Текст книги "Лоцман кембрийского моря"
Автор книги: Фёдор Пудалов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 33 (всего у книги 37 страниц)
– Меншиков здесь?
– Здесь, – сказал директор. – Что с тобой, товарищ?
– Собери немедленно коммунистов и его вызови. Я сделаю заявление. – Он упал на табурет, головой на стол и уже спал.
Директор сделал знак не шуметь и вышел. Он вернулся с тремя коммунистами и громко сказал:
– Товарищ Зырянов!
Все сели к столу. Зырянов не шевельнулся. Один из коммунистов потряс его за плечо, но тщетно.
– Измучился человек. Пускай бы спал, – сказал Астафьев.
Директор крикнул:
– Станок привезли!
Василий вскочил. Никто не засмеялся. Он подумал и спросил прежним пустым голосом:
– Где Меншиков?
Директор указал рукой на жирного человека. Василий узнал его: он видел его в палатке Меншикова на урочище Повешенного Зайца. Директор сказал:
– Вот его оставил за себя.
– Что же, у него партийные дела поручены заместителю по административно-хозяйственной части? – спросил Астафьев.
– Меншиков ушел на карбазе вниз еще днем.
Василий описал все события в лагере экспедиции и заключил:
– Я сейчас же плыву вслед и буду преследовать его, чтобы он не скрылся.
– Ночью куда ты поплывешь такой? – сказал Астафьев. – Еще и упустишь его в темноте. Иди уж, поспи.
– Иди ко мне на квартиру. Чуть свет взбужу тебя, – сказал секретарь ячейки. – Кто желает высказаться?
– Ваша организация не правомочна обсуждать поведение Меншикова: он не состоит в вашей организации, – сказал заместитель.
Василий усмехнулся и пошел спать.
Чуть свет он вышел к своей лодке. На пустынном берегу возле Затона стучали топорами несколько плотников.
– Что вы тут делаете спозаранку? – спросил Василий. – Спать не умеете?
– Работаем, – ответил один.
– Это я сам вижу.
– На верфи работаем, – пояснил другой.
– На какой верфи?
– На какой – не видишь сам? На черендейской.
– Что ты говоришь? – Василий изумился. – С каких пор на Черендее верфь?
– А с тех самых пор, как для тебя, товарищ, построили подводный флот. Понятно теперь? Для нефти держим верфь.
– Нефть будет не скоро. – Василию почудилась насмешка, но никто не шутил.
– Это ничего. Нам работы хватит: буксиры строить будем.
– А там научимся, глядишь, – сказал другой колхозник, – и пароходы строить будем.
– Замечательно! – сказал Василий, чрезвычайно довольный. – Кто же хозяин верфи?
– А вот этого мы сами не поймем. Не то промколхоз «Луч», не то Черендейский затон. Не то оба вместе. Только это навряд ли возможно: Затон – государственный, а колхоз ведь – кооперативный…
Василий работал веслами до Чуранской базы. Здесь он услышал, пораженный, что Меншиков сошел с карбаза и отправился по Чуранскому тракту пешком. «Ну и смелый человек!» – подумал Василий и, бросив лодку, пошел за Меншиковым наперерез широкой таежной Дороги Мертвецов.
В Томмоте он отставал от Меншикова по-прежнему на один день по вине какой-то женщины. Меншиков хотел ночевать в Томмоте, но женщина заставила его ехать в ночь. Они сели на машину Алданзолота. Эта отчаянная женщина пришла с Эргежея по Дороге Мертвецов и в Томмоте встретилась с Меншиковым. Она высокого роста, быстрая в движениях, лицо полное, бело-розовое, глаза смелые и ласковые, и, главное, ресницами взмахивает преинтересно. А волосы у нее светло-каштановые… Словом, алданцам она понравилась. Василий остолбенел. Почему она уехала, вместо того чтобы прийти к нему на Полную?
И даже не известила, с негодованием подумал он, не пожелав высчитывать по дням, могла ли телеграмма Лидии из Томмота вчера застать его в Черендее.
Но зачем она увезла Меншикова?!
Он злился и не хотел допустить, что она просто воспользовалась машиной Меншикова. Зачем понадобилось ей умчаться в ночь?
Василий стоял на дороге и подстерегал машину, а машины не было, и он распалялся все более.
Наконец появилась на дороге машина, и новая, – значит, доедет. К несчастью, Василий не мог платить. Тем не менее он поднял левую руку – сигнал незаконного пассажира, обещающий плату «налево», в пользу шофера. Машина затормозила. Василий вскочил на ходу и крикнул в окно:
– Гони, голубчик, как можно быстрей.
Шофер увидел высокий лоб и немигающий, безжалостный взгляд. Он дал газ и впился в дорогу. Принял ли он пассажира за бандита или проникся к нему необъяснимым доверием?.. Василий соскочил в поселке прииска Незаметный, против конторы, крикнул шоферу:
– Жди! – и вбежал в дом.
Шофер ждать не стал, махнув на плату.
Меншикова здесь не было и Лидии тоже. Они проехали Незаметный не останавливаясь. Стало ясно, что теперь уже не Меншиков торопился, а Лидия гнала его и командовала темпом. Но почему, для чего, зачем?
Глава 18
ЛИДИЯ, СЕНЯ И САВВА В МОСКВЕ
Лидия жала, жала кнопку звонка, не боясь перепугать маму – как в детстве, но она помнила и тогда, в детстве, что мама пугалась и сердилась, и это смешило и радовало тогда… И все-таки жала, жала, как маленькая, не могла удержаться.
Ну вот – наконец знаменитый голос в сенках – юный, сердитый, обрадованный:
– Перестань сейчас же, оглашенная!
С восторженным нетерпением она готовилась ворваться в сенки, наброситься в полутьме на маму и услышать: «Прочь от меня, язычница!.. Спасите!» Особенно ей нравилось, что она – язычница…
Ринулась в дощатую теснину вслед за открывающейся дверью, набросилась, хотела обнять – и отпрянула с криком:
– Кто это?! – Не могла разглядеть, несознаваемым наитием вырвалось: – Савва?!
Он молчал от счастья и почтительности. Но она, не слыша ответного рыка и гула, испуганно повторила:
– Кто это?..
– И Савватей Иванович, и Семен Агафангелович, и далее мама тут, и не зайдете ли вы в дом, Лидия Максимовна?
– Сеня?! Где он? Где вы?.. – И засмеялась счастливо. – Ну конечно: он уже снимает с меня рюкзак! Скорее, скорее – дайте же посмотреть на вас на всех! Идите сюда!
Выскочила из сенок во двор.
– Более мой, настоящие живые Сеня и Савва! Русские жильцы…
– На маму даже не взглянула… – Елизавета Пименовна стояла в дверях, всерьез обиженная. И мелодично запищала, опережая объятия дочери, с ликованием: – Спасите!
Лидия вбежала в крохотную столовую, не снимая дорожной куртки, шлепнулась на стул и смотрела сияющими глазами. А Сеня улыбался и смотрел с такой неумелой влюбленностью, что она покраснела.
– Сеня! Я же из-за вас чуть не выронила бутылку, драгоценную боржомную бутылку, и весь результат экспедиции улетучился бы! Все мои мученья!..
– Какую бутылку? Где она?
– В рюкзаке, мама.
– Фу, напугала.
– Да ты знаешь ли, кто это? Мама! Кто эти люди?
– Нет. Не знаю. За три дня разве узнаешь людей. Ты, может быть, снимешь с себя экспедицию? И пойдешь переоденешься? Марш в свою комнату сейчас же!
– Сеня вернулся! Мама… – убегая.
И прибежала – в легком, домашнем – с тем же возгласом, с другим именем:
– Саввушка, почему вы мне больше не писали?.. Сеня, я умру, не дождавшись вашего рассказа!
– Лида, ты уже весь дом подняла.
– Ну, весь дом – это одна мама.
– Сначала покушайте, потом будете рассказывать.
– Вы всё сразу, мама! Начните с самого начала, Сеня. Вы попали в Русское жило?
– Это не с самого начала, Лидия Максимовна. Конечно, попал.
– «Конечно, попал!» Слышишь, мама? Такой же хвастунишка, настоящий ученик Зырянова. Как выглядит Русское жило? Я сгораю от нетерпения!
– С парадного хода это сказочное царство. Стоит ледяная стена, и другого хода нет. Даже на самолете опасно: воздушные течения над наледью в ущелье. Влезть можно, а вылезть? Самоубийство.
Наледь втягивалась в ущелье языком, и скоро мы увидели отражение облака в воде. Самолет пошел над круглым озером, над лесом вокруг озера и чуть не прикасался крылом к шершавой стене вокруг леса.
– Труба? Воронка? – быстро спросила Лидия. – Высокие стены?
– Я не видел, неба не видно, и гор не видно.
– Взаболь, не видно неба николи, – подал осторожно голос притихший Савва, ошеломленный Москвой. – Горы заоблачные, я видел с Мирской стороны.
– В одном углу лес отошел от берега метров на двести. Полтора десятка домиков… На берегу, когда мы летели, суетились гуси, собаки, дети и взрослые. Дети голые, взрослые по-чудному одетые. У мужчин в руках луки в рост, они стреляли по самолету хвостатыми стрелами.
Елизавета Пименовна рассмеялась:
– Сказка!
– Сказка, – подтвердил Сеня. – В наказание летчики сорвали дым из труб над самыми крышами. Самолет плюхнулся в озеро, толпа с воплями разбежалась. Пилот сам удивился и сконфузился. Он не разбил самолет благодаря только небольшой высоте падения. Над озером, очевидно, был сильно разреженный воздух, но кто мог ожидать?
И вот огромная птица с ужасающим ревом, поднимая гору брызг, ринулась к берегу навстречу толпе. Женщины и дети снова попрятались, воины отступили за деревья.
Пилот выключил мотор и поспешно сбросил меховую куртку. Помощник сказал, отирая пот: «Фу, меня даже в жар бросило».
Пилот в насмешку: «Испугался?»
«Они нас постреляют, высунем только нос».
Пилот взял ружье: «Пару лебедей на ужин, они сразу поймут русский язык».
Тут я вмешался: «Это же русские люди, что вы, не видите?»
А по алюминию звякают стрелы.
«А вот они подырявят нам целлулоид, – сказал пилот. – Что за черт, откуда такая жара?»
Но теперь они больше всего смотрели на девушек.
«На картинках не видал таких красавиц, – сказал помощник. – Не в рай ли мы залетели, Яша?»
«Не верю, это адский агитпункт».
«Ну как, Семен?.. А ты уже до белья разделся. Останешься? Женишься здесь…»
Я сказал: «Всю жизнь мечтал попасть сюда, начиная с августа прошлого года».
«Не остри, идиот, мы за тобой не прилетим сюда».
«Письмо возьмете?»
«Иркутскому ГПУ, с жалобой на нас и с указанием твоего почтового адреса?»
«Моему товарищу в Алексеевку на Полной – о том, что меня сюда доставили-таки согласно билету…»
«Скажи, паря, может, ты убил десять человек?»
«Граждане, я польщен».
«Посмотрим, что он напишет?»
Я подал заготовленное письмо. Прочли, переглянулись.
«Чепуха какая-то, бред».
Пилот особенно злился из-за жары и духоты. Оба летчика разделись до трусов.
«Это не озеро, а кастрюля с кипятком».
«Повезем дальше».
«Но я же говорю: согласно билету!»
Но эти слова они не удостоили внимания. Делать нечего, предъявил документ, выправленный в Якутске во время нашей довольно продолжительной стоянки. «Прошу не оскорблять», – сказал я. В документе указано, что С. А. Тарутинову, орденоносцу республики, предоставляется бесплатный проезд на всей территории республики всеми видами транспорта, а также самолетом за счет СНК ЯАССР до Русского жила, на родину.
Ох и обругали они меня.
«Проклятье! – зарычал пилот. – Еще отвечать придется за несчастного зайца!»
«Но он уже не заяц, и мы не зайцевозы, – сказал помощник. – Ай да Сеня! Расстаемся друзьями!»
Но пилот спохватился:
«Ни черта не стоит твой билет. От Иркутска до Усть-Кута – это не по территории республики, и ты все равно заяц».
Но тут пилот сам вступился:
«Так-то так, а придется оставить здесь… Хотя билета у тебя нет. По этой бумаге ты должен был выправить в Якутском агентстве билет на наш рейс. Ну, черт с тобой. Бумагу твою отберем у тебя».
Не жалко, в Якутске другую сделают… если выберусь отсюда.
«Жара ударила тебе в голову, паренек, – сказал помощник. – Я бы не рискнул пожизненным заключением ради твоей идейки».
«А вы ради какой идейки залетели в эту трущобу?»
«Мы, брат, кукушечники. В гражданскую летали на гробах».
Я вижу, стали меня уважать. Говорю им:
«Если меня не подстрелят из этих детских игрушек, тогда вы сможете ночевать. У меня здесь блат. И если мне посчастливит в эту же ночь – возьмете меня с собой».
«Это справедливо, как в кукушку, – сказал пилот. – Но только ночевать мы здесь не будем, из-за жары и влажности, вредно для машины».
«Надо выяснить причину», – сказал помощник.
Помощник открыл дверцу, в самолет ворвался аж пар и влетела длинная деревянная стрела с белым опереньем и крики:
«Антихрист прилетел!»
«Матушка, Горяче-озеро, погуби! Живую свари!»
«Русские люди, бей антихристову птицу!»
Гуси, лебеди, собаки, дети, женщины гоготали, лаяли, плакали, причитали. И еще девочка кричала все время: «Это какая страсть!»
«А крылья не складыва-т! – кричал малец. – Дверца под крылом!»
«Человек в пузе у ей!..»
«Это какая страсть!» Девочка закричала мне изо всей силы: «Дяденька, не прыгай, сварисься!»
«Зачем ревешь? Антихрист тебе дяденька. Пускай сварился бы».
«А может, не антихрист?» – пожалела девочка.
«А кто же?»
«А сам царь!.. Вишь, ладный!»
«Дура Маруська, царя-то нету больше, дяденька Миколай сказывал».
«Гляньте, гляньте, братцы!»
Из птичьего пуза спустили ведерко на веревке, зачерпнули, подняли и скоро выплеснули остатки.
«Нахлебался, видно!»
«Ой, владычица!..»
Великая птица заревела гласом великим, в мегафон:
«Товарищи, уберите собак!»
Никто и не подумал убирать собак, все ошалели, услышав необыкновенный голос, да еще «товарищи» – от антихриста. Птица изрыгнула огонь с громом, одна собачка на берегу стала корчиться и подыхать. Хозяева кинулись и увели живых.
А тогда в дверце показался им одетый по-ангельски – во все белое.
«Сестрицы, шепетко́й!» – закричала та же девочка Маруся. Это значит – безумный.
Я вышел на крыло, перемахнул через воду у берега, яко сам воскрылил, – и сразу повернулся спиной к поселку, лицом к самолету. Птица же, вещая, возгласила громко:
«Русские люди, не стреляйте в спину, подходите смело!»
Но подошли одни мальчишки и девчонки и смелая Маруся, одна она постарше. Окружили меня на безопасном расстоянии. Белый ангел протянул им руки и стал отступать спиной к поселку, и дети за мной. Самые маленькие пленились моим светлым обличьем и захотели узнать, отчего оно такое белое. Я обнял детей, повернулся к поселку лицом и пошел со всей гурьбой. Тут и Маруся подбежала и положила руку на плечо мне.
– Я вижу, Маруся заинтересовала вас, – сказала Лидия.
– А теперь скажите нам, – попросила мелодичным и коварным голоском Елизавета Пименовна, – сколько в этом сказки и сколько вашей фантазии?..
Сеня улыбнулся. Савва пылко прошептал, удерживая голос:
– Взаболь, как есть!
Лидия вступилась за своих друзей:
– Мама, неужели ты не можешь поверить?
– Елизавета Пименовна, у вас такой молодой голос, – сказал Сеня, – неужели вам не мечтается о сказке?
– Я люблю сказки, но не мечтаю, конечно! – Елизавета Пименовна смеялась.
– Ах, любите, – значит, мечтаете!
Глава 19
ОЧЕНЬ БУРНЫЕ СОБЫТИЯ
Начальник Главзолота безмолвно и не глядя слушал гневную речь Зырянова. По правую руку от начальника сидел Меншиков и слушал с неподдельным наслаждением.
– Все? – спросил начальник и, как будто он не слышал ни слова из речи Зырянова, сказал безучастным, металлическим голосом: – Вы покинули работы на Полной, чтобы преследовать начальника экспедиции. Товарищ Меншиков спешил доставить в Москву старшего инженера экспедиции с образцом найденного ею драгоценного газа. Вы же под влиянием гнусной ревности, особенно недопустимой для коммуниста, сорвали миллионное предприятие, порученное вам. Вы будете отданы под суд.
Василий вскочил и сел. Овладев голосом, он сказал:
– Можно спросить у Цветаевой, как было дело.
– Лидия Максимовна уехала в Среднюю Азию, – сказал Меншиков. – Но будьте уверены, она даст свои свидетельские показания, которые подтвердят, что вы ее преследовали.
Василий вышел из кабинета. Горела голова. Он поднялся на пригорок Новой площади и очутился в коридорах здания ЦК партии прежде, чем подумал о своих намерениях.
Начальник Промышленного отдела пожал ему руку и удивленно задержал. Рука была очень горячая. Начальник внимательно смотрел на Зырянова и слушал его рассказ, но только до половины. Он попросил Зырянова повременить и вызвал стенографистку. Василий повторил свой рассказ, и стенографистка записала. В это время в кабинет вошел врач и дал Зырянову термометр.
Потом врач молча протянул термометр начальнику и увел Зырянова. Через полчаса Василию дали подписать расшифровку стенограммы. Василий прочитал все, вплоть до даты, а под датой стоял еще значок температуры – t° – и цифра сорок.
– Что это значит? – спросил Василий, не подписывая.
– Это ваша температура, – сказал врач.
– Но при такой температуре мое заявление будет недействительно.
– Вы можете не подписать, а когда выздоровеете, сделаете его заново.
– Нет уж, я подпишу.
БЛОКНОТНАЯ ЛЕТОПИСЬ СЕМЕНА ТАРУТИНА – РУССКОГО-ЖИЛЬЦА
Собралась вся большая семья в долгий, темный больничный вечер. Мать пряла, ткала, шила и рассказывала сон. Вся жизнь и весь свет переиначивались в ее снах, и слушать было чудно. Отец сказал: «Как это бабе привидится этакая невообразимость?»
А он думал:
«Почему невообразимость?
Что такое? Когда не сплю, могу видеть все, что вздумал, чего и не слышал от людей, весь свет переиначу в своем воображении. Но что можно видеть ночью, когда спишь?.. Однако все мальцы и девки и взрослые могут… А я всех зорче и ловчее.
А этого мало. Еще надо мне быть как все люди, чтобы совершенно увериться в себе».
Мать Лидии оставила на тумбе синий конверт, письмо. От Лидии Цветаевой Зырянову. Письмо лежало на тумбе возле кровати, на кровати лежал Зырянов, больной. Он болел долго, тяжело, с осложнениями.
Температура иногда падала, и тогда он видел мать Лидии, Елизавету Пименовну, в белом халате, сидевшую безмолвно возле него. Раза два он видел отца Лидии, но не мог вспомнить его имени. Василий не зашел к ним по приезде – не успел и вообще не известил о себе. Но его не удивило, что они сумели узнать о нем и о том, что он заболел, и разыскали его в больничных корпусах на Ленинградском шоссе. Родители улыбались и почему-то шевелили губами. Василий молчал и не спросил о Лидии.
Пришли Сеня и Савва. Смотрели на беспамятного – а он думал: «У меня бред».
Савва чуть не плакал. Сеня показал Зырянову толстый блокнот. Василий взглянул и тут же забыл. На зеленом картоне блокнота написано было: «Блокнотная летопись Семена Тарутина – Русского-Жильца». Сеня положил блокнот в ящик тумбы, задвинул ящик. Поднималась температура. Мама рассказывала сон. В ящике тумбы лежал блокнот с письмами Сени, адресованными Зырянову. Но он не читал их. Вот эти письма.
Якутск, 4 октября 1935 г.
Уважаемый Василий Игнатьевич!
14 месяцев я не писал Вам о своей жизни, за неимением бумаги или хотя бы бересты. Но Вы и не знаете об этом. Вы же не получили и тех писем, которые я написал из Русского жила, потому что они при мне остались. К сожалению, Вы даже не заметили этого…
В Якутске я купил новый блокнот. Но теперь я уже не могу описать все события за это время.
Прошлым летом я предложил русским жильцам наладить правильный колхоз. Пришлось тогда подосадовать: устройства колхоза я не знал. Но я применил свой опыт Кузнецкстроя. Разделил рыбаков на две бригады, предложил выбрать бригадиров.
Мы сосчитали всякую рыбу, сколько надо каждой семье на год, и сложили в план: 80 тысяч сельдей, 23 тысячи крупной рыбы. Это надо выловить за лето. Зимой не любят рыбачить. Разделили между бригад и рассчитали норму вылова на день. Когда мы вывели эту норму, все стали смеяться: мало! Я сам удивился, но советовать не стал, решил подумать. Меня выбрали председателем колхоза. Дело в том, что они любят поиграть в кости. В середине июля был какой-то праздник. Рыбаки с утра искупались особо основательно, зажгли восковые свечки и поздравили друг друга, родственники перецеловались. Потом бригадир сказал с укором, обратясь к деревянному образку: «Вот видишь, как мы тебя празднуем. Дай нам к вечеру хоть по двести селедок». После чего бригадой взялись за кости и весь день метали костяшки, потому что работать в праздник грех. А день был парной, тихий, рыба в такой день сама в сети лезет.
При такой-то работе и получалось у них день густо, день пусто, а к концу зимы голодно. Когда начали работать с нормой, смотрят – к обеду плановую норму выловили, а дальше что делать? – продолжают ловить, конечно. В месяц выловили годовой план. А еще рыбу куда девать? Больше не съесть, и продать некому. Надо было ограничить добычу или топить добытую рыбу в реке, что ли. По-американски.
Я даже подумал, что у русских жильцов не надо повышать производительность труда. Но потом я догадался, что нужно делать.
Я предложил снять одну бригаду с ловли и поручить ей строить ледники. Русские жильцы хранили рыбу прямо на льду, навалом и кое-как закидывали битым льдом. Рыбу ели всегда испорченную. Ее и песцы потаскивали, а иногда и река смывала.
Построить ледники без железного инструмента было нелегким делом. Но кое-что посоветовали старики, а молодые ребята нашлись – настоящие изобретатели, и с помощью моего кузнецкстроевского опыта работа пошла.
Чтобы не мешали праздники (что ни день, то праздник), я придумал новый лозунг: «В честь такого святого и поработать не грех!» Дело пошло.
Например, в сентябре 11-го, в день Ивана Постника, мы собирали ивановские яблочки, их еще райскими называют. На Савватия-Пчелохранителя и на Евфимия мы убирали ульи, а на Зосиму-Пчёльника мы их расставляли. И так далее.
Среди охотников есть специалисты по диким пчелам, это Агей Тарутин и двое Воранов. Я им предложил заняться культурным пчеловодством. Они удивились: «Это баловство, да и зачем, когда можно у диких брать мед?»
Пчел в тайге масса. Подростки под командой Агея Тарутина обошли всю тайгу вокруг озера и взяли на учет все дикие ульи в дуплах. Но я вовсе не намерен был ограничиться сбором дикого меда. Бригада плотников весь август выжигала дупла в колодах и наготовила 20 таких пчельниц по типу диких: потому что я сам не видел устройства настоящего улья…
Еще одну бригаду я выделил садоводов. Они сосчитали в тайге ивановскую яблоню и собрали урожай дичка и ягоды всякой: малины, смородины красной и черной. Хозяйки попробовали варить их с медом и уваривали, по моему совету. Получились настоящие цукаты. Вот был восторг! Все женщины, дети, да и мужчины помешались на цукатах.
Охотники за медом собрали его столько, что забили сотами все колоды в домах у колхозников, и притом оставили нетронутыми в тайге самые дальние ульи. В больших дуплах у пчел нашелся многолетний запас, брали из одного дупла пуда по три меду. Там был мед, усохший, засахарившийся и отвердевший в сотах.
Я думаю, что мы бы съели мед со всей тайги. Но я решился накапливать излишки меда для продажи государству или там кооперации. Не знаю, какой там порядок для торговли, но я знаю, что для покупки из СССР железных инструментов, мануфактуры, учебников и книг для ребят понадобится ответный товар. Я твердо решил освободить русских жильцов из заточения.
Ребята возликовали медом! Сразу нашелся и святой покровитель у пчел, некто Савватий, – и стало позволено брать пчел из тайги в его день – 10 октября, по моему счету.
И вдруг, представьте, объявился соревнователь у Савватия, некто Евфимий, очевидно южанин, потому что он позволял пчелам пастись до 28 октября. Агей Тарутин доверился своему Савватию и снял рои в тайге 10 октября. А Вораны переселили пчел в свои колоды на Евфимия. Я разделил пасеку пополам между святыми пчельниками, для соревнования, и поручил Савватиевы ульи Тарутину, а Евфимиевы – Воранам.
На зиму я тоже придумал работу. Плотники выжигали новые колоды для хранения меда и другие колоды – пчельнища, то есть ульи, для учетверения размеров пасеки.
Бригада зимних строителей (из летних рыбаков) построила большой клуб с круглым залом и даже с круглым сводом из круглого дерева. И над куполом они подняли смешной деревянный большой шар, связанный очень ловко, тоже из круглых бревен, девятью венцами.
Я был этот день на строительстве ледника, где работа шла гораздо труднее и объект был самый ответственный. Вечером я вернулся в поселок и вдруг увидел над куполом клуба шар на короткой ножке, будто голова на толстой шее. Строители стояли вокруг здания и любовались делом своих рук.
Мне оно совсем не понравилось, похоже на церковь. Но народу нравилось, хотя церкви у них не бывало никогда, и откуда они взяли эту архитектуру – не знаю. Как же я удивился, когда Иов Матигорец, бригадир, ответил на мой вопрос: «Ты-су велел строить клубом. Вон он – клуб. Скажешь, не клубовиден?»
Охотники зимой набили соболей. «Куда столько?» – спрашивали старые лодыри и даже бранились: «Мудрена Русь!» Но молодежь знала, я объяснил им, что соболя – это валюта.
Только самым пожилым, кому действительно зимой посидеть дома, была предоставлена возня с починкой сетей. Вообще, я никому не дал в ту зиму отлеживать бока. Но Вы не думайте, что это было совсем легко. Русские жильцы совершенно не понимали своего интереса. Это же курорт для лодырей! Триста лет они зевали и скучали, пока я не пришел и крикнул Русскому жилу: «Дармоед! Занежен в облака ты!..»
Теперь-то наши удальцы толкуют не о походах за невестой, но об исходе из Русского жила в наш Мир. Мои рассказы о Кузнецкстрое, о школе, вообще об СССР раздразнили ребят.
На Ивана-бражника мы открыли клуб, 20 января. Русские жильцы устроили на открытии банкет в мою честь. Микунька, прославленный глагольник, сказал глагол: «Мы думали, только бы дал господь какую едишку, а то чего еще нам!.. А ныне едим мы райскую едишку, и мы учали зариться на советную всякую небывальщину и невидальщину. Приохотились кажной вечер слушать мудреные русские сказки, и вот уже соклубились и расселись в какой клубовидной и дивной палате – и хотя великие труды приняли через твои советы, дядюшка Семен, а стали мы людьми по-советному за тобой, и наша жизнь пошла чистым праздником, пра-а!.. Для такого праздника и поработать не грех».
6 октября 1935 г.
Удивительно: на Кузнецкстрое среди наших ребят я чувствовал себя образованным человеком, а в Русском жиле мне стало не хватать знаний, с каждым днем все чувствительнее. Не хватало для работы и для сказок.
Еще летом повелось, каждый вечер набивались в избу, где я жил, и взрослые и дети. Я стал как бы лектором и довольно лихо сказывал, а чего если не знал, это меня не останавливало.
Но оказалось, что русские жильцы обдумывали мои сказки и обсуждали между собой. К зиме они совсем освоились с новостями из СССР, начали разбираться и задавать вопросы. А мне почему-то стало труднее. То есть, конечно, я мог сочинять без запинки круглый год, но почему-то неохота появилась.
Зимой я объяснял русскую историю. Русские жильцы особенно интересовались событиями за время их отсутствия из России. Разумеется, чем дальше, тем увлекательнее. Историю революции я рассказывал много раз, а все же старики спрашивали: «Ну-ка, Семен, как побили бояр?..»
Молодежь расспрашивала о гражданской войне, и я рассказал все революционные кинокартины: «Чапаев», «Щорс» и так далее. Девушкам тоже из кинокартин, подходящее, и они ходили как потерянные всю зиму от этих киноисторий, пугали маменек.
Катя постучит в окно: «У вас в избе охто есть?» – «Пустые бабы», – отвечает Аннушка, то есть одни бабы. «А мне надо Марьянну». – «Кого тебе?.. Марью или Анну?»
Маруся хватается за шубку. «Мама, это Кармен за мной пришла». – «Охто пришла?.. С травы была Катя, да вдруг Кармен». – «Нет, я была с травы Кармен, неправильно называли Катей!..»
С травы – это значит с пеленок. Под роженицу и под младенца подстилают траву.
Родители сообразили, что сыновья побегут в Советскую Россию, а чего доброго – и дочки.
Иван Еремеевич сказал мне: «Ты-су антихрист или человек, а через тебя Русскому жилу будет конец».
«Ошибаетесь, папаша, – ответил я. – Не будет Русскому жилу конец, а со всею Русью в ладу и в помощи социализм».
Короче, весной мамаши начали переполох: Семен, дескать, уведет женихов. Мамаши придумали высшую меру социальной защиты: женить самого Семена.
Предложили мне выбрать «красоту неизреченную», и самая активная старуха приговорила: «Не изберешь свою Маруську, зови хоть Марьянкой, то мы живого сварим тебя в озере!»
Досадно, что часть парней стала дуться на меня.
Я убежал из Русского жила 13 июня – как раз в годовщину моего прибытия. Дни и числа я «мерял» по примеру Тарутина Первого, моего праотца. Думал – понадобится для продолжения Берестяной летописи… И продолжил бы, да не на чем писать.
Проводил меня младший брат Микуньки, кажется племяш мой. Он слыхал от своего бати про какой-то лаз под Наледь, где давно была старица Теплой реки или рукав от нее. Мы не нашли старицу, но все-таки набрели на яму широкую с гладкими стенами. Может быть, и была старица когда-то. Она оказалась наглухо завалена обломками льда.
Но мы сразу увидели, что это свежие обломки – сделано недавно. Здесь должны были поработать хотя бы два человека. Они должны были отлучиться из поселка на неделю. Я тотчас вспомнил недавний случай. Два охотника, дядья Марьяны, как раз неделю не возвращались с охоты и пришли с пустыми руками, удивили всех.
Они закрыли выход мне и молодежи. Но вместе с тем они закрыли вход и возможность вернуться для тех, кто вышел: для троих сыновей началовожа и еще для одного юноши, который вышел при мне.
Уверен, что сделано с ведома Ивана Еремеевича. Старый началовож пожертвовал всеми тремя сынами, в том числе Николаем Ивановичем, для спасения Русского жила. Вот у кого сила!
Я наказал Ване сообщить впотай только удальцам, чтобы тихо раскрыли лаз, пока битый лед не смерзся намертво. Но сам я не мог ждать.
Начался раскол среди парней. Молодежь вся шла за мной, но часть поддалась узколичным интересам.
На мне лежит ответственность за будущее Русского жила, а не только за прошлое, которое я обязан отыскать, если только существует Сказка. Когда двое удальцов сказали: «Семен, женись на Марьяне», – я понял, что молодежь от меня ждет высоких и решающих действий, но неправильно представляет их.
Жаль, что ничего нельзя было сказать Марусе. Но Ваня передаст ей.
Ваня потащил мои запасы на Край Мира. Он должен был наблюдать и в случае моего благополучного появления сбросить с Края кожаный мешок. В мешке рыба сушеная, сухой мед и цукаты.
Я сел в лодку и пустил по Теплой, с подобающим унынием ожидая провала под лед.
Река гладко плыла между темно-зеленоватым ледником и солнечно-розовой скалой. Я сидел в лодочке, но мне хотелось встать, вытянуться и заглянуть вперед. Ледяной правый берег стал выше и круче и еще темнее, потом я увидел далеко, поперек реки, как будто Теплая делала там поворот. У меня сильно забилось сердце, и я понял, что никакого поворота не будет.
Я торопливо разулся, не сводя глаз с ледяного тупика, и привязал сапоги-бродки к поясу якутским узлом, – знаете, который можно и в рукавицах завязать не глядя, даже из мерзлого ремня, и не затянется намертво, и не отпустит, пока не дернешь за свободный конец, а тогда узел моментально развязывается, даже намокший.
Я надеялся увидеть высокий вход в ледяную пещеру, как в железнодорожный туннель, – наклонный ледяной туннель. Я до ужаса боялся водопада в темноте. Ледяной лоб спускался до самой воды. Не видно было, куда утекает река.
