Демидов нервно следил. Грузчик базы Астафьев спокойно и расчетливо спал.
Усталый Василий пришел ровно в двенадцать часов. Разбудили председателя сельсовета и Астафьева.
Григорий Иванович стал говорить с жаром о большой находке на Полной, о важном деле для всего народа, где Черендею досталось счастливое место и первые труды почина. Может быть, в клубе Черендея будет висеть портрет Зырянова. Коммунисты Черендея взяли на свою ответственность снабжение экспедиции. Но что же делает Зырянов? Этот дорогой колхозный хлеб и все дорогое советское, народное имущество он утопит в Полной.
– Вместе с подводными лодками, – сказал директор Затона, – да и самое дорогое – год времени утопит, разбойник.
– Слово предоставляется товарищу Зырянову.
– Скажи, пожалуйста, Григорий Иванович, ты подсчитал, сколько легких лодок потребуется для нашего груза? – спросил Зырянов.
– Нет, – сказал Кулаков.
– Надо с этого начать. Деловой разговор требует счета. Я строю сорок пять лодок. На них надо посадить девяносто человек за рулем и с шестом. Это грандиозная экспедиция. Пятьдесят лошадей потянут весь флот, а через перекаты и тремя лошадьми едва вытянем одну лодку… Товарищ Кулаков предлагает построить пять тысяч берестянок, а директор Затона говорит, что вот тогда мы не потеряем год… А сколько тогда мы потеряем, товарищ Бездородов? Или ты дашь мне пиломатериал или бересту на пять тысяч лодок? Колхоз даст мне пять тысяч лошадей и десять тысяч гребцов?
– Это ты нас забавляешь, товарищ Зырянов, – сказал председатель колхоза. – А вот когда ты наше добро утопишь, тогда мы все будем плакать. Товарищ Кулаков отдал вам сахар. Мы уже варенье не сварим, и мы будем чай пить без сахару целый весь год. А ты этим сахаром Полную засластишь.
Тогда он им рассказал про знаменитую проводку плота в сухое лето 1918 года. Это была единственная проводка в то лето. Все лоцманы Выми отказались проводить плоты, хотя купцы предлагали самую высокую плату. Упустить такие деньги показалось Игнатию Зырянову жалко, даже немыслимо. В том сухом году было очень голодно.
Игнатий покричал Васю, младшего сынишку, и велел идти за ним. Вася неохотно бросил игру с товарищами – ему было двенадцать лет. Отец вышел на высокий берег над усохшей Вымью и велел:
«Гляди: можно провести?..»
Вася поглядел и сказал:
«Можно!»
Отец сказал:
«Ты поведешь».
– Не понимаю, какое отношение это имеет к делу, – нервно сказал Демидов.
Зырянов продолжал, не обратив внимания.
Вася понял, что отец испытывает его, пугает. Он еще раз поглядел на захилевшую реку и сказал хвастливо:
«Я бы провел!»
«А потеряешь плот – убью», – сказал отец.
Вася удивился и не поверил в такое счастье. Спросил:
«А ты пустишь меня лоцманить?.. А ну, побожись!»
«Пущу. Вот те крест».
Вася посмотрел по течению вверх, будто бы не думая, словно без всякой мысли, – и сверху, от самых верховьев, от перевала, где у них с отцом зимой заготовлен лес, заковыляла чахлая река под его плотом, перед его воображением вся, как она есть сегодня, – как будто и не весенняя: с ощеренными берегами, оскалившая перекаты.
А Вася стоял на плоту – не на берегу – и лоцманил, чуя под каждым бревном каждую струйку, пока не добежали до Вымьваиля, и мимо села побежали вниз, вниз – до лесозавода. Вымь пронеслась под плотом стремглав. Вася радостно вздохнул и сказал в третий раз:
«Проведу!»
А Игнатий знал верно: если Вася скажет – можно провести. Уже пробовал сына, испытал на разных тяжелых перекатах. Но надо, чтобы доверили хозяева. Он представил сына еще весной в сплавных конторах и лесорубческих артелях как самостоятельного лоцмана и просил для сына покровительства у купцов – хозяев сплава и леса.
Весной Игнатий спрашивал у хозяев, где заготовлять сено, где будет делянка для заготовки леса зимой, и сколько готовить плотов, и какие будут условия на будущий год лесорубам, а также и лоцманам – Игнатию и Васе.
Хозяева прежде не замечали мальчика и снисходительно взирали только на отца-лоцмана.
Игнатий же Зырянов, лоцман, вежливо мял в руках собачью шапку и, сутуля огромные овчинные плечи, убавлял высокий рост из почтения к приемщикам леса и счетоводам, покорно склонив умную голову, глядел исподлобья на хозяев, как бы снизу вверх, якобы несмело.
Эти могущественные люди благосклонно усмотрели нынче маленького голодного лоцманенка. Вася усердно сжился под всесильным взором. Так, хорошо! Мальчишке пошел тринадцатый год?.. Способен, способен к ученью. Его надлежало учить: разумению своей зависимости от хозяев, почитанию хозяев, послушанию хозяевам.
А хозяевами лоцмана и лесоруба являлись и счетовод и приемщик леса. Они строго побеседовали с мальчиком, испытывали его повадку. Время было неспокойное, нехорошее для хозяев.
Вася подолгу выстаивал перед ними, уронив будто бы бессильные руки, вежливо отвернув ладони назад, – как взрослый лесоруб, как отец. Он еще раньше усвоил вежливое выражение боязни бедного и зависимого перед богатым и сильным.
«Какая такая советская власть у вас в селе, скажи-ка?» – с насмешливой серьезностью спросил лесоторговец.
«А нам не все одно, какая-никакая», – ответил Вася.
Игнатий поправил сына:
«Власть нынче выборная. Лучших хозяев выбрали, самых крепких».
Вася сутулил худенькие плечики в просторном тулупчике (из отцовского сношенного и переношенного братьями), глядел исподлобья, прилично: пряча от хозяев смелый ум и свое разуменье жизни.
«А что новенького слышно от большевиков?»
«А мы не слышим. У нас эсеры. Большевики много бумаги шлют, а в нашем совете жгут ее».
«Ха-ха!»
Васе доверено было провести плот по мелководью.
Отец тоже наблюдал обмелевшую реку, но, к облегчению Васи, оставался внизу, на плоту. Он помогал иногда на гребях старшим братьям и двоюродному, Ване, который старше Васи на четыре года. Ни разу отец не поглянул наверх, на младшего. Вася стоял на лоцманской вышке – на балагане.
В трудную минуту у порогов гребцы посматривали на отца, надеясь на него и, по привычке, ожидая от него команды. Но отец не разжимал губ. Его глаза не отрывались от вялой, отощавшей реки, а руки на носовой греби спокойно дожидались команды от лоцмана.
И Вася чувствовал, что на него оглядываются с беспокойством старшие братья и нетерпеливый Ваня, не смея окликнуть… Он медлил, не упуская также из виду недвижимого затылка, безмолвных рук отца; наслаждаясь признанием, доверием, задерживал команду подвернуть плот перед косым прыжком… С такими-то силачами на гребях, как отец и Ваня, можно не спешить до самого того мгновения, когда отцовские руки вот уже толкнут гребь, спасая плот…
Вася резко и спокойно выкрикнул:
«Поносну и корму влево!»
Плот аккуратно наклонился через косой высокий порог, задрав короткий хвост с гребью, и спокойно свалился вместе с круто падающей водой…
По заскучавшей реке оба берега людно провожали единственный плот за все лето – Васин плот. Лоцманы и лесорубы сбегали к лодкам и привязывались к плоту, чтобы узнать у Игнатия Зырянова, где он сидел на мелях, где застревал на перекатах. Но плот нигде не сидел, не застревал.
«Ни разу даже?.. – недоверчиво спрашивали лоцманы и обижались: – Похваляешься? Скрываешь? Подводишь конкурентов?..»
Игнатий усмехался и с тайной гордостью кивал на своего мальчишку:
«Не я – вот лоцман».
Они поднимали глаза на помост и оглядывали Васю с уважением.
Вот и родная деревня. Вся: кто есть живой – люди и собаки – столпились над обрывом; а мальчишки прямо сверху сыплются на плот, который проходит под самой крутизной. И задушевный друг Митька, мокрый до желтых кудрей, взлетает на помост и восторженно кричит:
«Вася, Вася!..»
Но Вася не глядит ни на кого. Он ведь слишком занят. Его старшие братья стоят с шестами наготове – оттолкнуться от берега, а на гребях сам отец и двоюродный Ваня ожидают команды от лоцмана.
И весь мир видит Васин подвиг.
По всей приветливой и жизнерадостной, хотя и усохшей Выми до лесопильного завода мир дивился Васиному уменью, и на лесопильном заводе приняли плот с радостью и встретили Васю с почтением.
– …На заработанные деньги отец купил запасы к зиме, и это было тоже очень хорошо… – закончил Василий свой рассказ.
Коммунисты со вниманием выслушали воспоминания Зырянова. Каждый из этих директоров и председателей в отдельности озабочен был своей ответственностью за предоставленный кредит. Но, собравшись вместе, они испытывали еще одну заботу – об успехе экспедиции, за которую никто из них не отвечал. Поэтому директор мукомольного завода сделал строгое внушение магнитчику экспедиции, который легкомысленно заявил, что присутствующие товарищи могут спокойно довериться Зырянову, потому что Главзолото в состоянии оплатить любые убытки своей экспедиции.
– То есть мы можем спокойно смотреть, как Зырянов будет гробить экспедицию? – сказал он в гневе по-якутски. – Отвечайте мне!
Русский магнитчик смотрел с любопытством. Секретарь улыбнулся и сказал мельнику по-русски:
– Он же тебя не понимает.
– Расскажи еще, – попросил Астахов.
– Ну, давайте сделаем перерыв, товарищи. Что-то курить захотелось, – предложил секретарь, погасил лампу и раскрыл окно.
Все охотно вышли в темный зал.
– Товарищ Зырянов, мы поняли, что вы большой специалист речного хода. Но вы бы нам сказали просто: почему вы упираетесь в большие лодки, когда вам все говорят, что они пройти не могут? Ведь и наши люди не с хвостами на плечах.
– Вот это хорошо спрошено, – сказал Василий, – на этот вопрос я могу ответить. Это я признаю и даже подтверждаю вам, что такие лодки на Полной пройти не могут – вообще не могут.
– Вот тебе на! – сказал грузчик Астафьев.
– Теперь я должен сказать, почему я уверен, что проведу эти лодки.
– Опять вот тебе на! – сказал Астафьев.
– Я объясню… Я чувствую воду как рыба!.. На реке мозг у меня срабатывает так быстро, что еще я не осознал, а уже делаю как надо!
Глава 12
ПРИВЯЗАННЫЙ ДЬЯВОЛ И ОТВЯЗАВШИЙСЯ МАЛЬЧИК
– Отец взял меня в лес первый раз, когда мне было шесть лет. Вечером, когда отец уже нагрузился добычей, мы видели медведя. Отец в два прыжка отнес меня к большой старой лиственнице и закричал: «Бегай!.. Бегай вокруг нее!..»
Не медля он пошел на медведя и уже не видел, что мальчик выпал из его рук в обмороке.
Поладив с медведем, он вспомнил и пошел за сыном. Он остановился в раздумье над ребенком и не знал, что сделать. Но когда мальчик открыл глаза, отец уже знал, что надо делать.
Он грозно спросил: «Ты что же это? Отцу не веришь, а? Я не велел бояться, а ты почему испугался? Я велел бегать кругом лиственницы, а ты почему не стал бегать? Отца почему не слушал?» Отец все больше сердился, потому что я не винился и не оправдывался.
А я молчал, потому что добросовестно размышлял над вопросами отца и сам недоумевал: почему я не стал бегать? Не дождавшись ответа, отец начал колотить меня – а руки его были разгоряченные победным боем с большим зверем. Но я крепился и сознавал, что боль причиняет мне отец.
«Я тебя научу слушать отца! Сиди тут около медведя и дожидайся меня. Утром я приду. Если забоишься и уйдешь – убью».
Я сел около медведя и стал думать: для чего это надо, чтобы я сидел тут, около мертвого медведя? Почему я научусь, тут сидя, слушаться отца? Ведь я испугался не мертвого медведя, а живого.
Стало уже совсем темно. Отец, наверно, уже пришел в избушку и начал есть. Мне тоже захотелось есть. Я вскочил и пошел домой.
Я не заметил дорогу, когда шли с отцом тайгой. А хотя бы и заметил, так не распознал бы ее ночью. Но я и не искал дорогу. Я нащупал склон и спустился, прислушиваясь. Я не услышал журчанья. На дне ложбинки не было ручейка.
Я опустился на колени и начал руками копать. Я искал воду. Если в ямке найдется вода, я почувствую ее течение в пальцах и пойду в ту сторону, куда течет вода. Всякая вода везде течет к реке. Дойти до реки – а там уже есть люди и непременно найдешь и свой дом. Охотничья избушка наша тоже стояла на берегу реки.
Но в ямке не нашлось воды.
Во многих ложбинках я копал и нигде не докопался доводы. Время было осеннее, и земля в тайге сырая, но воды все-таки не было. Я долго шел. Мне казалось, теперь уже близко к дому. И вдруг я наткнулся на мягкую, мохнатую тушу.
Я отпрыгнул, хотя зверь лежал тихо, как мертвый. Он и был мертвый – тот самый, возле которого отец велел дожидаться. Но я не мог поверить, что это убитый отцом медведь.
Однако отец велел не бояться, а я верил отцу. Я сел в страхе около медведя. Как же я пришел обратно к нему? Почему не сумел уйти от этого места?.. Сразу припомнились все разговоры о дьяволах. Дьяволов привязывают к одному месту тайным словом. Или, например, дерево срубят, а пень оставят и вокруг пня поставят избу, а к пню привяжут дьявола, хоть самого сильного: он, привязанный, остается и служит тому человеку, кто его привязал…
За одной сказкой стали вспоминаться и другие. Лесная тьма зашевелилась в том месте, где лежал медведь, и встала на дыбы. Я в страхе огляделся. Одинаковая тьма, непроглядная, шевелилась везде. Я призабыл, в какой стороне лежит зверь, и убитый медведь пошел ходить вокруг меня.
Я не сводил с него глаз, но трудно было разглядеть. Он показывался в разных местах, а может быть, пришли еще другие звери. Земля шуршала под лапами. Шорох листвы смешивался со звериным дыханием.
Неужели отец привязал меня к этому месту? Я очень сильно рассердился, потому что не мог понять, зачем это надо было отцу. Я встал и осторожно вышел из звериного круга. Я уже не надеялся найти дорогу, но я и не хотел идти к дому отца. Я рассердился на него. Мне стало все равно, куда прийти, лишь бы к людям и лишь бы уйти от этого места.
Звери не отстали от меня. Я побежал и расшибся о деревья, несколько раз. Я пошел тихо. Темные, сказочные звери не трогали, только не отставали.
Потом рассвело. Я устал. Опять я пробовал найти воду в ложбинках. В одном месте я нашел бруснику. Наелся и напился и еще раз, набрав полные горсти, постарался выжать сок. Сок – та же вода, он потечет в земле в сторону реки. Но сок только капал из ослабленных пальцев и впитывался в землю. Я посидел на сырой, безводной земле и съел раздавленные ягоды.
Я рассудил, что надо идти. Мне хотелось спать. Скоро стемнело, но я понимал, что надо идти. Отец если настигнет, ведь он обещался убить.
Я решил совсем уйти от отца.
Я шел медленно, все тело мое истомилось, а особенно ноги.
Все-таки я придумал способ выследить течение воды в земле. Я вырыл пальцами в темной земле две невидимые ямки рядом и наполнил своею водою одну из них. В другой ямке я держал руку и подстерегал появление воды. Если вода притечет в эту ямку, значит, в этой стороне река и сюда идти.
Я долго ждал и с печалью удивился, почему вода не притекла. У меня совсем не возникла мысль, что воды было слишком мало или она потекла в другую сторону. Я встал и, не сознавая свой выбор, пошел в ту сторону, куда я воду ждал и куда вода не потекла. Наутро я вышел к реке.
Коммунисты докурили и вернулись в комнатку парткома продолжать собрание и принять решение.
После собрания два геофизика экспедиции и Сережа Луков пошли вместе ночевать к бухгалтеру мельзавода. Магнитчик сказал Сереже:
– Ваш любимый шеф – в науке зверь.
Сережа промолчал.
– Что ты хочешь этим сказать? – спросил второй геофизик.
– Только то, что звериный инстинкт – это не научный метод. Зырянов ведет себя в науке как на порожистой реке или в тайге. Он отлично знает, что и кембрийской нефти не существует, но уверен в то же время, что лично он ее найдет все равно. В доказательство он может рассказать вам примечательный случай из своего детства.
– Зырянов доверяет своему инстинкту, но и проверяет его всеми своими знаниями, – сказал Сережа Луков. – После того плота, от которого все отказались, считайте, что он еще двадцать лет готовился к проводке лодок на Полной.
– А забавно, – сказал другой геофизик, – что именно его детские воспоминания в перерыве убедили весь коллектив.
– Это совсем не забавно! – вскипел Сережа.
– Потому что весь Черендей состоит из таких же, как он. – Магнитчик засмеялся. – Черт его знает! Я тоже поверил, что он проведет эти лодки.
Глава 13
ПОЛНЫЕ ПАЙЩИКИ ПЕРЕД ЛИЦОМ ИСТОРИИ
– История ответит на вопрос, кто в Черендее самоотверженно боролся своими средствами и трудами за якутскую нефть. История ответит: эвенкийская кооперация, и Затон, и колхоз «Луч», и Сельхозпромартель, – Григорий Иванович заметил ревнивый взгляд больших, серьезных глаз и великодушно приобщил к Истории телеграфиста Илью: – И почтово-телеграфное отделение… «А сельпо?» – спросит История и запишет: «Сельпо, которое собрало все членские взносы полностью, сельпо не боролось, к стыду и позору его потомков!»
Женщины украдкой взглянули на Акамкова за прилавком; он густо покраснел. Григорий Иванович говорил по-русски из внимания к присутствовавшему меньшинству. Но все три представленные национальности отлично понимали все три языка – и якутский, и эвенкийский, и русский. Русские и якуты одинаково одеты были в современные одежды, и, кроме национального облика, между ними не было никаких различий.
Женщины взглянули на Акамкова, но Григорий Иванович разъяснил, что приговор Истории относится к потомкам не одного председателя сельпо, а и всех полнопайных потребителей, оплативших полностью членский пай.
– Позор! – сказал телеграфист Илья по-русски; буханка черного хлеба зажата была у него под локтем, но он не уходил.
– Безобразие! – неуверенно закричал Акамков. – Ты, Григорий Иванович, пришел в нашу лавку, чтобы нас обличать?
– Пусть я пойду под суд, – сказал Кулаков, – но я даю еще на десять тысяч рублей продукции. Конечно, нам оплатят, как только привезут деньги…
– Что-нибудь пишут ему на его телеграммы? – спросила потребительница.
Все взглянули на Илью. Телеграфист помолчал и сказал по-русски:
– Государственная тайна переписки.
– Хорошего человека – под суд! – прошептала женщина, глядя с жалостью на председателя эвенкийской кооперации.
Ободренный Кулаков воскликнул:
– Черендейские потребители дадут своим детишкам до осени чай без сахару, зато с гордой сознательностью, приговаривая: «Пей, сынок!» – Голос Григория Ивановича вдруг смягчился и зазвучал с нежностью. – Пей, Черныш, пей, мой Владик, без сахару до осени, зато Якутия обеспечит нефтью оборону СССР и для тебя – сладкий чай с пирожками во всю жизнь!..
– Надо помочь, – суровым голосом сказала женщина.
После обеда в этот день все население Черендея вышло на берег проводить свой большой флот, который оно выстроило для недолгого похода и снабдило тяглом с полной сбруей и людьми, с запасом продовольствия до осени.
Солнце било в глаза провожающим, от него прикрывались рукой. Флот стоял длиннейшей линией по краю сверкающей огромной Лены.
В каждой лодке стояли два человека: рулевой на корме и шестовой на носу. Зырянов и Сережа Луков стояли на флагманской лодке. Бригада бакинских бурильщиков, подкрепленная опытными рулевыми из колхозников, составляла команду второй, третьей, четвертой и пятой лодок. Затем следовали электроразведчики, магнитчики, теодолитчики, рабочие.
