Текст книги "Лоцман кембрийского моря"
Автор книги: Фёдор Пудалов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 37 страниц)
Его записи лекций пестрели вопросами к профессору, возражениями профессору, замечаниями о применении положений науки для практики – сразу с указанием, где их применить. Он стремился сделать науку реально ощутимой для себя самого через быстрейшее получение результатов и облегчение труда человека, народа.
Поэтому он не удерживал свои мысли при себе, а сообщал их каждому товарищу, даже не очень желающему выслушать и пусть совсем не согласному… Удивительно, что его слушали все же.
«Люди мучаются, – думал Вася, – государство тратит народный труд на то, чтобы колоть землю где попало, наугад, в большинстве случаев напрасно: бурят десятки скважин и не находят нефти. А профессор Губкин дает, например, существование Второму Баку одним лишь тем, что отверг старую, неправильную теорию зарождения нефти непременно там, где она лежит сегодня. Нефть может перемещаться. Материнские пласты, где она зародилась, где находят нефть в Баку сегодня, в Поволжье и Приуралье лежат глубже пермских, сказал Губкин Иван Михайлович и этими словами указал Второе Баку в глубинах девона, под спудом пермских слоев.
Указал – да. Открыл… Но Второго Баку этим не создал. Потому что тысячи геологов и хозяйственных работников нефти, закосневших в старом, все еще не верят в древнюю нефть и сопротивляются изо всей силы, не дают развиваться Второму Баку. Как убедить их? Чем их донять?
Только одним: докопаться до основания в этом вопросе. Надо непременно докопаться до происхождения нефти, а следовательно, до основания жизни на Земле, до кембрийских слоев. И пройти весь кембрий, до кристаллического фундамента осадочных слоев земной коры».
Василий обратился с вопросом к Ивану Андреевичу, большому специалисту и большевику. Почтительно склоня голову, ссутулясь и глядя снизу вверх, он спросил:
– Почему не может быть нефти в кембрии?
Иван Андреевич ответил:
– Вам говорил об этом Губкин или будет говорить. Чем древнее осадочная порода, тем меньше в ней органических остатков. В кембрийских слоях органического нефтеобразующего материала, по-видимому, недостаточно было.
– По-моему, Иван Андреевич, это не совсем правильно! – вдруг взволнованно сказал студент Зырянов.
Студенты стали смеяться, и возможно, что большой ученый удивился. Но вежливо сказал ученому-второкурснику:
– Интересно услышать ваши соображения.
Василий поднял голову и ответил речью длинной и страстной. Во всех вышележащих слоях примешивается нефть из нижележащих пород, говорил он, и природа образования нефти в каждом слое запутана… А кембрий является горизонтом, ниже которого нефть не могла образоваться!..
Он выпрямил спину и твердо закончил:
– Поэтому я считаю необходимым для себя раскрыть и объяснить природу не из предположений, а из нее самой!
Иван Андреевич с большим старанием вникал во взбудораженные фразы. В них не было новых для науки соображений, но профессор не указал на это. Он даже не улыбнулся на «я считаю». Он остерегался связать, задержать ищущую свободную мысль ученика и сказал ему бережно, деликатно и уклончиво:
– Конечно, ничего не бывает такого, что позволило бы категорически утверждать невозможность новых открытий…
Фраза эта показалась Василию удивительно ободряющей, он с благодарностью запомнил ее на всю жизнь…
– Если таково положение, – воскликнул он пылко, – тогда, Иван Андреевич, еще рано сбросить со счетов кембрий! Я буду работать!
Глава 4
«РАБОТАТЬ, РАБОТАТЬ!.. СНАЧАЛА ДОУЧИТЬСЯ НАДО!»
Иван Андреевич прошелся глазами по аудитории со стариковской сердитостью.
«Работать, работать!.. Сначала доучиться надо!» – подумал, вероятно, Иван Андреевич, мысленно обращаясь ко всем студентам, потому что все были такие же, как Зырянов, труженики с детства, пришедшие в высшее учебное заведение с крохами среднего образования и с неукротимой жаждой получить все знания человечества, в то же время с непреодолимой привычкой взрослых людей к ежедневной практической деятельности. И эта великолепная потребность мешала им учиться. Настолько мешала, что третья часть студентов ушла из института или удалена была из-за академической неуспеваемости. Это означало, что институт на треть работал впустую.
Было специальное решение правительства об учебе и производственной работе в вузах. Партийная и комсомольская организации боролись как могли за дисциплину учебы, но в то же время и за участие каждого студента во всей жизни государства… Это было трудно.
Многих студентов пришлось удалить из института из-за академической неуспеваемости. Многих разгружали вплоть до освобождения от выборных должностей, чтобы не пришлось исключить из института.
Студенты принимали обязательство удержаться в институте, но не оставляли шефства над нефтяными районами, над колхозами и продолжали посылать бригады помощи на механические заводы, снабжавшие оборудованием трамвайный парк и автобусный парк… Бюро комсомола выпустило специальные тетради для каждого студента, где записывалось количество часов, использованных на общественной работе…
К концу второго курса Зырянова избрали в члены партбюро и секретарем общеинститутского бюро комсомола.
Секретарем факультетского бюро, на место Зырянова, избрали Сашу Кучумова – товарища и полную противоположность Васе. Можно представить себе, как они работали: взбудораженный, с неистощимой нервной энергией, Вася неудержимо устремлялся к самым дальним целям, развивая огромное давление на окружающих, ставил труднейшие задачи в самый тяжелый момент и страстно требовал самых напряженных усилий в учебе и в общественной работе… А слабый здоровьем, чернявый и худенький Саша, склонный к туберкулезу, неуступчиво продумывал Васины преувеличения и «волевые задачи» и холодно, немногословно произносил:
– Мы все говорим о больших целях и о наших скрытых силах, но это не делает дела. Не идеи Васи приведут нас к этим целям, а партия, комсомольская организация, приложение сил к делу. Где эти силы? В нас. Так вот, надо их извлечь.
Саша старался ладить с ребятами и терпеливо налаживал их на комсомольские дела. Он советовался с партийным бюро и мобилизовал факультетский комсомол и с ним студенческий народ, – а там у него и Вася был учтен и полностью использован, как лучший ударник учебы, первый отличник института и самый активный общественник.
Контроль тетрадей поручен был Зырянову.
Василий отчаянно недосыпал, и все же ему казалось, что времени и сил у него должно хватить на все. На комсомольцев он может возложить любые задачи, казалось ему. И никогда он не думал, что хотя бы один комсомолец провалится. Он никогда не боялся ни за одного комсомольца.
Когда он чувствовал, что человек не в силах, не в состоянии выполнить задачу, – немедленно подсылал ему помощь.
В институте было 900 комсомольцев, когда Василий «начал наступление». Ежедневно он вызывал для разговора всех отстающих по какому-нибудь предмету, требуя отчета от каждого о состоянии его учебных занятий и о плане его академической и общественной деятельности, об увязке и совмещении многоплановой жизни студента и комсомольца.
Комсомолец обязан был сыскать Зырянова, где бы он ни был, – если не сумел прийти в часы приема. И Зырянов слушал его в любой обстановке.
– Где Зырянов?
– Пошел в Шестигранник, – это значит – в столовую, в шестигранном зале, внизу.
– Давно пошел?
– Час назад.
– А тогда я успею его догнать, – и догнал, потому что на этом недальнем пути Зырянова встречали и догоняли многие.
Они догоняли Васю не только затем, чтобы «отвязаться», – наоборот, они пользовались случаем «привязаться» к интересному человеку, в чьей голове отзывалась громко каждая мысль. Василий вслушивался в собеседника всею душою, ищущею познания… Каждое слово наводило на собственную мысль… Не удивительно, что множество воспоминаний у Зырянова будет начинаться словами:
– Иду в Шестигранник…
Тут же он раскрывал тетради, присаживался. Брал карандаш у комсомольца, увлеченный разговором, клал карандаш в карман и брал другой карандаш у следующего. Секретарь набрасывался на слабости комсомольца с жадной нетерпимостью, с восторгом одушевленного электрического тока, нашедшего пустую лейденскую банку.
Но это была и не пустая, и не лейденская, и не банка…
И каждому секретарь бюро говорил щедрую речь об уменье «сочетать и совмещать», отличать важное от второстепенного. Говорил с прямолинейным пафосом:
– …И действительно, есть люди, которые не сумели сочетать и совмещать производство, учебу и общественную работу, – это плохие личности, но они сформировались у нас! Есть такие организаторы, которые не сумели сделать этого, и у них ничего не получилось. Значит, они были плохими организаторами!
Обеденный перерыв был самым насыщенным временем дня – час пик – и существовал, понятно, не для обеда. Чтобы Вася мог во время перерыва просто пройтись с товарищами, погулять по Большой Калужской?!
– Как протекает жизнь, Вася? – весело прокричал дружок Алиев, пробегая мимо.
– По теории Бернулли, – быстро ответил Вася. – Как идет поток, когда струя попадает в канал, в турбинный канал?.. Что делается с потоком? Одна нога – на пути в Шестигранник, а другая в библиотеке, а голова черт знает где. Наверно, в кембрии!
– Ого, значит, ты уже пообедал, Вася?
– Нет, но они, – он протянул руку, – они уже отобедали и все вместе насыщают меня своим стремлением к познанию.
– Товарищ Зырянов, а это не причинит вам тяжести в желудке?.. – услышал милый, ехидный голосок и живо поискал глазами в толпе.
– Нисколько! Ни малейшей! Я чувствую себя совсем легким. Как пух! Если вы все разом дунете на меня, я взлечу! Такое у меня творческое состояние подъема – а это же есть главное! Это – результат стремления к познанию…
Глава 5
ЖИЗНЬ ПО ТЕОРИИ БЕРНУЛЛИ
О, этот милый голосок сделал пламенное вдохновение Зырянова вовсе неугасимым. Теперь Вася ораторствовал, как вулкан, затяжным залпом, никто больше не мог прорваться и задержать своей жалкой репликой революционный поток, лаву мысли. И все же Саша Кучумов сделал это.
– Вечный подъем без спусков, творчество без материальных последствий, – охладительно сказал чернявый и худенький Саша Кучумов.
«Так ли это?..» – мгновенно задумался Василий, пронизывая Сашу Кучумова сверкающим взглядом… Это интересно! Надо продумать…
– Почему без последствий? – вступился милый голосок. – Само познание является творчеством. И творением. Если оно активно, конечно.
– А пассивного познания и не бывает…
– Интересно мыслит Кучум, – заговорил сразу с угрозой дружок Алиев. – Коммунизм зовет нас именно к вечному подъему, а Саша призывает к подъему со спусками? Прелестная осмотрительность. Но непартийная! Небольшевистская!
– Когда спускаются в Шестигранник и по дороге начинают запускать большие слова о вечном подъеме, я чувствую себя неловко, – внятно сказал, с отчетливой интонацией, черненький Саша Кучумов густым своим голосом, суровый и хладнокровный. – Мы еще только учимся творить и ничего не сотворили пока. А летаем налегке, не пообедавши. И не желаем спуститься хотя бы в столовую, чтобы сделать одно маленькое дело, но тоже необходимое. Вечный подъем – это хорошо, когда он совершается без отрыва от земли, что важно особенно для геолога-нефтяника… Не то он выпустит из пласта весь газ и не поднимет ни тонны нефти. Вечный подъем нефти – вот наше творчество в будущем. А без нефти – это вечное улетучивание газа.
– Итак, ясно: геолог без желонки подобен воздушному шару без корзинки, – сказал милый голосок профессорским тоном и продолжал, поощряемый смехом: – Состояние же в Нефтяном институте не является творческим состоянием.
– Дорогие, я вас примирю! Иначе мое кавказское сердце разорвется! – закричал Алиев. – Зырянов и Кучум, противники-друзья: вы правы оба, и только оба вместе! Но вы оба рискуете стать глубоко неправыми, если поддадитесь одной из этих двух противоположных точек зрения! Но вечная их схватка без одоления дает победу единству творчества! Этому учит нас диалектический материализм! Все дело в партийной душе коммуниста! У нас есть партийная заинтересованность в непрестанном познании и в бесперебойной материальной отдаче познания! Всем ясно?.. Вася, иди обедать!
– А ты, Соболева, зайди после занятий, – сказал Зырянов.
– Зачем? Я ведь получила задание.
– Я уточню.
– Задание очень точное.
– А ты все-таки приди!
– Товарищи, я чую, – сказал Егоров, пожилой рабфаковец, – я своим пролетарским чутьем чую злоупотребление выборной должностью.
– Валя, не иди! – крикнула Таня Синицкая.
– А ты думаешь, Егоров, я с этим посчитаюсь?
– У тебя жена есть в Соликамске.
– Это далеко, Егоров!
– Егорову все известно.
Все два часа Вася шел обедать. Пока не встречал уже тех, которые догнали и обогнали его и теперь возвращались последними из столовой.
– Вася, куда ты идешь?! Уже столовая закрыта.
И он бежал на лекции. Аудитории встречали его смехом:
– Зырянов ведет наступление! – Из всех его карманов торчали карандаши.
– Сколько насобирал, Вася?..
Он уверял, будто бы собрал двести, триста карандашей. Может быть, и собрал бы двести, если бы столько влезло в карманы.
– Берешь у него карандаш и пишешь ему задание прямо в его тетради; что ему делать – на месяц. И в своем блокноте отмечаешь, для контроля… А пока пишешь – уже привык к карандашу, он уже твой! – кладешь в карман. И студент привык: ты все время писал этим карандашом!..
Но «первоначальное накопление» заканчивалось в первом туре «наступления». Во втором туре, в конце месяца, студенты приходили с исполненными заданиями и с коварным злопамятством, и Вася с утра уже набивал карманы карандашами. Опять они со своими тетрадями: показывали написанное его рукой «задание». Зырянов жадно, с любопытством просматривал, одновременно протянув руку за карандашом:
– Дай распишусь… – Вопросительно поднимал глаза и встречал насмешливый взгляд. Тогда он спохватывался – и все карандаши «катились назад».
Непрерывно, безостановочно, еще и еще, неустанно, сообща – и всё успевать!.. Кроме сна.
Сотни субботников были за три года. Очищали свою Большую Калужскую от снега, и разгружали железнодорожные составы, и надстроили два этажа на здании института тоже сами.
И на митингах Зырянов не упускал случая выступить с мощной речью перед девятьюстами комсомольцами и тысячью партийных и беспартийных студентов. Много митингов он провел и с профессорами. При надстройке старого здания он, конечно, был бригадиром.
В эти же годы прошла партийная чистка и проверка, обмен комсомольских билетов.
Выпускали печатную газету института «За нефтяные кадры». Надо было писать статьи для нее, да и хотелось воздействовать через газету.
С третьего курса Зырянов вел группу академической и технической пропаганды. И пропаганду технических знаний среди рабочих. На старших курсах проводились научно-теоретические конференции.
И надо было устроить «бой» – академический, против поборников только молодой нефти, за древнюю нефть вплоть до кембрийской; бой и политический: против делячества, узкого практицизма хозяйственников – за науку крылатую.
Радиоузел института извещал студентов о сдаче зачетов: по каждому предмету – кто принимает, в какой аудитории, когда… И сообщал, что начинают сдавать зачеты руководящие комсомольские работники. Сегодня сдают члены бюро: товарищ Зырянов…
Желающих послушать, как сдают руководящие товарищи, было много.
Для членов бюро каждый зачет был общественным экзаменом…
В детстве Вася всегда шел спать под неволей, со скукой и, едва продрав глаза утром, спешил вскочить. Всегда представлялось очень много дел, и все были одно другого интересней. Он думал о сне отцовскими словами: это – баловство для ребят, а нам нельзя!.. И теперь он думал: это – чистое расточение времени, спать.
Глава 6
ИСТИНА ПУЛИ, ВЫЛЕТЕВШЕЙ ИЗ РУЖЬЯ
– Опять? – сказал Иван Андреевич со спокойствием и кротостью, не подававшими студенту никакой надежды. – Третий раз на этом месте. Скажу Анне Васильевне, чтобы не пускала тебя.
Василий быстро прошел через весь кабинет и остановился у стола.
– Иван Андреевич, вы были заняты тот раз, я не хотел мешать.
– А теперь ты захотел мешать или мне делать нечего?
– Только несколько минут! Я понимаю, что невозможно требовать скважину на пять тысяч метров при сегодняшней технике. Но, Иван Андреевич, – страстно воскликнул Василий, – Байкал ведь придавил самый край огромного кембрийского пласта, настилающего почти всю Якутию. Если этот пласт нефтеносен, то мы можем найти нефть и в других местах, где легче разведать и бурить! На правых притоках Лены кембрий лежит гораздо ближе к поверхности, не глубже полукилометра… Пусть там окажется самая незначительная, ничтожная залежь, даже одна жидкая капелька, только бы живая нефть, – и она докажет в натуре нефтеносность кембрия. Тогда можно будет потребовать и сверхглубокую скважину, Иван Андреевич!
Зырянов смотрел на академика с робостью студента и с требовательностью мальчика, с надеждой ребенка.
– Все такой же упрямый лоцманишка. Ты чуть не утопил мою экспедицию на порогах.
– Иван Андреевич! – Василий схватился обеими руками за край стола, готовый продолжать этот спор еще двенадцать лет. – Вы знаете, что этого никогда не было! Я могу провести плот через любые пороги! Где угодно!
– Знаю. Только ты это делаешь, когда тебя об этом не просят.
Василий опасливо взглянул и успокоился. Глаза учителя смеялись.
– А разве плохо я провел вас, Иван Андреевич? Вам тогда понравилось!
– И все-таки я не люблю, чтобы меня провели. А ты упрямый мальчишка, тебе по-прежнему пятнадцать лет. Небось женился уже у меня в институте?
– Не женился… Иван Андреевич! Пошлите меня в Якутию! Я найду кембрийскую нефть и разгадаю загадку Байкала!
Иван Андреевич углубился в лежавшие перед ним бумаги и в рассеянности сказал:
– Поезжай в Якутию, – как сказал бы «отвяжись».
– Спасибо, Иван Андреевич!
– Тебе только придется доказать в Главгеоразведке или в Главнефти, что на Лене они достанут нефть скорее, чем на Волге.
– Вам-то они больше поверят…
– Мне? Почему же? Академику Архангельскому вот не поверили.
– Академик Архангельский высказался уж очень осторожно.
– Нет, уж ты сам докажи им… неосторожно.
Странную жизнь повел Василий Зырянов на третьем курсе: вечера – в библиотеке института, дни – на Деловом дворе, и только утра – в аудиториях.
Большой, солидно серый дом на нынешней площади Ногина, построенный русской буржуазией во славу свою, удерживал еще в памяти москвичей привычное первоначальное название – Деловой двор – в течение нескольких лет после революции. На торцовой серой стене со двора на высоте верхних этажей еще долго держалась видная с площади простая черная надпись громадными буквами: «Деловой двор». Дом по сегодняшний день удивляет своими окнами: каждое окно – ворота, свободно въедет современный грузовик. Этажи дворцовой высоты со множеством таких окон внушают почтение. А уж внутренняя отделка – коридоры, по которым тоже проедет автомобиль; дубовые высокие панели стен без всяких украшений, и воздушная высь над головой, – деловая атмосфера мощи и удобства больших денег.
В этом доме в 1933 году помещался Наркомтяжпром со своими главками: Главнефть, Главзолото и так далее.
Василий ходил в два главных управления: Главнефть и Главгеоразведку. Он не ленился повторять свои доводы всем, кто соглашался выслушать. Но на все доводы ему возражали начальники главков, директора трестов, геологи-ученые, директора научно-исследовательских институтов: «Надо прежде всего, молодой человек, добывать нефть. Для этого надо вести разведку там, где скорее возьмем, а не там, где потребуются сразу большие расходы и не предвидится промышленной нефти в течение ряда лет, во всяком случае как раз когда мы больше всего нуждаемся и в нефти и в средствах».
И все они были необходимо правы, возразить нечего. Василий сознавал это нехотя.
Почему же Зырянов не отложил на время свою идею, если, тем более, он сознавал и понимал необходимость и справедливость этого?.. Нелегко это объяснить, а впрочем, и нетрудно.
Вообразите человека на плоту, на реке. Остановиться ему, то есть прибиться к берегу, – это громадный труд, и если дело днем, то надо еще потом оторваться от берега, чтобы дальше плыть. Вечером, почти уже в темноте, – другое дело: ночью нельзя плыть, и для законного отдыха потрудиться последний раз – душа сама рукам помогает. Но когда только что отплыл, и не рано с утра – пустился ближе к полудню, – да вдруг и к берегу?!.. Тяжелее это любого труда для души человека. Он всячески старается двигаться вперед и находит отговорки, чтобы не прибиваться.
Люди пожившие, с присмиревшей душой, легко соглашаются задерживаться… хотя им бы спешить больше всех. Но они-то и терпеливы, и ждут… благоприятного времени… Благоразумно уступают остаток своей жизни другим, высшим, общим соображениям.
А молодость эгоистична и неуступчива, неблагоразумна.
Вечером в библиотеке возмущенные студенты уносили последний стул от зыряновского стола, где не было места для других читателей. Василий раскрывал и раскладывал тома и журналы рядами и веерами… Волшебно откровенные карты, выбалтывающие прошлое и будущее; да, и будущее отчасти, если умело прочитать все разом, вместе…
Он даже не знал, что ему не на что было бы сесть.
Он стоял бдительный на помосте, пригнувшись над быстрой рябью страниц, чтобы не прозевать главную струю фактов, влекущую к истине.
Он зорко нырял в порожистых книгах и торопился на тихих плесах. А в чем заключалась его истина?.. То есть истина для него? Она заключалась в идее, способной мобилизовать все его способности. Это – истина его устремления, которое в течение лет, а особенно последние месяцы и даже дни все быстрее соединялось с его жизненной силой, становилось внутренней его истиной… Это – истина пули, вылетевшей из ружья.
Он заходил в исследовательские институты, занимающиеся различными отраслями горного дела. Однажды он зашел в Геологический институт и в кабинете директора встретил Порожина. Секунду раздумывал, говорить ли при нем.
Директор Антон Елисеевич Синицкий внимательно выслушал. Порожин не вмешивался и молчал. Синицкий взглянул на него.
– Александр Дмитрич, не попросить ли нам… – он деликатно покосился вопросительно.
– Василия Игнатьевича, – подсказал Зырянов сразу в должном падеже.
– …Василия Игнатьевича сделать у нас доклад о его работе на Байкале? Она как-то связана с прогнозом Архангельского о нефти на Сибирской платформе…
– Это интересно, – сказал Порожин ледяным тоном.
Вошел Небель и с изумлением взглянул на Зырянова.
– Познакомьтесь. Мы только что просили Василия Игнатьевича Зырянова сделать у нас доклад о его интересных изысканиях по проблеме Байкала.
Небель поклонился и не подал руки. Синицкий взглянул на обоих и вспомнил:
– Вы ведь тоже были на Байкале в прошлом году, Бернард Егорович?
– Да, мы уже имели удовольствие слушать очень горячее выступление товарища на совещании в Танхое, – сказал Небель, пренебрегая именем товарища и с тонкой интонацией на словах «очень горячее».
– Вот как?.. – Директор, насторожась, взглянул на Порожина. – Так вот, Василий Игнатьевич, как только мы уточним срок, мы вам пришлем приглашение.
Зырянов не сомневался – Порожин уж постарается не уточнять срок приглашения.
В эти дни Василий получил письмо от Сени Тарутинова. Сеня спрашивал, куда поедет Зырянов летом и можно ли к нему присоединиться. Василий ответил, что поедет на реку Полную в Якутию, но условия пока еще не известны. На каком основании он так ответил? Его никто не посылает.
У него были некоторые успехи в Главнефти. Начальник главка согласился выслушать его. Василий заранее обдумал каждое слово, чтобы говорить не больше пяти минут. Но начальник главка сказал:
– Вы перейдите прямо к делу. Где вы предполагаете разведку?
– По правым притокам Лены, – сказал Василий.
– В Якутии? Так Геологический институт уже посылает туда.
– Геологический? – переспросил Василий и, поспешно простившись, помчался в Геологический институт.
Синицкого не было. На дверях заместителя директора Василий прочитал: «А. Д. Порожин».
У Порожина сидел аспирант Небель.
«Плохи мои дела!» Но вслух бодрым голосом:
– Здравствуйте! Товарищ Зарубин в Главнефти сказал мне, что вы решили организовать экспедицию по моей гипотезе.
Пока Порожин обдумывал ответ, Небель сказал:
– Сомневаюсь, чтобы вы это слышали от Зарубина. Мы посылаем экспедицию по гипотезе академика Архангельского, а не по вашей, разумеется.
Порожин продолжал молчать, полагая, очевидно, излишним повторять то, что и без него достаточно хорошо сказано.
– Когда выезжает экспедиция? – спросил Зырянов, обращаясь к Порожину.
– Послезавтра, – ответил Небель.
– До свиданья, – сказал Зырянов.
Порожин даже не кивнул.
– Что это? Опять пришел! – возмутился Иван Андреевич, но увидел, что лоцманок чуть не плачет. – Что с тобой, дружок?
– Я везде агитировал за Якутию, как вы советовали, и, кажется, сагитировал: Геологический институт посылает экспедицию послезавтра! Только без меня.
– Геологический? – переспросил Иван Андреевич. – Ну что ж, я попрошу, чтобы они взяли тебя.
– Они не захотят, – мрачно сказал Василий.
– Вот новости! – Иван Андреевич грозно взглянул: – Ты поругался и там?
– Нет.
– Готовься к поездке. Прощай.
Глава 7
ЭКСПЕДИЦИЯ «НЕ НАЙДИ ТОГО, ЗНАЙ ЧЕГО»
Из дневника Л. М. Цветаевой, аспирантки Геологического института АН
Экспедицию возглавляет Александр Дмитриевич Порожин. Это невесело для нас всех (кроме Небеля). Порожин был самым ярым противником экспедиции в Якутию вообще… Боюсь, что он далеко не оправдает надежд, которые возлагают на него Антон Елисеевич и академик Архангельский.
Таня и вовсе убеждена, что мы не можем найти нефть под руководством Александра Дмитриевича. «Никакой Якутии не было бы, если бы не ты! Это все твоя романтическая фантазия! Конечно, и геологическая тоже!.. И ты внушила ее папе! И мне тоже!.. Положим, папе ты не сумела бы ничего внушить, он слишком робок. Но меня ты уговорила. И всех уговорила!.. И вот результат!»
Это правда, что мы обе с Таней трезвонили о «нашей» экспедиции до тех пор, пока сам Архангельский вдруг не сказал Антону Елисеевичу при встрече, что… он очень рад смелой инициативе Антона Елисеевича и хочет подробно изложить ему свои новые соображения в пользу левых притоков Лены…
Экспедицию на левые притоки Лены утвердили… И вдруг назначили руководителем Порожина! И конечно, с участием его подсказчика и выразителя мыслей. Ох, Бернард Егорович!
– Ли, я не могу пустить вас одну в эти каторжные места, без моей защиты, – заявил он вполне серьезно.
– Бе, – хладнокровно сказала я, – если это каторжные места, то я понимаю ваше влечение к ним.
– Я говорю серьезно, Лидия Максимовна, – и больше он не посмел называть меня на свой моднодурацкий манер.
– Может, обвенчаетесь перед такой дорогой?
– С удовольствием, мамочка. С кем на сей раз?
– Фу, Лида! Ты же девушка. И не комсомолка…
– Я комсомолка, мама.
– Господи!.. Все-таки где ты нахваталась этого бесстыдства? Как будто на медицинских курсах обучалась.
– Итак, с кем же?..
– С кем едешь, – сказала мама обиженно.
– Чудно! С товарищем Неизвестным?.. Ты согласна?.. Папа, ты слышал? Будь свидетелем. Разгневанная царица обещалась выдать единственную дочь за первого встречного! Я в восторге!
– Ты поблагодарила царицу за милость, дочка?
– Они едут с Бернардом Егоровичем, я и говорю: обвенчались бы уж… – пожаловалась мама. – А эта бесстыдница вывернула: «Ты меня выдаешь за какого-то неизвестного господина!» Да еще – «единственную».
Я рассказала Тане, мы хохотали.
Таня изводила меня каждый день по телефону:
– Лида, я откажусь от командировки на эту практику! Ты откажешься?
– Нет.
– Конечно! Ты получишь самостоятельный участок и можешь сама найти нефть!
– Я сделаю так, что они все будут землю грызть, чтобы найти.
– Как ты это сделаешь?
– Увидишь!
Я позвонила редактору накануне отъезда. Он сразу сказал:
– Немножко подсократили мы вас, но зато завтра печатаем. Сказать, под каким заголовком? «Экспедиция «Не найди того, знай чего».
– Прелестное название. Про Зырянова не сократили?..
– А вот… Сейчас… Сейчас я вам прочитаю: «Инициатора экспедиции в Якутию комсомольца Зырянова, энтузиаста-разведчика сибирской нефти, руководство экспедиции вовсе отстранило от участия…» Правильно?
– Правильно. А вы знаете, что дорога ложка к обеду?
Редактор подумал и спросил:
– А когда вы обедаете?
– Сегодня, товарищ редактор. Потому что завтра экспедиция у-ез-жа-ет.
– Ладно, – сказал редактор и почему-то не обиделся. – Еще понадобится обедать.
На Казанском вокзале стало сразу шумно, как только собралась якутская экспедиция. Порожин и Небель направились к своему мягкому вагону. Сережа Луков, студент Нефтяного, мой будущий коллектор, сказал:
– Товарищи! Нас должно быть семнадцать жестких пассажиров и два мягких.
– Сережа, не острить – это первая заповедь геолога-разведчика! – скомандовала Таня, не терпевшая пошлостей.
– Я совсем не острю! – Сережа покраснел. – А только мне было свыше приказано купить мягких два места и жестких семнадцать.
– А нас шестнадцать жестких! – мгновенно сосчитала маленькая Надежда, обещающая стать вундеркиндом экспедиции.
– И, конечно, не сказали, для кого еще одно место?
– Не сказали.
– Товарищи! – закричала Таня. – Завещание нового чудака!..[9]9
Роман Жюля Верна «Завещание чудака».
[Закрыть] К экспедиции должен присоединиться в пути еще один участник – неизвестный!
Проводник взял у Сережи семнадцать билетов и разрешил занимать места в вагоне. Я шепнула Тане: «Первое отделение, двухместное, – нам!» Таня вошла первая, за ней другие девушки и потом мужчины. Я стояла возле проводника и смотрела во все глаза. И когда все наши влезли, к Сереже подошел семнадцатый пассажир – худощавый студентик среднего роста в кепке. Розовый загар на его лице был, вероятно, патентованный – зима не сняла его. Необыкновенно быстрые зеленовато-серые глаза на мгновение коснулись меня и обратились на Сережу. Сережа воскликнул:
– Так это вы?..
– Это я, – абсолютно уверенно ответил пассажир, проходя в вагон.
Его резковатый голос не понравился мне. Да и сам…
– Вы бы хоть спросили фамилию, – упрекнула я Сережу.
– Зачем мне спрашивать фамилию у Зырянова?
Таня толкнула меня – и роковым шепотом:
– Лида! Твой суженый!.. Господин Неизвестный!
Я вздрогнула от неожиданности всего – и толчка, и встречи с Зыряновым, и действительно нелепого совпадения с разговором мамы… Странно, что оно произвело на меня впечатление, я не суеверна.
На тележке повезли к багажному вагону кипы газет. Сегодняшний номер. Дома он уже получен, в институте тоже, а на вокзале в киоске еще нет. Он поедет с нами и по всей дороге, неделю, будет продаваться в станционных киосках – после отхода нашего поезда… Потом мы сойдем с поезда, а он поедет дальше, дальше, дальше… и по таежному шоссе с юга на север, почти по меридиану, по кратчайшей оси через Якутию в Якутск – а мы будем «влачиться» на карбазах по бесконечной Лене и въедем, то есть вплывем, в Якутию с запада, по параллели – навстречу газете… и опоздаем на свидание… и я так и не узнаю, что там напечатано!.. Напечатано ли?.. А от этого может зависеть успех или провал нашей экспедиции!
