Текст книги "Лоцман кембрийского моря"

Автор книги: Фёдор Пудалов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 37 страниц)

– Лоцманом был, – сказал Зырянов гордо.

– Большая специальность. Теперь по какой части работаешь?

– По нефти.

– Это как?

– Узнаю, где она есть.

– Где она есть?

– В земле.

– В земле?.. Глубоко?

– Пускай хоть на пять километров глубины – узнаю.

– О?.. Разве сегодня твой день врать?

– Я говорю правду, а ты по невежеству удивляешься. Спроси у любого геолога из экспедиции.

Буйноголосый задумался и чуть отодвинулся от Зырянова. Потом сказал медленно:

– Вроде из подземного царства смолу достаешь?

– Даже не вроде, а точно.

– А тот царь… позволяет тебе?

– Какой царь?

– Того царства… Проклятый.

– Ничего не понимаю! – Василий начал сердиться.

Буйноголосый плюнул и сказал:

– Сатана.

– Ты чего ругаешься? – сурово окрикнул Зырянов.

– Крест на тебе есть ли? Сам заставляешь проклятого царя назвать, меня же и коришь.

– Второго такого болвана вижу. Плевал я на твоего подземного царя.

– Ладно, я спрошу доктора в Жигалове, Он тебе не поблажит.

– Вот это сказал! А что врач понимает в геологии? В экспедиции восемнадцать геологов, спроси у любого.

– А твой-то и скажет по-твоему, это я верю: свои своему поневоле друг.

Буйноголосый поднял конец бечевы и привязал довольно грязное полотенце широкой петлей. Вторую лямку он сделал из поясного ремня и подвязал штаны веревочкой.

Зырянов, нахмурясь, издали наблюдал за его деятельностью.

Люди отдохнули, Зырянов сказал им краткую речь:

– Вот что, лямочники. Присаживаться потными на снегу, останавливать буксир – это вы бросьте. Скажи ты им, – он махнул рукой голосистому.

Буйноголосый вскочил.

– Эй, архаровцы! Баржу тянуть – вить не мох драть и золото брать. А чужими руками хорошо только жар загребать. А снег растоплять через сто шагов, да чтобы мой товарищ Зырянов с канаты за вами бегал – это ты брось у меня!

Архаровцы выслушали внушение и взяли бечеву. Буйноголосый надел через грудь ременную лямку и подал Лидии тряпичную.

– На свое первое место, боярышня Лидия Максимовна, пожалуй!

– Как вас зовут? – благодарно спросила она.

– Савва, Савватей Иванович.

Лидия вспомнила картину Репина и, удивленная, впряглась. У Репина всего пять бурлаков, а она шла шишкой, то есть головною, у четырехсот!

Глава 29

ЛЯМКА К СВОБОДЕ

На буксире пустили машину и дали гудок. На берегу потянули бечеву – и сразу ее сила рванула людей назад, а они, превозмогая, повлекли ее наперекор. Они боролись с бечевой до обеда и после обеда – до ужина. Бечева непрерывно тяжелела, а они слабели.

Вечером на барже Таня жалобно сказала, прижимаясь к Лидии под сдвоенным одеялом:

– Это зыряновские известняки такие тяжелые, Лида?..

Подруги смеялись. Во многих углах трюма брань уже мешалась со смехом. Буйноголосый ободрял всех:

– Это не беда, другая бы не была!

Перенесенные страдания, кончившиеся всего час назад и лишь затем, чтобы возобновиться через несколько часов, уже стали воспоминанием – на эти несколько часов.

Молодые, здоровые люди спали крепчайшим сном, несмотря на холод. Назойливый, неумолкающий гудок разбудил их, но не заставил подняться. Савватей Иванович зычно сказал:

– Что, на Лену заехали спать?

Люди вышли дрожащие и почти обрадовались ожидавшему их жестокому труду.

А к вечеру они радовались отсыревшим одеялам и переживали блаженство отдыха у костров. Люди нарочно развлекались, обыгрывали свои неприятности и высмеивали друг друга и себя двусмысленными, намекающими прибаутками.

– Ты за что попал сюда?

– Однажды шел я по ограде, вижу – курица каркает. Подумал, что яйца свежие. Зашел и взял да продал. А яйца оказались засижены – меня за это в лямку. А тебя за что?

– У начальника дом сгорел, а я спину грел.

Бечева обросла лямками. Каждый бурлак навязал из тряпки мягкую лямку для себя и находил свое место среди сотен, а «кукушек», влезших в чужую лямку, изгоняли с трезвоном пестрых слов.

Идти в лямке даже удобно было.

Лидия подняла лицо и опустила руки. Широкая петля стянула плечи, прижала руки к телу. Тело само нашло для себя наивыгоднейшее положение в этой работе на ходу, и оно оказалось именно такое, как представлено на картине у Репина.

Руки оказались совершенно ненужными. Лидия перестала заботиться о них. Они повисли, брошенные, и… уставали тоже. А грудь уставала очень. Грудь и плечи. Петля стягивала плечи с каждой минутой все туже. Лямка работала мягкими клещами, но скоро тряпичные клещи стали твердыми, железными.

Медленно раздавливаемые мышцы на плечах болели ужасно. Начинали ныть кости. Но еще не от боли, а от испуга – забилось сердце. Лидия почувствовала себя живым орешком, попавшим в омертвляющее объятие… Однако клещи были в ее руках.

Она могла сделать то, что не может сделать орех: в любую минуту выйти из клещей. И свободно дышать полной грудью. Значит, она не была орехом и ей не грозил крах.

Верхушки легких задыхались, лямка не впускала в них воздух. Только нижние ребра чуть-чуть раздвигались. Ну выйди же из клещей, выйди! Почему ты не выходишь? Чего же ждешь?..

Не надо наваливаться всей тяжестью в лямку. На секунду остановись – и сними. Ты не задержишь цепь. Они не осудят тебя. Другие женщины тянут не так, как ты!.. Нет, это неправда.

И я перестану быть шишкой.

И не надо!.. Почему я не выйду из лямки?.. Сама не знаю.

Позднее, после обеда, во время отдыха, Лидия думала: «Почему я не освободилась из лямки?» И, отдышавшись, ответила себе: «Потому что в лямке я наиболее свободна. Я вовсе не покорилась лямке. Совсем наоборот: я ее выбрала. Лямкой я отвоевываю мою свободу у якутской зимы, которая хочет приковать меня. И – отвоевываю мою личную независимость среди четырехсот…»

После обеда Таня поплакалась:

– Миленькая Лида, ты тоже задыхаешься в лямке?.. Или надо ее как-то иначе надевать! Я не знаю, как ее надевать!.. Да, тебе легче – ты впереди!..

– Я не знаю, Танюра, может быть, впереди мне легче…

– Нет, ты скажи: разве возможно повеситься не с падения, а с ходу? Не отрываясь от земли, а наоборот – упираясь ногами в землю?.. Ах, если бы эта петля отрывала от земли – сразу масса воздуха ворвалась бы в легкие и я способна была бы взлететь! – Таня уже смеялась и болтала вздор.

После обеда это показалось смешно и Лидии.

А потом – она только подняла лицо и открыла рот, чтобы выпрямить горло и захватывать немножко больше воздуха – лучшее из всего, что она желала бы иметь во рту. И когда стало невмочь, она попыталась поднять руки.

Руки, так свободно отдыхавшие, оказались тяжелые и вялые, совсем без мышц. Но Лидия не удивилась. У нее не оставалось самого незначительного свободного излишка сознания, необходимого для того, чтобы удивляться. Она только огорчилась и подняла ноющие руки, как мешки с теплой водой, и слабо схватилась за петлю, выжимающую из нее последние капли воздуха.

Ее уши слышали звенящий стук. Это кровь билась где-то. Лидия ощущала свое распухшее лицо и смутно подумала, что не узнала бы себя в зеркале. Но это было обманчивое ощущение от прилива крови.

Кружилась голова. Перед глазами колебался берег и плыл не вперед, не назад, а венчанием – вкруговую, – и казалось, что заколдованный омут закружил ей голову, хотелось упасть в него, – ах, как хотелось упасть! Но лямка держала.

– «Вспотели, выбились из сил… Потаща, ноги задрожат, да и падут в лямке среди пути ниц лицом, что пьяные…» – вдруг сказал Савва за ее спиной.

Без лямки она могла бы упасть. Она упала бы непременно, потому что захотела этого и решила не противиться больше. Но лямка с бесчувственной неумолимостью поддерживала ее, и Лидия возненавидела изношенную, серую, мертвую тряпку, которая держала в эту минуту всю ее жизнь на ногах.

И опять гулкий шепот за ее спиной:

– «Вспотели, выбились из сил… Потаща, ноги задрожат, да и падут в лямке среди пути ниц лицом, что пьяные…» – Господи, откуда же это у него?..

– «Озябше, встав, еще попойдут столько же и паки упадут…»

Она не сознавала, что продолжает тянуть. Она и не тянула – а тянулась к белой земле, к снежно-пушистой купальной простыне. Она падала. Но лямка оттягивала ее кверху, назад. Назад! Со страшной силой, безусловно превышающей силы Лидии и вес большого тела. Поэтому она упиралась ногами в гальку и не только всею своею тяжестью, но – главное – всеми силами души сопротивлялась и не покорялась лямке, а физических сил уже не было.

Глава 30

УДАЛЫЙ ДУМАЕТ НЕДОЛГО

За восемь часов они проходили едва пятнадцать километров. Шуга очень тормозила ход судов и становилась тяжелее с каждым днем. У берега появилась полоска льда и быстро расширилась.

Вечером буксир и баржа приблизились к влажной, стеклянистой кромке и сейчас же примерзли. На тонкий лед положили доски, и лямщики перешли на баржу.

– Это невыносимо! – пожаловалась Лидия утром Зырянову.

– Я предупреждал в Усть-Куте, что будет тяжело.

– Да, вы сказали, что придется тащить рюкзак. Но где же это видано, чтобы рюкзак тащили не на спине, а на барже?! Вообще это безумие: пусть нас не везут на барже, но зачем мы везем баржу?.. Вы обманули меня в Усть-Куте. Меня и всех.

– Я не хотел, чтобы вы остались, – сказал он с неожиданной смелостью.

– Да?.. Значит, вы думаете, я испугалась бы тащить баржу?

– Теперь я этого не думаю, но тогда думал, – сказал он непростительно честно, по-мужски.

– Значит, тогда вы думали?

Она неторопливо повернулась спиной к нему и пошла вдоль бечевы. Бечева лежала на земле, раскинув лямки, чудовищной мертвой многоножкой. Ни один из четырехсот лямщиков не подумает подойти к бечеве, пока в головной лямке не встала шишка.

Лидия подняла грязное полотенце. Немедленно подбежал Савватей Иванович. Над рекой прогремел залп его голосовых связок:

– А ну!

Несколько человек топорами освобождали баржу от ледяного припоя.

Бечева, оживая, поднялась с земли, извиваясь, и вытянулась, напряглась. Баржа отлипла от берега, привязной канат ослабел, и Василий отвязал его. Лидия уперлась ногами в гальку, покрытую снегом. Она ловила ногами опору и проталкивалась вперед, в необычайно тесное, выжатое пространство без воздуха, плотно свитое из пеньки, жесткое, как лямка. Впереди не было никого, но за Лидией шло множество людей и заставляло ее уходить безостановочно вперед, иначе она остановит всех на узкой бечевной тропе.

– «Озябше, встав, еще попойдут столько же и паки упадут…»

«И я взирал на них, лежа: яко искры огня, угасали. Ринулся во мне стремливый дух…» Как у Зырянова… «И воскликнул им: «Мучьтеся хорошенько! Не оглядывайтесь назад!» Ах, боже мой, так это же для меня он говорит!

Эти удивительные древние слова, зажигающие таким странным восторгом. Не оглядывайся назад, Лида! Через любые мученья – с решимостью вытерпеть – вперед!

И как будто не было мягкого снега и твердых кожаных подметок между колючими камнями и бедным, побитым телом. Лидия надавливала ногой на острые камни и теснила тугую тяжесть, бесконечно вытягивающуюся. Ее никогда не удастся вытянуть до конца, а только до обеда и опять – до ужина. И все же это был предел, пусть незавершенный, неокончательный конец, пусть на самое малое время – но прекрасный, счастливый маяк передышки.

– «Сила большая человеку дана: брат мой, на землю вышед, смеялся», – громче сказал Савва.

Начался день, когда все проспали рассвет и проснулись поздно, без гудка. Суда стояли посреди широкой ледяной полосы.

– Все ваши усилия не помогли, – сказала Лидия почти злорадно.

– Почему? Здесь Илга, – сказал Василий.

– Не все ли равно, где просидеть до октября – в Черендее или в Илге?

– Но я вовсе не думаю сидеть.

– Удалый долго не думает – сядет да воет, – сразу подсказал буйноголосый.

– Иди ты к черту! – сказал Василий. – Скажи твоим архаровцам, что отсюда осталось тридцать километров до Жигалова, могут пешком уйти.

Лидия ласково взглянула на Савву, смягчая грубость Василия.

– Ладно, – сказал Савва. – Приказываешь и мне уйти?

– Я тебе не приказчик, сам уйдешь.

– И вдруг не уйду?

– Твое дело.

Буйноголосый отошел и начал толковать людям, что дотащить свои вещи до Жигалова каждому легче, нежели тащить свои вещи и чужие, да и баржу в придачу, как они делали всю дорогу. Люди бранились и удивлялись своей недогадливости и хитрости Зырянова, горько смеялись и вытащили пожитки из трюма.

– Вы больше не поддерживаете меня, Лидия Максимовна, – сказал Василий.

– А разве вам нужна от кого-нибудь поддержка? Вы отлично поддержали себя сами, когда выставили моего коллектора из лодки… И затем, вам ведь всегда везет…

Она с любопытством следила за ним, покуда он не скрылся за поворотом берега. К ней подбежал Савва:

– Куда он пошел?

– Не сказал, – ответила она, не скрывая обиды.

– Ладно, не горюй. От меня не уйдет. Я там свой мешок подкинул к вашим вещам…

Она смотрела, как он побежал по следу, проложенному Зыряновым, и тоже скрылся за поворотом берега. Там стоял маленький поселок Усть-Илга.

Савва постучался в первые избы. К удивлению его, везде еще спали, и спали крепко, несмотря на светлый день. Даже детей не было видно.

Его первое сердечное побуждение было – поднять заспавшихся жильцов Усть-Илги, которым давно пора заняться хозяйством. Он не стал терять время за недосугом стучать во все окна, а вместо того крикнул по улице:

– Эй, соль, соль!..

И поспешил на следы Зырянова. И уже из всех дверей на «соль» выскакивали заспанные люди, кое-как одетые… В те ранние годы едва еще налаживалась в Якутии расстроенная войной торговля, и достаточно было одного выкрика бродячего торговца «Соль!», чтобы поднять на ноги всю деревню.

Следы лежали на снегу, ясно оттиснутые самим Зыряновым и его мелконогим конвоем… Зырянов постоял в поселке с детьми. Вот они повели его в поле… Через поле – на ток. Зырянов как раз подошел к молотилке, и Савва увидел его.

Молотилка работала конным приводом, прямо на снегу. Шесть лошаденок неохотно ходили в приводе, и половина всех колхозников работала. Другие шесть лошадей кормились поодаль и отдыхали, а другая половина работоспособного населения отсыпалась в поселке. Колхоз был маленький, все его лошади были здесь.

Василий выбрал глазами единственного человека, стоявшего без дела, и рассеянно представился ему.

– Говори, – любезно сказал рослый председатель.

Но Василий молчал. Говорить было не о чем. Все было ясно – лошадей свободных не было. Все же Василий сказал:

– Мне нужны лошади до Жигалова. Мы тебе отработаем за лошадей.

Председатель плоховато понимал русский язык, ему представилось, что человек предлагает отработать вместо лошадей.

Председатель скользнул взглядом по щуплой фигуре прохожего человека и не ответил. Он, может быть, не думал в это время о лошадях, а больше о людях – людей не хватало в колхозе еще больше, чем лошадей.

В этот момент подошел Савва и протянул руку председателю.

– Договорились? – весело грянул он.

Лошади в приводе шарахнулись, на молотилке закричали, там что-то случилось. Председатель попытался вернуть себе руку, но веселый голос гостя, пугающий лошадей, настойчиво повторил:

– Договорились?

– Не знаю, о чем договариваться, – сказал председатель, чувствуя, что рука немеет в плену.

– Ну, вот и договорились, – сказал Савва. – Начальник правильно сказал тебе: колхоз не надо обижать. Мы отработаем за лошадей.

Глава 31

НИЧЕГО

Председатель колхоза снова засветил «летучую мышь» на шесте. Значит, прошли еще сутки. Усталые лошади замедленно ходили возле молотилки.

– Может, отдохнете? – предложил председатель людям в мякинном облаке.

– Ничего, – прохрипел Зырянов за людей и за лошадей. – Еще поработаем.

– Пойдем, друг, – сказал председатель наверх.

– Слезай, слышишь, Буян! – сказал Зырянов.

Савва слез со стола молотилки. Он взглянул на председателя и пошатнулся. Буян удивленно и виновато обвел глазами людей, проверяя себя, и увидел, что все шатаются. Тогда он понял и поверил, что это он сам и шатается, а весь народ ходит крепко, и это успокоило его.

Председатель ласково обнял русского богатыря и увел.

К барабану встал Порожин. Это было замечено всеми сквозь одурь и мякинно-сонный туман в глазах. Но молотилка вымотала у геологов способность острить.

Почти все они были горожане, о сельской работе имели газетное и литературное представление. Молотилка удивила их, они отнеслись вначале с недоверием к самим себе – к своей чрезмерной усталости. Таня сразу высказала это со своей непосредственностью и балованной прямотой до наивности:

– Неужели вправду так трудно работать на молотилке?..

Сережа Луков, жалея Таню, возмутился:

– Какая это машина, если на ней так трудно работать? Чушь, такой машины не бывает!

Председатель не первый раз предлагал товарищам из Москвы отдохнуть ночку, смениться. Но кто-нибудь отвечал ему: «Ничего!..» Председатель звал Савватея Ивановича и уводил в поселок кормить.

Два часа без Саввы были самыми трудными. Только Небель еще мог продержаться на барабане все два часа подряд.

– Идет! – восклицала Таня.

И все с облегчением прислушивались к далекой песне. Савва вышел из деревни, он возвращается. Это всего два километра – через двадцать минут он будет принимать снопы на стол.

– Бернард Егорович, сменить? – закричал Зырянов.

Небель не ответил. Он задыхался и не хотел сдаваться Зырянову.

Савва желал петь после отличного обеда. Поэтому он предостерегающе кричал, выходя из председательской избы:

– Эй, на молотилке! Придержи лошадей!..

Лошади тревожились от его лихого пения.

Он приходил веселый, отдохнувший, и Таня хрипло командовала, передразнивая его:

– Эй, на молотилке! Долой со стола!

Савва смеялся и занимал свое ведущее место. Затем он оставлял его утром, когда председатель приходил гасить фонари.

Председатель оглядывал людей с любопытством и с восхищением при дневном свете.

– Может, сменить?..

Кроме того, наглядно приближалось время дать лошадей до Жигалова. Ему не хотелось.

– Спасибо, товарищ, ничего, – хрипло сказала Таня.

Председатель пробормотал что-то по-якутски и сам перевел:

– Русский говорит «ничего», пока совсем не околеет.

Он ухватил Савву Ивановича и увел, бережно пошатываясь под его мощной тяжестью, а к барабану встал Сергей Луков.

Иногда геологи шли в поселок по одному, по двое в избу, где Лидия кормила их остатками консервов и дорожными сухарями и поила чаем и, чуть не плача, будила уснувших:

– В дороге отоспитесь!.. Зырянов говорит, на санках сладко спится!..

Имя Зырянова она произносила с отвращением, а с ним самим не разговаривала.

Все знали, что на санях не будет места для людей, и, вздыхая, поднимались. Брели, открывая и закрывая глаза, в темное или ослепительно сияющее поле, – только по этой разнице в освещении отличая день от ночи.

Порожин когда-то предложил, в самом начале этой недолгой, но чрезмерной эпопеи, чтобы женщины дежурили в избе поочередно. Лидия возмутилась против того, что Зырянов назначил ее постоянной кухаркой. Это была непозволительная привилегия. И такая забота со стороны Зырянова была необычайно бестактной и неприличной, по ее мнению.

Зырянов заявил, что он этого назначения не отменит, и обозвал мещанским ее мнение об этом. Лидия была поражена.

– Лида, ты этому подчинишься? – спросила Таня дрожащим голосом.

Зырянов не обратил ни малейшего внимания на протесты Лидии и расставил людей на молотилке, заняв все места. Лидия оказалась совсем без дела, и в то же время кухня без Лидии оказывалась без хозяйки и раздатчицы питания.

– Итак, вы ставите нас на работу и в то же время лишаете питания, – сказал Небель. – Учтите хотя бы, в какое положение вы ставите Лидию Максимовну, подвергая ее такому обращению, на которое вы не имеете морального права в Советской стране, даже по отношению к сестре или жене.

– Когда я вас выведу на железную дорогу, вы успеете осудить мое поведение, – сказал Василий свирепо. И председателю колхоза: – Через час мы примем молотилку, подготовьте все, что надо.

Председатель ушел на ток.

– Я не понимаю, – сказал Небель, – каким образом Зырянов оказался руководителем экспедиции? Когда Александр Дмитрич передал ему свои полномочия? Почему все подчиняются самоуправству?

Вот как это произошло тогда, в первый день, давно… Так давно – в мякинном угаре бессонницы, – что это плохо вспоминалось.

Лидия сидела на лавке и разглядывала свою сильно пострадавшую обувь. Не вставая с лавки, надела якутский капор с реки Иннях. Поднялась и надела романовскую шубку. Разговор прекратился, все смотрели на нее. Не все: она видела боковым зрением или чувствовала, что Зырянов не смотрит. Но она ошиблась в этом: Василий замечал не меньше других.

– Куда ты? – испуганно спросила Таня, помогая Лидии надеть рюкзак.

– В Жигалово. Для общего блага.

– Это безумие, – сказал Небель, – мы не можем отпустить вас одну.

Она улыбнулась. Ей хотелось ответить: «Я это знаю, вы говорили это в Москве…»

– Не бойся за меня, Танюра, я вполне подготовлена, и это всего два дня пути.

– Но вы замерзнете без костра ночью, – сказал Небель, и действительно он был встревожен. – Вы не можете повалить деревья, сделать ночной костер, у вас топора даже нет.

– Почему я не могу?.. Василий Игнатьевич, конечно, одолжит мне свой топор.

За ее спиной Танины пальцы на пряжках рюкзака замерли. Но никто не смотрел на Зырянова.

– Безусловно, – ответил Зырянов за ее спиной, – костер я обеспечу.

Тут все взглянули на него, и Лидия оглянулась. Он стоял вполне одетый для дороги, с рюкзаком за плечами, с топором за поясом.

На мгновение она растерялась. Она не могла же запретить ему идти по одной дороге с ней, тем более после того, что она так неосторожно, так легкомысленно-вызывающе попросила у него топор. И глупо будет в дороге отказаться от его костра… Но всего глупее будет сейчас действительно уйти с ним вместе!.. И бросить товарищей?!. Но как он смеет бросить экспедицию? «Нет, что это происходит? Я ничего не могу понять…»

– Я поражаюсь вашему поступку, – заговорил Небель. – Вы, комсомольский активист, бросаете товарищей в самый трудный момент, зная, что без вас экспедиция не может получить лошадей! – Он повернулся к практикантам, приглашая их разделить его изумление.

Зырянов усмехнулся в сторону, но Лидия увидела – и с величайшей досадой поняла, что он победил. Он заранее знал, с самого начала знал, что он победит, и все это была смешная демонстрация, игра, он с ними обращался, как с маленькими и глупыми.

И вдруг заговорил Порожин:

– Согласитесь на это маленькое самопожертвование, Лидия Максимовна. Мы понимаем, что вы лично никогда не пошли бы на такое порабощение вашей личности. Но ради блага нас всех…

– Знаете что, товарищи? – сказала самая маленькая Надежда с горячностью. – При чем тут порабощение личности и еще какое-то самопожертвование, когда Зырянов прав! Это же несправедливо, чтобы Цветаева работала на молотилке!

«Ах, какой молодец эта маленькая!» – подумал Василий.

– Конечно, несправедливо! – воскликнула другая практикантка. – И мы обойдемся без нее на молотилке!

– Она больше всех намучилась в лямке, – быстро сказала Таня, – я же знаю! Мы все тянули изо всех сил, но не через силу, как Лидия! Она ведь шла шишкой!

Самая маленькая сказала:

– Теперь пусть она в наказание посидит трое суток на кухне. Это, я вам скажу, тоже счастье для тех, кто его не пробовал.

– Лидия Максимовна, мы вас не пустим на молотилку! – проворковала коллекторша Небеля.

Таня немедля отстегнула ремни и стащила рюкзак с Лидии, не ожидая согласия. Внезапно Лидия почувствовала полное свое безволие.

Самая маленькая тонко довершила свою дипломатию, обратившись к зачинщику всех неприятностей:

– Товарищ Зырянов, мы просим вас тоже остаться.

Зырянов в раздумье поглядел на самую маленькую Надежду. Он победил или потерпел поражение?

Глава 32

НЕБЕЛЬ, ТРОГЛОДИТЫ И ДЕВУШКИ

Они узнавали друг друга по одежде и по фигуре, а лица у всех одинаково мохнатые и желтые от соломенной пыли. Грохот молотилки они воспринимали теперь как слабый шелест.

Впоследствии, в поезде, они спорили о том, сколько дней и ночей это продолжалось, но сговорились в одном: не верить Зырянову, будто бы все это продолжалось лишь трое суток.

Однажды утром председатель погасил фонари и отпряг лошадей от молотилки, а других не запряг. Шесть лошадей, отдыхавших ночь, были поданы для экспедиции. В санях лежал весь багаж, и Лидия Цветаева стояла возле саней, в рысьей шапке, отороченной беличьими хвостиками.

Все население Усть-Илги, отдохнувшее и отоспавшееся, было здесь, а рядом с председателем колхоза стоял капитан буксира «Верхоленец».

Молотильщики смахнули кружевные занавеси соломенной пыли с ресниц и осмотрелись.

Председатель пожелал им доехать здоровыми до Жигалова, а там и до Москвы. Он сказал торжественно, что в колхозе Илга дети внукам будут рассказывать  о л о н х о – былину – о том, как умеет работать Москва.

Василий пожал руку председателю колхоза и капитану буксира, но сказать ответную речь не мог.

– Живите! – сказал сиплым шепотом и отошел к саням.

Все захлопали оратору, очень довольные, а Савватей Иванович вышел вперед. Его выступление было еще короче. Он подмигнул колхозникам:

– Я на Илге заломил ветку!

На охотничьем таежном языке это означало: место понравилось, я его запомнил! Савву проводили веселыми криками и приглашениями вернуться поскорее, а то и сразу остаться. Буян успел завоевать сердца илгинцев.

Порожин уселся на вещах в кошеве и сказался больным. Все мужчины и женщины пошли рядом с санями, придерживались за поклажу и пытались соснуть на ходу.

Но дорога была скверная.

Дороги по-над берегом не было. Тайга густая, непроезжая, и скалы прерывали путь и принуждали объезжать рекой, по молодому льду. Здесь только одна дорога была зиму и лето – рекой.

В такую раннюю пору зимы еще никто не ездил. Лед прогибался под санями, груженными камнем. Лошади видели живую струю под тонким стеклом, где ветер смел снег, и боялись ступить. Лед опускался и трещал, лошади отчаянно кидались вперед и в сторону. Сани Небеля проскочили, а сани Порожина заскользили по наклонному льду.

Порожин спрыгнул и отбежал, и девушка убежала, но Сережа Луков один толкал сани, чтобы поскорее продвинуть с опасного места, и в следующую секунду очутился в ошпаривающей воде.

– А ну, побанимся! – крикнул Савва и побежал к Сереже.

Небель, не оглядываясь, ударил свою лошадь.

Лед под санями Порожина только треснул. Из щели хлынула вода. Лошадь поскользнулась и упала. Над клокотавшей водой поднялся пар.

Она лежала неподвижно, научась выносливости от людей, вода заливала ее. Лошадь знала из опыта, что бесполезно ей пытаться встать самой и как опасно мешать людям. Она терпеливо ждала помощи от людей и ждала команды. Кто-то уже тянул за ремни, поддерживая ее ноздри над водой.

Часом позже провалилась лошадь Небеля. Он закричал, сзывая всех на помощь.

Замерзшая одежда скрипела и шумела на Савве и на вознице из колхоза.

Небель жалостно захромал и хлопотливо бегал по сухому снегу, остерегаясь замочить ноги.

– Небель, показывайте, где трещина, – сказал Зырянов.

– Я не заметил, где треснуло.

– Тогда придется кинуть ваши сани: нельзя рисковать людьми.

Бернард Егорович с отчаянием оглянулся, желая, чтобы среди зрителей не было Лидии. Она была тут и улыбнулась ему. Он, съежившись, вошел в воду поперек разлившейся лужи и провалился по самую шею, но сани тонули рядом. Небель ухватился за боковую отводину и вылез. Он предоставил другим спасение его вещей – о лошади он не думал, – побежал к берегу, ужасаясь, что воспаление легких и ревматизм начнутся раньше, чем он успеет развести костер. Он чуть не плакал от жалости.

Вода растопила снег, под водой стал невидим лед. Пар был тепел для глаз.

Савва закричал:

– Распарим шкурку! – и полез второй раз в воду вместе с илгинским колхозником и смеялся коротким, ухающим смехом, кривя негнущиеся губы.

От его смеха у Лидии захватило дыхание. Зырянов увидел ее лицо в эту минуту. Он с недоумением перевел взгляд на Савву и вдруг прыгнул в воду с яростью и подвел плечо под сани.

Небель на ходу рванул пальто – негнущиеся пальцы не отстегивали пуговицу. Спичечную коробку выронил на снег. Потом никак не мог захватить.

Бернард Егорович трясся, умерщвляющий холод проник в желудок, в кишки, в спинной мозг. Он оглянулся и ощутил мгновенный жар ужаса, не увидев саней и людей на разлившейся воде. «Неужели все утонули?.. Тогда я наверняка погиб! Нет, нет! Этого не может быть…» От ужаса и отчаяния он понял, что Зырянов не позволил сделать остановку.

Этот… троглодит погнал вымокших людей дальше, не позволил согреться, просушить одежду! Зырянов пожалел намокших лошадей – полагается прогнать их вскачь!..

Скала закрывала вид на реку вверх. Небель со слезами побежал берегом, увязая в снегу, понесся догонять жизнь, готовую ускользнуть от него.

Скорее. Еще быстрей. Только догнать! Берегом было дальше, но он боялся вернуться на лед реки и метался вокруг деревьев, спотыкался, сворачивал в сторону. Они безжалостно бросили его на смерть, словно крысу. Но он сейчас же догонит, они не знают, как он умеет бегать! Они спасут его.

Колени уже не гнулись, или он не чувствовал. Только бы успеть, пока еще не сомкнулись ледяные челюсти капкана! Он мчался с прекрасной скоростью большой дугой вокруг скалы, а снег взрывался под его ногами, но смерть не отставала. Да ведь он сам и нес ее на закорточках.

Из его сознания выпало все, кроме смерти. Она поймала-таки на этот раз лично его в ледяной капкан. Из-за этой проклятой девчонки!

Образ Лидии вспыхнул в его памяти с этим проклятием и больше не появлялся. Не нужна она! Она – такая здоровенная – не сумеет свалить два дерева и устроить затяжной костер и, не доспавши три ночи, не сообразит немедленно напоить Небеля спиртом. Она постесняется растереть его оледеневшее тело снегом до проступания крови из пор и не сумеет расторопно сварить чего-нибудь и напоить Небеля горячим. Нет, она не могла бы спасти его, и в этой первобытной обстановке сама нуждается в уходе. Он задыхался. Только бы успеть к этим грубым и бессердечным людям, которые спасут его. Они выросли в ссыльных широтах, где каменеет дыхание, вылетев из ноздрей. Они сохранили звериную прочность плоти. Только они спасут его.

От напряжения у него мутнело в глазах.

О надежда! Из-за мыса человек бежал ему навстречу… Черт побери, это практикантка! Хотя из них есть деревенские. Это самая маленькая Надежда!.. О черт, это директорская дочка!

Она остановилась, встречая его, и кричала:

– Вас ищут на реке, зачем вы побежали в лес?

Он пролетел мимо Тани, не взглянув. От бега ему стало лучше, он ободрился.

Небель обежал вокруг мыса и на долю секунды замер перед величайшей в его жизни картиной, которая ему открылась.

Глава 33

«УМЕЕТЕ ЛИ ВЫ ЛЮБИТЬ?»

За скалой огонь в рост человека – две шпалеры искристого, трескучего счастья, почти бездымного, ожидали Небеля и упоили его глаза восторгом. Порожин выстрелил из ружья, вызывая Лукова с реки. Небель не смотрел на людей, он подбежал к огню и лихорадочно стал рвать одежды с себя. Савва в одеяле, подобный картинному римлянину, оттащил его от огня. Небель отбивался как мог.